Текст книги "Вера и рыцарь ее сердца"

Автор книги: Владимир Де Ланге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Володя снял с себя шарф, осторожно переворачиваясь с живота на спину и обратно, сделал по его краям два толстых морских узла. В один из узлов мальчик положил кусочки льда, для тяжести. Заворожено следили за его действиями дети и взрослые, собравшиеся на берегу реки у моста. Василий держался на льду из последних сил, и, когда перед ним шлепнулся узел голубого шарфа, он вцепился в него мертвой хваткой. Осторожно тащил Володя своего старшего брата по неокрепшему льду к берегу.

Когда братья выбрались на берег, то они закоченели от холода и не могли двигаться. На их счастье, сосед проезжал мимо с телегой, полной соломы, он подобрал ребят и довез их до дома. Володя ожидал справедливого наказания от отца, потому что он осознавал свою вину. Наказали только его брата, Ваську.

Володя был любимым сыном у отца с матерью. На него родители возлагали большие надежды. Мальчик рос умным, мужественным пареньком и очень хотел учиться. В свой первый класс Володя пришел с «белыми мухами», когда все работы по хозяйству были сделаны и выпал первый снег.

– К сожалению, Володя Шевченко, ты опоздал. Приходи на следующий год. – сказал ему директор школы, глядя на мальчика из-под очков.

– Но на следующий год я тоже не смогу прийти раньше. Отец опять не отпустит в школу, пока все осенние работы не будут закончены. По этой причине мой старший брат не учится до сих пор! – настойчиво просил директора Володя.

– Извини, но программа начата с первого сентября, а ты явился в начале декабря, – директор был неумолим.

– Возьмите меня, я смогу наверстать упущенное! – не отступал паренек.

– Пойми, дети в классе прошли уже почти весь алфавит, и тебе их не догнать! И программа по математике слишком сложна, чтоб наверстать ее за один месяц.

– Я их догоню, вот увидите, я их догоню и перегоню, – в глазах у Володи стояла такая решимость и уверенность в своих возможностях, что директор сдался, решив проверить упрямого мальчика в деле. Директор школы в тот год запоздал с передачей списков учеников в район, а еще один ученик только бы улучшил показатели сельской школы.

– Дерзай, – сказал директор свое последнее слово. – Даю тебе срок до Нового года. Справишься – будешь учиться дальше, не справишься – отправишься домой, а я буду ждать тебя в следующем году!

Володя справился. Через 10 лет он с отличием окончил школу и был принят в Свердловский государственный университет, но учиться в университете, Володе было не суждено. В один из понедельников на втором месяце обучения всех студентов университета собрали в академическом зале с огромной хрустальной люстрой под потолком и объявили указ правительства о введении оплаты за обучение будущих ученых. Для многих студентов – это нововведение означало конец учебы. Знаком протеста зазвучала в стенах академическом зала шальная мелодия «Ах, вы лапти, мои лапти». Тогда многие умные ребята покинули университет, с ними ушел и Володя. Он вернулся в родное село и был принят в школу преподавателем математики в старших классах, где и учительствовал, пока война не обрушилась бедой на страну.

Село, где родился Володя, расположилось в глухом районе Алтайского края, среди густых лесов и холмов, у берегов журчащей речки Ильинки. Это место выбрал для жизни дед Володи. Он выкупил свою жену Олену из крепостных и уехал с ней из Украины на восток, вместе с другими переселенцами. Совместными усилиями переселенцев был создан на Алтае островок Украины, спрятанный среди дремучих лесов. В деревне все говорили на украинском языке, пели раздольные украинские песни, любили хорошо погулять и выпить крепкую настойку из дикой вишни, чтобы лучше плясалось. В мужчинах ценились сила и упрямство, а в женщинах – красота и покорность.

Семья Володи жила в мазанной известью хате, что стояла на краю села на невысоком холме, рядом с которым протекала речка. Двор был открыт всем ветрам, и в центре двора дымила самодельная печка с высокой трубой. Забором из сухих веток были огорожены два огорода: один – под картошку, другой – под овощи. Тоненькая скользкая тропинка зигзагом бежала среди высокой сочной травы к реке, где женщины брали воду для полива, где купалась летом детвора и где хорошо ловилась рыба. Зимой все домашние собирались у красной от огня печки, и пение печальных старинных украинских напевов под гитару и балалайку помогали коротать длинные зимние вечера.

