Текст книги "Шахнаме. Том 1"

Автор книги: Абулькасим Фирдоуси

Когда Фирдоуси говорил о бедствиях, которые несут народу и стране страшные нашествия туранцев и Афрасиаба, современники поэта понимали, что эти горячие слова относятся к их времени:

 
Горе Ирану – грозит ему гибель,
Логовищем хищных барсов и львов он будет...
Повсюду были славные, воинственные всадники (рыцари),
Он был престолом великих государей...
Теперь же это место страданий и бедствий,
Престол острокогтистого дракона...
 

В «Шахнаме» много героического и много героев, героев сказаний, эпизодов. Над ними возвышается мощная фигура Ростема. Однако Ростем, которому посвящено около трети поэмы (вся собственно эпическая часть «Шахнаме»), – еще не герой всего произведения. Если изъять образ Ростема из «Шахнаме», поэма лишится своих лучших страниц, но останется все же поэмой об Иране.

Что же такое Иран «Шахнаме», иначе Ираншехр – «государство-град Ирана»?[450]450
  Шахр – в современном значении «город». В старых иранских текстах (древнеперсидская клинопись и др.) встречается в более широком значении: «власть, государство» (imperium).


[Закрыть]

Это, конечно, идеал, а не реальность в современной, да и в исторической действительности. В «Шахнаме» Фирдоуси он вошел как отражение великодержавных тенденций империи сасанидов. Государственное единство Ирана было не фактом, а лозунгом сасанидов и более ранних аршакидов и, конечно, ахеменидов.

Внешне объединенные политической гегемонией западных сасанидов основные восточные территории империи (по существу, прародина-колыбель иранцев) Хорезм, Согд, Балх, Систан на деле были внутренне независимы и даже обособлены в рамках сасанидской державы.

В позднейшей, средневековой истории «Иран» как термин, означающий территориальное, этническое и политическое единство страны, не существовал. Просто говоря, такое понятие было нонсенсом в многовековый период феодальной раздробленности при политическом господстве тюркских и монгольских завоевателей.

Не было таким Ираном и государство сефевидов XVI—XVII вв. Сефевиды (азербайджанская династия) не владели притом и коренными историческими иранскими территориями Хорезма и Заречья (Мавераннахра). Еще меньше таким Ираном была каджарская Персия XIX—начала XX в., хотя именно при каджарах был восстановлен (лучше сказать, использован) в употреблении термин «Иран» (довлат-е алийейе Иран) как официальное и поныне название государства.

Иран, Ираншехр у Фирдоуси, как уже говорилось, – военноаристократический идеал старой сасанидской государственности. Этот идеал Ираншехра и вообще сасанидского прошлого был унаследован оппозиционными дехканскими кругами Хорасана и Средней Азии X—XI вв.

Таким образом, классово-аристократическая основа идеала в сочетании с легитимистской теорией фарра в поэме несомненна.

Но также несомненно и то, что в «Шахнаме», в силу особых конкретно-исторических условий, этот аристократический идеал сливается с народным представлением о родине, так как у феодалов нового ленного типа отчизны не было. Об этом с достаточной убедительностью свидетельствует феодальная литература, например, «Кабус-наме» – великокняжеский «Домострой» Ирана XI в.

Но у народа, крестьян-общинников, была крепкая любовь к земле, обрабатываемой своими руками, к лесу, к источнику, к своей чинаре и т. д. Была эта любовь и в сердце дехкана Фирдоуси. Многократно говорит Фирдоуси на страницах «Шахнаме» о любви к Ирану устами Ростема, Бехрама-Гура и других героев. Для них Иран – райский или цветущий плодовый сад.

Таким образом, легитимистско-аристократическая, классовая концепция Ираншехра и вообще дехканская идеализация сасанидского прошлого в данном случае сочетались с народной идеализацией прошлого как выражением протеста против современной народной доли.

Однако совершенно очевидно, что огромная и еще не исследованная поэма Фирдоуси может дать материал для самых противоречивых заключений, вольных или невольных в своей односторонности. Так, сложная в своем генезисе и выражении концепция Ираншехра толковалась некоторыми авторами, в угоду паниранским буржуазно-националистическим кругам, как шовинистическая тенденция. В частности, закрывая глаза на народную тенденцию, они пытались преувеличить значение фарра и свести народный в основе патриотизм Фирдоуси к верноподданническому выражению легитимизма и т. п.

