Текст книги "Вера и рыцарь ее сердца"

Автор книги: Владимир Де Ланге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Тут сосед Фрица, сделав паузу в разговоре, поморщился. У него обострился радикулит, который «стрелял» в правую ногу. Найдя более удобное положение для больной ноги, он опять обратился к другу:

– Поэтому, Фриц, прекрати брюзжать. Ты еще не служил во Франции, мой друг. Вот откуда можно и на край света сбежать, забыв почесаться перед сном. Ох, уж эти французы! Говорят, одно, думают другое, а что делают, то и сами не ведают. Это у них называется романтика! И «лямур» с утра до вечера! Ни дисциплины, ни порядка. До войны пили свое бургундское и плакали от любви, во время войны пьют всё тоже бургундское и слезы льют от любви, но уже, ка патриоты.

В разговор друзей вмешался Эрвин, слегка откинув голову назад, он начал говорить то, что лежало на сердце.

– Они пьют, мой любезный друг, шампанское и слушают Эдит Пиаф. О, Эдит, Эдит! От ее голоса я сам плачу, друзья мои. Она поет, а мы трясемся в машине, в пыли и в поту, и так будем трястись до самого Берлина, где нас встретят без бургундского и без шампанского, и даже каплю шнапса не нальют.

Сказав последнюю фразу, Эрвин вытащил из нагрудного кармана сплюснутую бутылочку с коньяком. Посмотрел на нее с вожделением, и, не морщась, отпил из бутылки хороший глоток, потом аккуратно бутылочку закрыл и засунул ее обратно за пазуху. Его короткую и толстую шею совсем заклинило, и она уже не поворачивалась ни налево, ни направо. Сосед Фрица, усевшись удобно, облегченно вздохнул и повел разговор на более приятные темы. Ехать им предстояло долго.

– Тебе ли унывать, Фриц? Все четыре года просидел ты здесь, как кот за пазухой. Мало ли ты шоколада скушал перед сном и креветок перед обедом?! – обратился он к Фрицу, похлопывая его по впалому животу. – А в Англии, мой друг Фриц, ты, как знаменитый гурман, получил бы уже после первого завтрака несварение желудка, а через неделю – отставку по состоянию здоровья, поверь мне на слово. Это и есть та загадочная причина, по которой фюрер не захватил Англию. Выжаренная по-английски рыба, без соли и соуса, и сухие фритты, подаваемые на завтрак – это есть то секретное оружие врага, которое является угрозой для здоровья каждого тылового офицера.

Фрица передернуло и спазм перехватил его горло, как будто ему прямо сейчас предстояло переварить большой кусок сухой пережаренной рыбы. Офицеры замолчали. Старинный портовый город Антверпен сменился простором полей, окруженных тополиными перелесками. Крестьяне готовили поля к зиме, как будто и не было войны.

Штабную машину трясло от езды по брюссельской тракту, выложенному булыжником еще римлянами. Пожилой шофер крепко держался за руль. Ему было грустно, ведь он только что расстался с нежной молоденькой Николь, которая носила под сердцем его ребенка.

Альфонс был рад, что успел в администрацию города до закрытия. Он сидел один в зале ожидания. Отдел регистрации актов гражданского состояния размещался в большой комнате с высокими потолками. Фанерная перегородка, отделяющая рабочую часть конторы от зала ожидания, была выкрашена в желтый цвет. Перегородка смотрела на посетителей тремя стеклянными окошками, за которыми должны были сидеть служащие, но там никто не сидел. У Альфонса возникло чувство, что он находится один в этом большом и мрачном каменном здании городской власти. Счастливая улыбка от предвкушения торжественности наступающего момента сошла с лица мужчины, но ею продолжали сиять его голубые глаза. Молодой отец горел желанием официально заявить о рождении своего сына, однако сообщить об этом факте было некому. В конторе стояла тишина. Только залетевшая с улицы пчела жужжала и билась в оконное стекло. На узких и высоких окнах висели коричневые бархатные шторы, плохо пропускавшие в комнату вечерний солнечный свет. Альфонс сосчитал про себя до десяти, потом резко встал со стула и позвонил в колокольчик, что лежал возле первого стеклянного окошка. На его звон откликнулся покашливанием маленький человек. Отделившись от шторы у окна, он неспешно подошел к запоздалому клиенту. Этот служащий администрации был небольшого роста, с приятным круглым животиком и с толстыми линзами в очках. На вид ему можно было дать лет сорок пять.

