Текст книги "Шахнаме. Том 1"

Автор книги: Абулькасим Фирдоуси

 
От человека не остается ничего, кроме того, что можно сказать о нем.
Если я умру, сохраняя доброе имя, – хорошо,
Мне имя доброе, слава нужна, так как тело – во власти смерти...
 

И в конце сказания о Зохаке —

 
Лишь слову сберечь твое имя дано,
Чти слово, поверь, не бессильно оно.
 

(см. стихи 2297—2298)

Мы не знаем точно последовательности обработки отдельных частей «Шахнаме», но, естественно предположить, что «Памятник» в сравнительно раннем разделе книги оформлен и внесен относительно позднее, вероятно, при окончательном оформлении махмудовской редакции 400 г. Хиджры (1010 г.).

«Шахнаме» заканчивается повествованием о смерти последнего владыки Ирана и прекращении династии, после чего следует небольшое заключение – концовка поэмы, где мы находим, в частности, указания на возраст поэта (близкий к 80 годам), продолжительность работы над поэмой (35 лет), дату завершения «Шахнаме» (400 г. Хиджры) и количество бейтов.

Завершающие поэму горделивые строки звучат:

 
Труд славный окончен. В родимой стране
Не смолкнет отныне молва обо мне.
Не умер я, жив, – пусть бегут времена —
Недаром посеял я слов семена.
И каждый, в ком разум и мысли светлы,
Почтит мою память словами хвалы.
 

(Перевод Ц. Бану)

В некоторых рукописях, а также печатных и литографированных изданиях «Шахнаме» к основному тексту приложен текст так называемой «Сатиры на султана Махмуда».

В настоящее время можно считать твердо установленным, что эта «Сатира», приписываемая автору «Шахнаме», в основном грубая подделка, замаскированная стихами, действительно принадлежащими Фирдоуси, имеющимися в тексте поэмы.

Если Низами Арузи (XII в.) приводит в «Чехар-Мекале» только шесть бейтов сатиры, «единственно сохранившихся», то в рукописях XIV в. появляется уже 42 бейта и более, а позднее объем сатиры превысил и сотню бейтов...

«Сатира» буквально росла на глазах. Каждая новая переписка давала лишние бейты. Иногда контекст предисловий наглядно говорит о последующих интерполяциях. Так, в предисловии одной из старых рукописей «Шахнаме» при рассказе о сатире после слов: ин чанд бейт бегофт, т. е. «сказал следующие несколько бейтов» – даны 42 бейта. Объем, явно не соответствующий слову «несколько» (чанд).

Впечатление, что сатира была смонтирована из разных произведений, подкрепляется следующими фактами.

В традиционном тексте сатиры мы находим бейты, связанные с панегирическими в честь Махмуда фрагментами поэмы (например знаменитый «Памятник»). В ряде бейтов перечисляются герои «Шахнаме», но сами стихи оказываются нейтральными по отношению к собственно сатире. Их количество могло бы быть безгранично увеличено.

Еще существенней то, что остальные стихи в большинстве художественно слабые и никоим образом не могли принадлежать Фирдоуси.

Но, отвергая сатиру и как биографический факт и, главное, как произведение Фирдоуси, мы тем самым не снимаем вопроса о глубокой принципиальной сущности конфликта поэта и султана, а вместе с тем, о потенциальной возможности литературного отражения его в словах самого поэта, но, вероятно, в форме, да и по существу содержания не совпадающей с «сатирой». И, по-видимому, не о «сатире», а о каком-то противоречии между поэтом и султаном говорят в высшей степени интересные фрагменты газневидских поэтов ‘Онсори, Феррохи, Мохтари.

Фирдоуси в своей поэме остался верен народной основе сказаний и, по-видимому, принципиально не пожелал их приспособить к потребностям и вкусам господ положения, царственных и вельможных меценатов нового феодального типа.

