Текст книги "Происхождение партократии"

Автор книги: Абдурахман Авторханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 49 страниц)

Эту взаимную амнистию троцкистов и зиновьевцев мы назвали катастрофической тактической ошибкой, потому что она без какого-либо выигрыша давала возможность Сталину и его группе обвинить Троцкого и Зиновьева в беспринципности и наглядно иллюстрировать это обвинение на документах богатой полемической литературы Троцкого и Зиновьева друг против друга. Пропагандная машина Сталина теперь занялась интенсивным, массовым переизданием этой литературы. Не очень смышленному в тонкостях «высокой политики» партийному середняку партийная пропаганда вдалбливала в голову весьма доходчивую, безусловно правдивую мысль: Троцкий и Зиновьев не имеют никакой другой идеи, кроме того, что они просто хотят занять места Сталина и Бухарина! Вот в борьбе за эту личную власть, доказывала официальная пропаганда, троцкисты и зиновьевцы готовы пожертвовать любыми своими былыми принципами. В партии, которая была воспитана на тезисе Ленина «принципиальная политика есть самая верная политика», беспринципность считалась тягчайшим грехом. Сталин играл на этом чувстве партийного фанатика, когда ответил Троцкому и Зиновьеву обвинением их именно в этой беспринципности. Сталин сказал:

«Тов. Троцкий, отрекается от своих "Уроков Октября", отказывается "связать оппортунистические сдвиги политики с именами т.т. Зиновьева и Каменева". Эта беспринципная амнистия Зиновьева и Каменева нужна Троцкому для обмена на такую же амнистию Троцкого со стороны товарищей Зиновьева и Каменева. Выходит, что Ленин был неправ, называя октябрьские ошибки Зиновьева и Каменева "не случайностью" и т. Троцкий берется теперь поправить Ленина» (там же, стр. 24).

Но первым человеком, кто «беспринципно» амнистировал Зиновьева и Каменева и «поправил» Ленина, был сам Сталин, когда те были его союзниками против Троцкого. Выступая в ноябре 1924 г. против «Уроков Октября» и в защиту Зиновьева и Каменева, Сталин говорил, что с Зиновьевым и Каменевым в октябре 1917 г. «разногласия длились всего несколько дней, потому и только потому, что мы имели в лице Каменева и Зиновьева ленинцев, большевиков» (Сталин, Соч., т. 6, стр. 327).

Объединенная оппозиция попыталась отвести обвинения в «беспринципности» ссылками на свою неосведомленность о закулисной игре и подлинных целях сталинской группы в руководстве ЦК. В устах людей, которые сидели рядом со Сталиным в Политбюро со дня его организации, такие аргументы были просто смешны. Уже одного признания, что Троцкий и Зиновьев дрались между собой из-за незнания положения в партии и стране, было достаточно для их дисквалификации как политиков. Но как раз в этом «невежестве» они признавались в своей платформе. Вот соответствующее место из нее: «Мы отметаем, как попытку с негодными средствами, стремление группы Сталина "перекрыть" взгляды оппозиции, изложенные в данной платформе, ссылками на былые разногласия, существовавшие между группами 1923 и 1924 гг. Эти разногласия в настоящее время изжиты на основе ленинизма.

Ошибки и преувеличения, допущенные обеими группами большевиков (т. е. троцкистами и зиновьевцами. – А. А.) в спорах 1923–1924 гг. в силу ряда неясностей в положении вещей в партии и в стране, ныне исправлены и не являются помехой для дружной совместной борьбы против оппортунизма за ленинизм» («Партия и оппозиция по документам», стр. 24).

