Текст книги "Вера и рыцарь ее сердца"

Автор книги: Владимир Де Ланге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

– Папа, Вере уже пора домой, Римма Иосифовна будет очень волноваться, – прервала тетя Инна волшебную Верину прогулку по чудесному божественному саду в образе прекрасной Евы. В книге не было написано, что Ева была красивой женщиной, Вера это знала сама. Увидев тревогу и недовольство в глазах тети Инны, Вера поняла, что задержалась, и поспешила домой. Так закончился этот один из самых интригующих разговоров Веры с удивительным человеком, отцом тети Инны.

Жалко, что его давно нет в живых. Из всей семьи Шевченко только Вера пришла на его похороны. У ее родителей в этот день был поливной день, и они так и не узнали, какого человека в тот день предавали земле. Потом, на уроках биологии, Вера изучала научную теорию о происхождении жизни на планете, и неприятное чувство разочарования вошло в ее сердце, словно Вера кого-то обманула.

***

Но теперь школа и все ее постулаты, остались в прошлом, а тетя Инна по-прежнему ходила в гости и по-прежнему удивляла Веру своей неподдельной детской непосредственностью.

Когда красная смородина для тети Инны была собрана, отобедав, гостья ушла, прогибаясь под тяжестью дачного урожая, Вере взгрустнулось. Ей очень хотелось задать этой удивительной женщине, дочери мудрейшего короля, один щекотливый вопрос, который мучил ее уже давно. Девушка хотела спросить гостью, какой национальности была Ева из той божественной истории, которую знал ее папа, но постеснялась? Спросить у человека его национальность считалось неприличным. К национальному вопросу в Вериной семье относились очень деликатно, и девочке не разрешалось интересоваться национальной принадлежностью кого бы то ни было.

– Чтобы я от тебя никогда не слышала обращения к людям: «казах», «немец», «русский», «еврей». У каждого человека есть данное ему от рождения имя. Будь добра, называй людей по их именам, – строго предупредила дочь Римма еще в детстве. Этого предупреждения оказалось достаточно, чтобы Вера всегда старалась запоминать при первой встрече имена незнакомых ей людей.

Национальном вопрос для Вера открывался в народных танцах, танцевать которые она училась еще в детском саду. Когда же пришло время получать паспорт, тот «национальный вопрос» застал ее врасплох. Оказывается, она была вовсе не русская, и теперь ей еще предстояло выбрать для себя национальность.

– Мама, ты что, полячка? – искренне удивилась Вера, впервые в жизни читая свое собственное свидетельство о рождении.

– Да, и что? – излишне строго ответила мама, словно дочь уличила ее в каком-то ужасном преступлении.

– Мама, это даже невероятно интересно – быть дочкой полячки! – попыталась разрядить обстановку Вера.

– Не полячки, а полька! А твой папа украинец, – поправила мама дочь и ушла на кухню с гордо поднятой головой.

– Пронесло! – вздохнула девочка, а тут к ней подошел брат, и он предупредил сестру о сложности этого выбора.

– Вера, я хочу, чтобы у тебя не было проблем в будущем. Быть полькой или украинкой неплохо, но твой родной язык – русский. Думай башкой! Понятно?

Вера тогда покорно закивала брату головой и… уверенно записалась в паспорте украинкой, только потому, что ей самой очень нравилось быть украинкой и танцевать украинские танцы.

В одно из воскресений Вериного дачного отдыха после вступительных экзаменов отмечался День рождения главы семейства. С утра Римма готовилась к приему гостей, держа дочь на подхвате, а после обеда она отправила ее на рынок за цветами с Сашиным другом, Володей Коваленко.

Вере совсем не хотелось покупать цветы под конвоем Володи, которого она с детства стеснялась, но перечить маме было бесполезно. Для девушки друг Саши был пижоном, который говорил так много, что сам забывал, с чего начинал. В его поведении было что-то неестественное, а излишней вежливости чувствовалась фальшь, ведь Вера не была придворной дамой и не нуждалась в особом галантном обращении.

