Текст книги "Эр-три (СИ)"

Автор книги: Адель Гельт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

И тут время снова побежало своим обычным манером, будто пытаясь компенсировать неурочную остановку.

Тело шпиона, буквально вопреки законам физики, рухнуло отвесно вниз: в Яму, аккурат в ту точку, в которой обе страховочные сети оказались пробиты частью стрелы давешнего крана.

Гигантский мышезаяц, вновь извернувшись и сменив в прыжке направление полета, долетел до упершейся в ледяную стену переходной галереи, и завис на ней, крепко вцепившись маленькими передними лапками.

Падал шпион недолго: еще несколько секунд спустя изнутри Ямы послышался взрыв, негромкий, и, совсем с такого расстояния, неопасный. Граната, пусть и сколько угодно раз святая – не авиационная бомба, и мощности взрыва, пусть и многократно усиленного Литанией Энтропии, хватило только на то, чтобы поднять изнутри дыры в земле облако пыли, впрочем, довольно убедительное. Взрывную волну, пошедшую вверх, и истечение эфира, структурированного высшими силами, полностью погасил огромный объем айсберга, удачно оказавшегося сверху.

– Собаке – собачья... Эээ... – замялся кто-то у меня за спиной, сообразив, видимо, в чьем присутствии произносит сакраментальную фразу, кажется, даже обязательную в конце любого советского боевика. – Простите, товарищ Амундсен.

– Ничего страшного, – ответил я, не оборачиваясь. – Моя фамилия – Амлетссон, и я – человек.

Глава 34. Вместо эпилога

Бригада проходчиков, что характерно, на сто процентов живая, полностью хорошо себя чувствующая и даже пребывающая в отличном настроении, выбралась из клети почти космического лифта.

У нас – в смысле, не на Проекте, а в странах дальнего, кажущегося здесь и сейчас заокраинным, Запада, их бы точно встретили аплодисментами. Здесь же, в Советской России, это оказалось не особенно принято: ну, выполнили коллеги свою работу, выполнили ее хорошо, каждый первый уцелел, и молодцы: мы тут, извините, тоже не просто так, а заняты делом. Аплодисменты, почести и даже денежные премии будут потом, когда работа завершится окончательно.

Сейчас же бригада просто вышла из лифта, просто прошла некоторое расстояние по обычному – никаких красных дорожек, что Вы – резиновому покрытию пола ангара, просто встала навытяжку перед моим знакомым то ли старшим лейтенантом, то ли полковником.

– Товарищ полковник! – сообщил один из них, самый первый, прямо не снимая шлема, – горнопроходческая бригада шахтного комплекса «Кольский» задание партии выполнила! Потерь среди личного состава не наблюдается! Разрешите получить замечания!

Рустам Багаутдинович шагнул вперед и обнял докладчика прямо поверх пыльного скафандра.

От дальнейшего я самоустранился, уйдя с общей площадки к себе, в слегка осиротевшую пультовую: стало, отчего-то, дико совестно.

В пультовой было светло, тепло и сухо, где-то там можно было найти миску с водой, а еще – все еще работал основной счетник, на экран которого должны были поступать свежие новости и разнообразная техническая информация. Последнее я, во всяком случае, предположил, и оказался полностью прав. Более того, по отмене запрета на применение эфирных сил, заработали кристаллы наблюдения, во множестве расставленные по всему Объекту, и картинки я мог наблюдать прямо сейчас.

Сейчас экран показывал мне завершение той самой сцены, от близкого созерцания которой я только что устранился. Я щелкнул клавишей.

Показалось обширное помещение: неровный пол, легкая кривизна стен, тоже не особенно ровных, слабое общее освещение и несколько снаряженных мощными фонарями сотрудников, обряженных в костюмы, предназначенные для чистых производственных зон. Немного в стороне валялась здоровенная железка, состоящая из металлических труб, квадратных, кажется, в сечении. Я узнал фрагмент крановой стрелы.