Вообще говоря, «Заявление 13» в нормальной партии и при обычном «генсеке» не представляло бы ничего сенсационного и противозаконного. Но поскольку дело происходило в «партии особого типа», по терминологии самих большевиков, а Сталин тоже оказался «генсеком» «особого типа», то это заявление было истолковано не как критика политики партаппарата, а как подготовление к созданию новой партии для захвата власти. Председатель ЦКК – этого вернейшего инструмента сталинского руководства против оппозиций – Куйбышев и его помощник Янсон сообщили пленуму факты, которые должны были доказать тезис о создающейся «второй партии». Куйбышев говорил, что оппозиционеры создают новую конспиративную организацию на тех же принципах, на каких ее создавали большевики в условиях царского абсолютизма – со своими тайными связями, явками, патрулями. Янсон даже огласил шифр, который установил Гр. Беленький для конспиративной переписки с низовыми оппозиционными группами. Например, для группы в Одессе, по словам Янсона, Беленький установил такой шифр:

Действительные имена: Условные:

Троцкий Толстой

Зиновьев Златовратский

Каменев Короленко

Крупская Надеждина

Сокольников Сибиряков

ЦК Цемах

Политбюро Польша

Партия патриот

Комсомол курорт

(там же, стр. 27–28).

На пленуме было оглашено, очевидно, сфабрикованное аппаратом ЦК, заявление бывшей секретарши Ленина – Гесслер о том, что ей было предложено оппозицией поехать в Берлин, Париж, Рим и сообщить лидерам западных компартий, что «в течение короткого времени настроение в партии изменится и что, по крайней мере, в течение двух месяцев большие заграничные партии не должны высказываться за ЦК русской партии» (там же, стр. 28–29). Было доложено также, что два руководящих работника Коминтерна, сторонники «новой оппозиции», Гуральский и Вуйонович, пользуясь именем Зиновьева, попытались направить своего агента для той же цели информации и связи с заграничными компартиями в пользу оппозиции (там же, стр. 29).

Растущее недовольство коммунистов диктатурой аппарата и действительно антисталинские акты конспирации отдельных старых большевиков приписывались Зиновьеву и Троцкому, хотя последние не только не давали в тот период своим сторонникам каких-либо указаний, но даже об их антисталинских действиях узнавали от сталинского аппарата.

В вину Зиновьеву и Троцкому ставились и заявления представителей бывшей «Рабочей оппозиции», которые не без злорадства поздравляли их с тем, что они, наконец, «прозрели», хотя и не сделали всех необходимых выводов. На пленуме цитировалось письмо Зиновьеву лидера бывшей «Рабочей оппозиции» Медведева. Сам по себе факт, что это письмо попало в руки сталинской полиции раньше, чем оно дошло до адресата, члена Политбюро, говорил о большем, чем его содержание. Все-таки интересны некоторые мысли Медведева:

«Вы вот ратуете теперь за внутрипартийную демократию и стоите на почве однопартийной формы правления… Это внутреннее противоречие… Если критика не имеет точки зрения, платформы… то это просто набор слов, болтовня. Нет критики без группировок. Но ведь группировка это потенциальная возможность новой партии. А как же можно это совместить с однопартийной формой правления… Тот факт, что бюрократия распоряжается всей суммой богатств, придает ей невиданную в партии государственную силу. Пусть эта бюрократия смотрит на себя и внушает всем, что она "железная когорта", "старая гвардия" и ведет пролетариат прямехонько к коммунизму, – от этого факты не меняются. Было бы странно, если бы она этого не говорила… Итак, вы почувствовали, что не все ладно, что на пролетарской Шипке не все спокойно… Вы уходите от той линии, которая заставляла вас бороться с моей критикой омерзительными средствами. Это хорошо. Лучше поздно, чем никогда» (там же, стр. 42–43).

Июльский объединенный пленум ЦК и ЦКК закончился осуждением объединенной оппозиции. В резолюции пленума говорилось, что «растущая фракционность "новой оппозиции" привела ее к игре с идеей двух партий», что сторонники оппозиции рассылают по городам СССР секретные документы Политбюро, создают на местах сеть оппозиционных групп, командируют для их инструктажа своих секретных агентов, организуют правильно налаженную технику конспирации со своими шифрами, явками и т. д. Более того, оппозиционеры начинают связываться и с заграничными компартиями.

