Текст книги "Зверь (СИ)"

Автор книги: Tesley

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

Мэллит молча кивнула. Их маленький отряд – тележка с сундуками, которую тащили два алатских мула, да шестеро верховых – тронулся с места. Альдо накануне велел ехать к Северным воротам – тем самым, к которым они не смогли пробиться ещё несколько дней назад.

Теперь дороги были почти пусты. Хотя наводнение не добралось до Адрианова холма, он тоже сильно пострадал – из-за паники, мародёров и бесконечного проливного дождя. Многие дома стояли закрытыми и брошенными, сточные канавы были переполнены, и вода на мостовой доходила до щиколоток. Колёса чавкали и время от времени проваливались в вязкую жижу. Но лошади и мулы шагали бодро: проглянувшее солнышко благотворно подействовало на животных и на людей. То здесь, то там открывались ставни и мелькали лица: оставшиеся жители со вздохом облегчения встречали рассвет. Постепенно на улицах стал появляться народ: беднота, старики, верующие, уповавшие на милость Создателя. Они выходили наружу оценить ущерб, нанесённый разгулом стихии.

Кто-то из прохожих, видимо, напугал лошадь Мэллит. Животное заметалось по улице, шарахаясь от рук алатцев, которые пытались успокоить его. Секунда – и лошадь понесла. Мэллит, не успев даже толком испугаться, уцепилась обеими руками за её шею.

Крики всполошившихся слуг замерли вдали очень быстро. Лошадь мчалась, взбрыкивая крупом, и Мэллит поняла, что не сможет удерживаться долго. Её охватил парализующий страх – не за себя, а за ребёнка, которого она носила в себе.

Альдо велел им выжить!

«Пожалуйста!» – взмолилась Мэллит неведомо кому. Лошадь словно услышала её и на полном скаку вскинула задом, пытаясь избавиться от всадницы. Мэллит мысленно завизжала и в ту же секунду обозлилась на саму себя.

Это она – она, которая в ночь огнеглазого Флоха выпрыгивала из окна и спускалась вниз по дереву – кудахчет как глупая курица, когда опасность грозит её сыну? У неё хватало мужества бродить в одиночку по ночному городу, так неужели ей не хватит мужества сейчас?

Эти мысли молнией проносились у неё в голове, когда краем глаза она заметила толстый сук, на который несла её взбесившаяся лошадь. Извернувшись, как кошка, Мэллит отпустила шею животного и что есть силы вцепилась в толстую ветку. Её вырвало из седла, но удержаться на суку ей всё же не удалось: поболтавшись секунду в воздухе, она рухнула навзничь прямо на мокрую солому, рассыпанную по земле. Рядом валялось какое-то тряпьё и разорванные тюки. Должно быть, кто-то из жителей выкинул лишней хлам, сбегая из тонущего Агариса.

Знакомая фигура в чёрно-жёлтом балахоне загородила переулок. Лошадь Мэллит заржала, поднялась на дыбы, а затем шарахнулась к стене какого-то дома, проехавшись по нему всем боком. Кипарисовый ларец, притороченный к седлу с той стороны, раскололся как орех. Жезл вывалился из него и покатился назад к Мэллит, а освободившаяся лошадь ликующее заржала и помчалась вперёд, мгновенно скрывшись из виду.

«Наследство моего сына!» – стукнуло в мозгу у Мэллит. Резво вскочив на ноги, она рванулась к реликвии, оставленной Альдо на её попечение и инстинктивно прижала её к себе.

– Дочь моя! – произнёс старик в чёрно-жёлтом балахоне.

Мэллит задрожала от этого голоса. Вчерашний кошмар, который сумел прогнать Альдо, вернулся к ней, но теперь он был ближе, намного ближе! Её отец вновь стоял под дождём, протягивая вперёд руки с требовательной мольбой.

Под дождём?.. Но ведь дождь уже окончился!

Вокруг неярко светило солнце, но Мэллит казалось, что она видит отцовское лицо словно сквозь мутное стекло, залитое потоками воды. Он как будто он плакал всей кожей.

– Помоги нам, – шептал он, и его голос так же тёк и расползался шорохами и звоном дождя. – Твоя мать, твои сёстры и братья, все они зовут тебя!

