Текст книги "Жнец (ЛП)"

Автор книги: А. Заварелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

А. Заварелли
Книга: Жнец
Серия: Преступный мир Бостона – 2

Переводчик: Лена С.

Редактор: Alteplaza

Вычитка: Ms.Lucifer

ПРОЛОГ
Саша

– Мне не нравится, что ты встречаешься с этим парнем, – говорит мне мама.

Наклонившись, застегиваю сапоги, чтобы она не видела выражения моего лица.

– Все в порядке, ма. Я могу с ним справиться.

– Я просто не понимаю, Саша, – снова заводит она очередную тираду. – Я вырастила тебя хорошей девочкой. Ты всегда была такой хорошей девочкой. Впереди тебя ждало большое, светлое будущее. Реальный шанс выбраться из этого района и сделать что-то стоящее в жизни. А теперь ты связана с этими парнями…

При этом она бросает беглый взгляд на мою сестру Эмили через комнату, как если бы само упоминание слова "мафия" может сказаться на ней. Разочарование открыто читается на их лицах каждый раз, когда они видят меня с Блейном. Они не знают, почему я делаю то, что делаю. Они понятия не имеют, но так гораздо лучше.

Намного безопаснее.

Я закрываю глаза и пытаюсь избавиться от накатившего давящего ощущения. "Пять вещей", – голос моего отца эхом отдается в моей голове. – "Найди пять вещей, которые сможешь почувствовать, услышать, увидеть и потрогать. Держи себя в руках, Саша".

Так я и делаю.

Никто не знает об этом. О том, что именно я делаю почти десять раз за день. Я всегда была слишком нервной. Моя мама не знала, как с этим справиться, как и со многими другими проблемами, поэтому она перекладывала ответственность на папу. Его голос меня успокаивал. Спокойный голос трудолюбивого человека, который любил свою семью и заботился о ней. Если бы он был здесь прямо сейчас, то он бы наверняка знал, что мне делать. Именно так, он бы знал, как бы мне не погрязнуть в этом.

Но его больше нет рядом со мной. Его не было рядом с тех пор, как мне стукнуло двенадцать, так как он умер от сердечного приступа в день рождения Эмили. Теперь мы трое живем подобно дому без фундамента.

На маму нападет очередной приступ кашля, и моя нервозность накатывает с новой силой.

– Тебе нужно показаться врачу, – огрызаюсь я на нее. – Ты кашляешь так на протяжении нескольких недель. Мне это не нравится. Ты слишком много куришь.

Она поднимает руки в знак того, что сдается и сыплет проклятиями на португальском. Хотя она переехала из Бразилии в молодости, она все еще часто использует свой родной язык, когда волнуется. Что происходит достаточно часто.

– Я курю слишком много, потому что я всегда беспокоюсь о вас двоих. – Она протягивает руку и тянет себя за волосы. – Вы довели меня до седых волос. Я похожа на старуху.

Я смеюсь и качаю головой, хотя это вовсе не смешно. Я беспокоюсь за нее. Но она любит винить нас за седину в своих волосах.

– Это может быть следствием чрезмерного курения, – вмешивается Эмили.

Мама отмахивается от нас обоих и гладит меня по щеке.

– Моя прекрасная дочь, – говорит она, и ее глаза сияют любовью. – Я хочу только лучшего для тебя.

– Я знаю. – Я протягиваю руку и сжимаю ее руку своей.

Момент упущен, когда раздается стук в дверь. У меня кишки сводит, а мама направляется к двери шаркающей походкой, чтобы открыть ее. Взгляд чернильно-черных глаз Блейна устремляется на нее, в то время как его губы изгибаются в подобии улыбки. Кому-то его улыбка показалась бы вежливой или очаровательной, но для меня эта улыбка противоречит всему его виду. Зло витает на поверхности, ища любую возможность просочиться и уничтожить созданный им образ.

– Миссис Варела, – он склоняет голову и целует руку матери. – Каждый раз, когда я вижу вас, вы становитесь еще красивее.

