Текст книги "Бессмертная бабочка (СИ)"
Автор книги: Василика
Жанры:
Фанфик
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Клинт поднялся, беззвучно ступая по паркету, вышел из гостиной и, остановившись возле гостевой комнаты, чуть опустил голову и немигающе уставился в одну точку, не сосредотачиваясь на каких-то конкретных деталях, а только чутко прислушиваясь. С той стороны двери не доносилось ни шороха. Нехорошо. Плохо. Так быть не должно.
За месяц, в течение которого Кризанта пробыла на авианосце, Клинт успел взять на заметку кое-какие из ее привычек. Когда она задумывалась, то всегда замирала в одной позе, становясь похожей на статую, и в такие моменты она даже не моргала, полностью отгораживаясь от окружающего мира. Когда она чего-то ждала или нервничала, но не стремилась это показать, то крутила обручальное кольцо – тонкий и изящный золотой ободок, горевший маленьким солнышком на фоне слегка бледноватой кожи. А еще нередко и наверняка даже не осознавая того, проводила пальцами по волосам, не всегда заплетенным в косу и отброшенным за спину, прижимая длинные пряди к плечу и теребя их.
И ее сон всегда был беспокойным. Она могла и не знать этого и вероятнее всего и впрямь не знала, но Клинт знал. Иногда, стоя по другую сторону большого одностороннего зеркала в комнате Кризанты, он, сам будучи не в состоянии нормально отдохнуть (то ли от нежелания, то ли от того, что не устал), наблюдал за тем, как девушка ворочается в постели и, рвано и неровно дыша, что-то бессвязно бормочет, мотаясь из стороны в сторону. Но все эти метания неизменно прекращались за несколько минут до того, как Морфей отступал до следующей ночи, и Кризанта открывала глаза, как ни в чем ни бывало.
Этот «ритуал» повторялся изо дня в день. А сейчас его сменила тишина. И это было неправильно.
Клинт опустил ладонь на ручку двери и, открыв ее, заглянул внутрь. Было темно, но он прекрасно понял, что в этом мраке никого не было, а люстра, вспыхнувшая от одного машинального движения рукой и последовавшего за этим щелчка, только подтвердила догадки.
«Неужели сбежала?» – Клинт внимательно осмотрелся. – «Или?..»
Догадка всплыла сама по себе, и хотя в комнате и царил полный порядок (даже кровать была застелена, а покрывала аккуратно сложены и оставлены у изножья), но при учете всего произошедшего в Щ.И.Т.е отметать ее без проверки было нельзя. В воздухе не чувствовалось присутствия каких-либо усыпляющих газов, но химические соединения, лишающие сознания, можно было ввести в организм и при помощи дротика. От мысли, что порученный ему объект…
– Нет, – Клинт перебил себя же самого (кажется, он сделал это вслух) и исправился.
От мысли, что Кризанту могли похитить прямо у него из-под носа, он чертыхнулся и почти бегом направился за служебным телефоном, который должен был быть в гостиной, но вспомнил, что бросил его на кухне, и уже развернулся, круто меняя направление, когда заметил на втором этаже свет. «Я его там не оставлял». Клинт все же забрал сотовый, затем метнулся к журнальному столику и, вытащив из потайного ящичка модифицированную Беретту 92FS с глушителем, беззвучно поднялся вверх по лестнице. В коридоре, из которого можно было попасть в бильярдную и в достаточно просторную библиотеку, светильники были погружены в «спячку», зато они явно «бодрствовали» в библиотеке.
Подкравшись к открытой настежь двери, Клинт осторожно заглянул внутрь… и увидел Кризанту, с удобством устроившуюся в глубоком кресле и читавшую какую-то книгу. На появление своего «надзирателя» Кризанта никак не отреагировала, только неопределенно хмыкнула и спокойно перелистнула страницу. Клинт убрал связующее устройство в карман, сунул оружие за пояс, скрестил руки на груди и непринужденно прислонился бедром к косяку.
– Думал, что я удрала? – где-то через полминуты с легкой насмешкой поинтересовалась Кризанта.