Карл не ожидал посетителей, его рабочее время подходило к концу. В последнее время его коллеги предпочитали собственные дела каждодневному корпению над бумагами от звонка до звонка. Днем многие служащие отправились на улицу посмотреть уход немецких частей из города, и больше на работе не появлялись. Скорее всего они отправились домой, готовиться к отъезду в Германию. Карл не мог так безответственно относиться к своему труду. Работа с документами требовала аккуратности и дисциплины от чиновника, и Карл был очень аккуратным и очень ответственным человеком, воспринимая службу в администрации, не столько, как возможность прокормить семья, а сколько, как его священный долг патриота перед отечеством. Конечно, его очень печалил уход соотечественников из Бельгии.

Четыре года назад он приехал сюда вместе с женой и сыном-подростком. Они приехали в Антверпен на постоянное место жительства. Четыре года он плодотворно работал, чтобы в Антверпене, как и в других городах Бельгии, запустить в действие механизм медицинского страхования населения, создать пенсионный фонд, профсоюзы и ввести социальные пособия. И вот теперь, когда пришла пора «сбора урожая», непобедимый рейх позорно пал на радость своего врага. Такого итога для своих трудов Карл никак не мог ожидать. Кто теперь вспомнит о трудолюбивом Карле, который ночи напролет корпел над бумагами, чтобы за короткий срок подготовить документы своему начальнику, а начальник – своему начальнику, чтобы документы в срок были утверждены германским правительством и приобрели силу закона в бывшем королевстве Бельгии.

– Наша работа остается в тени так же, как и я со своей близорукостью. Никто не скажет мне на прощание доброго слова, – думал про себя Карл до того, когда он услышал нежный призыв колокольчика. Этот звон колокольчика прервал думы Карла о его жизни в Бельгии и о той вчерашней гостье, из-за визита которой он не смог уснуть до рассвета.

А те думы были горестными.

Сын Карла подружился по приезду в Антверпен с местным пареньком, у которого был старший брат Давид. Давид носил имя еврейского царя, но он не был евреем, он был чистокровным фламандцем. Карл помнил, как три года назад Давид, одетый в мундир немецкого пехотинца, гордый от предстоящих сражений за новую Германию, прощался с друзьями и соседями. Даже Карл поучаствовал в этом трогательном прощании, говоря Давиду и его друзьям, что Германия стала для Бельгии старшим братом, что враги Германии стали врагами Бельгии, и что долг братьев – стоять плечом к плечу в борьбе с врагами до победы. Победа должна была принести благоденствие, как немцам, так и фламандцам. В сущности, Карл говорил то же самое, о чем вещало радио, с утра до вечера.

Когда вчера вечером мать Давида пришла в дом к Карлу, то тот не сразу узнал в этой постаревшей женщине свою приветливую соседку. Ее густые темные волосы короной лежали на голове, а на плечи был наброшен серый пушистый платок, прикрывавший темно-клетчатое платье, но в облике этой женщины было что-то такое, что настораживало. Нежданная гостья робко поприветствовала хозяев дома. Карл кивнув в ответ, и подумал, что, может быть, соседка ошиблась адресом, и он заранее собрался ее простить за эту оплошность, но гостья не собиралась извиняться и не собиралась уходить. Она без приглашения села на стул, что стоял у обеденного стола, напротив Карла. В комнате воцарилось молчание.