Внимательный подход и объективное сопоставление соответствующих моментов поэмы убеждают нас, что легитимизм Фирдоуси не догма – «рассудку вопреки, наперекор стихиям», а принцип, которым Фирдоуси несомненно дорожит, но все же подчиняет его высшему закону разума и добра – закону справедливости.

Характерными в этом плане представляются потеря фарра Джемшидом, нарушившим высший закон и в особенности отклонение формально бесспорной кандидатуры Туса, признанного недостойным быть владыкой Ирана после своего отца Новзера. Высший нравственный закон, принцип справедливости и народного блага вносят необходимые поправки в легитимизм Фирдоуси и могут быть отмечены как одно из основных проявлений народной тенденции.

«Шахнаме» Фирдоуси дает большой и многообразный материал для суждения о социальных, политических, религиозных, этических взглядах автора и, соответственно, об идейной направленности поэмы.

Фирдоуси – человек своего времени и своего класса в определенный исторический момент его социального бытия. Поэт, представитель глубокого средневековья, разумеется, не мог не быть выразителем идей и чувств своего времени. Нельзя искать у Фирдоуси то, что не могло быть порождено средневековьем. Но, как у всякого крупного писателя, мы находим в его мировоззрении, в его художественном творчестве не только отражение современности и прошлого, но и как бы предощущение будущего, выражение исторически прогрессивных идей, выходящих за рамки классового мировоззрения.

Фирдоуси несомненно религиозен. Попытки приписать ему атеистические и стихийно-материалистические взгляды представляются нам необоснованными. Он – убежденный и последовательный деист. Но ему чужда догматическая ограниченность, а тем более фанатизм адепта определенной, особенно официальной господствующей религии. Поэту чужд и туманный упадочный мистицизм последующей суфийской эпохи и аскетизм или его противоположность – аморальный гедонизм. Для отношения поэта к жизни, к миру, в частности к женщине, характерна целомудренная сдержанность.

Фирдоуси нельзя назвать рационалистом, но он, если так можно выразиться, разумен в своем отношении к религии. Культ разума находит отражение на протяжении всей поэмы, будь то отражение философских категорий греков или аллегорий позднего зороастризма. Восхвалением разума, по существу, начинается и поэма Фирдоуси. Эта его «разумность» – более чем официальный рационализм му‘тазилитов[451]451
  Му'тазилиты («отщепенцы») – представители мусульманского рационализма с основными догматами свободы воли, сотворенности Корана и отрицания атрибутов Бога. В 827 г. при покровительстве аббасидского халифа Мамуна и его двух преемников сами му'тазилиты и их догматы получили санкцию официального правоверия (до 847 г.), но были низведены последующей религиозной реакцией до положения гонимых сектантов. Основоположник движения – ученик известного богослова VIII в. Хасана Басрийского – Василь-ибн Ата. Му'тазилизм был одним из течений в рамках ислама как господствующей религии и не представлялся столь социально опасным, как другие ереси (хариджиты, карматы).


[Закрыть] – может быть, в основе является выражением простого здравого смысла народа.

Как мусульманин, Фирдоуси – шиит, т. е. сектант, оппозиционный к догматизму официального суннитского ислама. Он уже не зороастриец, но по существу, «почитатель Йездана», которому поклонялись его деды и прадеды и все герои его поэмы, какими они представлены в источниках и предисточниках. Опора на традиционное народное мировоззрение, противостоящее каноническому мусульманству, обусловила известное свободомыслие Фирдоуси.

На первый взгляд, слепой рок или неумолимое предопределение господствуют в тысячелетнем мире образов «Шахнаме» и не дают людям никакой возможности борьбы, обрекают их на пассивное повиновение. Человек, даже титан, как будто бессилен против воли рока вообще и неумолимого закона смерти, в частности.

