Текст книги "На чужой войне (СИ)"

Автор книги: Ван Ваныч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава 20

Мазере– Ортез. Ноябрь 1362 года

Вот и закончился этот странный “курорт” , и пришло время снова надев форму, в данном случае– броню, нести службу солдата. Нет, не отчизну защищать– здесь и понятия такого не существует. Служба ассоциируется не с какой-то территорией, а с конкретным человеком– владельцем этих земель. И мы не исключение: заключили контракт, или по-местному– кондотту, с очередным сеньором, и теперь нас ожидает много грязной и неприятной работы. Не подумайте, будто жалуюсь…а впрочем, думайте как заблагорассудится, но для человечества будет много нехороших последствий: боль, кровь, слёзы– и это однозначно плохо; но если уменьшить масштаб до одного человека– меня, то возникает вопрос– а что ещё я умею? Видать предназначение моё такое: да, вот так– не мир я вам принёс, но меч… Но обо всём по порядку.

Четырнадцатого ноября в наш лагерь прибыл мессир Арнуль д'Одрегем, лейтенант короля в Лангедоке. И привёз золото– давно обещанное, которые некие мудрые люди предлагают три года ждать. Не знаю, как-то не было случая проверить данную мудрость, но вот те же рутьеры едва три месяца в ожидании сидючи какой только хренью не маются, и уже додумались до желания подтереться договором с нанимателем, склонным испытывать долготерпение противоположной, не обладавшей такой добродетелью, стороны. А некоторые из особо нетерпеливых капитанов уже и осуществили его, отправившись на свободную охоту в прежние “угодья”…

Впрочем, на данный момент это всё несущественно, важно другое– наконец-то!– получка! Чувствуете как радостно ёкает сердце при этом слове. С древнейших времён– начиная с ловли мамонта– это слово будоражит нас и зовёт к празднику. Не стало исключением и это событие: едва рутьеры получили на руки золото– свои тридцать серебр…ой, кажется это из другой оперы, хотел сказать флоринов, конечно же, получил и я– и наше становище превратилось в карнавал. Откуда-то налетели купчишки, музыканты, фигляры, шуты, маркитантки…и несть им– желающим помочь наёмникам облегчить кошельки– числа. Спиртное полилось рекой, музыка, песни, визгливый женский смех– уже при горящих в ночи факелах– и до самого утра. А потом всё по новой... И аз грешен– приложился, и не только по желанию “как все”, но и просто для души– потому что в это тяжёлое время требуется расслабиться,– ведь если совсем без отдушины, то можно и перегореть. А так посидел с ребятами, и некая струна в душе чуток ослабла.

Праздник продолжался три дня, а когда протрезвели, оказалось, что выполнять договор, несмотря на полученную плату, рутьеры не собираются– появилась новая возможность обогащения, и не где-нибудь за Пиренеями, у чёрта на куличках, а здесь же, можно сказать, в шаговой доступности. Прямого отказа не выразили, но предложили перенести вторжение в Кастилию на неопределённый срок– на когда-нибудь. И этого для понимания последствий умным людям достаточно. А в качестве обоснования на вопрос– почему?– капитаны указали на разгорающийся конфликт между Фуа и Арманьяком. Между прочим, непротиворечивое обоснование, как раз по Клермонскому договору, за единственным исключением– зачем тогда брали деньги? Но удивительное дело– и это для всех сторон показалось естественным: ведь если дают– надо брать. Не то, чтобы меня мучала совесть за подобный кидок, тем более, что не я решаю, но странновато... Между тем, разгорающийся конфликт имел последствия и для взаимоотношений между рутьерами– некогда единый лагерь раскололся надвое: сторонников Арманьяка и его противников– в числе последних оказалась и кампания Пти Мешина. Несмотря на то, что за графа Гастона де Фуа выступили пять не самых маленьких компаний (Эпьота, Жана Хаценорга, Бертюкена, Джона Амори и наша, Пти Мешина), мы оказалась в меньшинстве. Быть может, именно этим объясняется то обстоятельство, что практически сразу по окончании загула наша половина отгородилась сцепленными возами и повсеместно натыканными кольями от недавних соратников и собутыльников, которым буквально вчера клялись в верности до гроба. Но чего не случается, когда в деле замешаны политика и деньги, особенно– большие деньги…