– Если честно, была такая мысль.
– Я что, так похожа на наивную дурочку? Я, конечно, блондинка, если верить теперешнему цвету моих волос, но тебе не кажется, что это подобные выводы предвзяты?
– Что читаешь? – Клинт предпочел проигнорировать адресованную ему реплику, парируя ее собственным вопросом.
Кризанта на мгновение оторвалась от своего занятия, закрывая книжку и показывая ему обложку.
– «Убить пересмешника». Классика.
– Не предполагал, что тебя интересуют книги, – Клинт мельком покосился на полки, заставленные томиками разной толщины и содержания. В ответ на эти слова Кризанта немного грустно улыбнулась.
– Когда живешь бесконечно долго, все, даже самое чудесное, приедается и перестает быть привлекательным. Времена проходят, а книги остаются и появляются. Мне нравится читать. Всегда нравилось. Правда, раньше ассортимент был не особенно велик. Теперь же мне есть из чего выбирать, – и она снова погрузилась в чтение, старательно оставляя без внимания очередной пристальный взгляд, такой же прямолинейный, как и его обладатель. Который не преминул об этом заявить уже через несколько секунд.
– Прошлое нужно отпускать, ты знаешь? – в голосе Клинта засквозил непривычный холод, и Кризанта по-ребячески вызывающе вскинула подбородок. Ее зеленые глаза столкнулись с голубовато-серыми, слишком строгими, с застывшей в них твердостью и стремлением высказать все до конца. – В нем легко застрять, вечно думая о том, что было и что могло бы быть, но тогда настоящее расплывается, и ты теряешься. Всему должен быть предел, и если вовремя не остановиться, вернуться уже не получится.
Желаемое очень легко принять за действительное, за то, что хочется видеть, а коршунов, готовых слететься на твои невероятные способности, хоть пруд пруди, и дилетантов среди них нет. Они найдут, на какое место надавить, где нажать и куда ударить, они найдут твою слабость, потому что ты слаба, как бы ты ни старалась убедить в обратно себя и окружающих. И когда тебя сломают, когда тебя лишат всякой возможности самой принимать решения, тогда все твое существование сведется лишь к одному – к танцу бездушной марионетки.
Ты сказала, что остаешься в Щ.И.Т.е, потому что так у тебя будет «хотя бы пародия на свободу». А ты не думала, что сама установила все эти эфемерные рамки, сама создала клетку, в которую себя загнала, и сама не желаешь принять тот факт, что шансы начать нормальную человеческую жизнь у тебя все еще есть, просто ты их в упор не желаешь замечать? Изображать мученицу это, конечно, трагично и зрелищно, но сперва реши: а надо ли тебе это? Прошлое мертво. Оно было, но теперь его больше нет, и пережить его заново не получится, как ни бейся, а жить только своим прошлым – неразумно, беспечно и глупо. Прошлое. Нужно. Отпускать. В противном случае ты останешься в этой ловушке навсегда.
Клинт Бартон говорил жестко, грубо и резко, буквально бил в лицо. Каждое из его слов словно бы высекалось на монолите, и ни одно нельзя было ни обсудить, ни оспорить. Впервые кто-то обращался к ней в таком тоне, и это злило, возмущало. А еще это было странно. Было странно слышать что-то подобное и к своему неудовольствия осознавать, что… это было правдой. Признавать поражение, понимая, что все, что ей только что сказали, было верно. Слишком верно. Слишком прямо. Слишком точно. Слишком похоже на действительность.
Она никогда не считала себя «мученицей», никогда не стремилась играть эту роль, но сейчас появилось ощущение того, что что-то она делала неправильно; что ее уверенность в собственной вине за то, что она не спасла Юджина, свою семью, своих друзей, была кривым, искаженным желанием заставить себя хоть что-то почувствовать. Желанием, насквозь пропитанным фальшью. Она давно перестала сомневаться в себе, так почему же снова начала сейчас?..