Мама одаривает его жесткой, но уважительной улыбкой, но я знаю, что Блейн видит страх в ее глазах. Я тоже его вижу. Ему нравится этот страх. Ему нравится осознавать то, что я, Эмили и даже моя мать ничего не могут сделать. Такие, как он, всегда получают то, чего хотят. Проблема в том, что этого всегда мало. Я обращаю на себя все его внимание, но чем чаще он приходит сюда, тем больше его взгляд отвлекается от меня.

Он снова смотрит на Эмили. Постоянно возникающая паника в моей груди нарастает с новой силой, когда он буквально пожирает ее глазами. Собираю всю свою силу воли в кулак, чтобы не дать ему понять, что это беспокоит меня. На следующей неделе она уезжает в колледж. Еще одна неделя, и она будет в безопасности. Еще одна неделя, и он не сможет уже ничего ей сделать.

– Не опаздывай, Саша, – мама целует меня в щеку, и я выдавливаю улыбку.

– Перестань волноваться, – говорю ей. – И позвони врачу.

Она кивает, а Блейн провожает меня до своей машины. Он присвистывает, пока идет, и это наполняет мое сердце страхом.

Как только он оказывается на водительском месте, он поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Его пальцы вторгаются в мое пространство и сжимают мой подбородок до синяков. Я не отшатываюсь, но мне нужно тщательнее скрывать свое отвращение.

– Знаешь, а твоя сестричка быстро взрослеет. Кто-нибудь уже приглашал ее подвезти?

– Вообще-то у нее есть парень, – вру я.

Он проводит шершавыми пальцами по моей щеке и шее, задерживаясь на синяке, который он оставил в последнюю нашу встречу. Взгляд его темных глаз на мгновение в восхищении окидывает дело его рук, прежде чем он вновь смотрит на меня, встречаясь со мной взглядом.

– Тебе лучше быть паинькой, Саша, – говорит он. – Я начинаю уставать от твоего отношения ко мне.

Между нами повисает недосказанность, пока он заводит машину и включает музыку. Мне не нужно выслушивать его угрозы. Я прекрасно знаю, что он может сделать.

Отворачиваюсь к окну и мысленно желаю, чтобы он никогда больше на меня не смотрел

***

Он снова здесь.

Уставился на меня. Все время пялится. Наблюдает, рассматривает… выжидает. Не знаю почему. Он не говорит ни слова. Ни единого.

С другими он разговаривает. Со всеми, кроме меня.

Иногда думаю, что он ненавидит меня по одной только ему известной причине. Но потом он обращает на меня взгляд своих карих глаз цвета хорошо выдержанного виски с печальным выражением в них, и мне хочется верить, что там в глубине скрывается что-то еще. Он единственный, кто видит эту фальшивую улыбку на моем лице. Как будто он понимает, что смех, вырывающийся из моей груди, когда Блейн отпускает какую-нибудь скабрезную шутку, такой же фальшивый, как и вся моя личность.

Ложная надежда.

Вот что я вижу, когда смотрю на него.

Я никогда не верила в сказки. В моей истории нет рыцаря на белом коне. Есть только я. А я не та девушка, которой в конце достанется принц. Я девушка, с которой он спит, потому что может.

Блейн не первый парень. Они все твердят мне, какая я красивая и милая. Но когда я смотрю на себя в зеркало, я не вижу ничего красивого. Я не вижу ничего милого. Я чувствую себя сломленной и грязной. Стыд и ненависть к себе. Шлюха, которую Блейн использует как свою личную грушу для битья. То, что мне пришлось сделать в этой жизни, вовсе не красиво и не мило, как и я сама.

Я смирилась с этим.

Сломленные души красивы по-своему. Какой-то темной, ужасающей красотой. Именно такая красота есть в Ронане. Он не такой, как другие парни. Те, которые говорят, как сильно они хотят меня. Шепчут грязные вещи, которые они хотят сделать со мной. Для девушки, которая прошла путь от заучки до красотки почти за одну ночь в возрасте тринадцати лет, я думала, что эти слова хоть что-то значат. Но парни говорили мне все, что, по их мнению, я хотела бы услышать. И они наивно верили, что несколько добрых слов, брошенных мне вслед, давали им право на обладание моим телом. Хотя бы на короткое время.

