Текст книги "Происхождение партократии"

Автор книги: Абдурахман Авторханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 49 страниц)

В этой связи интересно вспомнить и то, что говорил Миха Цхакая, образованный марксист, член партии с 1898 г., который в эмиграции был ближайшим единомышленником Ленина, вместе с ним вернулся, но недолюбливал Сталина из-за его политической аморальности, а Бухарина просто обожал. В своем выступлении на съезде об оппозиции Цхакая ни одним словом не обмолвился о докладе Сталина, не упомянул даже его имени, но о докладе Бухарина сказал, что он «блестяще осветил все вопросы, начиная с идеологического фронта и нашей сегодняшней тактики… Я взял слово, чтобы под прожектерским светом этого доклада все-таки вернуться к тому болезненному явлению, которое ликвидируется…» После этого вступления Цхакая дал характеристику лидерам оппозиции. Цхакая сказал: «Нет никакого сомнения, что в бурный период гражданской войны Троцкий вольно или невольно всегда подчинялся партии, но никто никогда не думал, что он мог быть рулевым. Он мог быть хорошим комиссаром… Никто не мог думать, что он мог быть вождем. Потому, что это – человек, которого мы гоняли, начиная со II съезда, налево от меньшевиков и которого только в июльские дни Ленину удалось вогнать в нашу партию. Мы, старые большевики, расценивали Троцкого определенным образом. Но мы хотели использовать всех и вся в интересах революции. Что касается другой половины блока – Каменева и Зиновьева – то да, их падение печально. Все-таки они срослись с самого начала с большевистской партией… Я знаю начало их политического рождения. И не скажу, чтобы я преувеличивал их значение в высокой степени, но они были хорошие "рабочие лошади", как любил выражаться Ильич (Голоса: "Правильно!"). Но экзамен в Октябрьские дни показал, что на них, как на вождей, никогда нельзя рассчитывать. Прямо нужно сказать, что в эмиграции доклад Зиновьева даже полсотня людей не могла слушать. Великая революция 1917 года выдвинула его, и особенно он выдвинулся сам по себе, постоянно повторяя на всех митингах: "Мой дорогой учитель, мой друг Ленин"… Что же касается т. Каменева, то я чересчур знаком с его политическим прошлым, с его политическим рождением. В 1903–1905 годах он еще находился в подполье в моем распоряжении. А после я его перебросил на доделку к великому мастеру – Ленину. Мы не сомневаемся, что Каменев мог быть хорошим тружеником, но опять-таки не каким-нибудь мировым вождем» (там же, т. II, стр. 705–708).

Сталин оказался редким стратегом, планирующим историю, феноменальным тактиком, организующим победы под чужим знаменем и чужими руками. Рисовать борьбу Сталина с оппозицией как борьбу за чистоту марксизма-ленинизма могут лишь партийные фарисеи или отпетые невежды. Сталин, объявив Ленина своим учителем, забальзамировал его труп (вопреки Троцкому!) вовсе не из-за веры в какие-либо святыни, не из-за того, что он собирался коленопреклоняться перед мумией большевистского фараона, а чтобы другие, молясь Ленину, тем самым молились Сталину. Когда Ленин умирал, в партии и стране широко были известны имена Троцкого, Зиновьева, Каменева, а Сталина знали только на верхах партии. Сталин решил превзойти своих популярных соперников, объявив себя душеприказчиком Ленина, а ленинизм – непререкаемой партийной догмой. Ко всему этому, он объявил себя и единственным судьей по вопросу: «Что есть ленинизм?» Поэтому каждую свою статью, речь, письмо он объявлял «Вопросами ленинизма».