Но при более глубоком проникновении в общий смысл поэмы убеждаешься, что для Фирдоуси это неизбежное изменение и исчезновение – закон жизни, жизненной борьбы, а не смерти. Борьба в жизни и за жизнь олицетворяется для поэта в труде человека: «Земледелец, дехкан, воин – все ищут боя (на арене жизни); терпеливый, разумный и рассудительный заполучит в тенета и лютого льва; радуйся тому богатству, которое добыто трудом твоим».

Человек не всесилен, но и не бессилен. Он многое может преодолеть и даже стать сильнее смерти бессмертием своего дела.

Фирдоуси описывает войну, но мир, спокойствие, процветание родной страны в царстве справедливости – это то, что он, как и народ, хочет и может назвать своим идеалом.

В «Шахнаме» нет проповеди войны ради войны, ради профессиональной и сословной выгоды воинов, а также нет идеализации войны. Однако, видя идеал в спокойствии и благородной независимости, поэт считает, что мир не дается даром. Он может быть добыт трудом и завоеван мечом: «Ищи двери независимости (довольства) – мечом...».

Внешне противоречивы и взгляды Фирдоуси на государство, власть царей и подданных. В основе их лежит, конечно, идеал благоустроенного классового общества, во главе с наследственным шахом – носителем фарра. Имущественное неравенство и отношения господства и подчинения представляются естественным, извечным законом жизни. В идеале справедливого устройства общества сохраняется неравенство больших и малых, пасомых и пастырей. Власть справедливого владыки в первую очередь закрепляет фактическое и юридическое неравенство. Устами Бозоргмихра, мудрого советника идеального монарха Хосрова Ануширвана, провозглашено это сохранение различий: «Малых он за малых считает, больших – за больших...». Это, конечно, идеал государства, обеспечивающего господство больших и эксплуатацию малых.

У Фирдоуси мы встречаем даже парафразы известной формулы сасанидского Ирана: «Престол – опора алтаря и алтарь – опора престола», «религия и царская власть – как тело и душа, ими обоими стоит мир», «каждый раз, как трон остается без государя, теряет цену и мудрость, и религия»...

Эти взгляды Фирдоуси, конечно, находил в источниках и предисточниках «Шахнаме» и, сочувствуя им и разделяя их, сохранил.

Подчеркивать дехканскую идеологию поэмы не приходится. О ней ярко свидетельствует каждая страница. С полным правом «Шахнаме» называют энциклопедией феодала-аристократа. Действительно, в поэме есть прямые указания на то, как следует натягивать тетиву и спускать стрелу, как сражаться и как пировать после боя, как править подданными и как добиваться власти, как передавать ее и даже как достойно умирать на престоле.

Ведь «Шахнаме», как уже говорилось, – не только эпическая поэма, но и дидактическая, книга, которая поучает не меньше, чем специальные поучения, жанр, богато представленный в литературе той эпохи (например, «Кабус-наме» XI в., эта персидская параллель русскому «Поучению» Владимира Мономаха, «Сиасет-наме» и другие памятники). Но у Фирдоуси, при всей жизненности, полнокровности наставлений, нет элементов приспособляемости, которые были свойственны последующим авторам (Кей-Каус, Низам-аль-Мольк, Са‘ди в «Голестане»). Печать прямоты и благородства лежит на страницах поэмы. Шах говорит своему наследнику: «Тебе предстоят трудные дела: иногда придется быть волком, иногда – овцой». Рекомендуется гибкость, подчас хитрость, но вместе с тем высоко ценится чистота сердца и прямота. Далее говорится о необходимости прежде всего ясной мысли и понимания предстоящего дела, о необходимости иметь верного друга, помощника в час нужды, наконец, о необходимости «разума и сердца, очищенного от кривизны и ущербности...». Интересно отметить аналогичный, замечательный по своей силе фрагмент Дакики (зе до чиз гиранд мар мамлакатра...)

 
Двумя вещами власть берут себе над миром
Одна – что белый шелк, другая – как шафран...
Одна – что сталь меча, другая – золотая
Монета, и царей на ней стоит чекан.
Тому, кто власти ждет, тому необходимо,
Чтоб в этом добрый знак ему был небом дан,
Чтоб щедрая рука и красноречье были,
А в сердце – с ласкою жестокость и обман...
Удел немногих власть – орел, парящий в небе.
Не в силах взять ее и лютый лев, кабан...
Мечом ее берут и золотом, кто может,
Чтоб удержать, ее привязывают стан.
Когда удача есть и золото без счета,
Излишни красота тому и царский сан.
Отвага, щедрость, ум нужны при этом деле,
Судьба не даром ведь дает на то фирман!
 