Они всегда бросают тебя в конце.

Потому что ты для них ничто. Прямо как я.

Но если говорить о Блейне, то я для него значу даже меньше, чем пустое место.

В тот день, когда его взгляд упал на меня, и он решил, что я принадлежу ему, моя судьба была предрешена. Мое сожаление и ненависть бушуют во мне, как отравляющий яд, очерняя все вокруг.

В этом мире меня больше не ждет счастливое будущее. Я не могла бы вам с точностью сказать, когда все хорошее в моей жизни прекратилось, могу сказать только то, что это случилось. Мое сердце давно окаменело. Держать себя запертой в этой пустоте легко. И все же отчаяние просачивается слишком часто.

Но потом Блейн приводит меня сюда, и когда я вижу этого парня с грустными карими глазами, лучик солнца пробивается сквозь мое темное существование.

В его глазах я вижу что-то иное. Он смертельно опасен и убийственно спокоен. Замкнутый и загадочный. Он общается не так как другие – не говорит что-то только ради того, чтобы сказать. Но я знаю, кто он такой и чем занимается.

Жнец.

Так его называют в синдикате Маккенны. Прозвище говорит само за себя. И все же этот человек – хладнокровный убийца – не может найти в себе силы заговорить со мной. Его щеки розовеют каждый раз, когда я смотрю в его сторону, а затем его челюсть напрягается от гнева.

И это заставляет меня хотеть его еще больше, хотя я и не должна. Мое сердце замирает и снова начинает биться каждый раз, когда он входит в комнату. Это похоже на то, как если бы я была старым, ржавым двигателем и чувствовала, что этот незнакомец – единственный механик, способный починить меня.

Глупая мысль. Из тех, которые посещают глупых маленьких девочек, которые еще верят в сказки.

Одно я знаю наверняка: этот убийца по кличке Жнец – не мой белый рыцарь. На самом деле, я подозреваю, что в этой истории он может оказаться злодеем. Потому что, если Блейн когда-нибудь узнает о моих чувствах, я вынесу себе смертный приговор.

ГЛАВА 1
Саша

Он сидит сегодня в Яме. Наблюдает за тем, как я пробираюсь и помогаю Кайе с напитками. «Слейнт» сегодня вечером забит до отказа, а VIP-зал работает на полную мощность. С тех пор как ирландцы начали работать вместе с русской мафией. То, что я технически не должна знать, но это знают все.

Ничего не поделаешь, когда работаешь на них. Обычно я не подаю напитки, но у нас сегодня не хватает рук. Я работаю на этих людей, танцуя для них. Устраиваю шоу под сверкающими огнями сцены, заставляя их поверить, что могу воплотить любую их фантазию в реальность.

Я превосходная лгунья. Мастер манипуляции. Я поняла это сейчас. То, как я смотрю на них наклонив голову. А они думают обо всех грязных вещах, которые хотят сделать со мной. В этот момент я думаю о моей умирающей матери дома. О том, как ненавижу эту жизнь и людей. Во мне столько ненависти, что это только вопрос времени, когда она вырвется наружу.

Но я могу быть кем угодно, кем они хотят, чтобы я была, когда я на сцене. Святой или грешницей. Девушкой по соседству или на углу улицы. Единственное, что я не могу – это быть собой.

Потому что та девушка исчезла давным-давно, и я даже не знаю, кто она теперь. Вот в чем проблема лжи. Со временем все, о чем лжешь, становится реальностью. В конце концов, и вы начинаете верить в нее.

Я – большой, горячий гребаный беспорядок, завернутый в красивую ложь. Преступный мир Бостона вонзил в меня когти три года назад и теперь не хочет отпускать меня. Здесь холодно и одиноко, вечная жизнь в тени человека, который принес этот хаос.

Я так устала от всего. Парни из мафии. Клиенты. Пялятся, отпускают шуточки и лапают. В то время как их жены, несомненно, дома ухаживают за детьми, а они приходят сюда, чтобы пялиться на мои сиськи и шлепать меня по заднице. Я устала и истрепалась.