Расчет оказался правильным, до того правильным, что до сих пор в партийных учебниках враги Сталина называются «злейшими врагами ленинизма». Между тем, Сталин в «святость» ленинизма мало верил, тогда как оппозиция не только бесконечно распиналась в своей верности ленинизму, но и погибла из-за своей рабской приверженности отжившим нормам и ложным святыням. В руках Сталина ленинизм был только то, что он из него хотел делать. Но одному компоненту ленинизма он все-таки оставался верным: учению тотальной диктатуры партийного аппарата над партией и государством. Он развил ленинизм, внеся в него новый компонент: уголовщину. Это как раз и предрешило его победу, открыв путь к его личной тирании. Сама партия признала на XX и XXII съездах, что сталинщина есть уголовная глава в истории большевизма.

Съезд закончился выборами новых органов центральных учреждений партии – ЦК и ЦКК. В состав ЦК были избраны: 71 член, 50 кандидатов; в состав ЦКК – 195 членов; в Центральную ревизионную комиссию – 9 членов. Это были люди не из «ленинской гвардии», а представители «второго призыва» большевизма, «октябрьские большевики», герои гражданской войны, вновь выдвинутые секретари обкомов, крайкомов и центральных комитетов национальных республик. Но интересно, как сложилась их судьба после того, как они с таким энтузиазмом помогли Сталину разгромить «ленинскую гвардию» в лице оппозиции? По поддающимся проверке сведениям, она сложилась так:

Из 71 члена ЦК было расстреляно 58 человек, из 50 кандидатов – 48 человек. Уцелели 13 членов ЦК: Сталин, Андреев, Ворошилов, Каганович, Калинин, Кржижановский, Мануильский, Микоян, Молотов, Петровский, Шверник, Скворцов-Степанов (умер до чистки). Из 50 кандидатов уцелели только два человека: Жданов и Николаева.

Из 195 членов ЦКК уцелело только пять человек: Землячка, Махарадзе, М. И. Ульянова, Ярославский, Мильчаков (последний сидел в концлагере 17 лет). Не все 190 членов ЦКК были расстреляны: кто был расстрелян, кто сослан и кто умер своей смертью – не поддается здесь проверке, так как это были в большинстве своем совершенно неизвестные в партии люди, выдвинутые Сталиным как «пролетарский» фасад партии.

Из 9 членов Центральной ревизионной комиссии 7 было расстреляно, уцелело 2 (Владимирский и Лядов).

В резолюциях съезда по отчету ЦК и по хозяйственным вопросам фактически предрешена ликвидация нэпа и объявлен курс на коллективизацию сельского хозяйства. Соответствующие места гласят: «XV съезд считает, что по отношению к возросшим в своей абсолютной массе элементам частнокапиталистического хозяйства должна и может быть применена политика еще более решительного хозяйственного вытеснения… дальнейшего вытеснения частного капитала в городе», а в деревне: «Необходимо поставить в качестве первоочередной задачи на основе дальнейшего кооперирования крестьянства постепенный переход распыленных крестьянских хозяйств на рельсы крупного производства…» (там же, т. II, стр. 1432).

В специальной резолюции о работе в деревне сказано еще точнее: «В настоящий период задача объединения и преобразования мелких индивидуальных крестьянских хозяйств в крупные коллективы должна быть поставлена в качестве основной задачи партии в деревне», на основе «более решительного наступления на кулака» (там же, стр. 1456, 1459).

Таким образом, разгромив левую оппозицию Троцкого, Зиновьева, Каменева, Сталин приступает к проведению в жизнь ее программы ликвидации нэпа. Это и вызовет новую, «правую», оппозицию в партии.

Глава 28. КАК СОЗДАВАЛАСЬ «ПРАВАЯ» ОППОЗИЦИЯ

Одно из главных обвинений как «левой», так и «новой» оппозиции против Сталина заключалось в том, что Сталин якобы потакает кулачеству, недостаточно высоко облагает крестьянство, не воздвигает прочных барьеров против стихии нэпа. В одном из заявлений троцкистов («Заявление 15-ти») говорилось: «После двух лет, в течение которых группа Сталина фактически определяла политику центральных учреждений партии, можно считать совершенно доказанным, что политика этой группы оказалась бессильной предотвратить:

непомерный рост тех сил, которые хотят повернуть развитие нашей страны на капиталистический путь;

ослабление положения рабочего класса и беднейшего крестьянства против растущей силы кулака, нэпмана и бюрократа» («Партия и оппозиция по документам», издание ЦК партии только для членов партии, Москва, 1927, стр. 53).