У родителей Володи было десять детей, но места в доме хватало всем. Одним рядком спали мальчики, а у другой стены – девочки. Мама и папа спали за пологом. В доме не было ссор и ругани. Авторитет отца был бесспорным, а мама всегда находила для каждого своего «дитятки» доброе словечко. Многие в селе завидовали этой дружной семье, но завидовали не богатству, которого у них не было, а их семейному единству в труде, в отдыхе и в беде.

Степана, отца Володи, арестовали в 1936 году, объявив его врагом народа. Сгорела мельница, охранять которую председатель колхоза обязал его в течение несколько месяцев. Степан не раз обращался в сельсовет, чтобы ему нашли помощника для охраны мельницы. Председатель сельсовета только обещал рассмотреть этот вопрос, но ничего не решалось. Мельница сгорела, когда Степан ушел домой, чтобы взять еду на ночное дежурство.

Все в деревне знали, что на Степана Шевченко донес в НКВД сам председатель колхоза Коврига, а ему-то и обижаться на жизнь было стыдно. Коврига имел добротный крестовый дом, правда, сварливую жену в нем, но зато покорную, она совсем не мешала мужу заводить пышных сладострастных любовниц. Сытную жизнь вел председатель при советской власти, и так растолстел, что садился сразу на два стула, но сам добрее от этого не стал. Жену, дочерей и всех жителей села Коврига держал в ежовых рукавицах, зато с районным начальством умел хорошо ладить. Всё было хорошо у председателя в жизни, но обида юности змеей лежала на его сердце.

Ладная дивчина Мария отвергла его, богатого и знатного жениха, чтобы выскочить замуж за бедняка Степана. Ревность сжигала Ковригу долгие годы. А как стал он верховодить в деревне, то отыграться решил на Степане. Любил этот Коврига пакостить людям.

Тогда время было такое, по одному доносу людей хватали и без суда и следствия отсылали в лагеря, а бывало, что и до тюрьмы дело не доходило, прямо на месте приводили смертный приговор в исполнение, а если сам председатель сельсовета донос написал, то никто в деревни сомневался, что не увидят более Степана Шевченко живого.

Когда отца арестовали, Володя с Василием уже готовились ночью поджечь крестовый дом председателя, но мама тихо подошла к ним после ужина, положила им руки на плечи и сказала: «Ох, сынки, не спешите делать зло, как-бы оно к вам самим не вернулось», – и потом, вздохнув, добавила: – «Бог ему судья! Не забудьте, что батя сказал вам на прощанье. Ты, Василий, как старший, будешь детям за отца, а ты, Володька, утихомирь свою прыть и учись справно». После ареста мужа, по воскресным дням, Мария, одевала на голову нарядный платочек, подаренный ей Степаном, и отправлялась на богослужение в маленькую церковь, что стояла в пяти километрах от их села, и там она вымаливала своего мужа у Бога, чтобы дети сиротами не остались.

Степана освободили перед самой войной. Этого не ожидал никто в селе, потому что это было чудом – выйти из лагеря живым. К Степану толпами шли люди, чтобы узнать что-нибудь о своих близких, о таких же, как и Степан, «врагов народа», от которых уже долгие годы не было известий.

Когда началась война, провожая на фронт мужа и двух сыновей, Мария не кричала от горя и не плакала горючими слезами, она их благословляла и крестила, а в одежду Степана, Василия и Володи она зашила молитву «Живый в помощи…», которую ей написала на листочках старшая дочь Надежда. Володя знал о молитве, написанной рукой сестры, и не стал вступать на фронте в ряды коммунистов, ибо в глубине души боялся разрушить силу материнской молитвы.

Степан и его сыновья живыми возвратились домой через четыре года. И дом опять наполнился радостью и песнями. Через год после их возвращения Мария родила еще одну дочку, Раису. Уверенность в завтрашнем дне озаряла их жизнь. В селе был уже новый председатель сельсовета, не из местных сельчан, бывший фронтовик, а Коврига перед самой победой скончался от сердечного приступа, после бани под водочку.

– Володя, Володя.

Тихий голос жены пробудил его от воспоминаний. Римма сидела напротив него за кухонным столом.