– Я пыталась, – после долгой паузы ее голос звучал неровно, в нем звучала растерянность, нерешительность. И Клинт понял, что впервые слышит что-то подобное от нее – девушки, твердой убежденной в том, что она больше не допускает ошибок и просчетов, уже аукнувшихся ей слишком многим. И все же этого было недостаточно.
Простых колебаний мало для того, чтобы что-то изменить. Это лишь колебания, слабые круги на воде. Они исчезнут, если ветер, породивший их, утихнет. Они растают, и иллюзия снова заявит свои права, поглощая человека, которому уж точно не пристало жить по ее правилам. Клинт Бартон никогда не промахивался, стреляя в намеченную цель. А сейчас он поставил перед собой новую, такую, о которой не так давно и не подумал бы, – заставить Кризанту Анну Литтл, Рапунцель, кем бы она себя не считала и какими бы принципами не руководствовалась, жить. Не существовать, а жить. Внутренний голос присвистнул и ехидно шепнул: «Здорово же она тебя изменила». И с этим было не поспорить.
– Я пыталась, – повторила Кризанта, на сей раз вкладывая в свои слова больше твердости, и Клинт недовольно прищурился, стиснув зубы. «Отговорки. Она хочет оправдаться. Как по-детски». – Не думай, что я не пыталась. Потому что я пыталась. Я очень старалась и…
– Может, недостаточно? – Клинт перебил ее, и Кризанта, вздрогнув, подалась назад, поджимая губы и отводя взгляд, обрывая разговор, в котором она – и это было очевидно – сдавала позиции.
Парировать ей больше было нечем. Может, она и впрямь слишком сильно цеплялась за пережитое? Это стало привычкой, рутиной, чем-то неизменным. И она боялась, именно боялась признать, что шаг вперед, туда, где есть что-то новое, ей сделать сложно. Она не знала, что будет впереди, и эта неизвестность толкала ее обратно. Или она сама это делала?
Если она попробует поменять свой образ жизни, чем для нее это обернется? И кто поддержит? Ведь кто-то всегда был: Готель (в каком-то смысле); верный маленький Паскаль; потом Юджин; неуемный Максимус; родители и новые друзья в королевстве… В современном же мире у нее не было никого и ничего. Только сделка со Щ.И.Т.ом; не до конца устаканенные отношения с Наташей Романофф, которой она позволила называть себя Анной по пока еще не выясненным причинам; и Клинт Бартон, которого Кризанта теперь вообще перестала понимать. То холодный и непринужденный, невозмутимый, как чертова скала, а то вдруг сочувствующий и своеобразным способом пытающийся…
«…помочь? Он хочет так мне помочь? Да зачем ему это?»
– Если ты по-прежнему беспокоишься по поводу моего потенциального побега, можешь посидеть рядом и подождать, пока я дочитаю, – передернув плечами, глухо произнесла Кризанта, опять утыкаясь носом в книгу. – А потом я уйду спать.
*
Гребешок цвета слоновой кости скользит по волосам, некогда длинным и притягательно золотым, но пряди выбиваются, упрямо лезут в лицо, и тонкая женская рука убирает их в сторону, заправляя за изгиб уха нежным жестом.
Негромко напевая какую-то ненавязчивую успокаивающую песенку, королева расчесывает каштановые волосы Рапунцель, которая, сидя перед зеркалом, разглядывает золотое обручальное колечко на своей руке.
– Мам, а ты сразу полюбила папу?
– Нет, милая. Не сразу, – королева мягко улыбается, воскрешая в памяти свое прошлое. – Мы однажды встретились на балу в честь помолвки общих друзей наших родителей. Я не хотела идти туда. Мне было всего пятнадцать, я была юной девчонкой, привыкшей скакать верхом на лошади без седла и воровать круглые мучные лепешки с кухни. Я терпеть не могла всякие правила, постоянно сбегала из дворца и в тот раз собиралась сделать так же. Моя мама, конечно, об этом знала – она ведь моя мама – ей было известно, как независимо живет ее ребенок. Но она попросила меня остаться. И я осталась. И большую часть бала прохаживалась вдоль окон, стараясь слиться с обстановкой. А вот твой папа… – она вздыхает, предаваясь воспоминаниям. – Твой папа был душой компании. Он шутил со своими друзьями, много танцевал и веселился. Мне он тогда показался красующимся павлином!