То, что что-то назревает, было ясно и ранее: слишком долго стояли рутьеры без дела и золота, кстати, давно обещанного, но прибывшего слишком поздно, когда изменения в настроениях наёмников приняли необратимый характер. До поры в блаженном неведении оставались представители королей Франции и Арагона, как и Энрике Трастамарский, и лишь при появлении необходимых для найма денежных средств, тайное превратилось в явное, приведя к тектоническим изменениям в нашем лагере– он раскололся надвое. И теперь вчерашние друзья и союзники из-за импровизированных укреплений с болезненным вожделением присматривались к чужому имуществу, мысленно накладывая на него свою волосатую руку.

Несколько дней прошли в незримом противостоянии, от которого спешно разбегались компании поменьше, опасавшиеся оказаться крайними. Потом стали уходить сторонники графа Арманьяка. Лагерь постепенно опустел. Наконец, и наши капитаны, получив определённые известия от графа де Фуа, отдали необходимые распоряжения– и наши отряды, потратив некоторое время на торопливые сборы, однажды растворились в утреннем тумане. Нам предстоял непростой путь на соединение с новыми союзниками…

Переход в Беарн протекал мирно, несмотря на потенциально враждебную территорию по которой он проходил, и предельно скучно -если такое выражение применимо к отсутствию угрозы для жизни: нам не строили гадостей, вроде засад и обвалов, не пытались подстрелить из-за деревьев, и не строжили на нас ловушки. Однако и этот путь был не прост– всё-таки это Пиренеи– хватало и обычных сложностей: каменистый путь вился то вверх, то вниз, нередко заканчиваясь каменным завалом, и тогда наша армия, ползая среди камней и пробивая себе дальнейший путь, превращалась в трудолюбивых муравьёв. Серпантины переходили в кручи, с которых, не держись мы крепче друг за дружку, с лёгкостью сдул бы холодный, бросающий нам в лицо хлопья снега, пронизывающий шквалистый ветер. Но бог миловал: наши потери ограничились лишь одной кобылой, оступившейся на камнях и сломавшей себе ногу. Увы, пришлось её упокоить…

Не будь дорога столь извилистой, описать которую можно лишь словами из кинофильма– семь загибов на версту-весь путь не занял бы и трёх дней, но "благодаря" изрезанному рельефу и плохим погодным условиям тащились вдвое дольше. К полудню шестого дня показались башня арочного укреплённого моста через реку Гав-де-По, а затем и главная башня Монкад замка Ортез– место рождения графа Фуа, которую он превратил в свою постоянную резиденцию; а спустя ещё короткое время– открылся вид на расположившийся на другом берегу реки небольшой лагерь союзников. Как меня просветили подкованные в геральдике люди– и такие в моём отряде обнаружились– по трепещущимся на ветру штандартам можно было определить в этом лагере наличие некоторых знатных сеньоров. Например, с большой точностью узнали флаги графа д’Астарака, виконтов де Кастельбон, де Кардон, де Кузеран, и некоторых других. И, конечно, присутствовал стяг графов Фуа-Беарн с быками. Но что примечательно, не оказалось ни одного сеньора из Беарна, оставленных дома, вероятно, для защиты от вероятного нападения. Это конечно ослабило соединённое войско, но также и указывало на то, что главную ставку в этом вооружённом противостоянии граф Гастона сделал на кондотьеров.