Я всю жизнь старалась быть хорошей девочкой. Так, как того хотела моя мама. Но теперь, прямо сейчас я готова сделать что-то плохое. Готова послать куда подальше весь этот мир, и наплевать на последствия. Единственное, что удерживает меня в здравом уме в этот момент, это моя мать, но как только она умрет, я пошлю все к черту.

Это напомнило мне, что мне нужно сделать глоток Red Bull перед выходом на сцену. Таблетка в кармане манит меня. Декседрин – мой новый любимый порок. Таблетки принадлежат моей сестре, но теперь я использую их как стимуляторы, чтобы не заснуть.

Я следую за Каей в бар и добавляю свой напиток к нашему заказу, который бармен приносит в первую очередь. Обычно я не пью перед танцами или даже после, но в последнее время это единственное, что помогает мне пройти через мои сценические выступления. Пока внимание Кайи сосредоточено на чем-то другом, я бросаю таблетку в рот и запиваю ее коктейлем с водкой. Но когда я снова открываю глаза, она смотрит на меня.

– Ты выглядишь дерьмово, – отмечает она.

– Спасибо, дорогая.

Она пожимает плечами.

– Просто говорю, как есть. Когда ты в последний раз ела?

Пытаюсь вспомнить, но не могу. Наверное, сегодня утром. Я худее, чем обычно, я знаю это не очень хорошо. Но на самом деле это не первое в моем списке, о чем сейчас стоит беспокоиться. Моя мать умирает. Чертов рак.

Комната вращается, пока таблетка проникает в мой кровоток, накаляя до предела мои нервы. Мое внимание сосредоточено на обстановке из средоточия шума и смеха в баре, пока мы ждем. Все эти люди хорошо проводят время. К черту их. К черту мафию. И к черту чертов рак. Я хочу выбраться отсюда. Подальше от этой жизни, от крови, крови и тьмы, которые пропитали каждую клеточку моего естества.

И самое главное, подальше от него.

Ронана.

Самого большого лжеца из всех. Притворяющегося, что ему насрать. Притворяющегося, что не видит, как я на него пялюсь. Или как он смотрит на меня, если на то пошло. Как будто он хочет, чтобы я исчезла. Я его самое большое сожаление.

И все равно мое сердце бьется из-за него.

Человека, который знает мою тайну. Человека, который держит мою жизнь в своих руках. Иногда мне кажется, что я могла бы полюбить его. Но большую часть времени, я просто ненавижу его. За то, что по его вине я веду себя как слабачка. За то, что он искушает меня остаться. Интересно, когда он, наконец, сделает доброе дело и убьет меня.

Я не знаю, как можно испытывать настолько противоречивые чувства. Я хочу отхлестать его по лицу. Я хочу закричать ему в лицо и заставить его признать меня. Его бесцеремонное отношение ко мне хуже, чем любая боль, которую Блейн когда-либо причинял мне. Я даже не стою его внимания. Минуты его драгоценного времени. И все же, когда он входит в комнату, все остальное перестает существовать.

Я знаю, что он сегодня здесь. Вот почему я не могу сосредоточиться. Его темная энергия буквально начинает гудеть в здании еще до того, как я его вижу. Между нами всегда была связь. Нечто, что связывает нас. Нечто, что объединяет нас. Не знаю, общая ли это тайна или что-то большее. Не знаю, можно ли разорвать эту нить. И хочу ли я этого. Он подобен антенне, настроенной на детонацию урагана эмоций пятой категории во мне. Но я мазохистка высшей пробы, так что я позволяю ему уничтожать себя. Снова и снова.

Сомневаюсь, что когда-нибудь перестану.

Когда мы с Каей берем выпивку и возвращаемся в VIP-зал, я нахожу его там. Когда я прохожу мимо его стола, он смотрит на меня. В его руке уже есть напиток. Двойная порция виски, не слабо. Больше ничего.

Я должна продолжать двигаться. Идя выбранным курсом на автопилоте. Потому что любой другой путь, отправит меня в состояние, в котором я не хочу быть.

Но я все равно останавливаюсь.