Когда подошел автобус, следующий по маршруте на рынок, девушка вежливо попросила Володю оставить ее одну, и, не прощаясь, забежала в автобус и уселась на заднее сиденье. Она была довольна собой, так как считала, что освободила Володю от своей непривлекательности. Вера не любила быть кому-нибудь в тягость. Впрочем, как только автобус тронулся с места, она тут же забыла о Сашином друге и не увидела на его длинном худом лице появившегося досадное недовольства.

Папин юбилей прошел замечательно, и Вера на следующий день отправилась в институт, где в вестибюле института были вывешены списки студентов, поступивших на первый курс. В этом списке Вера нашла и свое имя, ее мечта начала сбываться! Скоро, скоро она уедет из дома!

Часть 2

Глава 1

– Отдать тебе любовь?

Этот вопрос застал врасплох не только того, кому был адресован, но и саму Веру, задавшую его. К такому беспардонному обращению девушек Шурик не привык, и от удивления он забыл все неудобства езды в кузове грузовика ГАЗ 51. Студентов набилось в дощатый кузов ГАЗ 51, как селедок в пузатую бочку. Старый совхозный грузовик, усиленно пыхтя, исправно возил студентов на совхозные поля для сбора картофеля. Мотор этой разбитой колымаги то надрывно гудел, взбираясь на пригорки, то весело посвистывал, скатываясь под горку, а то противно визжал и останавливался, уступая дорогу рыжим коровам, игнорирующих правила дорожного движения.

Ехать в кузове грузовика было весело. Первокурсников качало из стороны в сторону, как при сильном шторме, но недовольных не было. Кто-то сидел на лавках, кто-то – у кого-то на коленях, а счастливчики стояли за кабиной грузовика, чтобы почувствовать ветреный дух перемен. Хотя перевозить студентов в кузове грузовика не полагалось, но за исполнение правил безопасности отвечал руководитель студенческого отряда, поэтому шофер не переживал, уж, если и вывалится какой-нибудь студентик на дорогу, то так тому и быть.

Юноши и девушки, зачисленные на первый курс, с веселием принимали романтику новой студенческой жизни и незаметно присматривались друг к другу. Сельскохозяйственная практика воспринималась счастливчиками, поступившими в медицинский ВУЗ, как поездка на курорт, где езда по проселочным дорогам совхоза на грузовике являлась одной из обязательных курортных процедур.

– Отдай! – после короткой паузы утвердительно ответил Шурик Петров девушке, которая предлагала ему любовь по дороге на картофельное поле. Было видно, что он пребывал в некотором замешательстве, ибо в его ответе слышался двойной смысл: один – отстань, дура, и без твоей любви тошно, а второй – продолжай-продолжай, посмотрим, что из этого выйдет.

– Она в грязи… – еле слышно проговорила Вера, и ее непослушный язык сам дивился смелости хозяйки.

Теперь пауза затянулось. Шурик не знал, что отвечать ему дальше, и стоило ли, вообще, реагировать на эту сумасшедшую абитуриентку в куртке монтажника? С первых дней сельхозпрактики Шурик получил звание «хам, номер три», но никак не звание «Дон Жуан, номер первый». Парень оглянулся по сторонам, опасаясь подвоха, но всё студенческое братство одержимо пело, глотая дорожную пыль, «Наш адрес не дом и не улица! Наш адрес – Советский Союз…». Вдохновленные раздольем совхозных угодий, студенты не обращали никакого внимания ни на Шурика, ни на его соседку в белом платочке, подвязанном под подбородком.

Перегруженный пассажирами грузовик лениво пылил по полевым дорогам совхоза «Карагандинский». Картофельные поля, перерезанными прямыми линиями арыков и высокими рядами стройных тополей, казалось, не имели ни конца, ни края.

Бывают в жизни такие ситуации, которые ставят в тупик и таких крутых парней, каким считал себя Шурик. Вера этого не знала, ее чуть раскосые глаза, в который      отражалось небо, мелькающая зелень лета и растерянность самого юноши, вдруг вспыхнули задорной радостью, и она уже без стеснения и страха, быть неправильно понятой, прочитала стихотворение до конца Роберта Рождественского.