– Берем еще пару соскобов, и все, шабаш, – потребовал один из явленных на экране. Изображение дернулось: видимо, кристалл был установлен на шлеме одного из невидимых участников сцены. – Материала набрали на три уголовных дела, вот он весь, дебил, а вот его куски. Найдите мне только хоть что-нибудь, оставшееся от гранаты, например, фрагмент крестика, или оболочку...

Сотрудники засмеялись. Видимо, главный из них как-то толково, но для меня непонятно, пошутил. Я щелкнул клавишей.

Две дворфихи и один гоблин, прямо не снимая пожарных скафандров, сидели рядышком на краю Ямы – практически, обнявшись. У находящегося в центре гоблина (того самого, по фамилии Гершензон) лицо лучилось настолько неземным довольством, что я устыдился и ткнул когтем в кнопку.

Весь Объект с самой верхней точки: примерно отсюда вещал только что покончивший с собой террорист. Мне вдруг стало очень интересно: куда делся гигантский мышезаяц, оказавший шпиону столь необходимую помощь в вопросе самоубиения?

Следующий кристалл показал конструктора Кима, почему-то, в надетом на верхнюю часть головы противогазе: морда оставалась открытой. Товарищ Ким был вооружен складным счетником, и сейчас стучал когтевыми фалангами по клавишам, возможно, записывал свежие впечатления или уже набирал рабочий отчет.

Еще я увидел одного военного (без пятен, но в погонах), отчитывающего сразу группу других военных (без погон, но пятнистых). Потом – балансирующую на самой верхней точке своего боевого крана крановщицу по имени Жанна. Следующий кристалл – девушка Анна Стогова в компании неизвестных мне дворфов и известного эльфа, паковала в контейнер какую-то рухлядь, по виду, мягкую и бесполезную.

И, наконец, переключение между кристаллами, напоминающее более всего поиск интересной передачи на ирландском, состоящем из сотни каналов, кабельном телевидении, закончилось: я узрел себя, ненаглядного, а также комнату вокруг себя. Узрел – и с огромным трудом удержался от того, чтобы заорать.

Я затравленно обернулся. В дверном проеме, бывшем, до того, за моей спиной, стоял столь интересный мне гигантский мышезаяц. В огромных глазах его мне почудилась тонкая интеллектуальная насмешка.

– Пи, цок, цок, цок, – сообщил мне чудовищный грызун на каком-то своем языке.

– Входите, пожалуйста, – то ли понял, то ли угадал я.

Входил грызун очень необычно: вместо того, чтобы переступить несколько раз мощными задними лапами, он совершил нечто, более всего походящее на микропрыжок. Мышезаяц оторвался от поверхности, низенько пролетел по воздуху несколько десятков сантиметров, и снова приземлился на обе задние лапы.

– Цок, цок, пи! – серьезно и даже требовательно сообщил мне пушистый гость. Я развел руками.

– Профессор, товарищ Тычканова просит Вас отвернуться, – пояснил от двери неизвестно когда оказавшийся там полковник Мотауллин. – Она в оборотной форме, сейчас снова станет человеком, а на ней из одежды сейчас нет ничего, даже трусов!

Мышезаяц, точнее, мышезайчиха, произнесла какую-то фразу, явственно осмысленную, но совершенно непонятную: она состояла из пищащих и цокающих звуков, внятно перевести которую я, ввиду отсутствия контекста, не смог.

Я посмотрел на полковника, стараясь сделать это чуть менее беспомощно, чем себя ощущал.

– Профессор, еще она просит, по возможности, одолжить ей Вашу куртку – длины верхней одежды вполне достанет, чтобы прикрыться с некоторым даже приличием.

Куртку я, конечно, дал, и отвернулся, разумеется, тоже.

Спустя каких-то полчаса мы трое – и примкнувший к нам начальник Первого Отдела – собрались в помещении, собственно, отдела.

– Вопросов у меня, конечно, больше, чем ответов, – в отсутствии подходящей миски для чая я надкусил небольшое яблоко. – Впрочем, это мое нормальное состояние последние... Сколько месяцев я уже работаю в Союзе?