Я ничего не могу сделать. У нас с ним молчаливое соглашение, в котором мы избегаем друг друга и притворяемся, что второго не существует. Только я никогда на это не соглашалась. Но я полагаю, что есть негласное правило, что если я нарушу это соглашение, ему, вероятно, придется убить меня.

Обычно я его не провоцирую. Но сегодня я чувствую себя немного безрассудно. И на грани. И я хочу надавить на него. Я хочу хоть раз вытолкнуть его из зоны комфорта, чтобы мне не пришлось быть там одной. Я хочу разбередить и без того кровоточащую рану, гноящуюся внутри меня.

Мой взгляд перемещается от его стакана к рукам, которые лежат на столе. Сильным. Мужским. Изящным. Рукам, забирающим жизни. Эти руки без колебания отняли бы и мою жизнь. И все же, по странному стечению обстоятельств, эти самые руки вернули мне мою жизнь.

Вроде того.

Мой пульс ускоряется, а мозг прокручивает колесо памяти. Воспоминания бьют по всем моим синапсам. Дрожащая и разбитая в его присутствии, полностью готовая разлететься на куски и сгореть. В комнате вокруг нас царит хаос. Но в его эпицентре, где мы с ним вместе, все тихо и спокойно.

Его лицо словно магнит притягивает меня к себе. В этой комнате нет человека, который мог бы соперничать с ним. Оливковая кожа. Четко очерченная линия челюсти. Волевой нос и губы – столь грешные, что прямо сейчас хочется укусить их и заставить кровоточить. Только так я могу почувствовать какова на вкус его тьма. Только так я могу с уверенностью сказать, что он человек. Потому что иногда, я не знаю. Человек ли он или просто машина для убийства? Запрограммирован только на жгучую потребность и желание убивать, как о нем говорят.

Я видела, как он убивал. И мне довелось испытать на себе его ярость. Причем его ярость настолько сильна, что вылившись на меня, заклеймила меня знаком зверя, живущего внутри него. Но я страстно жажду этого зверя. Я жажду обладать каждой частичкой этого парня со всеми его идеальными костюмами и полным отсутствием человеческих эмоций. Может быть потому, что я просто ему завидую.

Каково это – ничего не чувствовать. Абсолютно ничего.

Как бы я хотела того же.

Мои зрачки расширены, и когда они буквально пронзают его сегодня вечером, этот образ расплывается перед глазами. Но даже в размытом состоянии он безупречен. Он никогда не надевает ничего, кроме костюма. На его лице можно увидеть легкую небритость, но, как правило, это однодневная щетина. Он выбривает волосы на висках, но от макушки они намного длиннее. Он аккуратно подстрижен, выхолен и всегда одет с иголочки, и, надо сказать, полная противоположность мне с моими недостатками.

Под очками в черной оправе его оценивающий взгляд направлен на меня. А его глаза окаймляют густые темные ресницы, за которыми он периодически пытается спрятаться. Поскольку понимает, что именно предательский взгляд глаз выдает его с головой. Именно эти глаза – дверь за его непробиваемую стену холодности в его невинную душу. Временами, как, например, сейчас, на него снисходит благодушие. Он скользит быстрым оценивающим взглядом по моему телу, а затем его глаза темнеют. И в них отнюдь не голод, там сквозит безумие.

О, как же мне нравится это безумие. Потому что безумие лучше, чем ничто. Безумие лишь подтверждает, что у него не полностью отсутствуют чувства. Безумие означает, что когда он смотрит на меня, он ко мне не безразличен.

Мудак.

– Привет, Ронан, – мой голос источает сладкий яд, и я надеюсь, что он это поймет. – Я тоже рада тебя видеть. Да, у моей мамы все отлично, спасибо, что спросил. Понемногу умирает, но знаешь, такова жизнь. О, и, эм… у меня тоже все отлично, на случай, если тебе все-таки интересно.

Он моргает, и на какую-то долю секунды мне кажется, что у меня галлюцинации. Потому что я могу поклясться, что в этих глаза цвета молочных ирисок промелькнуло чувство вины. Но под его пристальным взглядом мое тело пронизывает холодом, и я чувствую непреодолимое желание обнять себя за плечи.