В этом смысле знаменательно самое раннее, хоть и краткое, не сравнимое с рассказом автора «Чехар-Мекале», упоминание о Фирдоуси в литературе – в «Истории Систана» анонимного автора XI в. Здесь говорится, что султан Махмуд, слушавший «несколько дней» чтение «Шахнаме», заметил, что вся, мол, поэма – это сказ о Ростеме, а у него, султана, есть в войске «тысячи таких, как Ростем». Фирдоуси почтительно, но твердо возразил, что он не знает, сколько в войске султана героев, но знает твердо: с тех пор как стоит вселенная, всевышний Бог не создал никого, подобного Ростему, поцеловал «землю служения» и вышел. «Что же, этот «человечишка» (мардаке) обозвал меня лжецом?» – воскликнул султан, когда осознал происшедшее. – «Надо убить», – услужливо подхватили везир и окружающие, но Фирдоуси уже покинул город. Автор так заканчивает свое сообщение:

«Сказал, даром свой труд загубил, ушел, не получив никакой награды, так и умер на чужбине»[438]438
  Отметим, что это единственное, идущее вразрез со всеми остальными источниками известие о смерти Фирдоуси не в Тусе, а на чужбине.


[Закрыть].

Здесь все значительно, и все возможно и легендарно в одно в то же время.

Нам представляется этот рассказ полным глубокого смысла и как бы наглядно резюмирующим сущность конфликта поэта и султана.

Не случайно здесь речь идет о Ростеме[439]439
  Для автора «Истории Систана» Ростем, разумеется, основной и особо чтимый образ.


[Закрыть]. Ведь именно он воплощает в поэме Фирдоуси стихийную непреодолимую мощь народа.

Он – мировой богатырь, оплот и неоднократный спаситель страны и престола.

Он – своевольный и сознающий свое достоинство и силу вассал, верный, в конце концов, законной власти обладателя фарра, но слишком вольно порой, с сознанием своей силы и права обращающийся со своим сюзереном Кей-Кавусом.

Такого Ростема, конечно, не мог принять султан Махмуд, утверждавший власть одного самодержца над прочими – рабами. За Ростемом в глазах султана стояли образы не всегда покорных, а порой и прямо не покорных власти героев-повстанцев, вплоть до вождя восставшего народа – Каве.

ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ФИРДОУСИ

«Шахнаме» полностью определяет творчество Фирдоуси, но не исчерпывает его. Можно говорить о Фирдоуси, как об авторе поэмы «Юсуф и Золейха», а также отдельных лирических фрагментов.

Касаясь вопроса о времени возможного сочинения второй поэмы Фирдоуси, мы уже оговаривали сомнения в принадлежности ее автору «Шахнаме».

Действительно, об авторстве Фирдоуси, правда, весьма определенно, как о факте общеизвестном, говорит впервые поздний источник – Байсонкоровское предисловие XV в. (1425—1426 гг.). В самой поэме, как, впрочем, и в «Шахнаме», нет упоминания имени Фирдоуси, но автор во «Введении» говорит, что он «пресытился» Феридуном, Кей-Хосровом и другими героями эпоса, что ему жаль «половины жизни своей», посвященной возвеличению Ростема. Трудно было не признать в авторе Фирдоуси.

В дальнейшем, можно сказать «молчаливым согласием», авторство Фирдоуси было закреплено в специальной литературе, в частности, авторитетом Т. Нёльдеке, а из ученых Ирана – Таги-заде, рядом литографированных изданий XIX—XX вв. (Лакнау, Бомбей, Тегеран) и, наконец, европейским сводным критическим изданием Г. Эте (Оксфорд, 1908 г.). К сожалению, опубликован только первый том – примерно половина текста (3697 бейтов) – до кульминационной «сцены обольщения» включительно.

Оспорить принадлежность поэмы «Юсуф и Золейха» Фирдоуси, пожалуй, было труднее, чем доказать это. Основной аргумент в пользу авторства Фирдоуси – трудность допустить, что автор такой значительной для раннего Средневековья поэмы остался анонимным. Но отсутствие прямых указаний в тексте поэмы, молчание старых источников, разница в языке, стиле, идеологии новой поэмы порождали сомнения.

Сомнение, перешедшее у некоторых иранских ученых в полное отрицание авторства Фирдоуси, – дело почти наших дней. Такая точка зрения, базировавшаяся на использовании нескольких не известных ранее рукописей поэмы (в том числе не известных и издателю текста Г. Эте), была высказана А. Гарибом, М. Минови и закреплена авторитетом Саида Нафиси[440]440
  См. его статью: Le Jusuf et Zalikha attribue a Ferdowcy. Archiv Orientalni, v. XVIII, № 1—2. Praha, may 1950, p. 351—353.