– Отдай в грязи!..

– Я погадать хочу…

– Гадай.

– Еще хочу спросить…

– Спроси!..

– Допустим, постучусь…

– Впущу.

– Допустим, позову?

– Пойду.

– А если там беда?

– В беду!

– А если обману?

– Прощу!

– «Спой!» – прикажу тебе…

– Спою!

– Запри для друга дверь…

– Запру!

– Скажу тебе: убей!

– Убью.

– Скажу тебе: умри!..

– Умру.

– А если захлебнусь?

– Спасу!

– А если будет боль?

– Стерплю!

– А если вдруг – стена?

– Снесу!

– А если – узел?

– Разрублю!

– А если сто узлов?

– И сто!

– Любовь тебе отдать?

– Любовь!..

– Не будет этого!

– За что?!

– За то, что не люблю рабов.

На высоте своего поэтического апофеоза, Вера торжественно посмотрела на соседа, который никуда не делся, а по-прежнему сидел напротив нее, и она несказанно обрадовалась, потому что увидела в его взгляде «бирюзовое» любопытство. Всю оставшуюся дорогу они ехали молча, только иногда посматривая друг на друга, как бы исподтишка.

Грузовая машина остановилась на поле, по которому уже прошлась картофелекопалка, и богатый урожай картошки белел крупными клубнями на совхозных грядках. Студенты весело спрыгнули с грузовика, а Вера долго примерялась к высокому борту, потом неумело вывалилась на дорогу, по которой уходил от нее Шурик в компании с другими ребятами, и ее сердце вдруг зашлось от счастья: она была услышана родственной душой. О чем думал юноша Вера не знала, а она думала только о нем.

– Я влюбилась с первого взгляда. Это будет моя сердечная тайна, которую я сберегу, как зеницу ока. Я буду над ней чахнуть, как Кощей Бессмертный над своим несметным сокровищем. О, как прекрасно иметь на сердце такую чудесную тайну!!!

Администрация совхоза разместила будущих медиков в нежилых домах на окраине села. По приезду студентов на сельхозпрактику Вера первая забежала в самую дальнюю комнату и выбрала для себя кровать, стоящую посередке. Тумбочек на всех не хватало, поэтому студенткам предлагалось хранить свои вещи в сумках. Соседкам по комнате пришлись по душе Верина простота в общении, веселость характера и щедрость ее души, ибо делиться всем, что у нее есть, соответствовало ее коммунистическому воспитанию.

Оказалось, что Вера была самой младшей первокурсницей в комнате и самой неприспособленной к жизни в походных условиях. Содержимое ее дорожной сумки уже на третий день напоминало запутанный бельевой ком, в котором невозможно было что-либо отыскать. Такой беспорядок в вещах сильно удивлял и саму Веру, поэтому в своей сумке она рылась без свидетелей, стараясь на ощупь найти необходимую ей вещь.

С постирушками, которые устраивались студентками по субботам, Вера совсем оплошала. Стирка на природе вдохновляла ее больше на поэзию, чем на труд. Острый запах туалетного мыла, тополиная тень, журчание воды в арыке, порхание на ветру выстиранных трусиков и беленьких платочков, развешанных на ветках, будили в душе девушки ностальгию по дореволюционной жизни ее народа. Мыло смешило девушку больше всего. При намыливании оно оживало и ловко выскальзывало из ее рук, падало в траву и терялось, так что найти его было просто невозможно, а найденное мыло не стирало белье, а только его грязнило. От Вериной старательности при полоскании белья, вода из таза фонтаном разбрызгивалась во все стороны, но недовольных не было, потому что была суббота и ласково светило солнце, да, и Вера брызгалась не нарочно.