Гостья пристально смотрела на Карла, словно изучала его под увеличительным стеклом, а тот не выдержал ее взгляда и в растерянности оглянулся на жену, которая осталась стоять у двери тоже в полном недоумении. Не отрывая тяжелого взгляда от Карла, соседка заговорить, не спеша, как бы подбирая нужные слова.

– Алле, сосед мой уважаемый, расскажи-ка мне умно и по-человечески доходчиво, что мне, вдове, теперь делать? Как дальше жить? Давид, мой старший сын, ты его, господин Кауфман, помнить-то должен, сидит уже третий месяц в своей инвалидной коляске. Он вернулся с этой проклятой войны, но вернулся калекой. На войне ноги его оторвало взрывом, железный крест имеет за храбрость от вашего фюрера. Теперь сидит мой сынок дома, и видеть никого не хочет. Молчком сидит мой Давид. Целые дни напролет курит сигарки, одну за другой. Ночами смотрит в темноту и курит. Его пенсия вся на табак и уходит. Не убитый и не похороненный, а как неживой сделался. Обманом увели вы у меня сына. Ты, Карл, живешь с нами в соседях и моего Давида по плечу хлопал, когда на фронт провожал, а теперь ты домой собираешься? Выходит, ты его, сироту, тоже обманул. … Вот я к тебе и пришла.

Женщина замолчала, закрыв рот рукавом платья, тут супруга Карла подошла к мужу и встала за его спиной, а гостья встала со стула и, наклонившись над столом, спокойно изложила суть дела.

– Так, усыновил бы моего мальчика. Возьми его с собой в свою Германию, когда сбегать будешь. Друзья отвернулись от него, а соседи на него уже сейчас волком смотрят. Что будет с нами дальше, когда вся ваша команда уберется в Германию? А? Угробят его злые люди, … как изменника родины угробят. Мой муж был убит в первую мировую войну. Я сама детей растила. Но они были детьми героя. Теперь и геройство мужа нам не поможет. Возьми моего Давида с собой, Карл, он воевал за твою страну. После войны в Германии будет много таких покалеченных, как он. Может быть, в германии он еще поднимется, мой мальчик.

Не прошеная слеза застыла в глазах вдовы, но женщина справилась с волнением и продолжила свое прошение.

– Всё, что есть у меня, будет твоим. Я служить тебе буду, пока Господь не смилуется надо мной. Прости, что ненавидела я тебя и всех немцев за то, что убили моего Марка и теперь не добили сына. У тебя тоже сын растет, мой младший стал его другом. Ты должен меня понять. Ты хороший человек, и жена твоя женщина верующая. Вот, я пришла и прошу, – договорив свою речь, женщина перекрестилась, – Да, не оставит вас Бог.

Затем гостья опять села на стул. В комнате воцарилось молчание.

– Мы останемся здесь. Мы не уедем в Германию, госпожа Матильда! Правда? Карл, мы останемся жить в Бельгии?.. Ради нашего сына – вопросительно сказала жена Карла, осторожно положив свои руки на его покатые плечи.

Вчера Карл ничего не ответил жене, он ушел в спальню. Это было вчера, а сегодня он на службе и обязан приветливо принять гражданина, который нетерпеливо звонил в колокольчик. Высокий мужчина счастливо улыбался чиновнику по другую сторону барьера, что чрезвычайно противоречило настроению самого Карла.

– Чем я могу вам помочь? – с сильным немецким акцентом спросил Карл посетителя.

– Господин, у меня родился сын. Вернее, у нас с женой родился сын. В роддом требуется принести акт о рождении мальчика, – проговорил Альфонс быстро и радостно.

Наступила пауза. Пауза тянулась и тянулась. Человек за бюро всё смотрел на стол, где лежал раскрытым толстый журнал регистрации гражданского состояния населения. Потом он медленно поднял глаза на Альфонса, как будто сказанные мужчиной слова были шифровкой. В круглых очках Карла бликами отражалась радость посетителя, но за толстыми линзами в глазах чиновника стояла густая коричневая пустота.