Не понимаю, почему я веду себя с ним как стерва. Но он злит меня, поэтому мне хочется злить его в отместку. Эти таблетки сводят меня с ума, но это либо из-за них, либо от истощения. Я хочу поругаться с кем-нибудь прямо сейчас, особенно если этот кто-то он. Однако он не ведется. Он никогда не ведется.

Он поправляет воротник и смотрит на дверь, мысленно ища выход из сложившейся ситуации. Глубоко в его глазах можно прочитать, как он уже мерит шагами расстояние до двери. Он всегда так поступает. Он думает, что я этого не замечаю. Но я-то знаю. Я считаю эти шаги мысленно вместе с ним.

Я доставляю ему неудобство. Нетрудно догадаться, почему. Уверена, что он часто обдумывает, как раз и навсегда обрубить концы с той, кто может вывести его на чистую воду. Не сомневаюсь, что он сожалеет о том, что произошло два года назад. Чтобы отбросить эту мысль, он отмахивается от меня как от назойливой мухи, вынимая телефон из кармана.

Один из клиентов щелкает пальцами, и это отвлекает меня от моих размышлений. Как только я отхожу от стола, Ронан встанет и выходит за дверь.

***

Когда я буквально вваливаюсь в обветшалую квартиру в Дорчестере, которую по стечению обстоятельств называю домом, я едва могу держать глаза открытыми.

Здесь не на что особо смотреть. Это та же квартира, в которой я провела всю свою сознательную жизнь с матерью, которая упорно трудилась, чтобы сохранить крышу в подтеках от воды над нашими головами. В ней две спальни, гостиная, кухня и самая необходимая мебель.

У нас никогда не было хороших вещей. После смерти отца мама тратила деньги на то, чтобы мы с Эмили были накормлены, одеты и здоровы, и их не хватало на большее. Но квартира, в которой мы жили, всегда была чистой и мы всегда чувствовали себя здесь, как дома.

Теперь же на мебели скапливается пыль, и стоит затхлый запах, от которого я не могу избавиться, как бы часто я не проветривала это место. Моя одежда с работы разбросана то тут, то там по квартире, вместе с разными баночками из-под таблеток и медицинским оборудованием, в котором так нуждается мама.

Эмили в Калифорнии, учится по гранту, полученному от Калифорнийского университета в Сан Диего, так что большая часть ее вещей исчезла. Надо сказать, без того обилия розового, которым пестрят ее вещи, атмосфера здесь становится серой. Это все то же место, где я всегда жила. Но глядя на него сейчас, могу сказать, что здесь я больше не чувствую себя как дома.

Я пробираюсь на кухню и застаю Эми сидящей за столом за пролистыванием журнала.

Когда мама заболела, мне пришлось нанять сиделку на то время, когда я не могла быть дома. Эми была создана для этой работы. Она мила, добра и очень хороша в том, что она делает, и она создает максимально комфортные условия для мамы. К тому же, она готовит мне еду, так что она, по сути, единственная, кто поддерживает во мне жизнь.

– Как она? – интересуюсь я.

– Сейчас она как раз не спит, – отвечает Эми. – И довольно ясно мыслит. Если хочешь увидеться с ней, сейчас самое время.

Бросаю свои сумки на кухонный стол и использую эту возможность с удовольствием. Таких моментов не так уж и много, поэтому стараюсь ловить каждый.

– Спасибо тебе, дорогая.

– Да, без проблем, – говорит она. – Я как раз собиралась домой. Ужин в холодильнике.

– Хорошо, следи за дорогой. Увидимся завтра утром.

Эми выскальзывает через парадную, а я натягиваю толстовку перед тем, как направиться в мамину комнату. Не хочу источать запах дешевых духов и алкоголя, когда навещаю ее. Она знает, чем я зарабатываю на жизнь, но это не значит, что я должна тыкать ей этим в лицо. Стараюсь по возможности и не делать этого.