В «Воззвании» «Рабочей группы» (1923) говорилось еще более определенно: «наше крестьянство сделалось единственной политически бодрствующей силой… подчинивши все органы власти, партию, профсоюзы и Советы служению и возрождению капитализма» (там же, стр. 63).

Политические заявления Троцкого, Каменева и Зиновьева по крестьянскому вопросу были аналогичны. Троцкий заявил на пленуме ЦК и ЦКК в июле 1926 г.: «Мы имеем опасность уклона в сторону кулака».

Каменев сказал на том же пленуме: «Затопление нижнего этажа Советской власти крестьянством факт».

Через год, в июне 1927 года, на заседании Президиума ЦКК Зиновьев был еще более резким: «Капитализм вырос в деревне и абсолютно и относительно – это есть факт. Капитализм в городе не вырос относительно, но вырос абсолютно» (там же, стр. 52–57).

Исходя из всего этого, троцкисты и зиновьевцы требуют наступления на капитализм и кулачество.

Через два года Сталин доказал, что его собственные планы наступления и на крестьянство, и на нэп превосходят самые «левые» фантазии самых «левых» оппозиционеров.

Сталин втихомолку готовился к проведению гигантского плана, на который не отважился даже Ленин, на который едва ли отважился бы и Троцкий, – к национализации крестьянской земли, крестьянского имущества и крестьянского труда под названием «сплошной коллективизации».

Новый план Сталина представляет собою беспрецедентную по замыслу, грандиозную по масштабам и исключительно смелую политическую программу одновременного проведения сверху двух между собой тесно связанных политико-экономических революций – индустриальной революции в городе (XIV съезд – 1925) и антикрестьянской, колхозной революции в деревне (XV съезд – 1927). Во что обойдутся их издержки, едва ли представлял себе и Сталин, но каковы должны быть их конечные итоги, – это было учтено с научно-математической точностью. Превратить аграрную Россию в Россию индустриальную на принципах экономической автаркии, превратить деревню частных крестьянских хозяйств в деревню сплошной коллективизации, – таковы задачи обеих революций. На основе всего этого процесса предстояло ликвидировать нэп как экономическую политику, а нэпманов (частных торговцев, мелких предпринимателей периода нэпа) и кулаков надо было ликвидировать и физически в порядке «развертывания классовой борьбы».

Сколько людей, таким образом, должно было стать жертвами этой «классовой войны» видно из цифр, оглашенных Сталиным в разгар нэпа на XIV съезде. Так, в 1923–1924 гг. удельный вес частного капитала во внутренней торговле СССР составлял 35 %, а в розничной торговле доля частного капитала была даже выше государственного и кооперативного секторов взятых вместе – она составляла 57 % (Сталин, Соч., т. 7, стр. 318–319). Кулаков было, по данным Агитпропа ЦК, около 8-12 % (там же). Если взять среднюю цифру 10 %, и перевести эти проценты только по части деревни на язык абсолютных цифр, то окажется, что из наличных 25 млн. крестьянских семей ликвидации как кулачество и, стало быть, депортации в отдаленные места Сибири, подлежало около 2,5 миллионов крестьянских семей.