[Закрыть]. Если суммировать их выводы и доводы, то окажется: переписчик, загипнотизированный упоминаниями о Феридуне и других эпических героях, приписал поэму Фирдоуси, но язык поэмы, ее тематика, стиль резко контрастируют с «Шахнаме», являя черты более позднего времени (сельджукского периода XI—XII вв.). Кроме того, в одной из рукописей, не использованных Г. Эте, есть обращение к некому эмиру-покровителю, которого легко отождествить с историческим Тоган-шахом, сыном сельджукида Алп-Арслана, правителем Хорасана в 476 г. Хиджры (1083 г.). Дата явно выходит за возможные пределы жизни Фирдоуси.

Объективно ценны указания на значительные расхождения в оформлении рукописей поэмы. В частности, некоторые даты читаются по-иному, упоминавшийся Моваффак отождествляется не с бовейхидским везиром конца X в., а с деятелем сельджукидского периода (XI в.). Одним словом, утверждается, что «Юсуф и Золейха» ни в коем случае не принадлежит Фирдоуси как произведение конца XI в., к тому же слабое, а потому и забытое позднее. Наконец, Саид Нафиси указывает на одно место в лично ему принадлежащей рукописи поэмы, которое, по его убеждению, дает указание на имя автора: где [] (не понятое А. Гарибом и М. Минови по своим рукописям) следует понимать [], как имя автора – Амани.

На наш взгляд, все эти интересные соображения не имеют безусловной доказательной силы, и вопрос об авторстве Фирдоуси оставляют открытым.

Совершенно очевидно, что в рукописях и литографированных текстах поэмы имеются существенные расхождения. До окончательного текстологического обследования варианты той или иной рукописи с равным основанием могут считаться интерполяциями, и сейчас трудно разобраться в том, что принадлежит автору, а что переписчику текста.

Указание на то, что язык «Юсуфа и Золейхи» отличается от языка «Шахнаме», ничего не доказывает. И в «Шахнаме» язык «Искендер-наме» отличается от языка мифологической части, и естественно, что религиозно-романтическую поэму, связанную с Кораном, Фирдоуси и не мог писать таким же языком, как эпическое сказание о Ростеме и Феридуне. Так что ссылки на разницу в языке до полного обследования и решения вопроса о языке «Шахнаме» вообще неубедительны (а тем более в сопоставлении с необследованным языком «Юсуфа и Золейхи»),

Наконец, об остроумном чтении имени «Амани» Саидом Нафиси. По-видимому, это – имя, но оно может принадлежать и переписчику, и интерпретатору и т. п. Возможно, это интерполяция. Нам представляется, что если это имя автора, то оно не могло бы быть забыто. Здесь мы подошли к наиболее важному моменту: оценке достоинств поэмы.

По обобщающему суждению Саида Нафиси, в основном совпадающему и с отзывами западноевропейских ученых, поэтические достоинства поэмы невелики, а потому и она, и автор ее «справедливо забыты». В данном случае мы скорее склонны присоединиться к мнению советских исследователей Е. Э. Бертельса и К. И. Чайкина. Е. Э. Бертельс отмечает поэтические достоинства поэмы «даже рядом с таким блестящим созданием, как «Шахнаме» («А. Фирдоуси», стр. 63), и говорит, что «внимательное изучение «Иосифа и Зулейхи» заставляет решительно отклонить утверждения о неудачности этой поэмы» (сборник «Фердовси», стр. 117). К. И. Чайкин (сборник «Восток», стр. 87) считает, что «пренебрежительная оценка, часто даваемая ей европейскими ориенталистами, несправедлива. Поэма написана с большой простотой... и большой силой в драматических эпизодах». Кульминационпый момент поэмы («сцена обольщения») свидетельствует о большом мастерстве в сочетании с известной простотой изложения. Одним словом, поэма «Юсуф и Золейха» могла быть написана Фирдоуси и, будучи написанной им (вспомним возможные обстоятельства написания поэмы до обращения в Газну), никоим образом не снизила бы нашего представления о силе и мастерстве автора «Шахнаме».