Королева звонко смеется, вторя такому же безудержному смеху своей дочери.
– Помнится, я даже сказала ему это лично. Какое у него тогда было лицо!.. А наши родители, услышав это, расхохотались в голос. Мы их не поняли и разозлились. Но каждый по-разному: я следующие две недели ни с кем не разговаривала, а твой папа заявил, что никогда не женится. Где-то с месяц мы друг друга не видели, а потом опять столкнулись. И теплых чувств друг к другу мы точно не питали, совсем нет. При нашей второй встрече я кинула в него кусок кремового торта, а он в отместку испачкал мое платье черничным вином. А после этого мы вдвоем удирали от главной поварихи, возмутившейся, что мы зря хорошую еду переводим.
У нас с твоим отцом не возникло любви с первого взгляда – такое, конечно, бывает, но не со всеми подряд, – и поначалу мы вообще были врагами, но в нем что-то было. Что-то такое неуловимое, словно образ где-то в самой потаенной части души или улыбка, прячущаяся в уголке губ. Что-то, что притягивало вопреки здравому смыслу и напускной неприязни. Я не могу сказать, когда все началось; когда я перестала смотреть на него как на надоедливого мальчишку; когда мне стало уютно находиться рядом с ним. Я думаю, у тебя и Юджина все было так же. Мне кажется, где-то есть черта, разделяющая «до» и «после», но мы ее не замечаем. Ни ты, ни я, ни кто-либо другой.
Однажды, в какую-то секунду, мир делает кувырок и, переворачиваясь с ног на голову, открывается с иной, более светлой, более чарующей стороны.
Однажды, в какую-то секунду, ты просто понимаешь, что любишь.
*
«Жизнь любит подкараулить в минуту слабости, чтобы добавить хорошего пинка».
Линда Гиллард. «Увидеть звезды».
С чего начинается любовь?.. Где та граница, переступив которую человек может сказать три заветных слова? И есть ли она вообще, эта граница?
В реальной жизни над людьми не раздвигаются неведомой силой облака, и на них не падают лучи света, сопровождаемые хоровым пением, сигнализирующим: «Вот она, твоя судьба!». В реальной жизни декорации и сцена – это просто мир вокруг, и правил в этой игре нет, а значит, и итог неизвестен. Лишь в кино все так просто. Однако зачастую не требуется каких-то особых манипуляций или необычных стечений обстоятельств. Чудесное прячется в повседневном, и для того, чтобы осознать, что это тот самый или та самая, не нужно фанфар, музыки и свистоплясок. Нужно лишь понять.
Это понимание всегда приходит неожиданно, без предупреждений и без предчувствий, его не предугадать и не разложить по полочкам. Нужно просто в него врезаться, откровенно сильно треснуться лбом, а потом раскрыть глаза и понять. Может хватить одного лишь взгляда, одного мгновения, пока ты смотришь, или прикосновения, случайного жеста или слова, и сообразить: вот оно! Недостающее звено, пропавшая деталь мозаики, потерянный кусочек собственной души, без которого ощущаешь себя не целостной личностью, а лишь частью чего-то большего.
Все всегда нуждались, нуждаются и будут нуждаться в любви, в том, что дарует это чувство невесомости, чувство безграничного счастья и тепла, словами о которых пестрят страницы книг. Люди ждут любви, ищут ее, стремятся к ней, упускают ее и снова разыскивают, нетерпеливо и спешно. Любовь ничто не одолеет, даже страх и смерть перед ней бессильны. Любовь – это очищающий водопад, струящийся потоками кристальной воды, вымывающей все плохое и ненужное из сердца. Влюбленный человек не замечает недостатков в любимом, и да, в какой-то степени это делает его слепым, но в то же время он замечает, ценит и наслаждается тем, что для других невидимо, тем, что для других – пустой звук.