– Володя, – говорила ему Римма одобряющим тоном, – Володя, ты поступил правильно. Зло должно быть наказано в его зародыше.

– Но Саша не признался! – вставил устало Володя.

– Вера – тоже, но это дело времени и зависит от нашего с тобой родительского усилия.

– Римма, как же нам теперь жить?

– Бороться со злом и не дать ему нас победить, – ответила Римма уверенно.

Глава 3

Теперь Вера сидела в комнате, как мышка в норке. «Тише, мыши, кот на крыше… Тише, мыши, кот на крыше…» – навязчиво повторяла девочка одну и ту же детскую присказку. Ей были уже не нужны артисты из Ленинграда, которых грозилась выписать для нее мама каждый раз, когда Вере становилось скучно. Нет, в последние дни девочке было не до скуки. Ей было страшно, страшно до колики в животе, но она не жаловалась.

Вера ждала момента, когда кто-нибудь расскажет о ее том плохом поступке, за который ее наказали. Как просить прощения, если не знаешь за что? А после наказания, наступит прощение и всё обязательно станет хорошо, как было прежде.

Одно Вера знала точно: что-то ужасное произошло ночью, три дня назад, в ее доме. Потому что с тех пор ее закрыли в маминой спальне, и никто не интересовался ни ее уроками, ни ее настроением. В туалет девочка ходила не тогда, когда ей хотелось, а в положенное время, как на перемену. Еду ей приносила мама, тоже по расписанию, у Веры совсем не было аппетита, а мама строго следила, чтобы дочерью съедалось всё, что лежало на тарелке. Девочка давилась едой и ела, давилась и ела. Она не перечила маме, она ее боялась, и боялась так, что каждый раз, когда слышались мамины шаги, и открывалась дверь в ее комнату, Веру начинало тошнить и нестерпимо хотелось в туалет.

Своего отца Вера не видела: он уходил на работу с самого утра, а вечером занимался с Сашей. Он занимался с ним не уроками, как раньше, он его «воспитывал», потому что Саша вдруг стал негодным мальчиком.

– Пусть он и негодный, но я люблю его и негодного, – так думала Вера о брате, сострадательно вздыхая, когда за стенкой слышался, то плачь брата, то его короткие вскрикивания под ударами ремня. Теперь Саша являлся к ней во сне, весь окровавленный и жалкий. Вера начинала плакать вместе с ним и просыпалась мокрая от слез, но теперь девочка не бежала к родителям за утешением. Она была ими закрыта в дальней комнате и всеми забыта.

Через неделю после страшной ночи папа увез Сашу в деревню к своим родителям, в Алтайский край. Теперь Вере разрешалось выходить из комнаты и есть на кухне. Это было хорошо. Дома как будто бы ничего не изменилось, но Вера чувствовала себя в нем не так, как раньше, веселой домашней девочкой. Она чувствовала себя в нем маленькой беспризорницей. Правда, беспризорники, которых Верочка видела в детских фильмах про революцию, имели плохую рваную одежду, а ее одежда была чистая и заштопанная, они жили на улицах, но были так же беспомощны, как и она у себя дома. У сирот беспризорников не было родителей, поэтому их каждый мог обидеть, а у Веры родители были, но они не признавали ее узнавали своей дочерью и отказались от нее совсем.

В день, когда папа с Сашей уехали из дома, Вера с мамой ужинали вдвоем на кухне. Ели они в молчании, и обе смотрели в свою тарелку. «Пюре с изюмом» было Вериной любимой едой. Мама выливала в кастрюльку с отварной картошкой кипящий жир, в котором плавали кусочки зажаренного сала с луком, и скалкой толкла картошку. В результате получалась вкуснятина, которую Вера и называла «пюре с изюмом». Вера съела свою порцию с удовольствием. От горячей картошки с салом пришла сытость, но девочке хотелось еще и радости. Радость не пришла, испугавшись маминого строгого вида. После ужина мама привела Веру в детскую спальню и начала говорить учительским тоном. У Веры опять заболел живот, но она терпела боль и смотрела во все глаза на «чужую» маму.

– Саша признался, что трогал тебя ночью! – проговорила мама в тишине трехкомнатной квартиры.

– Мама, а почему меня нельзя трогать? – спросила Вера, запинаясь. – Я что, такая плохая?