На вопрос, почему он выступал против оппозиции, когда последняя год или два тому назад требовала того же самого, может быть, только в более мягкой форме и в ограниченном масштабе, Сталин отвечал:

«В 1926–1927 гг. зиновьевско-троцкистская оппозиция усиленно навязывала партии политику немедленного наступления на кулачество. Партия не пошла на эту опасную авантюру, ибо она знала, что серьезные люди не могли себе позволить игру в наступление. Наступление на кулачество есть серьезное дело. Его нельзя смешивать с политикой царапанья с кулачеством, которую усиленно навязывала партии зиновьевско-троцкистская оппозиция. Наступать на кулачество это значит сломить кулачество и ликвидировать его как класс… Это значит и подготовиться к делу и ударить по кулачеству, но ударить по нему так, чтобы оно не могло больше подняться на ноги» (Сталин, «Вопросы ленинизма», стр. 291).

В этом чисто «диалектическом» ответе была большая правда – прежде чем приступить к осуществлению этого гигантского экономического плана индустриализации (в 10–15 лет сделать столько, сколько Запад сделал в 100–150 лет) и столь же дерзкого, в истории человечества беспримерного, плана насильственной коллективизации людей, – надо было выполнить два условия: во-первых, укрепить, расширить и привести в мобилизационную готовность военно-карательные органы власти (армия, милиция и войска милиции, суд, прокуратура); во-вторых, радикально очистить всю иерархию государства и партии от всяких ненадежных элементов, могущих оказать сопротивление проведению нового плана. Беспримерный замысел, который со стороны считали либо утопией, либо авантюризмом, вовсе не был основан на нормальных экономических расчетах возможностей страны. Сталин исходил не из возможного, а из необходимого для сохранения диктатуры партии. Ленин сошел в могилу, развязав стихию экономической свободы в виде нэпа. Сталин думал, что и ленинский режим последует за своим основоположником, если не сделать, переворачивая Энгельса, «прыжок из царства свободы в царство необходимости». Только тогда режим будет неуязвим внутри страны. Но остается всегда внешняя опасность – ее можно свести к минимуму ускоренной индустриализацией страны, автаркией хозяйства. Лаже больше: лишь индустриально высоко развитый СССР может вести не только активную внешнюю политику, но и стать действительной базой мировой пролетарской революции.

Вот этот самый план потребовал от Сталина не только расправы со старыми романтиками революции, но и создания вокруг себя такого штаба людей, которые способны не рассуждать, а исполнять. Хотя сам Сталин говорил, что после Ленина в партии уже не может быть единоличного руководства, но ученики Сталина давно научились правильно понимать учителя – это единоличное руководство невозможно иначе, как через самого Сталина.

Если бы, против ожидания, сам Сталин искренне верил в возможность «коллективного руководства» при диктатуре, то скоро практика правления в СССР должна была подтвердить ему правильность его собственных слов: «логика вещей сильнее логики человеческих намерений».

Новая экономическая программа означала поворот, революцию против ленинского нэпа. Она означала также, – и это самое важное, – превращение деревни в главный источник финансирования индустриализации. «Первоначальное социалистическое накопление» (теория, целиком заимствованная Сталиным у троцкиста Е. Преображенского) мыслилось за счет выкачивания, как Сталин выражался на июльском пленуме ЦК 1928 г., своеобразной «дани» из деревни. Эту практику Бухарин назвал «военно-феодальной эксплуатацией» крестьянства. Назначенный вместо Каменева наркомторгом, Микоян получил задание через крестьянский хлебный рынок повысить норму этой «эксплуатации». Микоян был полон решимости доказать, что надежды, которые Сталин возлагал на него при назначении наркомом торговли, не напрасны.

На заседании Политбюро от 3 января 1927 года новый нарком оглашает свою вступительную программу: «Должен заявить, что крестьянская стихия, крестьянский хлебный рынок находится целиком и полностью в наших руках, мы можем в любое время понизить и повысить цены на хлеб («XV съезд ВКП(б). Стенографический отчет», стр. 291).