И, конечно, вспоминаешь благородные в своей мужественной простоте строки Рудаки:

 
В дни испытаний суровых узнаешь
Доблесть, величье и силу вождя.
 

Таким образом, Фирдоуси – не исключение по своей идеологии в богатой талантами литературе таджиков и персов того времени.

Но вместе с тем, Фирдоуси настойчиво подчеркивает идею равенства всех перед законом и великих и малых, пастырей и пасомых (стада – раме). А в некоторых случаях, например словами мятежника-повстанца, говорит: «Не всякий, кто больше, – лучше...» (на хар кас ке у мехтар у бехтар аст).

Так просто и естественно сливались в творчестве Фирдоуси противоположные тенденции, создавая своеобразие поэмы: аристократической, и народной одновременно. Как великий поэт, он выразил то, что мог слышать, хотел слышать и слышал в годы ужаса и гнета.

И еще одна общая характерная черта мировоззрения, творчества и, по-видимому, личности Фирдоуси. Это его глубокая человечность, гуманизм, очевидный при чтении любого эпизода «Шахнаме»: «Того, кто ушел с пути человечности, считай дивом-демоном, не считай его человеком».

В источниках были общие моральные сентенции, прописи добродетели. В «Шахнаме» они получили новую силу, искренность звучания, поэтическое наполнение. Имя гуманиста Фирдоуси стоит в одном ряду с великими именами других человеколюбцев – Низами, Са‘ди, Шота Руставели, Хафиза, Навои.

Особенно заслуживает внимания галлерея чудесных женских образов «Шахнаме». Не следует, как это часто бывает, искажать исторической перспективы и распространять представление о женщине-гаремной затворнице, темной, забитой, лишенной прав, на все периоды жизни даже и мусульманского Востока. То, что было верно, типично для периода упадка, разложения феодализма, не вполне соответствовало периодам подъема, развития феодализма, еще исторически прогрессивного в X—XII и даже в XIV—XV столетиях. И жизнь и литература нередко давали образы женщин, принимавших деятельное участие в жизни, занимавших почетное место и в ряду господ положения – мужчин. Характерна известная надпись на медресе Улуг-бека в Самарканде: «Стремление к знанию есть обязанность каждого мусульманина и мусульманки» (XV в.).

Тем не менее, реакционные тенденции, взгляды, впоследствии ставшие господствующими, имелись и в раннее время расцвета феодализма. И, может быть, ничто другое так не подчеркивает гуманизм творчества Фирдоуси, как создание образов женщин, героических в своей женственности и женственных в своем героизме. Их много – и героинь больших сказаний и эпизодических фигур повествования: Рудабе, подруга Заля и мать Ростема, Техмине – мать Сохраба, иранская героиня Гордаферид, пленительная Мениже, дочь Афрасиаба, глубоко женственная коварная Судабе и многие другие. Порой они заслоняют фигуры основных героев – Ростема, Исфендиара, Заля, Сама, Сохраба, Сиявуша и других исполинов народной эпопеи. Как тонко и по-рыцарски целомудренно, благородно рисует Фирдоуси своих героинь (и героев) в моменты, казалось бы «рискованные» (свидание влюбленных Заля и Рудабе в ее девичьем чертоге, ночное посещение Ростема влюбленной Техмине)! То, что поэт, запечатлев на страницах своей книги чудесные образы женщины-подруги, женщины-матери, женщины-героини и, наконец, просто женщины-человека, пронес их сквозь столетия вместе с немеркнущим светом человечности и благородной любви, представляется одной из великих заслуг автора, одной из основных причин бессмертия поэмы.

VII. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

«Шахнаме» – самое значительное произведение братских таджикской и персидской литератур, переплетавшихся в своем развитии вплоть до конца классического периода (рубеж XV—XVI столетий). Фирдоуси остался первым и любимым классиком, а его поэма – основной народной эпопеей и после обособления друг от друга персидской и таджикской литератур. И поныне поэму любят и читают и колхозники Таджикистана, и интеллигенты Тегерана, Мешхеда, Сталинабада, и крестьяне Хорасана, Фарса, Гиляна и Ирака. «Шахнаме» сохраняла (и это одно из доказательств народности и величия поэмы) политическую актуальность и после смерти поэта, не утратив ее вплоть до наших дней.