– Сейчас я тебе всё по порядку объясню. Ты уже достаточно взрослая, чтобы знать это, – продолжила мама, не отвечая на вопросы дочери. Она вытащила из-под газетки что-то темно-коричневое, сделанное из пластилина.

– Смотри, это есть у мужчин… между ног. Это называется мужскими половыми органами.

Вера внимательно смотрела перед собой на стол. Перед ней лежали слепленные мамой пластилиновые комочки, и ее глаза начинали медленно округляться. Сочувствие к мужчинам переполнило ее всю, от макушки до самых пяток. Какие безобразные «какашки» висели у мальчиков впереди!

– Ох, как, наверное, неловко ходить дядям с этими мужскими п-п-половыми органами, – доверчиво прошептала Вера маме, но мама не собиралась сочувствовать мужчинам, а продолжила начатую ею познавательную беседу. Она указала Вере на хлебные крошки, прилепленные на кончике самого большого пластилинового изделия. Оказалось, что это зернышки попадают в живот женщине, когда к ее телу прикасаются мужчины, из них появляются детки. Всё, что потом говорила мама, говорилось впустую, потому что Верины умственные усилия, до самой капельки, сконцентрировались на этих зернышках, которые все-таки больше напоминали хлебные крошки, чем маленьких человечков.

– Саша меня касался этими противными колбасками с зернышками?» – размышляла она серьезно, – Касался, касался, ведь он сам в этом признался перед тем, как папа его увез в деревню к бабушке. Брр, как это, должно быть, противно. Конечно, теперь понятно, почему у меня болит живот, потому что у меня в животе ворочается мой ребеночек. Ему у меня в животе очень темно и страшно.

В конце беседы девочка с нежностью обхватила свой животик и обратилась к маме, которая с чувством исполненного долга готовилась ко сну.

– Мама, я теперь стала беременная. У меня скоро родится ребенок. … И это будет мальчик. Давай назовем его Сашей?

Вера говорила очень убежденно, и настала мамина очередь удивляться, но это замешательство длилось недолго.

– Так, – сказала она строго, – Ты эту глупость выбрось из головы, потому что это не твое дело. Ты девочка, которая потеряла честь, и ты за это будешь наказана папой, когда он приедет домой. А теперь без лишних слов иди спать в Сашину кровать.

Папа приехал на следующий день после этого разговора. Перед ужином Вера добровольно легла на ковер и приготовилась перенести десять положенных ударов ремнем за потерю девичьей чести. Папа бил ее не пряжкой, как брата, а ремнем, но бил с силой. Вера не плакала и не стонала, она хотела лишь одного: прощения и возврата к прежней жизни, возврата в свое детство, но детство к ней так и не вернулось.

Теперь Римма постоянно находилась рядом с дочерью. Она взяла отпуск на работе, чтобы оберегать Веру круглосуточно, но ей это не удавалось, Вера разочаровывала ее всё больше и больше. Страх опять вернулся к Римме, и он оказался сильнее, чем любая надежда на благополучный исход исправления ее детей. Ровно через две недели после приезда папы домашнее спокойствие взорвалось от ее истошного крика.

– С кем ты ходила за угол школы? Или это случилось с тобой в туалете? – выпытывала мама ужасную «правду» у дочери. Вера не понимала, что как ей ответить правильно, и отвечала невпопад. потом ее избила уже мама, она ее била тем, что попадалось ей под руку.

– Да! Нет! Нет! Да! – выкрикивала девочка, защищая руками свою голову. Когда мама схватила палку, то увертываться от ударов было труднее и на ее на теле появились кровоподтеки. Вера от рыданий уже не могла произнести ни слова, и перестала себя защищать. Потом мама успокаивалась, положила палку на видное место и выключила телевизор, по которому шла развлекательная программа.

– Что разлеглась на полу? Не хочешь признаваться, будешь битой! А теперь ядь на стул и говори мне правду. Ты убегала с мальчиком за угол!

Девочка послушно кивнула.

– Он тебя трогал и надругался над тобой!

Вера опять послушно кивнула головой.

– Завтра мы пойдем в милицию, и ты там расскажешь свой позор.

– Хорошо, мама, – прошептала девочка вспухшими губами.

Довольная признанием дочери, Римма отправила ее в ванну, чтобы та привела себя в божеский вид, а потом стала готовить ужин, Вера покорно сидела на стульчике рядом, хотя кушать она не хотела, очень болела голова. Пришедшему Володе очень не понравился несчастный вид ребенка и после ужина он сразу отправился спать.