Надо сказать, что стирка у арыка в Верином исполнении больше походила на веселые приключения бабы Федоры. Таз у девушки часто опрокидывался, а белье неуклюже плюхалось в воду арыка и потом проворно уносилось течением. Вера храбро прыгала в воду и бежала, спотыкаясь, вдогонку за своими уплывающими полотенцами и платочками, приговаривая: «О, вернись мое полотенце, я тебя отстираю до дыр! А, иначе, куплю себе новое, вот обрадуется, мой Мойдодыр!»

Уже со следующей субботы Верино полотенце взялась стирать ее соседка по комнате, не для того, чтобы подчеркнуть нерадение его хозяйки, а из любви к ней.

На седьмой день сельскохозяйственной практики Верина веселость вдруг истощилась и ее сердце перестало быть ее сердцем, превратившись в мышечный орган, перегоняющий кровь по телу. Как могло такое случиться, ведь Вера сама так мечтала вырваться из дома, а, вырвавшись, почему-то растерялась и сердце перестало с ней говорить. Девушке вдруг стало не хватать ее своего любимого одиночества! … В бурной студенческой жизни она потеряла слух, который слышал шепот ее сердца, и ее собственная история терялась в историях ее соседок. Это ощущение потерянности было настолько сильным, что Вера оказалась на грани душевного срыва. Поэтому, дождавшись, когда ее подруг сморил крепкий сон, она осторожно выползла из кровати и в кромешной темноте, по-воровски, вышла из барака. Ночь уже царила над землей. Немного подумав, девушка отправилась в сторону пруда, укромно притаившегося за селом.

В этот поздний час поверхность озера напоминала черное колдовское зеркало, в котором отражались небесные звезды, которые бесцельно бродили по ночному небосклону. Прижавшись к гладкому стволу осины, Вера успокоилась, словно нашла свой приют, и тихо опустилась на землю. Стояла такая тишина, что ее можно было спугнуть коротким вздохом. Вера замерла, приготовившись из своего укрытия стать свидетелем ночной жизнь у пруда, куда людям в полночь ходить не положено. Потихоньку из ее сердца уходила грусть, а вместо грусти оно наполнялось убаюкивающим ощущением мира и покоя.

Луна крадучись выползла из-за горизонта и засияла над прудом, приветствуя Веру золотистой дорожкой, весело бегущей по глади пруда в ее направлении. Заквакали лягушки, застрекотали кузнечики, загудели комары, и зазвучал звенящий ноктюрн, видимо, для очаровательных маленьких фей с крылышками, которые в своем танцевальном порхании легче человеческой мысли.

Желанной гостьей чувствовала себя Вера в этом ночном великолепии. Сначала чуть слышно, а потом всё громче и увереннее стала она рассказывать ночи, то что лежало у нее на душе. В какой-то момент девушке почудилось, что кто-то очень добрый и мудрый слышит ее речь и печально вздыхает где-то совсем рядом с ней. Ветерок дрожью прошелся по воде, послышался всплеск рыбы, осиновая листва прошелестела что-то очень трепетное и сокровенное, что никогда не поймет человеческое сердце, привыкшее слышать только само себя. Нет, это Вере не почудилось, это было въявь, к ее голосу прислушивался таинственный повелитель ночи, может быть он что-то и говорил ей в ответ, но понять его велеречие она не могла. На душе сделалось так светло и празднично, что даже самодовольная желтая луна показалась ей более дружелюбной.

Незаметно для себя Вера стала говорить рифмами, чему была очень рада. Она говорила о непонятной печали на сердце, когда нет повода для печали; об одиночестве среди друзей; о желании петь, когда ее обижают; о празднике, который каждый раз ускользает прямо из-под носа, и, конечно, о своем вековом эгоизме луны, которая равнодушно взирает на всё, что происходит в ее призрачном свете, потому что сама не знает, что скоро она станет безликим месяцем. О своем чувстве к Шурику Вера не сказала ни слова, но великий дирижер ночного покоя знал о Вериной влюбленности, и понимающе молчал. Потом от земли потянуло холодом. С пруда подуло прохладой. Луна ушла за облако, как озябшая купчиха, прикрывающая свои круглые плечи облачным шарфом. Вера, насытившись своим одиночеством, отправилась в барак, к соседкам по комнате. «Уф», ее отсутствия никто не заметил. Девушка забралась под одеяло и счастливо заснула.