– Вы сказали, что у вас родился сын? – проговорил Карл правильным голосом администратора, слегка споткнувшись на слове «родился».

– Совершенно точно, у меня, вернее, у нас с женой родился первенец!

По опыту чиновника Карл сразу высчитал дату зачатия ребенка, возраст самого папаши и отметил его здоровый вид. В справке из роддома стояли имена и фамилии родителей, которые в роддомах обычно не скрывают. Рука Карла автоматически потянулась к журналу, где регистрировались имена числившихся в розыске преступников и дезертиров, сбежавших из лагерей трудовой армии Гитлера, но в этот момент каменное здание городской администрации потряс грохот танка, проезжавшего по мостовой, и в это мгновение верность Карла службе дала трещину.

Перед его глазами вдруг замелькали образы ладно скроенного Давида в немецкой гимнастерке и его матери, постаревшей в одночасье, образы собственного жизнерадостного сына, мечтавшего стать инженером, и страдальческое выражение на лице жены, молча провожавшей его сегодня на работу. Карл посмотрел в счастливые глаза Альфонса и вспомнил сам то счастье, которое испытывал, когда держал крошечное тельце своего первенца в ладонях, вспомнил непередаваемую отцовскую гордость, когда сын впервые назвал его папой. Он был тогда самым счастливым человеком на земле.

Карл понял, что смертельно устал от воспоминаний, от размышлений, от ответственности за государственные бумажные дела и за жизнь своей семьи, данной ему богом. Под грохот танка по мостовой к Карлу приходило облегчение. Все его сомнения остались позади, потому что он сделал выбор. Это было в его характере – принимать твердые решения.

Теперь, когда Карл посмотрел на Альфонса, улыбка тронула его покусанные губы. Этот человек стал ему гораздо ближе, чем строгие установки, по которым он должен был принимать соответствующие меры к гражданам, подозреваемым в дезертирстве. Еще раз, внимательно посмотрев Альфонсу прямо в глаза, Карл опустил голову и стал своим каллиграфическим почерком выписывать акт о рождении ребенка. Когда очередь дошла до имени младенца, он остановился, положил перо обратно в чернильницу и поднял свои очки на Альфонса.

– Я не могу это имя вписать! – сказал он по-немецки посетителю.

– Что вы не можете вписать? – спросил Альфонс, поперхнувшись от внезапно чувства тревоги, что хватает за горло.

– Это имя, уважаемый господин Альфонс Де Гроте! Это имя, «Ронни», звучит слишком по-английски, а у нас с англичанами война. Вы забыли? Давайте мы назовем вашего мальчика Рональдом или Романом, – миролюбиво стал предлагать Карл немецкие имена новоиспеченному отцу. Человеку трудно измениться в одночасье, даже, когда решение глобально изменить свою судьбу уже принято окончательно.

Опять наступила пауза. У Альфонса непроизвольно сжались кулаки, которых за барьером никому не было видно, но радость от рождения сына была так безгранична, что в этот час на земле не было силы, способной ее победить. Альфонс быстро нашел выход из этой неприятной ситуации, задевающей его отцовскую гордость.

– Я назову своего мальчика не Ронни, что звучит сильно по-английски, и не Рональд, что звучит по-немецки. Я назову своего сына Ронан!

– Хорошо, – подумав, согласился с этим Карл, – я не знаю, к какой национальности это имя принадлежит, поэтому мы так и запишем: Ронан Мария Альфонс Де Гроте.

Глава 2

После официальной процедуры регистрации сына Альфонс поспешил в отцовский дом, чтобы разделить со своими родителями и родителями жены радостью рождения на свет Ронана Де Гроте. Счастье переполняло его сердце, обостряла его память, словно свет пролился на его прошлую жизнь. По мере того как Альфонс приближался к родному порогу, шагая знакомыми улицами, воспоминания молодости становились более ясными, они приходили в его сознание, как гости из прошлого, которым очень интересно узнать, как обстоят дела в настоящем.