Вера видела, что папа устал и был рад, что ее воспитанием занялась мама. Она сочувствовала своим родителям, ведь они считали ее очень плохой девочкой без чести, а любить такую нехорошую девочку им трудно. Когда и папа перестал ее любить, то он уже рассказывал ей о звездах, о притяжении Солнца и Луны, а только вздыхал и проходил мимо.

В милицию мама привела Веру ранним утром следующего дня. На девочке было одето школьное платье, закрывающее ее руки и шею, на голове был повязан шарфик, из-под которого торчали две длинные косички. Каждое движение вызывало боль во всем теле, но она терпела, как того хотела мама. У женщины-милиционера, с которой мама вела беседу, были добрые светло-зеленые глаза. Эта доброта совсем не сочеталась с ее темно-синей строгой милицейской формой. Милиционерша смотрела на маму с явным неодобрением, но вежливо слушала и что-то записывала на листок. Вере так хотелось довериться этой женщине и рассказать всю правду, которую она знала, но тогда бы она предала свою родную маму, поэтому она молчала и смотрела в окно, за которым пели птицы. В тайне девочка гордилась своей мамой, сильной и умной, которая проведет любого милиционера.

Неожиданно тетя-милиционер обратилась к самой Вере с вопросом, который та проворонила.

– Всё правильно. Всё так и было! – с готовностью ответила она на всякий случай.

– Что правильно? – милиционерша вдруг улыбнулась девочке и повторила свой вопрос: – Ты готова завтра пойти со мной в школу и показать нам мальчика, который трогал тебя в туалете?

Тут Вера растерянно посмотрела на маму.

– Конечно, она покажет нам этого мерзкого мальчишку! – ответила мама за дочь, и Вера утвердительно кивнула головой, больше не сказала ни слова, ни в милиции, ни по дороге домой, ни дома. Она теперь хорошо умела молчать, в молчании хорошо думается, а думать девочке было необходимо. Октябренок не может предать того, кто не виноват, даже, если ее убьют! Нет, Вера не станет искать невинного мальчика, который виноват только в том, что у него впереди висят три «коричневые колбаски».

Настало утро.

– Мама, я не пойду в школу. Я не знаю того мальчика, о котором ты говорила в милиции. Я не могу его выдумать.

Уверенный отказ дочери остановил Римму, которая уже перешагнула порог дома. Девочка упрямо стояла у тумбочки с телефоном, спрятав руки за спиной, и спокойно смотрела перед собой. Такое сопротивление Веры надо было сломить во чтобы-то ни стало, потому что ребенок не может знать той беды, от которой ее уберегают взрослые люди, а Римма ради спасения дочери жертвует своей работой, своей репутацией!

– О, это отцовское упрямство я в тебе переборю, чего бы мне это ни стоило?

Бросив на тумбочку ключи от квартиры, Римма зашла в дом и закрыла за собой дверь.

– Раздевайся! – приказала она. Вера медленно раздевалась и слышала, как мама милым голосом объясняла милиционерше по телефону, что ее дочь серьезно больна. Когда девочка натянула на себя домашний халатик, мама повела ее в свою спальню, в ее руках был кухонный нож и бельевая веревка.

– Вытяни руки! – потребовала мама, и девочка послушно вытянула перед собой, но мама сильным движением завела ее руки за спину и связала веревкой. Вера повернула голову назад, чтобы понять, что с ней будет дальше, и все поняла, ее родную маму погубила нечистая сила, а злая колдунья приняла ее обличие и обманула папу, став ему женой, а ей с братом мачехой! Горько стало на ее душе и слезы посыпались из глаз девочки от жалости к настоящей маме, которая, как в сказке, замерзает на дне пруда, опутанная сине-зеленой тиной. Из этой страшной сказки Веру вывел резкий толчок в грудь, и она неуклюже упала на пол, оказалось, что и ее ноги были связаны бельевой веревкой.

– Если ты живешь, как собака, своим телом развлекаешь других собак, то и живи, как собака.

Это было последнее, что слышала Вера. Дверь в спальню закрылась на замок, и Верочка осталась лежать на полу одна-одинешенька. Горькие рыдания сотрясли ее детское тело, и ее сиротская душа совсем поникла от горя.