Любовь нередко ставят выше всего, выше собственных идеалов, убеждений, вкусов и мнений. Любовь – бесценна, но она ничего не стоит. Ее не взвесить и не измерить, ее нельзя извлечь, поместить под увеличительное стекло и рассмотреть, ее не взять в руки – она неуловима, неосязаема. Ее можно только чувствовать.
И она всегда с чего-то начинается, но этот порог настолько размыт, настолько ровен, настолько хорошо прячется, что неясно, где и в какой момент он был преодолен. Он просто есть. И любовь просто есть. Можно сказать, что любовь начинается с мечты, с ненависти или зависти, злости или неприязни. А можно сказать: «Не ломайте голову, оставьте это философам и радуйтесь тому, что вам даровано».
«Однажды, в какую-то секунду, мир делает кувырок и, переворачиваясь с ног на голову, открывается с иной, более светлой, более чарующей стороны.
Однажды, в какую-то секунду, ты понимаешь, что любишь».
Кризанта помнила, насколько хорошо ей было рядом с Юджином, насколько хорошо было слушать его голос, видеть заботу и нежность в его глазах, насколько хорошо было ощущать себя нужной, драгоценной, любимой и отдавать то же взамен. Она помнила, как плескалась вода вокруг лодки, как весла рассекали природное зеркало, в котором отражалось темное небо, словно бы специально притухшее для того, чтобы сияние фонариков, взмывавших вверх, было ярче, красивее, пышнее. Она помнила песню, их песню, когда судьба накрыла их обоих своей вуалью и, тихо улыбнувшись, скрылась вновь, потому что соединила еще два любящих верных сердца. Она помнила, как поняла, что любит.
Гораздо позднее, спустя века, один великий человек однажды сказал ей: «Любить – значит жить жизнью того, кого любишь [1]». Этот человек был прав, потому что именно это она делала, когда… когда еще существовал тот, кто этого заслуживал.
Теперь же все было совсем иначе. Другим был мир, другими были люди, другими были правила игры, и совсем другой была она.
Но открытый выпад в ее сторону, выплеснутое в лицо откровение, почти агрессия и обвинения в ее собственной слабости что-то сдвинули внутри нее. И этого она не ожидала. Как и ее магия, которая за века успела обрести частичное, но все же собственное сознание. Перед мысленным взором блеснули тусклым золотом нити сотен рек, и шелохнулась померкшая листва могучего дерева, под корой которого на секунду мелькнуло что-то, до странности и до боли в груди напоминающее живой свет.
[1] «Любить – значит жить жизнью того, кого любишь» – слова Льва Николаевича Толстого.
*
Ночь неторопливо близилась к рассвету, но Кризанта не спешила уходить из библиотеки. Она уже давно не вчитывалась в книгу у себя на коленях. Слова расплывались, строки теряли смысл – так бывало, если она занималась «самокопанием», что само по себе было большим событием, потому как происходило такое нечасто. По пальцам можно пересчитать.
Июль 1901 года, НьюЙорк, город, который лет через двадцать начнут называть «Большим яблоком». Событие, которое Кризанта не любит вспоминать. Тогда она, заступившись за молодого парня, ненароком оскорбила одного малоприятного типа, вымогателя и настоящего мерзавца, и тот, разразившись благим матом, поклялся, что костьми ляжет, но «поставит ее, этого доходягу и его семью на место». Кевин Белл – так звали того юношу – был достаточно умным, чтобы понимать, что с физической точки зрения отпора он дать не сможет, но зато с умственной стороны у него было явное преимущество.
Его семья не разделяла его взглядов и отнеслась к Кризанте, всего лишь хотевшей помочь, с крайней степенью подозрения. А после того, как на них напали и Кевин получил ранение, а Кризанта его вылечила, их отношение к ней еще больше испортилось. Ее назвали «отбросом дьявола», заявив, что она приносит несчастья одним своим присутствием, и велели убираться прочь. Запись в дневнике появилась из-за этих слов. «Я не собираюсь извиняться за факт своего существования». Интересно, что-нибудь бы изменилось, если бы она попросила прощения? Хотя… у кого?