Так что, если бы некий Амани, оставшийся безвестным, и написал поэму об «Иосифе и Золейхе», то вряд ли бы он мог не упоминаться в преданиях и в классической литературе, в то время как тазкире порой сообщают нам имена авторов нескольких удачных бейтов.

В XV в. Джами, «последний классик Ирана», создал блестящую и весьма популярную поэму «Юсуф и Золейха», не упоминая о своем предшественнике, будь то Фирдоусй или Амани. Это была книга, использовавшая тот же библейско-коранический сюжет, но написанная на иную тему. У Джами – философски-суфийская тема всепобеждающей любви, рожденной отблеском извечной красоты. У Фирдоуси (?) основная тема – внутренний рост чистого юноши Иосифа. И раскрыта она, на наш взгляд, с поэтической силой в мастерством.

Можно еще отметить, что успех и популярность обработки Джами не исключили более позднего обращения к поэме Фирдоуси как к источнику подражания. Так, интересная и в наши дни, популярная одноименная поэма Назима Хератского (XV в.) отталкивается в своем «подражании-соперничестве» от поэмы, по-видимому, написанной Фирдоуси.

Кроме поэмы «Юсуф и Золейха», автору «Шахнаме» приписываются еще отдельные лирические фрагменты и даже целые стихотворения – «касыды». Речь идет не об отдельных стихах из «Шахнаме» (или якобы из «Шахнаме»)[441]441
  Мы уже упоминали, что многие бейты эпического содержания, написанные метром мутакариб, обычно относят к «Шахнаме», что не всегда подтверждается, как и отнесение ряда четверостиший к наиболее прославленному мастеру этого жанра Омару Хайяму.


[Закрыть]  и не о фрагментах какого-либо иного эпического месневи, а о лирических по форме (монорифмических) строках и цельных стихотворениях. Разумеется, Фирдоуси мог и должен был вообще писать подобные, не связанные с «Шахнаме», стихи. Так что нельзя a priori отрицать его авторство на том основапии, что Фирдоуси не был автором «Дивана». Последнее бесспорно: мы уже говорили, что Фирдоуси не выступал как профессиональный поэт и своего «Дивана» не имел. Никто ему этого и не приписывает, но источники и ранние и поздние дают лирические отрывки с именем Фирдоуси. Еще в конце прошлого века неутомимый библиограф, знаток и исследователь рукописей Г. Эте выбрал из различных рукописных источников (антологии, биословари, тазкире и т. п.) пятнадцать таких стихотворений и опубликовал в 1872 и 1873 гг. в Мюнхене под заголовком «Firdawsi als Lyriker». Если к ним прибавить еще несколько фрагментов, опубликованных в персидском журнале «Эрмеган» в 20—30-е годы и извлеченных из старых рукописных сборников Бехаром, Вехидом Дестгерди и другими, то в нашем распоряжении будет около двух десятков лирических фрагментов, приписываемых Фирдоуси.

Среди, этих фрагментов и цельных стихотворений (четверостиший и даже касыд) часть явно и по языку, и по содержанию, и по стилю не могла быть написана автором «Шахнаме», часть производит впечатление поздних отзвуков анонимных стихотворцев на легенду о Фирдоуси и на «мотивы» «Шахнаме». И только единичные фрагменты могут с известной долей вероятия быть признаны принадлежащими Фирдоуси. Так, трудно отрицать принадлежность Фирдоуси следующего, основанного на указании нескольких источников (иногда дополняющих друг друга) лирического стихотворения, написанного, как и «Шахнаме», размером «мутакариб» и опубликованного еще в 1774 г. с именем Фирдоуси[442]442
  W. Jones. Poesos Asiaticae commentariorum libri sex. London, 1774, p. 115—116.


[Закрыть]:

 
Когда хоть ночь одну с тобой покой узнал бы,
Я б гордой головой свод неба подпирал бы,
И Тира[443]443
  Тир – планета Меркурий; по унаследованным от Вавилона представлениям, непревзойденный в искусстве небесный мастер письма, изображаемый с атрибутом письма – калемом.