В течение столетий были периоды, когда вопросы объединения территорий, создания своего национального государства становились в порядок дня. И каждый раз активизировалось отношение к поэме Фирдоуси, «Шахнаме» становилась как бы знаменем объединения. Разумеется, различны были в разные моменты исторической жизни реальные формы этого намечающегося объединения, а также социальные группы, стремящиеся использовать «Шахнаме» в своих целях. Так, например, интерес к Фирдоуси и его поэме обострился в XVI в., в период сложения сефевидской, еще феодальной государственности Ирана. Об этом, в частности, свидетельствует обилие я многообразие рукописей «Шахнаме» как полных, так и антологий. Даже в Индии XVI—XVII вв. в период образования могольской державы можно отметить известную активизацию интереса к «Шахнаме». И позднее в Иране, начиная с буржуазной революции 1906– 1911 гг., растет интерес к гениальной поэме как со стороны правящих кругов, так со стороны широких^- демократических масс. В попытках феодального, а затем буржуазного объединения страны были элементы протеста против чужеземного засилья, обращение к национальному чувству, что не могло не найти отклика в народе. Для широких масс ираноязычных персов и таджиков всегда и особенно сильно в периоды феодальных усобиц и сепаратизма поэма Фирдоуси становилась воплощением идеала народного единства в рамках идеализованного справедливого своего государства.

Таким образом, поэма «Шахнаме» Фирдоуси прошла испытание временем и через тысячу лет осталась народным и величайшим классическим произведением таджикской и персидской литературы.

Общим местом, конечно, будет утверждение, что все героикоэпические произведения классического и послеклассического периода носили явные следы подражания «Шахнаме». Подражание проявлялось и в использовании метра (традиционного мутакариба), и в обращении к архаической лексике, и в приемах описаний, принципах композиции и т. д.

В широком смысле в число так называемых «подражаний» Фирдоуси включаются иногда произведения иного жанра (например «Искандер-наме» Низами и др.). Относятся сюда и поэмы на современные авторам темы, не связанные с былинной и исторической тематикой «Шахнаме» (например произведения Хосрова Дехлеви).

В данном случае нас интересуют произведения, непосредственно примыкающие к «Шахнаме», переплетающиеся и сюжетно со сказами «Шахнаме». В литературе XI в. эта иранская былинная старина занимает видное место. Несомненно, завершение работы над «Шахнаме» дало новый толчок к появлению таких произведений. Но они не дублируют Фирдоуси, а как бы дополняют его повествование рассказом большей частью о сыновьях и внуках Ростема, о сыне Сохраба и других.

На наш взгляд, эти примыкающие к «Шахнаме» былинно-эпические поэмы XI—XII вв. еще не настолько изучены, чтобы можно было решительно высказать о них свое суждение. Но некоторые моменты все же следует отметить.

Можно ли говорить, что эти произведения появились на свет после успеха «Шахнаме», что «Шахнаме» пробудила интерес к иранской эпической старине? Думается, нет. Они появились бы и независимо от «Шахнаме», в связи с закономерным созданием прозаических сводов X в., знаменующих особый и понятный в это время интерес к историческому прошлому.

Нельзя также думать, что эти сказания могли интересовать только деклассирующееся в X в., старое дехканство и уже ушедших саманидов. С точки зрения сюжетной занимательности этих сказаний, интерес к ним был давний и общий и не только в Иране.

Действительно, какое богатство сюжетов, тем, образов! По известной легенде, сам ‘Онсори – «царь поэтов» при дворе Махмуда блестяще обработал сказания об Исфендиаре, по-видимому, в соперничестве с другими поэтами окружения Махмуда, но и его затмил Фирдоуси, эффектно появившийся при дворе с готовой поэмой [452]452
  Имеется в виду легенда, воплощенная и в миниатюрах, о появлении Фирдоуси и поэтическом соревновании с 'Онсори, Асджади и Феррохи в дворцовом саду султана.