Вообще-то, трудовая практика в совхозе Вере нравилась. Нравились ей и розовый предрассветный туман, и вечерняя свежесть полей, и жар студенческого ночного костра. Даже картошку она научилась собирать с удовольствием, потому что ее тело привыкло к работе в наклон, и на совхозный грузовик она уже не заползала, неуклюже путаясь в своих собственных штанах, а запрыгивала, как шустрая ящерица, и также проворно выбиралась на землю, ловко переваливаясь через высокий борт кузова.

Раз в неделю Веру навещала мама. Когда белая папина «Волга» появлялась на другом конце поля, поднимая за собой столб пыли, девушка не могла найти себе места от удушающего чувства стеснения. Да, Вера стеснялась своей мамы, которая не нуждалась в советчиках, и ни перед кем не прогибалась, стеснялась она и ее скверной привычки диктовать другим, как им надо жить и что делать. Больше всего на свете девушке хотелось иметь простую, «нормальную» маму, а не маму, которая важно входила в кабинеты без очереди, заставляя дочь следовать за нею под недобрыми взглядами очередников. Еще девочкой Вера пыталась жестами извиниться перед людьми, стоящими в очередь, но мама вталкивала ее в кабинет врача, говоря, что ее время очень дорого, так как ее ждут больные дети. В магазины мама заходила со служебного хода, так как она имела талоны на покупку дефицитных вещей, которые выдавались Вериному папе, а сезонные фрукты маме приносили домой благодарные родители выздоровевших детей, они не хотели принимать плату за их гостинцы, но под мамином напором еще никто не устоял. Если Римма что-то решала, то невозможно было ее переубедить.

Вот, и теперь, она регулярно ездила в совхоз, навещать дочь, несмотря на то, что та каждый раз просила не позорить ее перед абитуриентами родительской заботой, в которой она совершенно не нуждалась! Только Веру навещала мама на папиной персональной «Волге», и больше никому не привозили так много продуктов питания, что вполне разумно можно было думать, что студенческий отряд трудился в блокадном Ленинграде, а не в период развитого социализма.

Завидя белую «Волгу» с мамой на переднем сиденье, Вера тут-же пряталась где-нибудь в кустах у арыка, но ее быстро находили подруги и радостно сообщали, что к ней приехали гости. В итоге Вера, покорно выходила навстречу маме, благодарила ее за заботу и быстрой скороговоркой отвечала на всевозможные мамины вопросы, лишь бы та поскорее уехала с картофельного поля.

– Мама я не болею, даже не пытаюсь заболеть. Я тепло одеваюсь, хорошо кушаю, вовремя ложусь в постель, и знаю, что за каждым моим шагом наблюдают ребята, поэтому веду себя разумно, и в сборе картошки я одна из лучших!

Зато вечером, когда соседки по комнате объедались мамиными гостинцами, никто не вспоминал ее начальственный вид, а все удивлялись щедрости Вериной мамы, и от этого самой Вере становилось неловко за свое неблагодарное отношение к маме и за отсутствие дочерней любви. Но, каждый раз, когда Вера видела клубящуюся за белой «Волгой» дорожную пыль, она пряталась, ее находили, потом она стыдилась быть маминой дочкой, а потом винила себя за это.

Нередко абитуриенты собирались у вечернего костра, где под аккомпанемент гитар хором пелись знакомые студенческие песни. Когда Шурик брал в руки гитару и начинал тихо перебирать струны, для Веры остальной мир замолкал, словно во всем белом свете звучала только его гитара, а брызги искр, бьющих фонтаном в небо, свидетельствовали о вселенской важности этого события.

Вера знала, что после смерти своей матери Шурик уже не пел под гитару, а только играл мелодии, которые могли коснуться души. Шурик играл, а Верина влюбленность так и норовила мыльной пеной вырваться на общее обозрения, что никак нельзя было допустить, ведь после необычного знакомства в кузове грузовика, они оба делали вид, что между ними не происходило ничего особого, но это было совсем не так.