[Закрыть] – звездного писца – сломил калем,
И царственный венец луны себе забрал бы.
Я б к небу горнему – девятому б взлетел
И голову небес пятою попирал бы.
Когда б красы твоей имел я ореол,
Когда б на троне на твоем я побывал бы —
Беспомощным в беде я б руку протянул,
Измученным душой я силы ниспослал бы.
 

Один из старейших наших источников – тазкире XIII в. «Лобаб-аль-Альбаб» М. 'Ауфи – приводит известный отрывок (тоже метром мутакариб, но полным) как принадлежащий Фирдоуси:

 
Много труда, забот я видел, много прочел
Из сказаний арабских и староиранских;
Шестьдесят два года я отдавал свои таланты и знания,
Чтобы унести запас [свою долю] и явного и скрытого;
И [вот] – кроме тоски и тягости прегрешений —
У меня нет ничего от прошедшей юности.
Теперь я плачу, вспоминая свою молодость,
Над этим бейтом Бу-Тахера Хосревани:
«Я помню себя молодым – с детских лет
Увы! [моя] юность – увы! [моя юность]».
 

Кое-что из приписанного Фирдоуси равно могло еще действительно принадлежать, как и не принадлежать, например, фрагмент, опубликованный Вехидом Дестгерди (по своей рукописи сборпика «Маджма‘-аль-бахрейн»)[444]444
  «Эрмеган», год издания XI, № 1. Тегеран, 1930, стр. 44.


[Закрыть]:

 
сали барахне будан о горсане гонудан
бех ке бе там-е донйа софлеира сотудан.
Годами босым быть, нагим и голодным порой засыпать —
Не лучше ль, чем низких душою мирских ради благ воспевать.
 

Указывалось, между прочим, что язык лирики Фирдоуси – иной, с большим количеством арабизмов, что в «Шахнаме». Но подлинные лирические фрагменты Фирдоуси и должны были бы отличаться от языка поэмы.

Основное же состоит в том, что мы не можем судить о лирике Фирдоуси на основании упоминавшихся фрагментов. Их слишком мало, и тем более ничтожен процент возможно принадлежащих Фирдоуси. Да это и лишнее в решении вопроса о лиризме поэта.

«Шахнаме», как мы уже видели, насыщена до пределов лиризмом. Лирические отступления автора дают огромный материал для того, чтобы отвести Фирдоуси почетное место в ряду великих лириков таджикской и персидской классической литературы. Фирдоуси как лирик еще в монографическом плане не изучался, и это одна из почетных и интересных задач будущего.

В поэме мы находим блестящие лирические вставки, например, известный философски-гедонический фрагмент «о вине»:

 
Коль слово заржавело в скорби давно,
Знай: ржавчину старое снимет вино.
Коль старость нежданно постигнет бойца,
Вино вновь вселит в него душу юнца.
Коль сгорбится стан и спина у кого,
Главу до Кейвана[445]445
  Кейван – планета Сатурн, самая отдаленная от Земли.


[Закрыть] поднимет его.
Коль трус его выпьет – глядит храбрецом,
Лиса же на льва смелым выйдет ловцом.
 

Фирдоуси – автор «Шахнаме» и это одно вполне определяет творческий облик великого поэта своего народа. Все остальное может нам быть интересно и нужно прежде всего потому, что Фирдоуси – создатель гениальной поэмы.

V. ХУДОЖЕСТВЕННОЕ МАСТЕРСТВО ФИРДОУСИ.

ЯЗЫК И СТИЛЬ «ШАХНАМЕ»

«Шахнаме» в основе своей – поэтическая обработка прозаического мансуровского свода. Принципиальная верность Фирдоуси своим источникам (в целом) несомненна и, в конечном счете, является одной из творческих особенностей автора.

Фирдоуси сознательно подчиняет себя материалу, говорит во «Введении» к поэме о «переложении в стихи... времен минувших книги». Следовательно, он сам считает себя версификатором.

Здесь надо иметь в виду, что в этом вовсе нет какого-либо самоунижения или скрытого лицемерия поэта. На Востоке во времени Фирдоуси и весь последующий классический период феодальной литературы культ формы занимал первое место в определении авторской оригинальности и значения произведения. Отсюда и ряд подражаний – однотемных произведений и вариаций традиционных мотивов и образов. Отсюда и иное, не совпадающее с нашими привычными определениями, понимание заимствования. Думается, что современники и классические литературные потомки Фирдоуси охотно подписались бы под известными словами В. А. Жуковского, что переводчик в стихах – соперник автора.