Это было больше ста лет назад и запало в память, а вот второе возвращение в НьюЙорк на пароходе пятьдесят четыре года спустя Кризанта практически не запомнила, потому как в последний раз над своими поступками и действиями она размышляла в начале двадцатого века, а не в его середине. Сейчас это повторялось, но все же, где-то на грани, как мираж возникла мысль: «Почему его мнение вообще меня волнует?».
Кризанта со вздохом закрыла книжку и, положив ее на невысокий столик слева от себя, поднялась и уставилась в стену усталым, измученным взглядом. В сердце творилось что-то странное, привычная тупая боль заменялась чем-то иным, давно забытым и заброшенным чувством того, что она пересекла черту. Но разве это не бред? «Однажды, в какую-то секунду, ты понимаешь, что любишь», – так ей сказали. Но это не любовь. Еще нет. А что уже?..
«Уютно, тепло на душе…» – Кризанта, не выдержав, поднялась, задумчиво теребя кончик косы. – «Это же из-за дома, из-за обстановки. Это не из-за него. Он бы не стал причиной», – она закусила губу. – «Но мне было спокойно рядом с ним. А уснуть я не смогла… И его рядом не было. Он – не Юджин!» – плечи передернулись с каким-то раздражением. – «Не был им и не будет… Но я и не вижу в нем Юджина. Я видела призрака. Видела. Стоп. Почему в прошедшем времени?» – резкий разворот и мелькание пальцев, выстукивающих дробь на поясе, куда легла ладонь. – «Я никогда не пыталась его никем заменить. И не думала о… Нет, это должно быть совпадением», – она отмахнулась от догадки, но тут же снова нахмурилась. – «Совпадений не бывает. Я в них не верю уже давно. Не совпадение. Боже мой!» – Кризанта с силой провела рукой по лицу. – «Сейчас? Серьезно? Я же не… Не нужно мне это. Я не ищу… Я не влюблена. Нет. Нет. Нет. Точно нет. Какого черта это происходит? Я… Ни я, ни он в этом не нуждаемся, с чего я вообще об этом думаю? Я не хочу. Не имею права».
Там, на авианосце, когда ладонь Кризанты соприкоснулась с ладонью Клинта, что-то изменилось. Вернее сказать, что-то изменилось еще до того момента, и, вспоминая свои собственные слова о том, что агент Щ.И.Т.а являлся для нее не более чем отражением любимого человека, девушка теперь сомневалась в том, что подобное утверждение все еще имело место.
То, что она тогда проделала, вызвав недоумевающий взгляд и растерянность на вечно невозмутимом и чуть загорелом лице, было не просто стремлением почувствовать, что нападение прошло и что они все по-прежнему живы. Это была попытка убедить себя, что он на самом деле здесь. Но «он» – это не Юджин. «Он» – это Клинт Бартон, мужчина, которых с недавних пор перестал быть в ее глазах врагом; мужчина, которого с недавних пор она перестала винить в сходстве с давно отошедшим в мир иной бывшим разбойником; мужчина, который с недавних пор… вызывал в ней зыбкое приятное чувство теплоты. Хотя Кризанта почему-то сравнивала его скорее с жжением в области сердца.
«Ну почему он? Почему именно он? Почему из всех людей этого чертового мира конкретно он? Почему?»
Отогнать эти мысли прочь не получалось.
Если бы она в тот день не возвращалась домой после того, как оторвалась от преследования, а скрылась в подворотнях Лондона, где только серые стены, изрисованные граффити, и разбитые фонари были бы свидетелями ее бегства, возможно, сейчас она бы не оказалась в подобной ситуации.
«История не знает сослагательного наклонения», – ехидно высказалось, а точнее прошипело подсознание. – «И ты, по-видимому, тоже, раз допускаешь такое развитие событий».
«…шансы начать нормальную человеческую жизнь у тебя все еще есть, просто ты их в упор не желаешь замечать».
О, в ту минуту Кризанта увидела Клинта Бартона с новой, неизведанной стороны. В его словах было пламя, уверенность в своей правоте, в них была почти страсть, почти иступленное желание заставить ее прозреть.