Шурик вместе с другими «хамами» получал особое задание, трудясь на картофельном поле. «Хамы», к числу которых относился Шурик, не собирали картошку в корзины, а относили набитые картошкой мешки к грузовику, который стоял в конце поля. И каждый раз, когда Шурик проходил мимо Веры, собиравшей в плетеную корзину картошку с совхозной грядки, он падал перед ней навзничь. Лежа на мешке, полном картофельных клубней, не говоря ни слова, юноша смотрел в глаза необычной девушки, которая могла читать Рождественского в кузове грузовика, глаза которой могли говорить стихами и в ее взгляде сияла золотисто–кария загадочность, не требующая разгадки. Когда Шурик уходил, ссутулившись под тяжестью мешка с картошкой, он никогда не оборачивался назад, а Вера долго смотрела ему вслед, замирая от счастья и любви …

Как-то вечером, после окончания работы, Вера стояла на шатком деревянном мостике, над ручьем, засохшим от летней жары. Облокотившись на шаткие перила, смотрела она, как готовится ко сну поселок, как гаснут лампочки в окнах, и прислушалась миролюбивому лаю собак.

– Если ты не против, то давай погуляем перед сном.

Верины ноги тут же прогнулись в коленях, и сердце от счастья трижды ойкнуло в груди. Рядом с ней стоял Шурик, и он приглашал ее на свидание! Это был не сон и не мечта, это был Верин дивный час! В горле у девушки внезапно пересохло, и она покорно пошла вслед за своим любимым, готовая идти за ним на край света, лишь бы этот край никогда не наступал. Ее разум уже не имел над ней власти, а счастье затуманило взгляд. Шурик уводил Веру в поля, и слова, сказанные между ними в тот вечер, навсегда останутся тайной картофельных полей.

На поля ложился осенний туман, когда юноша взял Веру под руку, вернее, он взял под руку пустой рукав ее широкой фуфайки, накинутой на плечи, и девушка склонила голову на его плечо. Через толстый слой ватина, обшитого брезентом, чувствовала Вера стук сердца ее любимого парня, которое билось в унисон с ее сердцебиением, душа распевала старинный русский романс «Не уходи, побудь со мною, я так давно тебя ждала …», а ее разум продолжал предательски молчать. Обнимая пустой рукав Вериной фуфайки, и Шурик понимал, что это всё, что он может предложить девушке, которая случайно заглянула в его душу и доверила ему свою. Когда они вернулись на мостик, поселок уже мирно спал. На мостике перед селом юноша нехотя выпустил из рук болтающийся рукав фуфайки и остановился. Вера встала рядом с ним, она боялась пошелохнуться, чтобы не растерять очарование ее первого свидания. Над горизонтом светлело небо, и ночь досыпала свои последние минуты.

Я раньше уже это видел:

Покой уходящей луны,

Высокую мудрость неба,

Звезду в ожиданье зари.

Зачем повторять всё сначала,

Забыв, что конец есть всему?

Останется только слово.

А нужно оно? И кому?

Шурик читал свои стихи, он опасался нечаянным грубым словом обидеть Веру, которая не была похожа на его подруг, а девушка молча внимала поэзии, наполняясь волшебным чувством первой влюбленности. Той ночью звучали для нее стихи о березовой печали, о маминой ласке, о сиротстве, о тоске у забытого пруда, а она боролось с щемящим чувством нереальности происходящего, слишком счастливой было ее первое свидание, возрождающее забытые надежды на счастье, они чем были похожу на воду из лейки, которая оживляла поникшую капустную рассаду после жаркого дня на маминой даче.

Вера никому не рассказала о том, что ночь провела с Шуриком, который читал ей стихи, чтобы ненароком не расплескать свое счастье. Прошло три дня, и все ее существо продолжало жить ее первым свиданием с Шуриком.