Таким образом, вопросы художественного мастерства Фирдоуси как автора «Шахнаме», с точки зрения его современников и многочисленных поколений феодального Востока вплоть до наших дней, занимают основное место. По существу, это важнейший момент и для нас, так как он неразрывно связан с идейным содержанием поэмы, в конечном счете определяет литературную ценность произведения.

Авторская индивидуальность Фирдоуси прежде всего выразилась в известном подборе материалов, дополнительных к основному источнику – «Ходай-наме». Выбор вариантов отдельных сказаний (часто противоречивых) в целом подчинялся принципиальным установкам автора и определял единство содержания и устремленность всей поэмы, а не был случайностью.

Обратимся непосредственно к вопросам художественного мастерства Фирдоуси как автора «Шахнаме». Огромная поэма «Шахнаме» представляется композиционно законченным, отработанным в деталях произведением, и это прежде всего обусловило успех поэмы и ее жизнь в веках. В свете сказанного несколько выше о культе формы и о подражании-соперничестве поэтов феодальной эпохи, выражавшемся в многократной обработке одних и тех же сюжетов («Лейла и Меджнун», «Хосров (Ферхад) и Ширин», «Похождения Бехрама-Гура», «Иосиф и Золейха» и мн. др.)» обращают на себя внимание следующие факты.

1) Ни поэма в целом, ни почти все ее отдельные части, не были повторены соперничающими поэтами на протяжении классического и послеклассического периода. Если другие авторы и разрабатывали некоторые сюжеты, имевшиеся в «Шахнаме», то эта обработка проводилась в ином плане, как, например, использование Низами сюжета о любви Хосрова и Ширин, о Бехраме-Гуре, об Искендере. Действительно, никто из последующих поколений поэтов и не пытался соперничать с Фирдоуси, обработать основные дастаны-эпизоды «Шахнаме»: сказания о Феридуне, Каве, Зале и Рудабе, Ростеме и Исфендиаре, Бижене и Мениже, Сиявуше. Невольно «напрашивается вывод, что, по крайней мере, одной из основных причин было художественное совершенство «Шахнаме».

2) До нас не дошли рукописи предшествующих и современных Фирдоуси, «исторических» сводов и их версификаций, в том числе и «Ходай-наме», версификаций Мас'уди и др. По-видимому, «Шахнаме» Фирдоуси и по своей полноте и, главное, по своим художественным достоинствам сделала излишним труд по переписке рукописей указанных книг, что и привело к их исчезновению.

Положению о художественной законченности поэмы Фирдоуси не противоречит общеизвестное наличие в «Шахнаме» слабых, иногда нескандируемых или непонятных стихов, а также повторений, не «служащих украшением текста.

В такой огромной поэме повторения, стандарты, общие места неизбежны, как и относительно слабые, бледные строки. Многое ведь зависит от материала, часто сухого перечня имен, дат и т. п., отнюдь не способного вдохновить автора. Наконец, и сам Фирдоуси мог любить одно и не любить другое.

Однако в тексте поэмы встречаются и технически слабые бейты. Они, эти бейты, чаще всего варьируют стихи, расположенные рядом. Нередко в поэме можно встретить и тавтологические образы. Подобные места, на первый взгляд, не свидетельствуют о законченном мастерстве исполнения.

Дело в том, что мы вообще не имеем авторизованного и даже близкого к нему текста «Шахнаме» (как не имеем пока и критического в полном смысле слова издания). Многочисленные переписчики в течение не одного столетия засорили основной текст вставками, купюрами, исправлениями иногда случайными (описки), иногда «добросовестными» (некритическое использование параллельных материалов и апокрифов), а иногда сознательными, злостными (например антишиитскими). Этому, конечно, способствовала архаичность языка (лексики) «Шахнаме», в ряде случаев затруднявшая понимание отдельных слов. Переписчики часто заменяли такие слова более понятными, современными им, искажая стиль автора.