Вера уже теряла счет дням и ночам. Наверное, прошла неделя с тех пор, как ее бросили на пол в маминой спальне. Если папа днем был дома, значит, наступили выходные дни. Папу она видела мельком, когда ходила в туалет. Он сидел обычно на кухне и даже украдкой не смотрел на Веру, так она была ему противна. Девочку никто теперь не расчесывал и не умывал. В каждой комнате были вставлены замки, чтобы никто-никто в мире больше не надругался над ней. Папа пытался заступиться за дочь, и мама переставала развязывать Вере руки перед едой. Оказывается, кушать без рук очень трудно для человека. Девочке приходилось лизать языком кашу с блюдца, поставленного перед ее носом, как собачонка. Это у нее получилось, но пить языком она так и не смогла.

У Веры было много времени думать и о своей собачьей жизни. Раньше она жалела собак, но теперь девочка поняла, что собачья жизнь совсем не такая уж плохая. Они бегают по городу, кусаются, если их обижают, и у них очень ловкий сильный язык, которым можно хорошо пить воду или молоко. Веру мучила жажда, но пить она боялась, потому что для нее стало пыткой терпеть до того времени, когда мама поведет ее в туалет. Онемевшие руки не могли быстро двигаться после освобождения от веревки. Нужно было какое-то время переждать, чтобы они опять начали подчиняться воле девочки, и капли мочи непроизвольно стекали по ее ногам еще до того, как она садилась на унитаз. Конечно, это очень не нравилось маме. Когда Вера впервые пописала в трусы прямо на полу в маминой спальне, а потом долго лежала сначала в теплой, то она уже не сомневалась, что для нее настала собачья жизнь. Конечно, она была не милым белым пуделем, а жалкой побитой дворняжкой, которая виляет хвостом и ползает на своем брюшке, выпрашивая у прохожих обглоданную косточку или маленький кусочек хлеба. Чтобы совсем не сделать собакой, девочка решила пойти в школу и указать на кого-нибудь мальчишку, кто тоже станет жертвой ее собачьей жизни.

Веру водили по классам. Она стояла перед старшеклассниками, которые сидели за своими партами и внимательно смотрели на незнакомую им девочку, на ее маму, на женщину в милицейской форме и на директора школы, которого все знали в лицо. Когда Вера выбрала жертву в виде высокого рыжего мальчика, то ее не мучили угрызения совести. Его дальнейшая судьба Веру уже не интересовала. Ей было всё равно, что будет с ним и что будет с ней. Пусть ученики в школе смеялись ей вслед и крутили пальцем у виска, когда мама за руку вела ее по коридору, а она не опускала глаз, потому что они не знали того, что знала одна она.

Во-первых, они не знали, что у нее есть внутреннее сердце, которое стало ее большим секретом, этим сердцем она видела мир не так, как другие дети. Во-вторых, никто из школьников не догадывались о том, что это счастье, просто ходить в школу. Многие из них приходили в школу недовольными, учились из-под палки, а Вера приходила в школу отдыхать от домашнего кошмара.

Незаметно наступила зима с морозами и снегами. Теперь мама боролась с теми негодными дяденьками, которым Вера давала себя трогать в теплом подвале. Мама била дочь под громкую музыку телевизора, применяя для битья старый шланг от стиральной машины, который не оставлял синих пятен на ее теле. Иногда, Вера сутками сидела закрытой в комнате, она не могла видеть через замерзшее стекло улицу, но веселые голоса идущих в школу детей радовали ее, эти голоса напоминали ей о детстве, которое больше к ней не вернется.

Уже то, что руки ее были не связаны веревкой, было для девочки, если не счастьем, то большим облегчением в жизни. Самым мучительным испытанием для девочки привязанной к стулу бельевой веревкой было по-прежнему ожидание прихода мамы, чтобы та повела ее в туалет.