Встретили хорошо: расположили, накормили, спать уло…ой, кажется это из другой оперы. На самом деле, ничего из перечисленного не случилось, но мы не в обиде: ведь главный принцип солдата удачи– всё своё ношу с собой. Потому, всё сами: разбили лагерь, развели костры, заморили червячка и спать. И единственное, в чём нам действительно потребовалась помощь от союзников– это в определении места базирования,– которую и оказал неизвестный местный дворянин своим грязным пальцем.

А утро– как очень часто и бывает– было не очень добрым: на пороге моего шатра возник гонец с приглашением на аудиенцию от графа. И, как я понял, такие новости получили все лидеры рутьеров. Наверное, граф желает познакомиться с новыми союзниками… Возможно, для кого-то это шанс на некие знакомства среди местной знати, но у меня здешний бомонд не вызывает совершенно никаких положительных эмоций. Я бы пропустил и это мероприятие-было, если что, подобное желание: то ли от недосыпания, то ли усталость сказывалась после путешествия по горам. Думается, сложись все эти обстоятельства, любой предпочёл бы хорошенько отдохнуть, вместо того, чтобы тащиться на непонятные мероприятия с неясными целями. В итоге, когда мои скромные ожидания– как утренний туман под лучами восходящего солнца– испарились под воздействием чужой воли, с губ сорвались матерные слова и захотелось что-нибудь сломать. Но сдержался, и присев, потихоньку успокоился. Покатал мысленно ситуацию: при всём богатстве возможностей– выбора не существует,– человек-то я нынче подневольный… И приказал одеваться.

Опять эта странная одежда: в который раз себе говорю, что надо бы что-то придумать с этой ужасной модой, чтобы и не выделяться чересчур, и одеться можно быстро– но где же, на уме что угодно, а только не вот это– от Юдашкина. Но трусы я обязательно построю– надоел мне этот брутальный гульфик хуже горькой редьки. И будут они на верёвочке… И пуговицы нормальные сделать. Вроде бы– ну чего проще? И шоссами не мешало бы заняться, заменив эти лосины нормальными штанами. Хотя, боюсь не поймут меня окружающие, особенно дворяне. Пальцем у виска, конечно, никто крутить не будет, но вот посмеиваться за спиной над глупым "варваром", не способным оценить модные изыски– точно будут. А я итак выделяюсь, как Эйфелева башня над Парижем, и лишнее внимание– мне ни к чему. Придётся потерпеть пока. До поры. Вот подкоплю злости при переодевании, и порежу эти шмотки на куски, заменив на нормальную одежду. Но это случится точно не сегодня.

Кое-как оделся под печальные мысли, и с чужой– по другому никак– помощью, у меня теперь в этом деле появился знатный помощник, также “отличившийся” и на других поприщах. Да так, что Марк уже хотел отправить его на “повышение”…куда подальше. Но посоветовавшись, решили этому деятелю дать ещё один шанс– ох, может статься, что я ещё пожалею об этом. Ну, да ладно… Как, я разве не назвал его имя? Да вы его знаете– это же Жак Слизняк. Его тут все знают. К сожалению…

По дороге встретил других командиров нашей вольной компании, и мы подошли к графскому шатру уже сплочённой группой разноцветных петухов: капитан, лейтенант и я. Это если кто не в курсе здешних реалий, не половая– как могли бы некоторые индивидуумы подумать– ориентация, а социальное положение и, можно сказать, жизненное кредо. Определяется оно просто– как в фильме Кин-дза-дза– по цвету, и не только штанов. И чем больше и ярче эти цвета– тем лучше. Вариантов этого самого положения тут, в этом мрачном средневековье, всего два: ты либо петух, либо– червяк. Да, да– земляной. На последних редко можно увидеть цвета, отличные от распространённых среди них серого и коричневого. Это не мода такая, а вынужденная мера: химических красителей пока что не существует, что вынуждает использовать природные, которые нередко везут за тридевять земель– что означает существенное подорожание. Отсюда и эта цветовая дифференциация: если вы увидели человека, обряженного в разноцветные шмотки– это означает, как минимум, богатство носителя. То есть, всё как и в будущем: есть богатые– в шмотках от Кардена, и бедные– что нашли... И других вариантов не существует. Хотя… Есть тут ещё одна категория– но эти вообще наособицу: вороны, сиречь– священники. Определяются также– по цвету и поведению: каркают и беду– вроде ада– пророчат, да и падалью не брезгуют. Но я, кажется, немного отвлёкся.