Хотя на пленуме не было приведено ни одного факта физического или идейного руководства Зиновьева оппозиционными силами после XIV съезда, его тем не менее сделали за них морально ответственным, так как «со стороны Зиновьева не было ни малейшей попытки осудить этих своих единомышленников и отмежеваться от них» («КПСС в рез.», ч. И, стр. 162–164).

Пленум постановил, ссылаясь на резолюцию Ленина на X съезде, исключить Зиновьева из состава Политбюро, «предупредив одновременно всех оппозиционеров, независимо от их положения в партии, что продолжение ими работы по созданию фракции, противопоставленной партии, вынудит ЦК и ЦКК ради защиты единства партии сделать и по отношению к ним соответствующие организационные выводы» (там же, стр. 164).

Имена Троцкого и Каменева резолюция обошла полным молчанием. Каждому овощу свое время. Вместо Зиновьева членом Политбюро был избран Рудзутак, а кандидатский состав Политбюро расширен до восьми человек: Петровский, Угланов, Орджоникидзе, Андреев, Киров, Микоян, Каганович, Каменев.

Дальнейшее развитие событий Троцкий рисует так:

«Борьба в течение 1926 г. разворачивалась все острее. К осени оппозиция сделала открытую вылазку на собраниях партийных ячеек. Аппарат дал бешеный отпор. Идейная борьба заменилась административной механикой: телефонными вызовами партийной бюрократии на собрания рабочих ячеек, бешеным скоплением автомобилей, ревом гудков, хорошо организованным свистом и ревом при появлении оппозиционеров на трибуне. Правящая фракция давила механической концентрацией своих сил, угрозой репрессий. Прежде чем партийная масса успела что-нибудь услышать, понять и сказать, она испугалась раскола и катастрофы. Оппозиции пришлось отступить. Мы сделали 16 октября заявление в том смысле, что, считая свои взгляды правильными и сохраняя за собою право бороться за них в рамках партии, отказываемся от таких действий, которые порождают опасность раскола» (Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 274).

Однако из «Заявления 16 октября» Сталин вычитал нечто большее, чем это угодно признавать Троцкому. В самом деле, вот что писали в нем Троцкий, Зиновьев, Каменев, Пятаков, Сокольников и Евдокимов:

«Мы категорически отвергаем теорию и практику "свободы фракций и группировок", признавая, что такая теория и практика противоречит основам ленинизма и решениям партии. Решения партии о недопустимости фракционности мы считаем своей обязанностью проводить на деле. Вместе с тем, мы считаем своим долгом открыто признать перед партией, что в борьбе за свои взгляды мы и наши единомышленники в ряде случаев после XIV съезда допустили шаги, являющиеся нарушением партдисциплины и выходящие за установленные партией рамки идейной борьбы на путь фракционности. Считая эти шаги безусловно ошибочными, мы заявляем, что решительно отказываемся от фракционных методов защиты наших взглядов, ввиду опасности этих методов для единства партии, и призываем к тому же всех товарищей, разделяющих наши взгляды. Мы призываем к немедленному роспуску всех фракционных группировок… Постановления XIV съезда, ЦК и ЦКК мы считаем для себя безусловно обязательными, будем им безоговорочно подчиняться и проводить их в жизнь… Свои взгляды каждый из нас обязуется отстаивать лишь в формах, установленных уставом и решениями съездов и ЦК…» («Партия и оппозиция по документам», стр. 31–32).

Очутившись между наковальней оппозиционного актива, требовавшего от лидеров перехода от слов к делу, и сталинским тяжеловесным молотом, нависшим над их головами, лидеры объединенной оппозиции предпочли капитуляцию. Троцкий называет эту капитуляцию заключением «перемирия». На деле никакого «перемирия» не было, ибо сталинский аппарат использовал заявление от 16 октября как документальное доказательство признания оппозицией своей антипартийной деятельности. Сталинский аппарат сделал второй, важнейший шаг на пути к ликвидации оппозиции. Если до сих пор от оппозиции требовали лишь прекращения фракционной борьбы, то теперь начали требовать отказа от своих взглядов.