– Давайте поступим иначе, – предложил мне синелицый офицер государственной безопасности, так напугавший меня когда-то. – Я расскажу Вам об интересном в нескольких словах, а Вы, если чего-то не поймете, просто переспросите, идет?

Я согласился.

– Так вот, о том, что Проекту угрожает диверсия, мы знали давно, еще до первых агентурных сведений, – начал свой рассказ начальник Отдела. – Уточню: я рассказываю Вам не все, но, sapienti sat, Вам хватит ума для того, чтобы прочитать между строк.

– Во-первых, познакомьтесь: товарищ Куяным Тычканова, лучший мастер по специальным эффектам Ленинградской Фабрики Художественных Фильмов, иллюзионист, шаман и оборотень. Животная форма – гигантская горная шиншилла.

– Так Вы не врач! – догадался я. – Мне стоило понять это раньше!

– Отчего же – не врач? – возразила мастер по спецэффектам. – Вполне себе врач. Просто Вы в Союзе, профессор, здесь разумный человек, отягощенный стремлением к созидательному труду, может получить больше одного высшего образования.

– Товарищ Тычканова, как раз, и обеспечила весь тот невероятный объем специальных иллюзий, которые так замечательно ввели в заблуждение всех фигурантов дела, – взял слово полковник Мотауллин.

– И меня? – поразился я.

– И Вас, – согласно кивнул офицер.

– Так вот, о том, что диверсия будет, мы, скорее, догадались по предыдущему опыту, – продолжил начальник первого отдела. – Специалисты наших западных партнеров точно не оставили бы без внимания столь эпохальную возможность навредить нам с минимальной затратой сил и ресурсов.

– Несколько позже наш агент в... Впрочем, это Вам неинтересно и незачем, – я придерживался иного мнения, но благоразумно промолчал. Собеседник продолжил. – В целом, о том, что на Проект будет внедрен сверхценный агент глубокого залегания, мы узнали чуть позже, но заранее. Еще нам было известно, что он, агент, обязательно будет зооантропоидом.

– Дайте подумать, – мне надоело просто так слушать, и я, в неистребимой своей привычке умничать, перебил собеседника. – Это я, товарищ Ким, Дэннис Николас Хьюстон...

– И еще десяток фигурантов, с которыми Вы, профессор, просто не успели познакомиться. Была, конечно, мысль попросту всех вас арестовать и тщательно допросить, однако в Центре решили иначе: началась оперативная игра.

– Как же тогда быть с моими, скажем так, ментальными проблемами? Как они сюда вписываются? Все эти провалы в памяти, страшные сны, потеря, во всех смыслах, ориентации? – мне становилось все интереснее.

– Профессор, а Вам часто кажется, что весь мир крутится вокруг Вас одного? – вновь подключился полковник Мотауллин. – Спешу Вас расстроить, это немного не так. И Ваши проблемы, этот, деактивированный уже, конструкт, никакого отношения к нашей шпионской истории не имеют. Разве что, сны Ваши... Потребовались некоторые дополнительные ресурсы для того, чтобы в этом доподлинно убедиться, а также нивелировать воздействие действительно имевшего место наведенного пробоя энтропии, каковое воздействие, как теперь ясно, инициировал американский шпион. Если же не считать снов, все это – полностью случайное совпадение, хотя классики и учат нас тому, что случайность – частный случай закономерности.

– Кстати, милиция общественной безопасности города Мурманска передает Вам привет, наилучшие пожелания и предложение поработать некоторое время в качестве привлеченного специалиста: инструктором по рукопашному бою. Бандитов наших Вы отделали – любо-дорого, ближайшие лет десять будут вспоминать Вас с теплотой и нежностью – нагружая в тачки урановую руду, разумеется. Лопатами. Вы, кстати, можете согласиться, спецразрешение на этот счет уже готово и даже подписано.

– Так это были не ваши люди? – подозрительно уточнил я. Волшебный туман, окруживший вашего покорного слугу, не просто не рассеивался, он становился все гуще и плотнее, и где-то в нем уже стали звучать высокие голоса Славных Соседей.