Ведь моя мать возлагала на меня большие надежды. В детстве она ласково называла меня своим «маленьким калькулятором». Я прилежно училась в школе, ежегодно пополняя своим именем список отличников. Но когда дело дошло до математики, выяснилось, что я в ней не сильна. Я не справлялась с таким количеством домашних заданий, что учитель, наконец, заставил маму нанять для меня репетитора. Но когда я стала заниматься с репетиторшей, оказалось, что я не так уж и плоха в математике. На самом деле, я могла выполнить любые расчеты, которые она предлагала мне сделать, только если цифры были не на бумаге. Вскоре я начала заниматься математикой и решать математические уравнения на уровне университетской программы.

Этот факт стал шоком для всех, но особенно для моей матери. Когда меня спросили, как я делаю расчеты, я не смогла объяснить. Это была одна из тех странных вещей, которые были естественными для меня, и моя мама была убеждена, что я преуспею в них. Можете себе представить степень ее разочарования, когда я решила растратить все свои таланты в местном стрип-клубе?

Но я не могу сожалеть об этом, потому что это значит, что я могу быть с ней в последние месяцы ее жизни. И дали мне эту возможность не математические расчеты, а танцы. Это единственный способ смотреть матери в глаза и в глубине души верить, что я поступаю правильно. Потому что если бы я не танцевала, ее бы здесь не было. Здесь, в ее доме. Я бы не смогла оказать ей должную заботу, как она того заслуживает. Учитывая то, как она заботилась обо мне всю мою жизнь.

Остановила взгляд на ее крошечном тельце в кровати. Сейчас она почти не занимает места. Но сколько бы раз я не видела ее такой, меня раз за разом будто придавливает к полу. Болезненный комок формируется в горле, и мои глаза наполняются невыплаканными слезами, которые я стараюсь сдержать, направляясь к ней.

– Привет, мама, – наклоняюсь и целую ее в щеку. – Как ты себя сегодня чувствуешь?

Она закашливается и смотрит на меня мутными серыми глазами. Глаза, в уголках которых собирались мелкие морщинки каждый раз, когда она смеялась, больше не лучатся жизнью. В них осталась лишь боль. Ее губы сухие и потрескавшиеся, но она даже не пытается двигать ими. Она слишком слаба, чтобы говорить. В последнее время эти дни накатывают все чаще и чаще, и я знаю, что это значит.

Она приближается к концу своего земного пути. Мы больше ничего не можем для нее сделать, кроме как снимать болевой синдром. Большую часть дня она то приходит в себя, то теряет сознание. В те же дни, когда она может разговаривать, большая часть представляет собой бессвязную речь.

Это самое ужасное – видеть, как уходит из жизни та, кого ты любишь. Каждый вечер, когда я прихожу домой и вижу ее в таком состоянии, мне кажется, что я в буквальном смысле ползаю по гвоздям. Но как бы ужасно это ни было, я знаю, что она мне благодарна. Потому что она здесь в своем доме, где все ей знакомо и где ей спокойно. Я бы не отправила ее в хоспис. Большую часть моего дохода я трачу на то, чтобы платить сиделке и оплачивать коммуналку, но каждый цент стоит того. По крайней мере, в конце концов, я смогу сказать, что она умерла там, где ей было максимально комфортно. Где она испытывала счастье.

И это будет то единственное хорошее, что я когда-либо делала в своей жизни. Единственное, чем я могу гордиться. Мама хотела убедить меня в обратном, но она не очень хорошо умеет врать. Она все еще думает, что я хорошая девочка. Что я являюсь ее ангелом-хранителем. Но она ошибается.

Раньше я была хорошей девочкой. Я ходила в церковь. Я была волонтером. Прилежно училась в школе. Делала все, что мама считала важным, даже когда мне вовсе этого не хотелось. Я была хорошей всю свою жизнь, и к чему это меня привело? Парень уголовник, а на руках умирающая от рака мать. Вот и все.

Она скоро покинет меня, а я не хочу, чтобы она уходила. Я говорю ей это сквозь слезы, потому что ничего не могу с собой поделать. Она сжимает мою руку, и это вызывает у меня еще одну вспышку непрошеного гнева.

– Я не твой Ангел, Ма, – говорю я ей. – Без тебя я ничего не значу. Я не хочу больше пытаться. Посмотри на меня. Посмотри на себя. Это чертовски несправедливо.