А между тем, наша маленькая группка, пестрящая будто радуга всеми цветами разом, возле входа в огромный шатёр смешалась с толпой подобных же, разноцветных, спешащих на рандеву с графом Гастоном– третьим этого имени. И тут вдруг оказалось, что главное– не оказаться последним, будто это что-то означает, и ведь нет,– однако же спешат. Вроде как снова в школу попал, тороплюсь войти в класс после звонка, и вдруг слышу чей-то гнусный крик: “Кто последний-тот…”– а вот в окончании этой фразы возможны варианты от просто плохих до откровенно отвратительных,– в меру воспитанности крикнувшего. Как давно это было, а ситуация повторяется– неужели кто-то и крикнуть нечто наподобие приводимого мною выше примера не постесняется. Так, в ожидании нехорошего и зашёл в шатёр. И нет– никто не крикнул, хотя взглядами кое-кто померялся: негодующими, презрительными, и даже– ненавидящим. Хм, не всё ладно в королевстве Датском…

Нас провели в большую комнату, посередине которой стоял длинный стол на козлах, уже заставленный алкоголем и закусками. Для удобства гостей вдоль столешницы располагались тяжёлые даже на вид лавки, на которые мы– после взаимного представления с графом и его ближниками– и поспешили пристроиться, стремясь занять места ближе к вершине, определяемой стоящим у торца массивным стулом с высокой спинкой на небольшом возвышении,– это диктовалось наличием в нём хозяина как этого шатра, так и всех окрестных земель. Граф Гастон де Фуа-Беарн, лысый бородатый мужик, по внешнему виду переваливший за полста, ленивым жестом руки предложил не стесняться и быть “как дома”, чем некоторые из новоприбывших немедленно и воспользовались: послышалось бульканье и чавканье, кое-кто уже рвал руками дичь на части.

Я не торопился: плеснул в бокал вина, отпил немного– можно сказать обязательную программу выполнил. Таких как я оказалось немного: прочие– будто с голодного края сбежали– спешили набить себе брюхо. Граф Гастон, подобно мне, неспешно разглядывал гостей, крутил в руках золотую чашу с великолепной инкрустацией и молчал. Лишь изредка отвечал велеречиво, когда кто-нибудь из присутствующих, в основном из его ближников, вставал и произносил очередную– наполненную лестью– речь, расписывая в преувеличенных похвалах организатора сегодняшнего пира. Это вызывало кратковременный всплеск энтузиазма, выражавшийся в опрокидывании чарок в ненасытные глотки, и сменявшийся продолжительным дегустированием расположенных на столе немудрящих яств. Так продолжалось некоторое время. Наконец, чавканье пошло на убыль– видимо, первый жор соратнички утолили– и граф решил, исполняя роль хозяина, внести и свою лепту в общее веселье. Он встал и, подняв перед собой чашу, произнёс:

– Хочу выпить этот кубок за храбрых мужей, присутствующих сегодня здесь!