Теперь ее душа напевала арию Эдвина из оперетты Сильва: «Помнишь, ли ты, как счастье нам улыбалось…», а руки в перчатках меланхолично кидали клубни в корзину. На четвертый день чувство влюбленности просто рвалось наружу, но тут случилось то, что совсем не должно было случиться. После работы студенты стояли перед столовой в ожидании ужина. Вера сразу заметила, как Шурик отделился от «хамов» и пошел по направлению к ней, и она сделалась ни живой, ни мертвой. Паренек отозвал ее в сторону для разговора на удивление ее подруг.

– Вера, займи три рубля, потом отдам.

– Тебе нужны деньги? – спросила Вера серьезно, сопротивляясь внезапной сердечной боли. Шурик в знак согласии только кивнул. Сгорая от разочарования и стыда, Вера вытащила из кармана фуфайки последние пять рублей, протянула помятую купюру юноше, а потом непочтительно от него отвернулась.

– Значит, мне всё показалось, – думала девушка, рано забравшись в постель и укрывшись с головой стеганым маминым одеялом. – Это была не любовь, это была никчемная тайна, увлечение миражом. У Шурика в груди бьется не рыцарское сердце, а сердце попрошайки. Мама права, он втерся в доверие, чтобы поиграть со мной в ладушки. Он будет пить водку на мои деньги и вместе со своими дружками насмехаться над подобными дурочками, как я. Нет, надо все забыть, но как? А, если это и есть нормальные отношения между влюбленными? … Плата за тайну, у которой нет свидетелей? И получается, что я пятью рублями заплатила за его ночные стихи. Это пошло. … Разве истинная любовь может быть такой жалкой?

Вере хотелось, как можно скорее забыть всё, что было ей так щедро обещано той лунной ночью, забыть стихи Шурика и свое сердечное волнение, но как можно забыть то, что произошло совсем недавно, каких-то три дня назад?

– Вера, выпей чаю с шиповником и медом, этот отвар хорошо помогает при простуде.

Девушка выбралась из-под одеяла и увидела вокруг себя заботливые лица подруг. От горячего чая с ирисками ее настроение улучшилось, и на следующий день она согласилась прогуляться после работы с Пашей, который давно пытался за ней ухаживать и говорил, что у нее очень красивые глаза. Конечно, Вера знала всё про свои глаза, поэтому не попалась на удочку «обольстителя», но, погулять с ним, она пошла.

Перед первым «официальным» свиданием Веру принарядили ее соседки, опытные в делах амура, и, заглянув в зеркало, она увидела, что ее глаза действительно могут быть красивыми, если их подвести черным карандашом…

Во время своего первого свидания с Пашей Вера много говорила, чтобы не замечать смущение юноши при каждом ее слове. Она привела его к знакомому месту у совхозного пруда и усадила под осиной, с которых уже стали опадать желтые листья. Понимая неизбежность финального акта, Вера закрыла глаза и протянула к Паше вытянутые трубочкой губы. Ее первый поцелуй был совсем не таким, как его описывали в прочитанных ею книгах. Он показался девушке противным и негигиеничным.

Утром следующего дня Вера посчитала, что за полученный поцелуй надо платить дань, и стала собирать картошку в паре с Пашей. Они работали с таким азартом, что даже вышли в передовики. После полудня Вера отдыхала, сидя на корзине с картошкой, она так глубоко задумалась, что не заметила, как к ней подошел Шурик, который с мешком на плечах сел перед ней на корточки. С удивлением Вера смотрела на юношу, не понимая, что зачем он это делает.

– Что, пяти рублей не хватило?.. Или сдачу принес? – спросила она тихо.

– Вера, разве ты забыла то, что было между нами? – тихо произнес юноша, не обращая внимания на иронию, которая звучала в этом вопросе.