В канун Нового Года Римме видимо надоела эта борьба с невидимым врагом, тем более что Вера стала очень покладистая, поэтому она решила сберечь «остаток» ее девичьей чести операционным путем. Это был обычный зимний вечер, за окном трещал мороз, Веру положили на спину на стол в детской спальне, ее ноги были широко раздвинуты и привязаны к столу. Настольная лампа освещала промежность девочки и нежное тепло исходило от нее. Потом мама что-то сшивала у Веры внизу живота, сидя между ее бедрами. Когда игла прокалывала кожу было больно, но стыд был гораздо сильнее этой боли. Стыд перекрывал боль, и у девочки кружилась голова от отвращения к самой себе. Когда все закончилось Веру уложили на диван в зале, где мирно мигал в углу черно-белый телевизор. Мама нежно укрывала ее одеяльцем и кормила из ложечки куриным супом. Это было давно забытое удовольствие, которое вместе с супом разливалось по всему телу девочки и проникало так глубоко, что достигало даже ее внутреннего сердца. Как же она соскучилась по заботливым материнским рукам. Это был самый прекрасный вечер, вечер ее мечты.

После Нового года Римма стала работать врачом в детском саду, и после школы забирала Веру к себе на работу, где девочка играла среди детей и на какое-то время забывала свою настоящую жизнь. Иногда, Римма опять начинала мучить дочь подозрениями, а после допроса она вместо палки брала шланг от стиральной машинки, от ударов которого не возникало синяков. Постепенно Вера стала привыкать к этому существованию в маминой тюрьме, зато теперь она с большей силой научилась ценить минуты затишья в своей жизни. Друзей у нее не стало, а гуляла девочка только с папой.

Наступила весна, стало пригревать солнце и чувствовалась, как в природе зарождалась радость от пробуждения от сна. Сугробы таяли, превращаясь в прекрасные ледяные замки, и Вера могла часами любоваться их острыми башенками, резными балкончиками и узорчатыми окошечками. Жаль, что с наступлением весеннего тепла ледяные замки проседали и становились бегущими ручейками. Когда зажурчали весенние ручьи, то Вера боялась пропустить появление первой травинки, которая неожиданно выпрыгнет из-под земли, такая нежная и такая зеленая, потом зажмуриться от солнца и улыбнется ей и всему миру.

Был радостный погожий денек, когда Вера с папой пошли гулять к старому дому, где когда-то жила она и ее друг Булат. У Веры появилось странное чувство потери, когда она увидела, как весело играют незнакомые дети в ее старом дворе. Вера не была на них в обиде, только ее внутреннее сердце очень затосковало. Потом в скверике она качалась на качелях, и слышала тихое пение ветерка. Когда папа вел ее домой, то говорил больше он сам, а Вера с удовольствием слушала его рассказы о звездах и вулканах, о морях и океанах. Когда они, довольные прогулкой, пришли домой, их встретила у порога мама, глаза которой глаза светились холодно-синим светом. «Сейчас начнется…» – только и успела подумать девочка, приготовившись к обвинению, но папа загородил ее от мамы.

– Римма, успокойся. Я сам свидетель! Никто не прикасался к Вере!

– Тебе нельзя доверять ребенка, простофиля! – набросилась она на него с кулаками, но папа поймал мамины руки в свои руки и еще раз спокойно проговорил:

– Никто не прикасался к Вере. Она невиновна.

– Ах, так! – закричала на весь дом мама. – Я вам устрою гуляние!

Высвободив свои руки, она толкнула дочь в комнату и закрыла дверь на замок. Папа остался по другую сторону двери. В этот день мама била Веру палкой и била особенно жестоко, от удара сломался ее палец, а папа что-то кричал за дверью. Необычно злое чувство охватило девочку, это была ненависть к своему отцу. Он хотел правды! Кому нужна была его правда, когда у Веры не было силы жить! От боли потемнело в глазах, боль становилась невыносимой, а мама продолжала бить ее несчастное тело, потом Веру вырвало прямо на пол. Поскользнувшись, она упала и осталась лежать, покорно скрестив избитые руки на груди.

– Да, да! Мама, всё было, как ты говоришь! Всё было, как ты говоришь! – быстро-быстро забормотала Вера, – А ты, там за дверь, ты, замолчи! Замолчи, это я приказываю тебе!

Володя растерялся и притих, притихла и Римма, увидев, как покалечена и как несчастна ее любимая дочь. Это был самый страшный день в Вериной жизни. День, когда она поняла, что никто, никто на свете, не может ее защитить! Папа перестал быть героем ее жизни, теперь надеяться было не на кого.

– Ленину тоже не нужны такие вруньи, как я!

Последняя надежда погасла в ее жизни.