Радостный ор считавших не без причины, что подобное определение к ним вполне подходит, разорвал воздух шатра– уже разогретые горячительными напитками, рутьеры с радостью поддержали продолжение банкета, и вверх, расплескивая вино, взметнулась шеренга чарок. С этим тостом я допил свой первый кубок, после был второй, и дальнейшее помню отрывками: вот– булькаю вино в бокал, промахиваюсь, и отчего-то это кажется мне смешным; следующий кадр– сосед, рвущий остатками зубов жёсткое мясо, и которому пытаюсь что-то втолковать, внезапно валится головой в недоеденное; крики, разбудившие меня– оказывается тоже прикорнул за столом– кто-то что-то не поделил и схватился врукопашную, но мне это не интересно, и моя голова, в которой мелькает последним закатом, что хорошо– оружие не взяли, снова падает на стол. И, наконец, просыпаюсь, но уже в собственном шатре– каким-то неизвестным мне способом переместился,– но ничего не помню. Ветерок слегка колышет стенки моего обиталища, голова кружится и побаливает, но я лишь глупо улыбаюсь– первоначальное плохое настроение испарилось. Хорошо погуляли– будто и не было никакого переноса…

Глава 21

Полдень уже миновал, когда очередная оказия свела вместе вчерашних собутыльников– нашему графу срочно потребовался военный совет. Помятые грустные лица– печальное зрелище представляло наше сборище, которое, тем не менее, свою функцию– приняв необходимые решения– выполнило. Хотя, если немного подумать, главное из них: направить главный удар на графство Роде– ещё одно феодальное владение рода Арманьяков– игнорируя наличие крупных вражеских отрядов прямо под боком,– было, мягко говоря, необычным решением. Да и принято оно было странновато– на все предложения графа Гастона наши командиры лишь кивали головой согласно. Ощущение, что поприсутствовал на очередном показушном мероприятии-что происходит? Или такое решение– пощупать за вымя обывателей– столь сильно совпадает с желаниями рутьеров, что отключает у них все потенциальные возражения– и оттого они столь сговорчивы. И только мне, никак не желающему натягивать на себя шкуру грабителя, это невдомёк.

Видя такое дело, я не полез поперёк батьки– оно мне надо? Если что и пойдёт наперекосяк, то это уже не моя вина. И вообще: как уже ранее упоминал– здесь все и всё чужое, и эта одноразовая кондотта ничто для меня по сравнению с потерей себя в этом жестоком мире. Не хотелось бы раствориться в нём без остатка, став ещё одним “камешком” на обочине дороги жизни. И если доведётся, то без сомнений– по недавнему примеру рутьеров– порву эту, к тому же и не мной подписанную, бумажку. Единственный минус такого решения– собственные бойцы могут не понять, не принять, и, в крайнем случае, дело может дойти и до чёрной метки…

Полюбовался зеленоватым оттенком рож собутыльников, внутренне поухмылялся, но памятуя, что моё собственное не сильно и отличается, едва дождавшись окончания заседания, наискорейшим образом свалил обратно– к своим,– отдыхать дальше. Была потенциальная задержка, но она-слава, тебе, господи– не случилась: несколько раз с интересом– скорее всего к титулу– посматривающий на меня граф, тем не менее, по окончании встречи не подошёл. И славно: мне и предыдущие игры в вопросы– ответы осточертели. Неужели все самозванцы через такое проходят?.. Хорошо этот сеньор оказался не такой любопытствующий… или уже проинформированный? Впрочем, в любом случае не имеет значения: и я уже не тот одиночка, коего любой феодал загубить может по желанию, и мал-мала в жизни здешней разбираться стал, и зубы– не акульи, нет, но не далеко до этого– отрастил,– и граф этот мне теперь без особой надобности…

Позвал слугу: надо бы сменить костюмчик– хочу устроить променад по лагерю. И не только… Зашёл Слизняк. Нет, не зашёл– продефилировал. От бедра, ха-ха. Шутка, но как и в любой из них– тут есть доля истины. Вот, и это чудо природы кажется нашло своё призвание: сменил свои лохмотья на красно-зелёный наряд в клеточку– можно в шахматы играть, набрался наглости и важности– и теперь не идёт, а шествует,– испытывая моё терпение. Но если эти перемены делают кого-то счастливым, то пусть. К тому же этот клоун довольно забавен. А в нашем мире, если кто не в курсе, минутка смеха продлевает жизнь на день. Не верите?