Альфонс и его жена Валентина с самого рождения жили по соседству в портовом городе Антверпене, который был выстроен на берегу судоходной реки Шельды, несущей свои воды в Северное море. В этом городе творил Рубенс и учился рисовать Питер Брейгель Старший, всемирно известный художник, написавший для потомков картину «Вавилонская башня». Что именно хотел показать людям Питер Брейгель в своей картине, не нужно и разгадывать, ибо каждый видит в его картине то, что хочет видеть сам. Если от настоящей Вавилонской башни, построенный людьми в древние времена не осталось и камня на камне, то картина Питера Брейгеля Старшего по-прежнему бережно хранится в музеи Вены, но в Антверпене по этому поводу не сетуют, потому что у Антверпена есть и другие ценности. Особенно богат город легендами.

По древней легенде, на берегах реки Шельды жил когда-то огромный великан Дрюон Антигон. Каждый корабль, чтобы проплыть мимо, должен был платить ему непомерную дань. Капитану, который отказывался платить за проезд по реке, великан отрубал руку по плечо, бросал ее в реку и безнаказанно грабил корабль. Никто не мог справиться с великаном, и многие мореплаватели остались без рук, а некоторые упрямцы – без обеих.

Однажды, мимо разбойника-великана на своей лодке проплывал один совсем незнаменитый моряк, солдат римской империи, Сильвиус Брабо. Он был человеком маленького роста, но отличался смелостью и смекалкой, денег лишних у него не было, и возвратиться домой одноруким он не хотел. Брабо не испугал вид великана. Когда тот поднял его из лодки на высоту своего роста, бывалый солдат взмахнул мечом и с одного удара сам отрубил великану руку по локоть. После того, как Брабо упал на палубу своей лодки, обрубок руки Антигона еще висел на его одежде. Чтобы покончить с произволом на реке Шельде, Брабо бросил отрубленную руку великана далеко в речные воды и дал названию городу-порту Антверпен, в этом названии дословно читалось «брошенная рука». Что случилось с Антигоном дальше, легенда не говорит, наверное, он умер от кровотечения, так как никто не захотел оказать раненому великану первую медицинскую помощь. Легенда легендой, а жизнь течет, не зная остановок, как река, несущая воды к морю.

Если рождение еще одного гражданина королевства Бельгии для Антверпена прошло без торжеств и фейерверков, то на окраине города в его честь был устроен праздник двора. Появление на свет младенца в семье Де Гроте младшего было встречено с праздничным застольем. Особенно радовались первому внуку его два деда, оба по имени Франц, и бабушка Мария. Альфонс был рад, что его сына будут воспитывать деды, так как своих дедов он вспомнить не мог, но то, что говорила про них его бабушка Мария, запомнил хорошо.

Богатый прадед Альфонса по фамилии Трох, владевший пекарнями и ветряными мельницами на севере Франции, взял в жены дочь знатного аристократа Ротшильда. Этот брак был хорош со всех сторон, союз богатства и знатности должен был обеспечить молодым супругам счастливую жизнь. Но молодожены провели вместе только первую брачную ночь и постарались ее поскорее забыть. Любовью этот брак был обделен. Родившейся у молодых супругов девочке очень недоставало заботливой любви матери. Наверное, поэтому первая ласка младшего помощника пекаря, быстро вскружили ей голову. Постепенно случайные встречи молодых влюбленных становились всё жарче и жарче. Для богатой наследницы не было ничего прелестнее этих тайных свиданий. Она готова была следовать за возлюбленным хоть на край земли, а юноша не собирался никуда сбегать от судьбы, которая давала ему шанс породниться со знатью. Их тайный роман закончился просто и печально, когда от этой порочной связи родился хорошенький мальчик, от него от его мамы отказались и богатая фамилия Трохов, и знатный род Ротшильдов, а отца ребенка выгнали с работы без всякого вознаграждения.