Ровно через неделю после заявления от 16 октября был созван новый объединенный пленум ЦК и ЦКК. Пленум обсудил три доклада, посвященные оппозиции: доклады Молотова от Политбюро и Ярославского от президиума ЦКК о внутрипартийном положении и тезисы Сталина к XV партконференции «Об оппозиционном блоке».

Сталин в своих тезисах и поставил вопрос не только об организационной, но и об идейной капитуляции оппозиции. Сталин предложил, а пленум утвердил следующее решение: «Добиваться того, чтобы оппозиционный блок признал ошибочность своих взглядов» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 233).

Зиновьев, Троцкий, Каменев и их сторонники в ЦК отказались признать ошибочность своей платформы. Это не обескуражило Сталина. Сталин оценил непризнание ими ошибочности своих взглядов как неподчинение решению пленума ЦК и ЦКК, а, стало быть, грубое нарушение партийной дисциплины, о которой они сами писали в «Заявлении 16 октября». Киров от имени членов ЦК – ленинградцев (на самом деле – от имени Политбюро) внес на утверждение пленума проект нового постановления об оппозиции. Пленум утвердил этот проект, как свое постановление. В нем было сказано:

«1) Ввиду нарушения партдисциплины со стороны членов ЦК Троцкого, Зиновьева, Каменева, Пятакова, Евдокимова, Сокольникова, Смилги и кандидата в члены ЦК т. Николаевой, – пленум ЦК и ЦКК делает всем этим товарищам предупреждение…

2) Ввиду того, что Зиновьев не выражает линии ВКП (б) в Коммунистическом Интернационале… ЦК и ЦКК не находят возможной дальнейшую работу Зиновьева в Коммунистическом Интернационале» («КПСС в рез.», ч. II, стр. 290–291).

Сталин этим не ограничился. Несмотря на капитуляцию от 16 октября, вернее сказать, пользуясь фактом этой капитуляции, в которой оппозиция признала себя виновной во фракционной борьбе, пленум вынес постановление: исключить Троцкого из членов Политбюро, а Каменева – из кандидатов в члены Политбюро. Последовало и вознаграждение наиболее усердных союзников Сталина: Куйбышев был введен в состав членов Политбюро и одновременно назначен председателем ВСНХ СССР, а председателем ЦКК на место Куйбышева был назначен Серго Орджоникидзе. В кандидаты в члены Политбюро были включены Ст. Косиор и Чубарь, а Бухарин вместо Зиновьева был поставлен во главе Исполкома Коминтерна в качестве «политического секретаря» (титул «председателя Исполкома Коминтерна», которым пользовался Зиновьев, ревнивый Сталин ликвидировал).

На XV партконференции (ноябрь 1926) Сталин выступил с докладом «О социал-демократическом уклоне в нашей партии», а лидеры объединенного блока с повторением своих обвинений против ЦК.

В докладе Сталина отмечалось уже начавшееся разложение блока. Сталин говорил о противоречиях между троцкистами и зиновьевцами, а также об отходе от оппозиционного блока бывших лидеров «Рабочей оппозиции» Медведева и Шляпникова. В частности, на конференции было сообщено, что Медведев и Шляпников отказались от «Бакинского письма» Медведева. В этом письме (написано в конце дискуссии 1923–1924 г.) Медведев охарактеризовал всю внутреннюю политику ЦК как антипролетарскую, а его международную политику – как авантюристическую. «Бакинское письмо» осуждало раскольническую политику Коминтерна и западных компартий, которых «Бакинское письмо» оценивало как «оравы мелкобуржуазной челяди, поддерживаемые русским золотом» (Ем. Ярославский, «Краткая история ВКП(б)», 1930, стр. 455–456).