Как же так? Ведь все еще советские законы нэпа не отменены, почему же тогда Микоян может по собственному усмотрению диктовать цены свободной торговле в деревне? В той же речи Микоян отвечает на эти вопросы довольно откровенно, чтобы не сказать цинично: потому что, говорит он, «мы имеем все рычаги воздействия в своих руках…, потому что за мужиком никто не стоит и нам не мешает!» (там же). «Нам никто не мешает» делать в деревне все, что мы хотим, – это были горькие слова, но еще не горькая правда. За этот оптимизм Микояна город заплатит катастрофой хлебного кризиса 1928 года.

Вот некоторые сравнительные данные, которые говорят о том, каким застал Микоян крестьянский хлебный рынок и до чего он его довел через год-полтора после своего назначения. В резолюции объединенного пленума ЦК и ЦКК от 23 июля 1926 года по докладу предшественника Микояна – Каменева – сказано, что по предварительным данным валовой урожай зерновых культур составит 4 миллиарда 700 миллионов пудов (на 400 миллионов больше предыдущего года) и что после выделения из этого количества хлеба для собственного крестьянского потребления и образования запасов на рынок будет выкинута масса хлеба от 900 миллионов до 1 миллиарда пудов и «эта масса должна быть снята с рынка для того, чтобы не вызвать снижения посевов в будущем», и что надо готовиться к «максимальному экспорту» русского хлеба на мировой рынок, дабы держать цену на хлеб на таком уровне, который «стимулировал бы крестьянское сельскохозяйственное производство» («ВКП (б) в рез.», Москва, 1933, ч. II, стр. 272–273).

Действительно, хлеб уродился необыкновенный, крестьянские амбары полны, рынок более чем пресыщен, но на город явственно надвигается голод – в чем же дело? Микоян начал душить частный городской капитал, а сам предложить деревне товаров не мог. Образовались знаменитые «ножницы» цен – хлеба много, а товаров не хватает, поэтому хлебные цены низкие, а на товары – высокие. Крестьянин отказывается продавать хлеб за бесценок, он создает запасы, а на город все плотнее надвигается голодная катастрофа. Как быть? Микоян заверил Политбюро, что он нашел вполне реальный метод выхода из кризиса. В начале февраля 1927 года Микоян выступил на Пленуме ЦК со специальным докладом на тему «о снижении отпускных и розничных цен» на промышленные товары с тем, чтобы способствовать ликвидации «ножниц цен». В резолюции ЦК констатировалось: «Рост покупательного спроса деревенского и городского населения, непокрываемый продукцией промышленности, создал обстановку товарного голода», что привело к дальнейшему «развитию ножниц цен» на рынке между промышленными и сельскохозяйственными товарами. Как выход Микоян предлагает понизить цены на товары, установить принудительные цены на хлеб, а в дальнейшем ликвидировать частную торговлю и кооперировать крестьянство («КПСС в рез.», Москва, 1953, ч. II, стр. 224–235).

XV съезд считал, что новый нарком одним росчерком пера уж? разрешил задачу «квадратуры круга» – стоит вместо товаров направлять в деревню приказы Микояна, как из деревни двинутся хлебные обозы в город. В решении съезда говорилось: «подавляющая масса продуктов сельского хозяйства заготовляется без посредства частного капитала… Эта продукция реализуется по ценам, установленным органами государства… благодаря определенной политике цен государство имеет возможность влиять на условия самого сельскохозяйственного производства» (там же).

Однако очень скоро выяснилось, что экономические законы свободного рынка сильнее приказов Микояна. Через некоторое время сам Сталин констатировал провал политики диктата цен Микояна, сказав: «Состоятельные слои деревни, имеющие в своих руках значительные хлебные излишки и играющие на хлебном рынке командную роль, не хотят нам давать нужное количество хлеба по ценам, определенным Советской властью». А результат? Его огласил тот же Сталин, заявив, что хотя валовая продукция хлеба составляла в 1927 году 5 миллиардов пудов, «мы производим товарного хлеба вдвое меньше, а вывозим за границу хлеба раз в двадцать меньше, чем в довоенное время» (Сталин, «Вопросы ленинизма», стр. 185).