Натягивая на ноги надоевшие шоссы, лишь грустно вздыхал, сетуя на времена и нравы. Почему-то при этом совсем не хотелось ругаться, и я индифферентно менял одежду, пока не зацепился мыслью за эту странность. Это что же получается, дорогие товарищи, быть может, наступит момент, когда настолько свыкнусь с происходящим, что и-свят, свят– удовольствие начну получать от местной моды. Боже упаси! Прокручивая в голове эти противоречивые мысли, настолько углубился, что не заметил, как оделся полностью. Осознал, что уже некоторое время не двигаюсь, и очнувшись, заметил удивлённый взгляд слуги и почувствовал раздражение– да-да, твой хозяин странный, и считай что сбрендил,– даже по твоей шее сегодня не приложился. Ничего, ещё не вечер…

Проверил подпругу у подведённого коня, затем– при помощи Марка– взгромоздился, и слегка сжал ему бока ногами– понукая. Моё мастерство в обращении с лошадями постепенно растёт, но есть ещё куда стремиться. За спиной– уже привычно– пристроился латник с пикой. Посмотрел на трепыхавшийся на наконечнике копья зелёный флажок, и вздохнул– это проблема,– на этом месте полагается развеваться баннеру с “моим” гербом. Но и из всех моих отрывочных воспоминаний, единственное, что зацепилось, не растворившись под воздействием времени, что там зверь должен быть изображён. И, кажется, из кошачьих… Но это "кажется" в качестве штандарта не повесишь, и пришлось снова изворачиваться, объясняя причину обратившемуся ко мне с подобным вопросом Марку. Потому как положено: если служишь какому сеньору, будь любезен повесить его личное знамя, или как минимум, обязан одеть котту с гербом. И всё, что ты сделаешь, служа под этим стягом– по аналогии с государственными флагами– на прямую затрагивают честь господина. Ну, а если герб у вооружённого человека отсутствует, то ты никто, и звать тебя никак. Быдло, с которым и обращаться будут соответственно, подвесив “сушиться” на обочине дороги– это чтобы послужил отрицательным примером для прочих. Вот и на вопрос Марка пояснил в ответ, мол я сейчас инкогнито, вот потом… А что потом, если не если не помню, что за кошка на том рисунке красовалась? Опять врать и лицемерить?

Под вечер в воздухе заметно похолодало, ударил небольшой– можно сказать, символический– морозец, которого, тем не менее, вполне хватило, чтобы лужицы прихватило тонким недолговечным– живущим лишь до первых утренних лучей солнца– ледком. Такая уж здесь– на юге– зима: малоснежная, слякотная и короткая.

Хрустел лёд, разбиваемый копытами наших лошадей, скрипело седло, звякали на ходу металлические детали уздечки. Лагерь– в основном– уже угомонился, располагаясь ко сну, и оттого наши собственные звуки казались особенно громкими. И нам бы тоже стоило, как всем нормальным людям в такое время, затихариться в мягкое и тёплое, но…“опять нас судьба позвала…” Я запомнил тот случайный, полный ненависти взгляд, исподтишка брошенный на Пти Мешина. И человека– тоже… При помощи Марка выяснил личность, но не причину такого чувства. Возможно, мне просто показалось, и этот взгляд просто игра тени и света, но не узнав точно, изведу себя напрасно.

Я до сих пор ищу возможность воздать кое-кому по заслугам, что, к моему сожалению, в моём положении ограниченности ресурсами пока затруднительно исполнить. И если есть шанс подключить к моей личной вендетте ещё одну– обладающую существенными возможностями– персону,– я это сделаю. Но для прояснения этого вопроса, необходимо хотя бы встретиться… Поэтому и хрустит сейчас под копытами наших, направляемых по уже известному адресу, лошадей снежок. Уже немного осталось…