Прогноз Сталина о разложении блока между троцкистами и зиновьевцами, его ожидания, что такое разложение скажется на самой конференции (ибо аппарат вел интенсивную работу в этом направлении) не совсем оправдались. Только Крупская отошла от оппозиции, что Сталин и сообщил торжественно в своем заключительном слове. Но отошла она не потому, что считала политику Сталина ленинской политикой, а потому, что «оппозиция зашла слишком далеко в своей критике». Она боялась, что из критики оппозиции против ЦК и советского правительства народ может сделать антикоммунистические выводы и выступить против коммунистической диктатуры вообще. Но в каких муках, как неохотно, под каким тяжким аппаратным давлением она отходила от Зиновьева и Каменева, показывает хотя бы тот факт, что заявление об этом отходе появилось в печати только через полгода после XV конференции («Правда», 20 мая 1927 г.).

Троцкий, Зиновьев, Каменев по-прежнему настаивали на своей правоте, по-прежнему доказывали невозможность строить «социализм в одной стране», но в то же время заверяли ЦК (Сталина), что они лояльно будут выполнять решения партии и ее ЦК, тем более, что союзник Сталина – председатель правительства Рыков напомнил оппозиции на XV партконференции, что партия никому не позволит без конца испытывать ее терпение («Правда», 5 ноября 1926 г.). Правая рука Сталина по теоретическому обоснованию партаппаратной борьбы против оппозиции, Бухарин, на той же конференции напомнил лидерам оппозиции, что они все еще не отказались от своего обвинения ЦК в «бюрократической деградации» и что если они будут продолжать кричать о «термидоре», то партия с ними разделается окончательно («Правда», 10 ноября 1926 г.).

Бывший меньшевик, а теперь наиболее крикливый сталинец Ю. Ларин потребовал покончить с оппозицией немедленно, изгнав ее из партии, или вопрос будет решаться пулеметами на улицах, как это было в 1918 году с левыми эсерами (В. Souvarine, "Stalin", p. 439, Seeker and Warburg, London). В этой атмосфере предрешенного изгнания оппозиции из партии, в условиях, когда каждому было ясно, что вопрос не в том, что оппозиция будет исключена, а в том, когда это случится, – совершенно нельзя понять оборонительную тактику оппозиции. Ведь это Сталин сообщил на конференции, что «недавно на пленуме ЦК и ЦКК Троцкий заявил, что принятие конференцией тезисов об оппозиционном блоке должно неминуемо повести к исключению лидеров оппозиции из партии» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 293). Но Сталин дипломатически успокаивал партию: «Я должен заявить, товарищи, что это заявление Троцкого лишено всякого основания, что оно является фальшивым» (там же). Зачем нужно было Сталину это уже действительно фальшивое заявление? Ответ ясен из доклада Сталина: признав свою вину в создании фракции, оппозиция сделала лишь первый шаг (Сталин: «Это, конечно, не мало. Но этого недостаточно»), теперь она должна сделать второй шаг: признать свою вину в проповеди антиленинской идеологии. Тем временем, по точному распределению функций среди членов Политбюро и ЦК, Сталин сам играл, как обычно, роль миролюбивого «генсека», а его соратники в один голос утверждали, что и «первый шаг» оппозиции – «Заявление 16 октября» – не является искренним. Мало бить оппозицию, надо ее добить. Бывший лидер Коминтерна, гордый и чванливый претендент в преемники Ленина – Зиновьев – еще года два тому назад был беспомощен в своей обороне и жалок в своем падении, когда отвечал сталинцам на XV конференции. Вот оправдание Зиновьева:

«Мы считаем этот шаг (Заявление 16 октября. – А. А.) обязывающим нас и что все то, что мы там заявили, будет нами безусловно выполнено…

Это не есть договор каких-нибудь сторон. Уже по этому одному не может быть места тому, что называется дипломатией, «ходами» и т. п. Это есть обязательство подчинения, открыто заявленное перед партийной массой, партией и ее руководящими учреждениями… В заявлении от 16 октября мы говорим, что останемся при тех принципиальных взглядах, которые мы, как меньшинство партии, защищали в последнее время… Вы знаете, что Политбюро, обсудив наше заявление, признало это заявление достаточным, как минимум, обеспечивающий партийное единство… Часть товарищей думает, что эта часть заявления предвещает новую борьбу… Я заявляю перед ЦК и ЦКК, что мы употребим абсолютно все усилия, сделаем все возможное для того, чтобы такие опасения не оправдались. Ни в какой мере это не является лазейкой для попытки новой дискуссии.