– Не наши. Ну как, почти, – пояснил собеседник. – Уголовники-то они полностью настоящие, но использовали их мы, и, конечно, втемную. Со своей стороны должен пояснить, что ситуация полностью контролировалась нашими сотрудниками, и даже покупка Вами запрещенного к свободной продаже оперативного футляра для элофона не была случайной. Нам, профессор, было нужно принудить Вас к применению шпионского специального арсенала, будь то подлые приемчики или особенная техника – но его, арсенала, не оказалось. Проявленная же Вами ловкость и сноровка были признаны вашей собственной, совершенно гражданской, подготовкой, а также пробудившейся эфирогенетической памятью, которую, кстати, отрицают некоторые советские ученые.

Уточнив еще несколько деталей, от серьезных до незначительных, начальственные сотрудники кей-джи-би доклад окончили.

– Все логично, толково, полностью понятно, – я обрадовался завершению рассказа. – Вопрос только один: диверсию в моей квартире явно совершила женщина. Можно ли узнать, кто она?

– Вы, профессор, отлично с ней знакомы. Лучше, чем с кем бы то ни было на Проекте и в Советском Союзе. Однако, должен заметить, что проникновение со взломом было инсценировкой: нам требовалось как можно быстрее получить санкцию прокурора на обыск, а товарищ Вышинский, прокурор области, отличается удивительной тягой к процедуре и нелюбовью к разного рода оперативным комбинациям. Кстати, он не однофамилец, а внук Того Самого Вышинского, который даже после смерти отказался бросать интересную работу, и трудится сейчас в горних высях Аспектом Юстиции.

Я покивал понятливо, хотя, конечно, про славный клан Вышинских тогда не понял почти ничего.

Так вот, а наша сотрудница, командир пограничной стражи Союза ССР, – начал было собеседник...

– Девушка Анна Стогова, – вдруг догадался я.

На этом бы и закончить, но вдруг возник еще один вопрос, как я понадеялся, последний. Со мной такое, знаете, бывает, как и со многими пытливыми умами, занятыми проблемами современной науки. Казалось, все вопросы заданы, ответы – исчерпывающие – получены, но проблематика как-то взрывообразно расширяется, и вот я уже знаю даже меньше – в условных процентах от информации по проблеме – чем в самом начале пути.

Впрочем, конкретно сейчас речь шла не о науке: у меня был еще один, несколько шкурный, интерес.

– Дух, орочьи методики, отрывание хвоста... – обратился я к не-только-доктору Куяным Тычкановой. – Это все выдумка, да?

– Как раз нет! – ответил вместо орчанки ее, практически, соплеменник. – Товарищ Тычканова – дипломированный и сертифицированный специалист по народным методикам ментального оздоровления. Все, что было сказано про духа – правда... Я читал Вашу, профессор, медицинскую карту.

– Теперь все, актуальность исчерпана? Советская медицина справилась консервативными методами? – два новых вопроса я задал, скорее, из вредности, чем из реального интереса.

– Вы знаете, пожалуй, что и не до конца, – ответила, на этот раз, сама Куяным. – Товарищи, подержите его, пожалуйста!

Я будто ждал подвоха, и даже почти успел, бросившись в сторону, избежать мощного борцовского захвата, немедленно проведенного полковником Мотауллиным. Впрочем, даже той части приема, которую Рустам Багаутдинович применить смог, хватило с лихвой: я был схвачен, надежно зафиксирован, и выдан головой стороннице шаманских практик.

– Аккуратнее, полковник, – издевательски, как мне показалось, сообщила уже-конечно-никакой-не-доктор Тычканова. – Мировая наука не простит нам придушенного или покалеченного профессора Амлетссона, да и цель у нас с Вами прямо обратная.

Коварная орчанка приблизилась ко мне одним рывком, и заглянула в мои, испуганно вытаращенные, глаза. «Почему она казалась мне красавицей?» – невпопад подумал я, глядя на искаженное лицо и раздувающиеся гневно ноздри. «Не иначе, все эти штучки, титры и спецэффекты...»