Мама понимает мое состояние на грани безумия. Она моргает, и слезинка катится по ее щеке. Вытираю ее, вижу, как окружающее меня пространство теряет четкость очертаний. Она знает, откуда я только что пришла. Она ненавидит саму мысль, что я загнана в ловушку и мне не выбраться оттуда самостоятельно. Я знаю, что она беспокоится обо мне. Она всегда очень переживала за то, что мне нужно выбраться оттуда до ее смерти. Но мы обе знаем, что этому не суждено случиться.

Уйти из синдиката Маккенны будет нелегко. Я знаю слишком много. Слишком много всего повидала. Если я уйду, я знаю, кого отправят охотиться на меня. Я не хочу, чтобы он был тем, кто убьет меня. Я бы справилась, если бы это был кто-то другой. Но не он. Я не могу смотреть ему в глаза, когда сделаю последний вдох. Это было бы еще хуже, чем сама смерть. Это был бы самый болезненный путь. Потому что на этот раз, после всего, что случилось… на этот раз, я знаю, что он не остановится.

Так что сейчас я просто должна выбросить все это из головы и сосредоточиться на том, что важно. По крайней мере пока я забочусь о матери. Это все, что я могу сделать.

Я иду в ванную, чтобы взять мокрое полотенце. Ей нравится, когда я обтираю ее. От этого ей становится лучше. Единственное небольшое утешение, которое я могу ей дать. Я кладу ей полотенце на лоб и смотрю, как она смотрит на меня. Ее старшая дочь. Ее гордость и радость.

– Знаешь что, Ма? – шепчу я. – Тебе не нужно беспокоиться обо мне. Потому что я собираюсь выбраться отсюда. И я собираюсь переехать в Калифорнию. Поближе к Эм. Может, я смогу помочь ей с учебной программой, кто знает. Я могу быть ее репетитором по математике.

Ее губы дергаются, и я почти вижу, как она улыбается, как раньше. Улыбкой, освещающей каждый уголок комнаты. Она всегда была такой красивой, а теперь от нее осталась лишь пустая оболочка.

– Она говорит, что погода там хорошая круглый год, – продолжаю я. – И моя подруга из средней школы обосновалась там же. Ты ведь помнишь Сару, верно?

Она моргает, но ее взгляд устремлен на мое лицо. В нем читается восхищение. Сара все еще живет в Дорчестере, она работает в какой-то забегаловке и у нее четверо детей, но маме не обязательно об этом знать. Не хватало ей еще беспокоиться о том, что будет со мной и Эм. А я не хочу, чтобы она волновалась. Не хочу ее волновать. Я все еще чувствую вину за свой эмоциональный всплеск, так что я продолжаю.

– Она актриса, – говорю я ей. – Говорит, что может найти мне работу. Ничего особенного, конечно. Простая подработка. Ну, знаешь, обслуживать всех тех, кто приходит на шоу посидеть в кафе на заднем плане или что-то типа того?

Она моргает, сигнализируя тем самым мне, чтобы я не останавливалась.

– А я найду себе хорошего скучного парня. Какого-нибудь бухгалтера или наподобие. Он, скорее всего, будет ездить на Приусе, а по выходным пробегать марафонскую дистанцию, ну, не считая тех дней, когда участвует в благотворительной акции.

Губы мамы снова дергаются. Она либо понимает, что все, что я говорю – полня брехня, либо действительно верит в то, что я говорю. Трудно сказать, но она кажется счастливой. Решаю убеждать ее в этом до тех пор, пока она не уйдет. И тогда, и только тогда я позволю себе сломаться и принять реальность такой, как она есть – без прикрас.

Шанс на то, что ирландцы дадут мне уйти, ничтожно мал. Но я должна попробовать. Даже если это значит, что у меня не получится. По крайней мере, я смогу сказать, что пыталась. Потому что за всем этим макияжем, туфлями на шпильках, блеском и лаком для волос прячется девушка, которую все достало. Хватит быть пешкой в чужих играх. Пора покончить с мужчинами, которые используют, берут и делают все, что хотят без каких-либо последствий. Лучший день в моей жизни наступит тогда, когда мне больше никогда не придется видеть их лица.