Молодую мама с незаконнорожденным ребенком и с несмываемым позором отправили в глухую провинцию Голландии, которая в 1830 году стала Фламандской провинцией Бельгии. Приют несчастным дала сестра Ротшильда. которая овдовела в молодые годы и детей не имела.

Вдова была рада приходу в ее одинокую жизнь юной племянницы с крошечным младенцем. Она одна одиноко коротала дни в шикарном особняке, где угасало ее женское очарование, но бог призрел забытую родственниками вдову, и вскоре ее дом наполнился веселыми хлопотами и детскими голосами. Под опекой родной тети ее племянница расцвела, стала выезжать в свет, на различные гулянья и балы. Мальчик, крещенный в местной церкви, не получил отцовскую фамилию (в церковной книге, где должно было находиться имя отца, стоял прочерк), и имя ему дала гостеприимная вдова. Ребенка назвали Францем.

Случилось так, что на рождественском базаре Франц вырвался из-под опеки своей молодой мамы и порозовевшей от мороза бабушки, которую очень любил, и побежал куда глаза его глядели. Шаловливый малыш, не знавший крепкого отцовского слова и силы отцовской ладони, весело бежал через толпу гулявших по площади людей, чтобы еще раз посмотреть, как взрослые мужчины стреляют по цветным надувным шарикам, которые весело хлопают от меткого попадания стрелков. Он бежал от одного прилавка с блестящими витринами к другому, пока на бегу не врезался в чьи-то ноги. Обладателем этих ног был высокий мужчина, который показался мальчику настоящим великаном.

«Великан» слыл в округе уважаемым человеком, хотя и был молод годами. Все знали его как уважаемого господина Де Гроте, имевшего свое собственное дело по изготовлению деревянных бочек. Бравый великан взял мальчика на руки и посадил его к себе на плечо. На том плече могло усесться еще два таких же мальчика, как Франц, у которого с сердцем произошла странная вещь: оно неожиданно затрепетало в груди от детского восторга, потому что сидеть на плече великана было просто великолепно!

– Где твоя мама? – ласково спросил Де Гроте у притихшего в его руках Франца.

– Она… Она… потерялась, – стараясь настроить свой детский голос на мужской тембр, произнес притихший Франц.

Больше великан мальчика ни о чем не спрашивал, так как к ним бежала его мама. Любовь к убежавшему сынишке делала ее очаровательной. Принимая сына из рук незнакомого мужчины, она с такой благодарностью посмотрела в его глаза, что если бы сердце человека умело от счастья таять, то оно бы растаяло без остатка в груди молодого Де Гроте. А через месяц в особняке у мадам Ротшильд был дан обед в честь молодоженов, и малыш Франц стал законным представителем рода Де Гроте.

Прошло время, Франц вырос и женился на милой девушке Марии, а через год после свадьбы и них родился сын, которого назвали Альфонс.

Эту историю Альфонс слышал от матери, но она ему всегда казалась ненастоящей. Подойдя к своему двору, на его лице вновь появилась широкая улыбка. Рождению его сына радовалась не только его семья, но и весь двор.

Двор, где проходило детство Альфонса и Валентины, объединял пять домов. Этот двор походил на тихую гавань, где играли дети и отдыхали от трудов их родители. Двор был огорожен высоким забором с калиткой, выходившей на улицу. От улицы двор был огорожен стоящими рядком, стенка к стенке, домами. Уличная мостовая была выложена гладким булыжником, который даже в самый жаркий летний день не прогревался солнцем. О гладкие булыжники разбивали копыта лошади, и пассажиры в извозных колясках подскакивали на сиденьях, проезжая по улице, где жили родители Альфонса.

Во внутреннем дворе всегда было тихо и уютно. Соседи жили, как одна большая семья: праздники и беды делили они пополам. Отцы семейств с самого утра уходили на работу. Работой в то время очень дорожили, потому что в те годы Бельгия переживала разгул экономического кризиса, и найти работу для мужчины было трудно, а их женщины не работали. Они, чуть ли не с зари до зари, кипятили на печах белье, варили овощные супы и убирались в своих домах, чтобы не стыдно было гостей в дом пригласить.