Девушка подняла левую руку, сложила особым образом ладонь, та резко утратила видимую плотность... Пальцы ее, с хрустом пробив шкуру, ребра и мясо, вошли глубоко внутрь моего многострадального организма. «Умирать, все же, совсем не больно» – снова подумал я, и свет померк.

Голоса звучали то ли в тумане, то ли просто в сумраке: зрение возвращалось неохотно, да и слух, мой замечательный слух, немного подводил.

– Стоило так его пугать? – уточнил голос-человека-постарше. – Сейчас он возьмет, и не придет в себя, а это, извините, не сезонный европейский рабочий, это светило мировой науки!

Оказаться светилом было приятно, и я даже погрелся недолго в собственных лучах.

– Вариантов было немного, строго говоря, ни одного, – ответил голос-молодой-женщины. – Профессор, несмотря на все испытания последних дней, удивительно стабилен ментально как индивид. Без качественного испуга ничего бы не вышло...

– Сволочь он самовлюбленная, а не ментально стабильный гражданин, – сообщил еще один голос, на этот раз, мужчины чуть более молодого. В едва уловимых обертонах чувствовалось некое родство с говорившим до того голосом женщины: видимо, полностью вернулся слух, а эти двое были родственниками, или, как минимум, принадлежали к близком подвидам хомо. – Надо же было так нас напугать!

Послышались уверенные шаги: кто-то из собеседников подошел к моему, практически смертному, одру.

– Профессор, я же вижу, что Вы очнулись! Открывайте глаза, все уже закончилось!

Я открыл глаза, резко сел, и, первым делом, уставился на собственную грудь: для этого, ввиду особенностей строения морды лица, пришлось немного скосить взгляд. Поверх груди находилась уже не совсем свежая сорочка, еще утром бывшая крахмально-белой, но, несмотря на несколько даже несвежий оттенок, ни брызгов крови, ни пробитой орочьей рукой дыры на груди не оказалось.

– Опять Ваши иллюзии, доктор! – мне почему-то снова захотелось назвать девушку именно так.

– Частично! – улыбнулась вновь миловидным до крайности лицом Куяным Тычканова. – Смотрите, вот ваш дух, – в левой руке девушки красовался прозрачный, накрытый крышкой, контейнер. Внутри бесновался неприятного вида летающий тип: был он мелок, ниже пояса его совершенно отсутствовали ноги, но главное было на почти человеческом лице: ярко накрашенные губы, густо подведенные глаза, от души наложенные румяна, и, при всем этом, совершенно мужская борода.

– Здесь же, – Куяным подняла второй контейнер, внутри которого совершенно безжизненно завис кусок явно эфирной плоти, – его хвост!

Внутренним чутьем своим профессор Амлетссон понял: все действительно закончилось.

Немедленно захотелось выпить.

Эпилог

Ветер дул со стороны залива, и поднятая им волна, пусть и изрядно ослабленная, доходила до нашего замечательного корабля. Корабль выглядел вполне боевым – даже спустя сто с лишним лет после последнего произведенного выстрела.

Крейсер первого ранга едва заметно покачивался, как бы противореча дурацкой городской легенде, согласно которой у гранитной набережной не пришвартовано действующее плавсредство, а, наоборот, построена на подводном фундаменте ловкая имитация.

Рыжая-и-смешливая, та, которую я с полным правом и вот уже одиннадцать лет мог называть «товарищ Амлетова», держалась за мою руку: волновалась неимоверно, хотя происходило все, конечно, не с ней самой, а с нашим старшим, вошедшим в возраст, сыном. Стояли мы немного поодаль от основного действа: родителей вообще, чисто технически, не должны были пускать на крейсер, но для отца и матери пока-еще-октябренка Улава Амлетова, сделали исключение. Впрочем, исключение это предложили сами организаторы торжественного действа в лице инструкторов городского комитета Коммунистической Партии Советского Союза: товарищ Амлетов Лодур Амлетович, действительный член Академии Наук СССР, профессор, дважды герой социалистического труда, международная и межпланетная научная величина, директор Всесоюзного Института Физики Низких Температур, должен был сегодня повязать несколько пионерских галстуков.