Девушка низко опустила голову.
Выбор. Ей придется сделать выбор: притвориться, что ничего не было, и забыть об этом разговоре или же наплевать на все и прыгнуть со скалы в море, которое она давно покинула.
Выбор… Все всегда упирается в выбор.
Похоже, негласное соревнование с мертвецом окончено.
*
«Иногда наступает время, когда исправлять старые ошибки уже поздно. Пора делать новые».
(с) Сергей Веденьё
Клинт Бартон сидел, закрыв глаза, и его спокойное ровное дыхание никак не могло выдать человека, который лишь искусно притворялся спящим. Кризанта несколько минут стояла, яростно борясь с бушующими в ней сомнениями, после чего, видимо, решив все для себя, медленно шагнула вперед и, подойдя к креслу, в котором один из лучших агентов Щ.И.Т.а «предавался объятиям Морфея», долго пристально смотрела на него. Потом нерешительно подняла руку и потянулась к щеке мужчины, который сейчас, в момент сна, был как две капли воды похож на Юджина. Но пальцы замерли в паре сантиметров от кожи, на которой проступала щетина, и отдернулись назад.
Кризанта рвано вдохнула и мысленно отвесила себе подзатыльник. Если уж делать – так делать как следует. Она не отдавала себе отчета, что постоянно сравнивала Клинта Бартона и Юджина. Каждое его движение, каждое слово, каждое действие – все это попадало под безжалостный обух критики, и параллель, за наличие которой Кризанта, собственно, и винила Клинта, была основной причиной всех чувств, отраженных в ее взглядах, направленных на агента: всей злости, всего разочарования, всех насмешек и всей грусти. Чертова константа, не желавшая исчезать с той секунды, когда Кризанта впервые увидела призрака своего умершего спутника жизни.
Так нельзя. Больше нельзя. «Если и кидаться макушкой вниз на дружелюбный булыжник, то уж кидаться без задних мыслей, с толком и мощно», – говаривал ей один одесский подполковник.
Все верно. Никаких лазеек и хитростей.
«Хотя, если я вот так вот нырну в омут с головой прямо сейчас, он меня не поймет. Или не поверит. Или посмотрит так, словно я ребенок несмышленый. Лучше будет…»
Что же все-таки будет «лучше» по ее логике, Кризанта додумать не успела. По сознанию свирепо, по-зверски хлестнула знакомая плеть, и девушка, не сдержав короткий крик, рухнула на колени, обхватив голову руками.
*
Клинт, тут же прекративший играть моноспектакль, бросился к Кризанте, буквально захлебывавшейся от агонии, разрывавшей ее изнутри, но расспросов не потребовалось – длинные медовые волосы полыхали ярко-лимонным огнем, словно предупреждающий знак на повороте дороги. А когда внизу послышался грохот вышибаемой двери, вылетевшей из петель с характерным треском, Клинт чертыхнулся и выхватил пистолет, искренне жалея о том, что запасные магазины остались на первом этаже, который уже наводнили люди в черных глухих костюмах с защитными пластинами и с безумными синими глазами.
Первая пара захватчиков едва сунулась в библиотеку и тут же словила пули. Но всех было не перестрелять, а Клинт, сосредоточившейся на том, чтобы оттолкнуть за спину Кризанту, по душу которой и заявились незваные гости, упустил момент, когда третий нападавший замахнулся острым кинжалом, больше похожим на изогнутый коготь.
Но острие ножа его не коснулось. Что-то сверкнуло, вихрь жара пронесся по помещению, и золотое пламя вышвырнуло врага в коридор, оставляя за собой рассыпавшуюся в воздухе пыльцу. Кризанта замерла, выставив перед собой ладонь с широко растопыренными пальцами, вокруг которых колыхалось канареечное марево. Она опять не сдержалась, только теперь это уже был не рефлекс, а вполне осознанное желание защитить находившегося рядом с ней человека.