Когда в кастрюлю с супом кому-то из соседей попадало мясо, то от запах мясного бульона поднимал настроение всего двора. В те времена завидовать было не принято, потому что всем жилось нелегко. Их родина еще не оправилась от войны в начале 20 века, как назревала вторая. В магазинах скудели запасы продовольствия, пустовали церкви и люди пытались выжить, надеясь только на свои силы, опыт и умение вывернуться сухим из водоворота проблем.

Отец Альфонса, Франц Де Гроте, имел крепкий заработок благодаря доставшемуся ему по наследству, небольшому предприятию по изготовлению деревянных бочек. Он был человеком очень покладистым, немногословным, своей фигурой Франц напоминал плотно сбитую и туго перепоясанную высокую бочку, но лицом он походил на героя-любовника из первых чёрно-белых фильмов синематографа. Он с удовольствием курил и смеялся над хорошей шуткой. В работе и выносливости ему не было равных. Дома Франц любил хорошо покушать и всегда ценил свой душевный покой.

– Хоть горшок разбей о его голову, не рассердится. Всё ему хорошо! – даже жаловалась на семейный покой его жена, Мария, когда все домашние работы были переделаны, и у домохозяек наступало время посиделок. Женские посиделки проходили на дворовой скамейке, под кустом разросшейся высокой сирени. К вечеру хозяйки ожидали прихода мужей с работы, приглядывали за детьми у песочницы обсуждали новости двора. Маленький Альфонс был уверен, что эти беседы о «женских пустяках» и яйца выеденного не стоят, но его будущая жена, хорошенькая девочка Валентина, всегда слушала разговоры женщин с большим вниманием.

О чем говорили соседки, сидя на скамейке у самодельного стола? Да так, ни о чем. Иногда одной реплики хватало, чтобы завязалась между ними интересная беседа.

– Мой сынок, Альфонс, растет весь в отца: слова поперек не скажет. Будет жена из него веревки вить, как пить дать, будет, – пожаловалась Мария соседкам, думая о своем. Отложив вязание, ей ответила Анна-Мария, приболевшая мама Валентины.

– Счастливая ты, Мария, твой Альфонс у тебя добрый и пошутить умеет. А мой Франц, как приедет с извоза, нальет себе кружку пива и сидит целый вечер, как немой. Слово от него не дождешься. Так и ложимся спать, как два глухаря. Одна радость у нас в доме – дочь! Готовит Валентина с охотой и порядок в доме любит. Доченька у меня веселая девочка, только книжки читать не любит.

Сказав это, Анна-Мария сконфузилась, и замолчала. Обычно, мама Валентины больше молчала, чем вступала в разговор, она не решалась открыть соседкам то, что мучило ее сердце, а ее сердце иссыхало от убогости и скудности ее замужней жизни. Молодой женщине хотелось романтики и приключений, а она слабела день ото дня. Конечно, Анна-Мария прекрасно понимала неуместность таких ветреных мечтаний, какие одолевали ее в одинокие ночи.

Какие могут быть приключения, если Франц зарабатывал на жизнь извозом, и этих денег хватало только на то, чтобы не пойти по миру с протянутой рукой. оставалась только мечтать, а мечтала женщина о море, чтобы плыть по морю на фрегате под белыми парусами от края земли и до края, и чтобы блистали над головой незнакомые яркие звезды. Грезилось Анна-Марии, что рядом с ней стоит не ее муж, а другой мужчина, сильный и надежный, как «морской волк», готовый поднять шпагу за ее честь. Ей представлялся другая жизнь, которую она не имела, где реву морской волны вторила бы страсть неземной любви. Эти мечты хранила мама Валентины в тайне от всех, ибо им не суждено было осуществиться.