[Закрыть].

Таким образом, и легенда говорит об обработке этих сказаний в среде придворных поэтов XI в. и до «Шахнаме». Но уже не легендой, а реальным фактом являются «Гершасп-наме» Асади Тусского (середина XI в.), «Фераморз-наме» неизвестного автора (начала XI в.), «Куш-наме» (или «Повесть о Куш-Пиль-Дендане» начала XI в.), «Бану-Гошасп-наме» неизвестного автора (XI в.), «Барзу-наме» – большая поэма о сыне Сохраба, часто включаемая в текст «Шахнаме», «Шахриар-паме» Мохтари, известного придворного поэта газневидов (середина XI в.), «Азер-Борзин-наме» – о сыне Фераморза, «Джехангир-наме» – о сыне Ростема и ряд других, включая позднюю «Сам-наме» (на рубеже XIII—XIV вв.).

В суждениях о поэмах, примыкающих к «Шахнаме», обычно подчеркивается их тяготение к жанру сказочного авантюрного («рыцарского») романа. Это правильно, если говорить об итогах развития жанра, но требует уточнения.

В основе своей названные поэмы тоже были версифицированными обработками народных эпических сказаний, но твердо придерживался источников своей поэмы лишь Асади Тусский (XI в.) в «Гершасп-наме», в то время как другие авторы в большей или меньшей степени отклонялись от народного оригинала, приспособляя использованный материал к вкусам заказчиков. Эти по большей части придворные поэты-профессионалы заменяли народные тенденции сказаний феодально-аристократическими, т. е. вольно или невольно искажали народные сказания. Так что дело в характере обработки народных по происхождению сказов. Если действительно ‘Онсори обработал сказания об Исфендиаре и если бы эта обработка дошла до нас, мы бы убедились, что при несомненных высоких художественных достоинствах ее «царь поэтов» при дворе Махмуда не дал бы ничего, что могло бы не понравиться султану.

Труднее всего было бы обработать в придворном вкусе образ Ростема (слишком сильны в нем черты народного героя), но для большого мастера и это возможно. Такая фальсификация образа неизбежно повлекла бы за собой вольное обращение с традиционным народным сказом, уход в область ложной фантастики, полный отрыв от действительности, лежащей в глубокой основе народных сказов.

Получившие признание владык обработки былинных сюжетов, сделанные в XI и последующих веках, ныне по существу забыты и привлекают нас главным образом как материал, косвенно характеризующий поэму Фирдоуси. А народная эпопея «Шахнаме» – величайший памятник национальной литературы – осталась жить в веках.

У А. М. Горького имеется следующая оценка творчества Пушкина: «Мы должны уметь отделить от него то, что в нем случайно, то, что объясняется условиями времени и личными унаследованными качествами... Но именно тогда, когда мы откинем все это в сторону – именно тогда перед нами встанет великий русский народный поэт.. . поэт, до сего дня никем не превзойденный, ни в красоте стиха, ни в силе выражения чувства и мысли, поэт – родоначальник великой русской литературы»[453]453
  М. Горький. Курс истории русской литературы. М., 1939, стр. 103.


[Закрыть].

Эти горьковские слова полностью применимы и к великому иранскому народному поэту Абулькасему Фирдоуси.

Как всякое истинно народное и высоко художественное произведение, «Шахнаме» выходит за рамки национальных иранских литератур. Сложившийся и оформившийся на востоке к X в. фарси в XI в. вытесняет местные диалекты и на западе Ирана, т. е. становится общим литературным языком иранцев.

В последующие периоды (сельджукский – XI—XII и монгольский – XIII—XIV вв.) фарси стал литературным языком обширных территорий, далеко выходивших за пределы сасанидского Ирана. Другими словами, стал литературным языком народов и не иранских. Фарси – язык литературы Азербайджана в блестящий период XI—XII вв. (Хакани, Низами).

Литературный фарси – язык литературы феодальных верхов и тюркоязычной Средней Азии, наряду с развившимся и возобладавшим с XV в. (Алишер Навои) староузбекским в основе («чагатайским») литературным языком. До XIII в. фарси был языком литературы и в сельджукидской Малой Азии (Рум).