Насладиться зрелищным видом девушки, в глазах которой бесились искры гнева и готовности сражаться, Клинту не удалось. В дверной проем влетел металлический цилиндр, из которого тут же «выстрелили» струи дыма, в несколько мгновений погрузивший комнату в туман темно-серого цвета.
*
Смог был настолько густым и непроглядным, что различить в нем, сколько конкретно людей на них набросилось, было невозможно, и оставалось только отбиваться, надеясь на то, что соседи от всего этого грохота и шума проснутся и поднимут тревогу.
Но Клинт Бартон получил прозвище «Соколиный Глаз» не задаром. Даже в окружавшей его мгле, которая через секунду «плевалась» натренированными ударами по его душу, он сумел различить, как один из неизвестных перебросил другому шарообразный объект с зажженным красным огоньком, который тут же был «прилеплен» к ближайшему шкафу, и часть нападавших рванулась обратно к лестнице. Даже несмотря на необычную форму предмета Клинт догадался о его истинном назначении. И это самое назначение буквально вопило: «Делайте ноги!».
Мешкать он не стал. Широкое окно библиотеки (единственное в комнате) находилось прямо над крыльцом; проезд к основной дороге шел вниз под уклоном; а стены, снаружи кирпичные, а изнутри – знатно укрепленные противовзрывной защитой (на ней настояли оптимистичные ребята из отдела по обеспечению жилья для агентов – благослови их Боже!) – давали шанс на то, что ошметки здания не похоронят под собой Кризанту, которую Клинт, безо всяких объяснений, схватил за пояс и швырнул в то самое окно. Но последовать за ней не успел – его утянули назад, в клубы пепельного дыма, и он лишь успел крикнуть: «Беги!».
*
Под аккомпанемент звона стекла, разбившегося от того, что ее спина пробила прозрачную преграду, Кризанта вылетела на улицу. Навес услужливо «перебрал» ее позвоночник и «скинул» на холодный асфальт, тоже не оставшегося в долгу и по инерции прокатившего ее до проезжей части.
Карусель перед глазами еще не остановилась, когда Кризанта приподнялась на локтях, не обращая внимания на пропитавшуюся сзади теплой влагой куртку и кровь, стекавшую из глубокой ссадины на лбу, еще не успевшей затянуться. Заметив отбежавших на противоположную сторону улицы людей, напавших на них, и отсутствие Клинта, Кризанта, пошатываясь, выпрямилась, морщась от барабанов, колотившихся в висках, но не сумела сделать и шага.
Рокочущая взрывная волна, провалившись при попытке разнести стены, с грохотом обрушила свой гнев на последние уцелевшие окна и, переломав хребет крыши словно соломинку, разразилась ревом пламени, которое в секунды охватило весь второй этаж, с жадностью пожирая и изжевывая свою «добычу».
Понимание пришло лишь через пару минут, оно нахлынуло, яростно расплескивая по сознанию угли ужаса, вспыхнувшего как сухая солома. «Если он был там в тот момент…» Кризанта ощутила подступающий к горлу крик… Это был почти вой, заглушенный ободранной ладонью. Опять. История повторяется. Она ничего не смогла сделать. По ее вине второй раз гибнет…
Рядом что-то приглушенно свистнуло. Простреленное колено подвернулось, Кризанта рухнула обратно на землю, и между пальцев хлынула кровь, когда она инстинктивно вцепилась в ногу. Но боль прошла почти сразу, и на смену ей пришло расползающееся под кожей онемение. Следующая пуля вонзилась в левый бок, под ребра, и от силы удара ее опрокинуло на спину. Встать она не могла, тело отказывалось служить ей: раны и попавший в организм транквилизатор с парализующим препаратом – о, она была уверена, что это было именно то самое «изобретение» ученых Щ.И.Т.а, о котором она случайно услышала, – исправно делали свое дело.
Повернув голову, Кризанта увидела приближающуюся к ней фигуру девушки с затянутыми в хвост волосами, в уставном темно-ультрамариновом костюме; увидела ее светящиеся знакомым синим цветом глаза; увидела блестевший в отсветах пламени гладкий бок пистолета с глушителем у нее в руке.