Голоса. Военный маневр!

Зиновьев. Никаких маневров нет, никаких ходов нет.

Голос. Передышка нужна.

Зиновьев. Вы убедитесь скоро, что это не так» («Партия и оппозиция по документам», стр. 31–32).

Эта уже по существу идейная капитуляция оппозиции, умоляющее заискивание Зиновьева перед ЦК и ЦКК, его вопли о мире не произвели никакого впечатления на невозмутимого Сталина. Добивая Зиновьева, своего вчерашнего союзника в борьбе с Троцким (между прочим, на той же конференции Сталин сообщил, что резолюция ЦК от 17 января 1924 г., а также резолюция XIII съезда против Троцкого написаны рукой Зиновьева), Сталин решил еще публично поиздеваться над ним. Сталин ответил Зиновьеву:

«Зиновьев хвастал одно время, что он умеет прикладывать ухо к земле (смех), и когда он прикладывает его к земле, то он слышит шаги истории. Очень может быть, это так и есть на самом деле. Но одно все-таки надо признать, что Зиновьев, умеющий прикладывать ухо к земле и слышать шаги истории, не слышит иногда некоторых „мелочей“… Может быть, оппозиция и умеет, действительно, прикладывать уши к земле и слышать такие великолепные вещи, как шаги истории. Но нельзя не признать, что умея слышать такие великолепные вещи, она не сумела услышать ту „мелочь“… что оппозиция осталась на мели. Этого она не услышала» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 355–356).

Другими словами, партаппарат так повел дело в партии и стране, что создал все необходимые политические, организационные и психологические предпосылки, чтобы оппозиция очутилась «на мели», а этой «мелочи» зиновьевцы и троцкисты «не услышали». Либо полная не только организационная, но и идейная капитуляция, и тогда оппозиционеры имеют некоторые шансы продлить свое пребывание в партии еще на некоторое время, либо упорство в своих взглядах, – тогда дни оппозиции сочтены. Именно так поставил вопрос Сталин в своем заключительном слове.

Теперь Сталин разговаривал с оппозицией не от имени партии, а как сама партия. Если на начальном этапе Сталин не без основания отождествлял свой партийный режим с режимом Ленина, то теперь, на новом этапе, он смело и уверенно отождествлял самого себя с партией. Не как Сталин, даже не как «генсек», а как партия Сталин предъявил оппозиции ультиматум о тотальной капитуляции. Он сформулировал этот ультиматум в следующих пунктах:

«Вы хотите знать, чего от вас требует партия? Слушайте:

Партия не может больше терпеть и не будет терпеть, чтобы вы выходили на улицу и трепали партию…

Партия не может и не будет терпеть того, чтобы вы подбирали и накапливали всякие недовольные элементы, как материал для новой партии…

Партия не может и не будет терпеть того, чтобы вы, шельмуя партийный руководящий аппарат и ломая режим в партии,… объединяли все и всякие осужденные партией течения в новую партию, под флагом свободы фракций…

…Партия не может и не будет терпеть, чтобы вы делали попытки использовать трудности (строительства социализма) для нападения на партию…

…Партия не может терпеть того, чтобы оппозиция выходила на улицу с демагогическим заявлением о немедленном подъеме зарплаты на 30–40 %…

Партия не может и не будет терпеть того, чтобы оппозиция продолжала подрывать основы смычки рабочих и крестьян, пропагандируя идею повышения отпускных цен и усиления налогового нажима на крестьянство,… пытаясь "сконструировать" отношения эксплуатации крестьянства пролетарским государством.