При анализе прозаических рукописей – «Истории Бал'ами-Табари», «Кабус-наме» и других – наглядно видно, как при сохранении общего смысла текст в результате переписок изменялся до неузнаваемости. «Шахнаме» в целом от подобного искажения спасала стихотворная форма изложения и огромный размер поэмы. Но отдельные строки менялись, добавлялись, выбрасывались случайно ли, сознательно ли – не так важно. Причем неграмотные-переписчики были менее опасны, чем полуграмотные или грамотные – высокой квалификации. Неграмотный переписчик иногда исказит простые слова (и это легко установить сличением или скандировкой строки). Грамотный же заменит, да еще, «подогнав» под размер, порой впишет свой «лучший» вариант и т. д.

И если в современном условно-критическом тексте «Шахнаме» попадаются явно слабые или излишние бейты, это не ставит под сомнение художественное мастерство автора и законченность его произведения.

О стиле «Шахнаме» как выражении мастерства Фирдоуси, авторской индивидуальности поэта говорить трудно. Это большая тема еще не поставлена и тем более не разрешена в специальных исследованиях. Причина такой медлительности ясна: нельзя с уверенностью охарактеризовать стиль поэмы и художественное мастерство автора, не отдавая себе полного отчета в том, что в «Шахнаме» традиционно (в частности, от народного эпоса), а что свое, авторское». Другими словами, специальное исследование стилистических особенностей «Шахнаме» предполагает одновременное (если не предшествующее) сравнительно-историческое изучение и характеристику не только персидской и таджикской литературы (до и после X в.), но в известной мере и арабской и других литератур восточного Средневековья, о чем пока можно только мечтать.

Мастерство Фирдоуси многогранно. Оно очевидно и в основном эпическом повествовании, в свою очередь, многообразном: здесь и батальные и мирные сцены (базм о разм), романтические сюжеты и эпизоды, описания пиров, природы, людей, животных и быта, диалоги, письма. Но так же художественно выразительны и лирические фрагменты – превосходные образцы философской, дидактической, любовной, гедонической и, наконец, оформляющей хвалебной лирики. Лучшие фрагменты Фирдоуси выдерживают сравнение с произведениями, написанными на ту же тему прославленными представителями позднейшей классической литературы.

Фирдоуси в совершенстве владел всем арсеналом средств художественной выразительности. И в то же время его поэтические приемы подчинены общему стилю. Основная мысль не затемняется блеском звуковых и зрительных повторов, обилием метафор и т. п., а особенно подчеркивается ими. У Фирдоуси всегда уравновешены в бейте мысль и форма выражения ее. К поэме Фирдоуси в целом может быть отнесен термин «тафвиф», определяемый Шамси-Кайсом Рейским (ар-Рази), автором замечательного сочинения по просодии и поэтике XIII в., как выдержанное в одном стиле стихотворное произведение, сочетающее изысканность формы в гармонии с содержанием, не требующее для своего восприятия усилия мысли, что достигается известной простотой изложения, не загроможденного обилием поэтических украшений и т. д. Шамси-Кайс ставит «тафвиф» во главу угла при описании поэтических жанров, но характерно, что в некоторых позднейших поэтиках этот термин отсутствует: в послеклассический феодальный период так уже не писали!

Сказанное о равновесии мысли и формы справедливо как общая характеристика стиля «Шахнаме». Но если обратиться к сравнению отдельных частей огромной поэмы, то иногда заметны следы увлечений некоторыми формальными приемами. Например, в тексте «Сказа о Бижене и Мениже» автор увлекся риторическими восклицаниями. Подобные случаи, однако, не характерны для поэмы вообще, а показывают только, как Фирдоуси за десятилетия своей работы искал, создавая свой стиль. Присущее поэту чувство меры и формы ограничивало эти колебания и всегда возвращало художника на прямой путь.

Как уже отмечалось, стиль «Шахнаме» нельзя изучать без уяснения вопроса о традициях и новаторстве. Здесь трудно высказаться с полной определенностью, так как памятники, непосредственно предшествовавшие периоду создания поэмы, не сохранились.