– Ты же умер! – крикнула Мэллит отчаянно – то ли вслух, то ли мысленно.

– Мэллит! – отвечала ей мать. Она стояла на том же месте, где секунду назад был отец, и лицо её тоже текло и подёргивалось влажной рябью.

Мэллит бессознательно подняла жезл, дрожа от ужаса и какого-то липкого омерзения.

Мать отступила на шаг, осуждающе качая головой.

– Недостойная дочь! – произнёс отец. Теперь он стоял на месте матери. – Позор чресл моих!

Мэллит неловко замахнулась, но ударить не смогла. Хотя образы родителей искажались, как отражение в бегущей воде, у неё не хватало духу поднять на них руку.

– Помоги нам! – жалобно звала её мать.

– Пойдём! – повторял отец, и его балахон развевался на ветру, словно поднимались и опускались пёстрые змеиные кольца.

Мэллит невольно отступила, продолжая крепко прижимать к себе жезл. Ещё несколько шагов – и она оступилась, споткнувшись об разбросанное на дороге тряпьё.

– Идём! – властно сказал отец, протягивая к ней руку, чтобы поднять. Его сплошь заливали потоки невидимого дождя, который лил только над его головой.

Молния сверкнула прямо над ним.

Ослепительная и бесшумная, она ударила в шаге от упавшей Мэллит. Отец завизжал неестественно высоким голосом – так завизжала бы огромная крыса, которую сжигают заживо. Чёрно-жёлтый балахон вспыхнул и задымился, а по земле забил в агонии змеевидный хвост, увенчанный на конце рыбьим плавником.

Что это?!.. Это тварь?..

– Мэллит!

Высокий всадник на огненно-рыжем коне несся ей навстречу по переулку. В его руках сиял золотой лук, стрела из которого только что поразила существо, пытавшееся увести её.

Блистательный Робер!..

Но как мог блистательный Робер оказаться здесь?

Мэллит резво вскочила на ноги и, едва всадник поравнялся с ней, со всей силы огрела его жезлом по спине.

Робер успел увернуться. Удар пришёлся главным образом по крупу коня. Тот оскорблённо всхрапнул и показательно лязгнул зубами прямо перед носом у храброй воительницы.

– Мэллит! – воскликнул блистательный Робер поражённо. – За что?..

Он выглядел совсем обычно, только сильно осунулся и похудел, а его глаза и щёки казались сильно запавшими. Он производил впечатление человека, только недавно оправившегося от тяжёлой болезни.

– Я… Я… Что это было?.. – пробормотала Мэллит, прижимая к себе жезл.

Робер быстро спешился.

– Эта тварь хотела сожрать тебя, – объяснил он негромко и мягко. – Чем бы она тебе не представлялась, это всего лишь иллюзия. Они способны наводить их, как закатные твари. Может быть, это и есть закатная тварь. Поверь мне, я знаю, о чём говорю. Взгляни сама: разве это то, что ты видела минуту назад?

Мэллит отрицательно замотала головой. В двух шагах от неё лежало нечто, похожее одновременно на рыбу и на змею.

Только сейчас она поняла: тварь охотилась не столько за ней, сколько за её сыном!

Блистательный Робер спас её.

– Мэллит? – обеспокоенно позвал он. – С тобой всё хорошо?

– Д-да, – с трудом ответила она. – Но откуда здесь блистательный?

– Я поехал в Эпинэ, – отозвался Робер, – но… гм… заболел по дороге. Выздоровев, я вернулся в Сакаци. Там Матильда сообщила мне, что вы с Альдо отправились обратно в Агарис. Я немедленно поехал следом и уже в пути узнал о здешнем бедствии. Все дороги из города заполнены беглецами. Что здесь стряслось? Потоп?

Мэллит покачала головой: она не в силах была рассказывать о случившемся.

Со свойственной ему деликатностью Робер понял её нежелание говорить.

– Матильда ожидает всех нас в Сакаци с нетерпением, – сказал он бодро, меняя тему.

– Мы сегодня возвращаемся туда, – ответила Мэллит. – Но моя лошадь сбежала.