Партия не может и не будет терпеть того, чтобы оппозиционеры продолжали и впредь сеять идейную сумятицу в партии, преувеличивать наши трудности, культивировать пораженческие настроения, проповедовать идею невозможности построения социализма в нашей стране и подрывать тем самым основы ленинизма…

Партия не может и не будет терпеть, чтобы вы продолжали и впредь тормошить Коминтерн, разлагать его секции и развенчивать руководство Коминтерна…» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 351–353).

Сталин закончил выступление следующим предупреждением:

«Либо вы выполните эти условия, либо вы этого не сделаете, – и тогда партия, побив вас вчера, начнет добивать вас завтра» (там же, стр. 354).

Нельзя себе представить более тяжкого требования, чем требование к революционеру расписаться в своей полнейшей безыдейности. Ничто так не ошеломляет окружающих, как поступок революционера, предающего анафеме свои вчерашние убеждения. Как раз этого потребовал Сталин от оппозиции.

Однако оппозиция все еще не сдавалась. Сказывалось давление на нее той части партии, которая считала «Заявление 16 октября» актом трусости, играющим на руку Сталину. На одном из оппозиционных собраний в Москве, например, «присутствующие возмущались, что вожди сдрейфили, что идти на перемирие сейчас – значит дискредитировать самих себя», на этом собрании было постановлено «законспирироваться, уйти в подполье» («Партия и оппозиция по документам», стр. 33). Группа Сапронова-Смирнова, входившая в блок, опубликовала «Заявление 15». В этом заявлении резко критикуется капитуляция вождей блока, подчеркивается необходимость активизации политической борьбы не только легально в рамках партии, но и нелегально вне партии, среди рабочего класса.

В изложении сталинского историка, группа Сапронова-Смирнова заявляла, что «в момент борьбы на стороне Сталина будет вся армия чиновников, на стороне оппозиции – рабочая часть партии», что «борьба не может ограничиться внутрипартийными рамками»… Преодолеть сталинскую группу можно лишь в том случае, если оппозиция обеспечит себе активную поддержку рабочего класса, что для этого, надо теперь же «образовать ядро, которое будет отстаивать дело пролетарской революции», что «разоблачая Сталина и его политику, нужно также разоблачать шатания оппозиционных вождей» (Ем. Ярославский, «Краткая история ВКП (б)», стр. 468–469).

В «Заявлении 15» отмечался также и новый фактор силы, который Сталин ввел в борьбу: «ГПУ направляет свою деятельность на борьбу с законным недовольством рабочих, и даже с внутрипартийной оппозицией» (там же, стр. 469). Надо тут же заметить, что вожди блока просто проглядели тогда, что множество из антисоветских акций, которые Сталин им приписывал, на самом деле были организованы самим Сталиным через Менжинского (ГПУ), чтобы дискредитировать оппозицию как орудие белогвардейской контрреволюции (например, засылку в оппозицию агентов-провокаторов бывших белогвардейцев Щербакова и Тверского для организации подпольной типографии).

В декабре 1926 года Сталин поставил вопрос об оппозиции на обсуждение VII расширенного пленума Исполкома Коминтерна. Сталину важна была моральная поддержка этого форума «мирового пролетариата». Иностранных лидеров Коминтерна, которых Троцкий называл «приживальщиками Кремля», Сталин поставил на этом пленуме перед выбором: «Перед вами стоят две силы. С одной стороны – наша партия, уверенно ведущая вперед пролетариат СССР, строящая социализм и зовущая пролетариев всех стран к борьбе. С другой стороны – оппозиция, ковыляющая за нашей партией, как дряхлый старик, с ревматизмом в ногах, с болью в пояснице, с мигренью в голове, – оппозиция, сеющая кругом пессимизм и отравляющая атмосферу болтовней о том, что ничего у нас с социализмом в СССР не выйдет, что у них там, у буржуев, все обстоит хорошо, а у нас, у пролетариев, все обстоит плохо.