Элементы художественного мастерства Фирдоуси (образы, метафоры, сравнения) полностью были унаследованы классической литературой последующего периода. С другой стороны, очевидно, что не Фирдоуси лично их изобрел, ввел в литературу и т. д. «Шахнаме» – одна из самых ранних книг восточного Средневековья – уже отмечена печатью традиционности. Да иначе и быть не могло: ведь это в основе эпическое народное произведение. Традиция, лежащая в основе стилевых приемов и образов Фирдоуси, могла быть и книжно литературной и устной народной.

О книжной традиции можно составить примерное суждение по сохранившимся обломкам сасанидской и пехлевийской (мусульманского периода) литературы. О фольклоре – только по отражениям в литературе, т. е. еще меньше. Ведь памятников современного эпохе Фирдоуси народного творчества пет. Но мы знаем, что ранние таджикские и персидские поэты в период возрождения литературы на родном языке (фарси-дари) усиленно черпали материал в народной лирике. Это относится и к Фирдоуси, роль которого была особенно <велика в период становления национального (условно) языка. То, что поэт закрепил авторитетом своей «вечной книгн», имело решающее значение в деле стабилизации литературного языка и стиля.

При чтении поэмы обращаешь внимание на повторяемость, сходство известных сюжетов, стандартов и общих мест. Известно, что это одна из характерных черт народного эпического творчества. В «Шахнаме» много повторений ситуаций, характеристик, описаний, особенно в дополнительных сценах-эпизодах. Даже в основных эпизодах встречаются «штампы», но, всматриваясь пристальней, мы видим и то, как постоянно варьирует эти стандарты автор, как часто оживляет их каким-нибудь новым штрихом. Вот в этом и сказывается действительное мастерство Фирдоуси и результаты его большой работы над поэмой. Действительно, если взять основные сходные эпизоды поэмы, то нельзя не признать их внутреннего разнообразия. Сцены боя Ростема с Сохрабом, Исфендиаром, Эшкебусом, Афрасиабом настолько внутренне различны и динамичны, полны огня, что забывается стабильность частностей. А массовые сцены – при неизбежности эпических стандартов – как они разнообразятся автором, эти сражения Феридуна, Менучехра, Кей-Хосрова, Кадисия!

Многообразны и дидактические варианты и лирические вставки. Как различны основные романтические эпизоды о Зале и Рудабе, Бижене и Мениже, Сиявуше и Судабе, Хосрове и Ширин! А как многообразно описывает Фирдоуси пиры или природу! Вот как, например, варьирует Фирдоуси описания прихода ночи (часто мы встречаем первую строку, говорящую о заходе солнца):

 
Чо хоршид-е шабанде шод на падид,
 

т. е. «когда скрылось блистающее солнце. . .» и дальше несколько вариантов продолжения:

 
1) дар-е ходжре бастанд о гом шод калид,
 

т. е. «заперли дверь покоя, и ключ оказался потерянным».

 
2) шаб-е тире бар чарх лашкар кашид,
 

т. е. «темная ночь вывела на колесо [неба] войско [звезд] и т. д.

Кроме повторяемости сюжетов и образов, при чтении «Шахнаме»» в глаза бросается гиперболизм описаний, характеристик, сравнений. Можно сказать, что гипербола – излюбленный прием Фирдоуси.

Гиперболизм выражений и характеристик вообще свойственен народному героическому сказу, но такой гиперболизм не только не противостоит правде искусства, а сопутствует ей. Он нужен в поэме для реализации мифического, сказочного элемента. У Фирдоуси сказочное, фантастическое живет в поэме реальной жизнью, потому что все эти дивы, пери, драконы в представлениях народа реальна существуют, общаются и борются с людьми.

Естественно, рядовому человеку не под силу вступить в борьбу со стихией, драконом и т. д. Тут нужны люди, сильные и телом и духом. Нарушение автором пропорций внешнего правдоподобия, для того чтобы резче подчеркнуть, выделить нужный момент, глубоко свойственно художественному творчеству. Другими словами, здесь имеет место формальное нарушение закона при верности ему по существу.

Реалистичность творчества Фирдоуси является выражением реалистического, по существу, миропонимания поэта. Разумеется, эта не реализм как определенное литературное направление, а реалистическое отношение к действительности. Автор видит и хочет видеть не искаженное представление о мире, а самый мир и в меру своего (и народного) опыта отображает реальный мир в своем творчестве.