Выход? Что надо делать, чтобы получить хлеб, который в избытке имеется 6 деревне? Отныне в порядок дня стал вопрос о судьбе самого нэпа, что видно из тех ответов, которые на этот вопрос давали в Политбюро ЦК – Бухарин предлагал повысить заготовительные цены на хлеб, бросить на крестьянский рынок побольше товаров и по нормальным ценам, пресечь всякие попытки «ликвидации нэпа слева». Бухарина поддержали глава правительства А. Рыков и лидер профсоюзов М. Томский – оба члены Политбюро.

Сталин и Микоян предложили другое решение – пустить в ход «все рычаги воздействия» на крестьян, – иными словами, ввести систему принудительной заготовки хлеба. Сущность этой системы сводилась к тому, что каждый крестьянский двор получал твердое задание сдавать определенную норму хлеба по твердым государственным ценам. Несдатчиков хлеба должны были судить как злостных спекулянтов с конфискацией всего их имущества. Из этого конфискованного имущества 25 % предназначалось для раздачи бедноте за ее участие в «классовой борьбе» против кулаков, «подкулачников» и «саботажников». Сталин рассматривал новый план как временную чрезвычайную меру, вызванную временной чрезвычайной обстановкой. Так были введены чрезвычайные или, как их тогда называли, «экстраординарные меры по хлебозаготовкам» 1927 г. Если речь шла об обеспечении города хлебом, даже поссорившись с крестьянством, план Сталина-Микояна явился спасением.

Но его практическое проведение было сопряжено с весьма серьезными трудностями. Так как исключалось добровольное выполнение крестьянами хлебных обязательств по новому плану, то надо было к хлебозаготовительному аппарату Наркомторга прикрепить чекистские отряды, которым предоставлялось неограниченное право обыска, конфискации хлеба и ареста. Конфискации подлежал не весь хлеб, а так называемые «излишки», то есть тот хлеб, который остается после вычитания из него продовольственной нормы данной крестьянской семьи. Чтобы такая хлебозаготовительная кампания не носила внешне характера «полицейской акции» уполномоченных партии и милиции при обходе крестьянских дворов всегда сопровождали группы местных активистов, которым было дано название «комсодов» («комиссия по содействию хлебозаготовкам»).

Нормы сдачи хлеба тоже устанавливались через эти «комсоды». Если крестьянин не выполнял вовремя предназначенной нормы, то существовал порядок штрафов – увеличение нормы до двух-, трех-, пятикратных размеров. Если же и это не оказывало воздействия, тогда судили. Так как нормы устанавливались не по фактическому наличию хлеба у крестьянина, а по принадлежности его к той или иной социальной группе (бедняк, середняк, зажиточный, кулак), то сотни тысяч людей судили за несдачу отсутствующего у них хлеба. Но если за таких людей их родственники или друзья устраивали «складчину», то есть собирали между собою хлеб и сдавали за него государству, то арестованный немедленно освобождался, будь он даже самым закоренелым кулаком.

Так что целью Сталина были вовсе не репрессии ради репрессий, а только такие репрессии, которые приносят хлеб.

И с этой точки зрения они оказались вполне оправданными – план хлебозаготовок 1927 года был выполнен: было собрано 644 миллиона пудов хлеба вместо 617 миллионов, собранных в 1926 году Каменевым.

Докладывая апрельскому пленуму ЦК (1928) о том, как это ему удалось, Микоян признался, что без «экстраординарных мер» ему это не удалось бы, и что без таких мер, вероятно, не обойтись и в будущем. ЦК открыто признался и в том, что не обошлось без крайностей и «перегибов» в применении «экстраординарных мер», в которых, однако, виновата не Москва, а местные власти. Известная практика Кремля – давать местным властям вдоволь «перегибать» палку, пока не будет выполнено плановое задание, а после его выполнения критиковать, а иногда даже наказывать «перегибщиков», – эта практика впервые родилась в те годы, а потом превратилась в систему сталинского руководства. В резолюции, принятой апрельским пленумом ЦК, впервые в партийный жаргон и вводятся термины, которые потом сделают эпоху: «извращения» и «перегибы». Этими словами обозначаются те действия местных властей, которые центральная власть молчаливо допускала во время выполнения планов, но от которых она считала нужным и полезным отмежеваться после их выполнения.