С XI в. фарси стал языком литературы и мусульманской части Индии, впредь до перехода литературы на национальные новоиндийские языки хинди и урду, т. е. до XVIII в. И до нашего времени фарси сохранился в Индии. В течение долгого времени в тюркоязычных странах Востока фарси сохранял значение второго литературного языка. Наконец, в христианских литературах восточного Средневековья – грузинской и армянской – литература на фарси в результате культурного общения была широко известна.

Совершенно очевидно, что основополагающее произведение литературы иранских народов не могло не стать достоянием прежде всего и этих связанных в своем развитии литератур Закавказья, Средней Азии, Индии. Действительно, мы располагаем множеством фактов о литературных связях и отражениях «Шахнаме» в художественном творчестве этих народов[454]454
  В распоряжении исследователей имеются данные, свидетельствующие о еще более раннем воздействии иранского эпоса на фольклор соседних народов, например, отражение образа Ростема в армянской древней литературе (Мовсес Хоренаци V—VI вв.), где даны армянские варианты сказаний об Аждахаке, Ростоме-Сагчике, т. е. Систанском, «обладавшим силой 120 слонов» и др.


[Закрыть].

Очень ярко отразилось «Шахнаме» в грузинской литературе. Уже в древней летописи «Картлис Цховреба» мы находим указания на народные грузинские варианты ряда сюжетов «Шахнаме» (т. е. иранского эпоса). Многочисленны рукописные грузинские версии подобных сюжетов (в том числе и интерполированных в поэму Фирдоуси). К XVI—XVII вв. относится грузинская стихотворно-прозаическая версия, иногда именовавшаяся переводом «Шахнаме», – «Ростомиани», т. е. поэма о Ростеме (смертью Ростема и заканчивается грузинская поэма)[455]455
  Издана в Тбилиси, т. I – в 1916 г., т. II – в 1934 г.


[Закрыть]. «Шахнаме» широко известна и любима в различных слоях грузинского народа. Поэма читалась в подлиннике и в обработках в литературных кругах при дворах грузинских царей (Давида Возобновителя, Тамары) и феодалов. В грузинских вариантах поэма сказывалась и пелась в широкой народной аудитории. О популярности «Шахнаме» говорит обилие имен героев иранского эпоса, ставших грузинскими именами (Ростоми, Бизани, Придони и др.).

В песнях закавказских певцов – ашугов были обычны сюжеты, мотивы, имена, сентенции («хикметы») «Шахнаме». В XVIII в. Саят-Нова – знаменитый армянский ашуг, слагавший и грузинские и азербайджанские стихи, пел о бессмертии Фирдоуси.

Мало обследованы литературно-фольклорные связи иранского и кавказского мира. Но и здесь мы видим многочисленные и подчас оригинальные варианты осетинских, пшавских, сванетских и других народных сказаний, в которых встречаются имена и основные моменты сюжетов, связанные с Ростемом, Биженом, Афрасиабом и некоторыми другими. Здесь может быть отмечено и особое сплетение местных грузинских и осетинских сказаний об Амиране (Амране) и других со сказаниями «Шахнаме». В этих фольклорных наслоениях главное, однако, состоит в том, что они образуют зачастую новое идейно-художественное единство с антииранской тенденцией. Она возникает как отражение политической борьбы Закавказья с иранскими империями древности. Ростем иногда обращается в борца против Ирана, а соответственно Афрасиаб – в иранского царя. Тщательное изучение кавказских и тюркских отражений иранского эпоса особенно важно еще и потому, что здесь мы часто находим иные иранские варианты, чем зафиксированные в «Шахнаме», варианты, нам не известные.

Все эти многообразные факты свидетельствуют о живой связи сюжетов и образов «Шахнаме», иранского эпоса вообще, с местными народными сказаниями соседних стран.

Можно говорить не только о взаимосвязях народного творчества близких и культурно общающихся народов, но и о влиянии «Шахнаме» Фирдоуси как высокохудожественной, мастерской обработки аналогичных сюжетов. Отражения этого влияния можно проследить и в литературах и в самом народном творчестве многочисленных кавказских и тюркских соседей персов и таджиков.