–

После короткого отдыха рутьеры отряд за отрядом уходили на север громить незнакомое мне доселе графство Роде, вся виновность населения которого заключалась в принадлежности не тому феодалу. Соратнички воспользуются обстоятельством и по праву сильного определят кому жить, а кому пришла пора умирать,– явив миру очередного всадника апокалипсиса, и оставляя за собой пепел и изломанные судьбы. Людей жаль, но изменить в данных обстоятельствах что-либо я– увы!– не в силах. Если не ошибаюсь, такие вторжения не редкость и в двадцать первом веке, и сколько не боролись с проявляемой во время таких событий тёмной стороной человечества– а воз и ныне там. Не знаю кто это в нас– человеках– заложил такую жажду насилия, и подпитывающую её тягу к обогащению– бог или сатана– но кто я такой, чтобы надеяться людей переделать. И потому единственное, что действительно занимало сейчас мои мысли– это мои бойцы: всё ли было сделано до, сохранят ли дисциплину во время… Было о чём подумать.

Двадцать шестого ноября перешли пограничную реку Тард, и вторглись на вражескую территорию. По сведениям, полученным от первых пленных, население было предупреждено о надвигающейся опасности, но судя по разбегающимся в панике вилланам, они тайно поклоняются богу Авось, иначе трудно понять подобную безалаберность. Не было никакого стремительного марша в стиле суворовских чудо-богатырей, армия в день едва проползала четыре-пять лье и вставала на ночлег, и тем не менее, аборигены ничего не делали для собственного спасения, начиная дёргаться когда становилось слишком поздно: по улице со зверскими рожами бежали бриганты, а по крышам прыгал красный петух. В общем, всё как всегда.

Тут надо сделать небольшое пояснение по рутьерам-это войско неоднородно, и прежде всего, в состоятельности, а следовательно– и в снаряжении. Есть элита: латники и лучники– эти части с хорошим вооружением и бронёй, и чаще всего передвигаются верхом, а есть и так называемые “разорители”. Само слово бриганты, в переводе на мой родной означающий разбойник, изначально относилось лишь к последним,– и только спустя некоторое время стало определяющим для всего явления. “Разорители” плохо вооружены и почти без защиты– хорошо если котелок какой на голове имеется и кулачковый щит в руке,– это уже отлично. Но чаще всего, всё вооружение такого воина состояло из одного плохонького копья. Разделение рутьерского войска, естественно, возникло не по божьему соизволению, а по вполне приземлённой причине: элита формировалась прежде всего из дворянских отпрысков, чаще всего бастардов, бывших дружинников, солдат, и частично– горожан, то есть из людей и до войны знавших с какой стороны нужно держать меч, и владевшими кое-какими техниками его применения; а “разорители”– это обездоленные крестьяне, не от хорошей жизни взявшиеся за оружие, но мало что умеющие, и относимые потому к категории быдла, но быдла с оружием -следовательно до определённой степени опасного.

“Разорителей” принимали в состав рутьерского “братства", но на неуважаемых условиях. Как воины они были так себе, в случае чего ими и пожертвовать можно– не жалко, но вот как мародёры они не знали себе равных, являясь самым настоящим бедствием для мирного населения– они обгладывали деревни, словно саранча листья, не брезгуя любой мелочью,– которую за свои деяния в итоге и получали, а сливки снимали совсем другие… Собственно, их и держали только из этих соображений: как фуражиров и рэкетиров. А что они при этом творят– да кого это и когда волновало? Во всех эпохах присутствовали существа подобные этим, и несмотря на брезгливость и ненависть, которую они возбуждали у населения, само их существование говорит, что это, как минимум, кому-то выгодно. Мы вновь и вновь ужасаемся их деяниям, а на смену одним “разорителям” приходят новые. И всё повторяется… Бывает нечто, о чём говорят: “смотри, вот это новое”, но это было уже в веках, бывших прежде нас…

Впрочем, такая идеальная для “разорителей”– с отсутствием достойного сопротивления– ситуация продлилась недолго, и уже неделю спустя за их спинами повисли конные отряды противника. И уже для бригантов наступили тяжёлые времена, и те из них, кто– по-видимому, родившихся под несчастливой звездой– не успел вовремя убраться куда подальше, оказались вынуждены прочувствовать отношение к своей деятельности со стороны окружающих, близко– даже слишком– познакомившись человеческой изобретательностью в области умерщвления себе подобных. Многие из них– нередко уже в растерзанном виде– оказались повешены, как пишется в указах нынешнего времени-высоко и за шею, на короткий период “украсив” собой окрестные леса.