В решении пленума ЦК довольно красочно рисуется обстановка, которая создалась из-за «извращений и перегибов». «Эти извращения и перегибы, допущенные местами со стороны партийных и советских органов, подлежат самой категорической отмене… Сюда относятся все методы, которые, ударяя не только по кулаку, но и по середняку, фактически являются сползанием на рельсы продразверстки, а именно: конфискация хлебных излишков (без всякого судебного применения 107 статьи); запрещение внутридеревенской купли-продажи хлеба или запрещение "вольного" хлебного рынка вообще; обыски в целях "выявления" излишков; заградительные отряды; принудительное распределение облигаций крестьянского займа…; денежные выдачи по почтовым переводам, когда часть посылок выдается облигациями займа или другими бумагами; административный нажим по отношению к середняку; введение "прямого продуктообмена" и т. д. и т. п. (выделено мною. – А. А.) («КПСС в рез.», ч. II, стр. 376).

Однако ЦК вовсе не думает, что в дальнейшем можно будет получать продукты сельского хозяйства нормальным путем. ЦК заявляет, что «хлебозаготовительные затруднения» будут и впредь, ибо они не случайны, а связаны с наличием класса кулаков и частного рынка. Поэтому, если партия хочет иметь хлеба вдоволь и за бесценок, надо наступать на кулаков, «регулировать частный рынок» и направить крестьян «в русло социалистического строительства»… В цитированной резолюции так и говорится: «Объединенный пленум ЦК и ЦКК полагает, что затруднения в хлебозаготовках, имевшие место в этом году, нельзя считать случайностью… Поэтому, поскольку затруднения в хлебозаготовках могут еще появиться в будущем, партия с тем большей настойчивостью должна добиваться того, чтобы неослабно выполнялся лозунг XV съезда партии о "дальнейшем наступлении на кулачество", о регулировании частного рынка и систематическом вовлечении единоличного крестьянского хозяйства… в русло социалистического строительства» (там же, стр. 377).

Поэтому пленум принимает предложение Политбюро продолжить практику принудительных заготовок, только надо узаконивать конфискацию излишков хлеба через суд (применение «статьи 107» Уголовного кодекса РСФСР) и избегать слишком далеко идущих «перегибов». Если же крестьяне согласятся сдавать хлеб добровольно, то «экстраординарные меры» вообще будут отменены. Соответствующее место резолюции гласит:

«Вместе с тем объединенный пленум считает, что по мере ликвидации затруднений в хлебозаготовках должна отпасть та часть мероприятий партии, которая имела экстраординарный характер.

Объединенный пленум ЦК и ЦКК поручает Политбюро принять все меры к тому, чтобы обеспечить в будущей хлебозаготовительной кампании бесперебойный ход заготовок…» (там же).

История доказала, что и будущие сельскохозяйственные заготовки «бесперебойно» можно было проводить, только применяя «экстраординарные меры».

Сталин назвал данный метод заготовок «Урало-сибирским методом» (так как впервые сам применил его на практике в начале 1928 года в Западной Сибири и на Урале) и превратил его в постоянно действующую систему заготовок всех сельскохозяйственных продуктов. Он существует и поныне с той лишь разницей, что теперь все крестьяне находятся в «русле социалистического строительства» в виде колхозов и совхозов, поэтому и сами заготовки «автоматизированы» – государство автоматически забирает нужное себе количество хлеба, а остаток колхозники между собою делят по так называемым «трудодням». Обычное соотношение между тем, что забирало государство почти бесплатно, и что оставалось на долю колхозников в виде этих «трудодней» составляло в среднем 70: 30, 70 % государству, а 30 % колхозникам, причем в эти 30 % входили и многочисленные неделимые фонды (семенной фонд, страховой фонд, неприкосновенный фонд и т. д.).