В последнее время женщину мучили сильные головные боли, бессонница и неприязнь к своему простодушному мужу. Соседки видели, как тосковала Анна-Мария, и их беспокоила растущая бледность ее лица и темные круги под глазами.

Когда Анна-Мари, мама Валентины, из-за болезни перестала выходить во двор на посиделки, женщины сильно встревожились. Первой высказалась по этому поводу самая уважаемая соседка, мадам Де Баккер, мать троих сыновей.

– Книжки читает наша Анна – Мария целыми днями. От них тоска и бьет в голову. О дочери бы лучше подумала, чем книжки читать.

Муж мадам Де Баккер имел мотоцикл, и это придавало большой вес ее словам.

– Кровь знати! – загадочно поглядывая на соседей, бурчала себе под нос достопочтенная старушка, дом которой стоял в центре двора. Эта очень старая женщина каждый солнечный день выходила во двор в белом накрахмаленном чепце с кружевами, от которых морщинистые узоры на ее лице выглядели более деликатнее. На белом кружевном фартуке, повязанном поверх темного добротного платья, была выбита красная роза. Цветок мог бы быть насмешкой над преклонными годами старушки, если бы не ее утонченная манера поведения старушки и умелое ведение разговора, которая грелась на солнышке, сидя в своем качающемся плетеном кресле, и поглядывала на соседок ласковым понимающим взглядом. Иногда ее плечи нежно обнимал искусно связанный пушистый белый платок.

Каждая из женщин двора старалась угодить старой даме крепко сваренным черным кофе или домашними печеньями. Кофе подавался старушке в миниатюрной фарфоровой чашечке. Отпивая кофе маленькими глоточками, она держала чашечку двумя пальчиками за ушко. Оттопыренный мизинчик старушки, как символ элегантности, завораживал ее соседок своим вполне обоснованным высокомерием.

– Бедная Анна-Мария, как же ей не посчастливилось в жизни. Не для нее светили звезды, и не в ее честь входило солнце над горизонтом, – сочувственно вздохнула старушка, когда к больной маме Валентины в очередной раз был вызван доктор. Иногда терпкий вкус кофе вдохновлял старушку на разговор с соседками, и тогда она начала свой рассказ об одной истории любви.

– Мои дорогие соседушки, неслучайно, что милая Анна-Мария готовится отдать Богу душу в такие молодые годы. Судьба сыграла с ней злую шутку. Эта женщина была рождена не для того, чтобы прозябать в нашем райском дворике бедного городского квартала. Для нее должны были даваться балы во дворцах, и в ее честь должна была устраиваться охота на оленей. Маме Валентины предстояло сидеть в партере знаменитых салонах и слушать музыку Вивальди, а ее домом должен был быть чудесный замок с видом на голубой залив, а котором прислуживали бы ей служанки и слуги, но судьба мстит людям за браки по любви. Я говорю, мои дорогие соседушки, со знанием дела. Я долгие годы, как вы знаете, жила при баронессе Ван Брехт в гувернантках, пока мой Рауль служил в армии, – тут старушка отпила глоток пахучего кофе, в ее глазах загорелся огонек тайны, и она продолжила, – Горячая любовь итальянского принца медленно остывает в струях холодно-голубой крови голландской баронессы. Да, несчастное создание …

Сказав эти таинственные слова, старушка допила кофе и аккуратно поставила чашечку на поднос, приготовившись подремать после полудня. Ожидавшие продолжения рассказа соседки всполошились, Мария спешно подлила в чашечку старушки еще кофейку и подсластила его сахарком. Старушка приободрилась, уселась удобнее в своем кресле и, отпив маленький глоточек обжигающе горячего кофейного напитка, изящно сложила руки у груди, чтобы поведать соседкам историю любви родителей Анны-Марии, в очередной раз.

Любая история настоящей любви имеет силу завораживать сердца слушателей.

Когда-то, давным-давно, дочь знатного барона из Голландии полюбила итальянского юношу, который не был наследным принцем, но оставался принцем по рождению. Это любовь случилось это по божьему проведению.