За авангардом появилась и главная армия графа Арманьяка, искавшего встречи со старинным врагом. Мы находились недалеко от Тулузы, на границе графств, когда, в связи с последними событиями, граф Гастон собрал очередной военный совет и поставил перед нами– и я там присутствовал– вопрос– принимать ли, могущее стать роковым для нас, решающее сражение. Графа смущало полуторное превосходство противника в численности: наши тысяча двести латников против тысячи восьмисот– с противной стороны. Не считая прочих, но за это легко извинить-их редко кто считал. Но, в отличии от графа, подобный расклад мало смущал опытных капитанов, видевших Пуатье и Бринье, знавших каким образом ударить, что и многочисленность противника ему мало поможет. Я мог бы добавить к этим примерам и другие, знакомые мне правда лишь по учебнику: Канны, Гавгамелы, или более близкое по времени и несравненно роднее– Куликовскую битву. Но все эти знания носили теоретический характер, в отличии от имевшихся у присутствующих специалистов– а здесь и сейчас собрались одни из лучших в мире, если не лучшие, в военном деле– и стоило бы поучимся у них.

Однако с мастер-классом несколько не задалось: если по основному вопросу– бить или не бить (хм, почти по Вильяму нашему Шекспиру?)– все единогласно проголосовали за, то вот за то– где и когда?– разгорелась настоящая баталия. Каждый из капитанов мнил себя не менее, чем Александром Македонским, соответственно у каждого было два мнения– своё и неправильное; как ранее и упоминалось, лишь жажда наживы сплачивала на время столь противоречивых лидеров, в остальном же каждый был сам за себя. Наконец, графу надоел балаган– некоторые уже на личности перешли– и он бахнул кулаком по столу:

–Доколе собачиться будем!? Шавки подзаборные, али славнейшие из воителей-кого я вижу пред собой?

Немного подействовало. По крайней мере, глаза спрятали и рты прикрыли. Но если бы кто-то в этот момент мог заглянуть в голову нашим командирам, то увидел бы: что смирение это показное, и будь их воля покрошили бы они своих соратников не жалеючи; потому как в волчьей стае– а именно она здесь и присутствует– только так и положено,– раз, и в горло. И послушали графа лишь по одной-единственной причине– это вожак, пусть и временный, и пока он– как Акела– не промахнётся, скрипя зубами, но будут слушаться. А если вдруг, однажды, случится подобная неприятность, то…говоря словами киношного героя– бритвой по горлу и в колодец. Проигравший, если за него некому заступиться, здесь долго не живёт.

Молчание затягивалось: все опустили очи долу и, фигурально выражаясь, ковырялись в носу,– пропал энтузиазм. Гастон де Фуа решил подбодрить собравшихся:

–Ну что же вы? Надо принимать решение– уж полночь миновала.

Глаза поневоле скосились на тёмный просвет не задёрнутого прохода, сквозь который поступал свежий воздух, что было– учитывая образовавшуюся духоту в результате сгорания свечей и энного количества давно немытого по причине военного похода и не только (кое-кто и по велению души– и такие тут присутствуют) народа, скопившегося в небольшом помещении– совсем не лишним. Действительно, звёзды высыпали– не пора ли и заканчивать. Долго ещё будем канителиться? Оглядел пасмурных соратников и, противореча собственным установкам, оторвал зад от скамьи:

–Мессиры! И ты, благородный граф! Позвольте мне высказать своё мнение.