Живые взаимосвязи прежде всего определяли литературный успех и народную популярность поэмы Фирдоуси за пределами собственно иранского мира.

В чудесных сказах «Шахнаме» многие из них видели свои мифы предания, мотивы, узнавали их – как бы в новой оправе.

«Шахнаме» – одно из основных классических произведений Востока, одновременно и замечательный памятник мировой литературы. Об этом наглядно свидетельствуют многочисленные переводы поэмы на многие языки современного мира, а также научные и научно-популярные работы ученых Старого и Нового света.

О мировой известности поэмы Фирдоуси ярко свидетельствуют повсеместные (в 1934—1935 гг.) празднования тысячелетия со дня рождения поэта, в которых принимали участие ученые, литераторы, а также представители прогрессивной общественности всего мира. В Тегеране собрался международный конгресс. На родине поэта – в Тусе состоялось открытие памятника на могиле Фирдоуси. С большой торжественностью отмечена была память великого поэта в Москве. В нашей стране широкие массы трудящихся приняли участие в чествовании памяти одного из крупнейших поэтов мира.

Литературные связи и отражения «Шахнаме» и образов иранского эпоса вообще в мировой литературе (не касаясь прямых переводов) – особая и еще далеко не раскрытая тема. Мы коснемся ее в нескольких словах.

«Шахнаме» – литературная обработка народного эпоса Ирана, одного из богатейших в мире. Это богатство объясняется и глубокой древностью, и географическим положением, и широкими международными связями, и культурно-исторической ролью иранских народов в древности и в Средние века. Таджики и персы отразили в своем эпосе, а позднее и в литературе разнообразные сказания и других соприкасавшихся с ними народов – Индии, Китая и Восточного Туркестана, Восточной Европы и Сибири, Кавказа, стран классического Древнего Востока и европейского Средиземноморья. Процесс этот, разумеется, имел и обратное течение – отражение в разных формах и степени иранских сказаний в эпосе этих народов, где мы находим аналогичные мотивы, сюжеты, образы. Это прежде всего результат закономерного параллелизма возникновения и оформления их в соответствии с конкретными условиями жизни народов. Но могло иметь место и творческое восприятие гениального произведения Фирдоуси.

Мотивы и образы зачарованных неуязвимых героев – «меднотелого» Исфендиара иранцев, Ахиллеса эллинов, Зигфрида «Песни о Нибелунгах», Ильи Муромца, которому «смерть в бою не написана», и Ростема, которому не суждено пасть в бою, мотивы боя отца с неузнанным сыном и другие в основе своей были независимы, но в отдельных подробностях возможны и неизбежны взаимовлияния.

Блестящая литературная обработка таких мотивов и сюжетов в «Шахнаме» Фирдоуси нашла отражение в литературных произведениях и поздних литературных обработках фольклорных сказаний. Причем это отражение могло быть не только результатом книжного влияния, непосредственного знакомства с «Шахнаме», часто оно возникало как следствие фольклорных связей общавшихся между собой народов. Одним из многочисленных примеров влияния «Шахнаме» на оформление народных в своей основе образов может служить русская книжная сказка XVI—XVII вв. о Еруслане Лазаревиче и ее лубочные варианты.

Самое имя Еруслан Лазаревич сопоставляется с именем Ростема, сына Заля (Зал-и Зара), переосмысленного в «Лазаря», некоторые эпизоды сказки также имеют сходство со сценами «Шахнаме». Это – закономерная аналогия[456]456
  См. сборник «Онежские былины», записанные в 1926—1928 гг., былина Г. А. Якушева. «Летописи Литературного музея», т. XIII.


[Закрыть], разумеется, не имеющая ничего общего с попытками объяснить происхождение русского былинного эпоса влиянием «Востока» и «Шахнаме», в частности. Правомерны сопоставления некоторых частных моментов, но попытки сравнения русского былинного Ильи Муромца – крестьянского сына с владетельным князем Ростемом «Шахнаме» (и аналогичное сравнение Кухулайнена «Калевалы» с тем же Ростемом) не имеют под собой никакой почвы. Вместе с тем не многообразие литературных и фольклорных связей определяет значение «Шахнаме» как памятника мировой литературы, а содержание и идеи поэмы в сочетании с художественным мастерством ее автора.