Вот как раз эта новая «экстраординарная» политика Сталина-Микояна в 1927 году в хлебозаготовках и явилась, как уже указывалось, непосредственным поводом нового раскола в Политбюро – Бухарин, Рыков и Томский заявили, что новая программа Сталина есть ликвидация ленинского нэпа и реставрация «военного коммунизма». Сталин их объявил «правой оппозицией» в партии.

Правая оппозиция возникла не только как реакция на практику Сталина, она была намеренно спровоцирована Сталиным, ибо без политической изоляции правых лидеров в ЦК абсолютно невозможно было бы, во-первых, завершить восхождение Сталина к единоличной власти, во-вторых, провести в жизнь сталинскую концепцию строительства социализма через насилие. Во время борьбы с левыми оппозициями Троцкого и Зиновьева Сталин положил в основу своей тактики концепцию Бухарина о мирной трансформации, о мирном превращении «нэповской России в Россию социалистическую», чтобы при поддержке группы Бухарина похоронить левых. Когда эта цель была достигнута, Сталин раскрыл свои карты: чтобы построить в крестьянской, нэповской России социализм, надо провести третью насильственную революцию сверху, на этот раз уже против крестьянства.

И здесь Сталин не был оригинальным. Вопреки обвинениям правых, что Сталин идет вразрез с ленинизмом (Ленин говорил, что высший принцип диктатуры пролетариата – это сохранение союза пролетариата с крестьянством, при гегемонии первого, и что по отношению к крестьянству надо проявлять «архиосторожность»), Сталин доказывал, что все ленинские высказывания по части крестьянства относятся к области тактики. По существу же дела, для Ленина крестьянство – реакционный, враждебный класс, каким его считали и Маркс с Энгельсом. Сталин был прав. Вот слова Маркса и Энгельса: «…ремесленник и крестьянин – все они борются с буржуазией для того, чтобы спасти свое существование от гибели, как средних сословий. Они, следовательно, не революционны, а консервативны. Даже более, они реакционны, они стремятся повернуть назад колесо истории» (Маркс и Энгельс, «Манифест Коммунистической партии», 1951, стр. 41).

Вот и слова Ленина: «Мы сначала поддерживаем до конца, всеми мерами, до конфискации, – крестьянина вообще против помещика, а потом (и даже не потом, а в то же самое время) мы поддерживаем пролетариат против крестьянина вообще» (Ленин, 4-е изд., т. 9, стр. 213).

Основы новой революции в деревне Сталин заложил уже на XV съезде партии при единодушной поддержке всех лидеров и сторонников будущей «правой оппозиции», правда, они не ведали, как искусно Сталин их околпачивает.

В своем докладе на этом съезде Сталин впервые поставил вопрос о «переходе мелких крестьянских хозяйств в крупные и объединенные хозяйства», но чтобы не испугать правых, не спровоцировать их преждевременно на выступление, Сталин заметил, что коллективизация будет происходить «не в порядке нажима, а в порядке показа и убеждения» (Сталин, Соч., т. 10, стр. 305). Однако предусмотрительный Сталин в резолюции XV съезда записал пункт, которому в то время бухаринцы не придали никакого значения: «Развивать дальше наступление на кулачество и принять ряд новых мер, ограничивающих развитие капитализма в деревне и ведущих крестьянское хозяйство по направлению к социализму» («ВКП(б) в рез.», ч. II, стр. 260). Что же касается колхозов, то в резолюции по докладу Молотова сказано, что создание колхозов вместо индивидуальных хозяйств – «основная задача партии в деревне» («КПСС в рез.», 1953, ч. II, стр. 355), а в другом месте, в резолюции по докладу Сталина, сказано еще яснее: это «первоочередная задача» (там же, стр. 317).