Остальные щенки, числом пять человек, ждали нас на берегу: там они смешались с толпой разновозрастных детей, подростков и взрослых, но не шумели, не проказничали, проникшись, вместе со всеми, серьезностью момента.

Торжественное мероприятие не могло обойтись без торжественной речи: благо, что я взял самоотвод, и мнение мое приняли. Вместо предполагаемого меня речь читал другой человек, столь же ушастый и мохнатый, но с небольшими отличиями в экстерьере породы: первый корейский космонавт, товарищ Ким Чик Хён, внял моему звонку, не смог отказаться от великой, по его словам, чести, и буквально сегодня утром сошел с трансконтинентального дирижабля «Пхеньян – Ленинград».

Речь оказалась необычной и интересной: особое прочтение общей идеологии, свойственное корейскому чучхе, создавало особенный настрой, читавшийся в глазах что будущих пионеров, что пионеров уже бывших, что даже их же, но действующих.

Все хорошее, рано или поздно, заканчивается. Закончилась и речь, и даже я, все еще чутким своим слухом, не уловил ни единого вздоха облегчения: чувство момента не отпускало не только меня.

... – за дело коммунистической партии будь готов!

И, голос совсем еще детский, почти не юношеский, звонкий от волнения: – Всегда готов!

Персонального водителя я отпустил: 19 мая в Ленинграде давно сделали выходным днем, и заставлять хорошего человека и сотрудника заниматься моими, насквозь не служебными, делами, в такой день было бы просто колоссальной гадости свинством.

Мы шли по набережной: товарищ Амлетова держала меня, своего законного супруга, под руку, рядом с нами вышагивал, привлекая одобрительное внимание прохожих умело повязанным красным галстуком, наш старший сын, весело суетилась, не вылезая, впрочем, на проезжую часть, младшая ребятня. Перешли дорогу: впереди предстоял долгий променад по улице Куйбышева – в честь знаменательного события папа обещал детям давно чаемый поход в артиллерийский музей.

Товарищ Ким, решив не мешать семейной идиллии, сбежал куда-то вместе с инструктором горкома, клятвенно, впрочем, пообещав нынче же вечером явиться к нам в гости: предстоял праздничный семейный ужин.

Шли себе и шли, смотрели вперед и по сторонам, но только не назад: было незачем. Позади остались поворот на улицу Чапаева, пересечения еще с какими-то улицами, по правую сторону и через дорогу показалось серое здание начала XX века: Музей Социалистической Революции, расположенный в бывшем особняке балерины Кшесинской.

Я расслабился: вернее, уже очень давно не напрягался. В Союзе практически отсутствует уличная преступность: единичная поганая молодежь перевоспитывается тяжелым созидательным трудом, молодежь же толковая поголовно занята работой и учебой.

И вот, до расслабленного меня вдруг донеслись некие слова, заставившие резко подобраться и напружинить хвост.

– Здравствуйте, профессор Амлетссон, – произнесли из-за спины по-британски, использовав давно забытый патроним родом из той, прошлой, жизни.

Я напрягся еще более опасно и резко обернулся: резче, чем, наверное, следовало.

Взгляд мой сразу же уперся в лацкан пиджака: владелец голоса из прошлого оказался существенно выше меня ростом. С лацкана ярким отблеском бросился в глаза значок: стилизованные щит, меч и красная звездочка со вписанными в нее серпом, молотом и циркулем. Помимо символики, означающей защиту первого в мире государства рабочих, крестьян и технической интеллигенции, поверх всего этого геральдического многообразия, явственно читалось число «120».

Разглядев в деталях значок – заняло это, впрочем, буквально две секунды – я поднял взор.

С высоты своего замечательного роста мне улыбался немного постаревший, но весьма узнаваемый, ирландский мой друг Эдвин.