– А разве между нами что-то было? …

Вера еще не успела договорить, как в ее сердце вошла чужая боль, которая вспыхнула в глазах юноши, вместо его слов: «Все кончено». В этот момент у нее сильно засосало под ложечкой, потом закружилась голова, словно она стала преступницей. Теперь ее несбывшееся счастье не было прекрасным и тайным, оно напоминало рванный картофельный мешок, который нес на спине уходящий Шурик, через дырку в мешке, одна за другой, падала на землю картошка, как бы отмеряя время с момента гибели ее первой любви. Слова другого романса зазвучали в ее разбитом сердце, «Отцвели, уж давно, хризантемы в саду» и осенний дождь вторил мокрой печалью.

Трудовой семестр закончился, и пришло время учиться на педиатра. В радости Веры ее группа состояла в основном из девушек, но были в ней и трое юношей: высокий Юра, приехавший из Белоруссии, музыкально одаренный Ларик, сын директора школы, и ничем неприметный Аязбек, паренек из далекого аула. Юноши на педиатрическом факультете ценились, и их знали в лицо.

Так случилось, что Вера завалила свой первый экзамен по английскому языку, и только потому, что этот экзамен проходил рано утром, а утром ее язык не успевал проснуться, чтобы выговаривать иностранные слова. С тройкой в зачетке на стипендию рассчитывать не приходилось, и Вера решила выразить свой протест «ничегонеделанием». Вопросов для следующего экзамена у нее не было, поэтому девушка спокойно сидела дома и зачитывалась трилогией Юрия Германа, главный герой которой успешно трудился врачом в Китае. О, как ему везло в жизни!!!

Только за день до сдачи второго экзамена Веру пробрало беспокойство. И, хотя, очередной экзамен был совсем не медицинский, а, скорее, экономический, но его тоже надо было сдать, чтобы стать хорошим врачом. Поэтому, немного подумав, Вера пошла к своей сокурснице, которая жила по соседству.

Ирина Борисова отличалась от других студенток в группе изяществом в движениях, изысканной худобой и витиеватостью рассуждений. Вера осторожно позвонила в звоночек квартиры Борисовых и дверь ей открыла Иринина мама.

– Зоя Васильевна, можно мне поговорить с Ириной? Завтра экзамен, а у меня нет вопросов по политэкономии.

Ирина мама вместо шапочки носила черноволосый парик, а на ногах у нее были не тапочки, а туфли на каблуках, что делало ее очень неприветливой хозяйкой. При виде Веры на пороге своего дома Зоя Васильевна не выразила никакого намека на радость, вместо ответа на Верин вопрос женщина тряхнула черными кудрями на голове и указала на дверь, ведущую в комнату ее единственной дочери. Потом она покрутила раскрытый ладонью у виска и отправилась на кухню. Вероятно, эти движения должны были означать следующее: «Если моя дочь сходит с ума, то вы уж меня извините».

Вера осторожно вошла в комнату, и залюбовалась тонкой фигурой мечтательной девушки, сидящей на широком подоконнике. Ира сидела на подоконнике, отвернувшись к окну и тоже, как ее мама, не собиралась приветствовать Веру.

– Ирина, дай мне, пожалуйста, почитать вопросы по политэкономии! – попросила Вера, как можно осторожнее, но ее просьба осталась без ответа. Ирина по-прежнему сидела на подоконнике, по-прежнему смотрела в окно и по-прежнему мятым платочком что-то смахивала с щек.

– Ира, завтра экзамен, а у меня нет вопросов по политэкономии.

Не услышав ни слова в ответ, Вера подошла поближе к окну и заглянула в лицо сокурснице. Оказалось, что Ирина не просто сидела на подоконнике, а она беззвучно рыдала. Этого только не хватало! Экзамен на носу, а тут черные слезы!

– Ира, возьми себя в руки. Остался всего один день до экзаменов. У тебя есть вопросы, а то я и второй экзамен позорно провалю!

– Ну и что из этого? – печально произнесла Ирина и обреченно посмотрела на Веру из-под опухших век, а потом захныкала уже в голос. Вообще-то, это Вера пришла к Ирине за сочувствием по поводу тройки по английскому языку, а выходило, что в утешение больше нее нуждалась не она, а утонченная в чувствах Борисова.