Таковы, товарищи, две силы, стоящие перед вами.

Вы должны сделать выбор между ними» (Сталин, Соч., т. 9, стр. 149–150).

Разумеется, благоразумные «приживальщики Кремля» выбрали своего хлебодателя – Сталина. На этом пленуме выступили с защитой своих взглядов Каменев, Троцкий, Зиновьев, но то были воистину «голоса вопиющих в пустыне». Их никто не слушал, может быть, кроме самого Сталина, который в своем пространном заключительном слове (оно содержит около 90 книжных страниц) обвинил оппозицию, что уже одним фактом своего выступления на данном пленуме она нарушила обещание «Заявления 16 октября» прекратить фракционную борьбу против ЦК. Защита оппозицией своих взглядов против сталинского руководства отныне считалась фракционной борьбой. Это уже явно пахло применением к фракционерам резолюции X съезда «О единстве». Заключительное слово Сталина содержало ряд явных извращений исторических фактов (правда, известных тогда только членам ЦК и делегатам некоторых съездов); содержало оно и грубые личные выпады.

Приведем несколько примеров. Так, Сталин отрицал заявление Троцкого, что до середины апреля 1917 года он, Сталин, входил в одну группу с Каменевым и выступал против «Апрельских тезисов» Ленина (Сталин: «Фокус тут заключается в том, что Троцкий спутал меня с Каменевым»), или отводил другое заявление Троцкого, что «в национальном вопросе Сталин совершил довольно крупную ошибку», за что Ленин его назвал «великодержавным держимордой» (письмо и статья Ленина «Об автономизации»). Сталин сказал, что «это – сплетня. Никаких разногласий по национальному вопросу с партией или с Лениным у меня не было никогда» (там же, стр. 64–65). Сталин отрицал заявление Троцкого о том, что он, Троцкий, предвосхитил «Апрельские тезисы» Ленина, в силу чего он, не будучи в партии большевиков, оказался в одном лагере с Лениным, тогда как сам Сталин, будучи в партии Ленина, выступал против этих тезисов, называя их «голой схемой». Это заявление настолько взбесило Сталина, что он сравнил самого Троцкого с… мухой! Сталин сказал: «Троцкий, "предвосхищающий" Ленина… Крестьяне совершенно правы, когда в таких случаях говорят обычно: "Сравнил муху с каланчой"» (там же, стр. 68). Поскольку Каменев напомнил Сталину о его многих грехах против Ленина, то Сталин и тут не остался в долгу. Он напомнил Каменеву, что когда тот был в ссылке в Сибири, после февральской революции, то «вместе с именитыми купцами в Сибири (в Ачинске) принял участие в посылке приветственной телеграммы конституционалисту Михаилу Романову, тому самому Михаилу Романову, которому царь… передал "право на престол"» (там же, стр. 77). Сталин с возмущением спрашивал: «Почему же Троцкий и Каменев тычут в нос такого рода ошибки своим партийным оппонентам? Не ясно ли, что этим они лишь вынуждают нас напомнить о многочисленных ошибках лидеров оппозиции?» (там же, стр. 77).

Внутрипартийная борьба вступила в такую стадию, когда стороны пустили в оборот все, чем они располагали: сенсационные разоблачения, архивные документы, фальшивки, инсинуации, интриги, личные оскорбления. Историческая объективность требует заметить, что и здесь пальма первенства принадлежала Сталину. Стоит упомянуть только две его акции из области истории, которые произвели на исторически и политически невежественную партию (из миллионной партии только около двух десятков тысяч членов вступили в нее до 1917 г.) потрясающее впечатление:

Аппарат ЦК собрал и издал все, что писал Троцкий против Ленина и все, что писал Ленин против Троцкого до 1917 года, в том числе и частные письма.

Аппарат ЦК издал секретное письмо Ленина в ЦК против Зиновьева и Каменева, в котором Ленин их называет «штрейкбрехерами революции» (за их письмо в «Новую жизнь» против восстания) и требует их исключения из партии.