– У меня есть запасная, – успокоил её Робер. – Лошадь моего друга, Ричарда Окделла. Я захватил её с собой на случай, если он ещё в Агарисе. Но, похоже, что он давно вернулся в Олларию. Так что пока ты можешь воспользоваться ею. Её зовут Сона, и у неё отличный характер.

Мэллит улыбнулась – несмело, но с глубокой признательностью.

– Блистательный очень добр, – сказала она, – и я благодарю его за помощь.

– Но… – Робер растерянно оглянулся, хмуря тёмные брови, – я не понимаю. Где Альдо, Мэллит? Разве он не с тобой?

Мэллит отступила на шаг и, положив руку на живот, ответила спокойно и с достоинством:

– Альдо здесь.

Глава 7. Смута. 1

23 Осенних Волн-12 Осенних Молний, 399 год Круга Скал. Эр-Эпинэ

1

Марсель Валме плохо переносил своё заточение.

Его арестовали сразу же после прибытия в Эр-Эпинэ, в последний месяц лета. Слуги, одетые в траур по герцогу Анри-Гийому, встретили его сухо и с подозрением, смотрели недоверчиво и вызвали замкового коменданта. Малосимпатичный офицер по имени Николя Карваль, насупившись, выслушал просьбу доложить о приезде виконта новому герцогу Эпинэ, взял незапечатанную записку принца Ракана, повертел её в руках и удалился, не сказав ни слова. Пять минут спустя Марселя и обоих его кэналлийцев обезоружили солдаты этого самого Карваля, такие же угрюмые и неразговорчивые, как их командир.

Зато Август Штанцлер, обнаружившийся здесь же в замке, оказался куда как многоречив!

Бывший кансильер до тошноты напомнил Марселю дорогого папеньку: грузный, отёчный, ласково-снисходительный, он исключительно мягко стелил жёсткое ложе. Он был старомодно учтив и назойливо-любопытен, и у него явно имелись свои планы на наследника Бертрама Валмона, очень кстати ставшего офицером герцога Алвы.

– Только не говорите мне «мой мальчик», граф! – взмолился Марсель после первого же медоточивого разговора. – Иначе я вспомню, что обязан отбывать сыновнюю повинность только три месяца в году. Предупреждаю вас: я сбегу, чего бы мне это не стоило, если вы продолжите настаивать на своём.

– Я готов рискнуть, мой мальчик, – заверил его Штанцлер, изображая истинно отеческую улыбку.

Робера Эпинэ в замке не было. Как выяснилось, дома никто и слыхом не слыхивал о его возвращении.

Не приехал он и позже. Лето сменилось осенью, а осень в свою очередь пошла на убыль. Марселя поселили в небольшой комнатке подвального этажа, а обоих его кэналлийцев увезли в другое место – Марселю так и не удалось узнать, в какое именно.

Он оказался в настоящем кипящем котле – в самом центре готовящейся смуты.

Вот куда его завело желание оказать услугу принцу Ракану!

Но разве это его вина?.. Увы! Он всегда был слишком чувствителен к чужому очарованию. Синие глаза и острый язык Алвы побудили Марселя очертя голову кинуться на военную службу; золотые локоны и обходительные манеры изгнанника-принца завели его в очаг мятежа. Он был просто не в состоянии противиться собственной натуре! Его поэтическая душа слепо подчинилась врождённому чувству прекрасного и в результате бесславно сгинула во мраке эпинского подвала.

– Ну нет, – бормотал Марсель, греясь у камина (осень уже вступала в свою последнюю четверть). – Больше я не попадусь в эту ловушку. Благодарю покорно! Отныне при виде всяких обаятельных проходимцев я буду представлять их стариками, скрюченными подагрой… И страдающими трясучкой вдобавок! Больше я не стану бегать по их поручениям и угождать их прихотям, что бы они не сулили мне взамен – даже если с королевской щедростью они не сулят ничего!

В конце концов, проза жизни действительно такова: и красавец Алва и сказочный принц-изгнанник со временем поседеют и одряхлеют, обзаведутся сонмом болезней и старческих немощей. Нужно только вообразить себе сегодняшних искусителей в их будущем обличье – и дело, фигурально выражаясь, будет в шляпе.

– С годами я узрю за муки воздаянье…[1] – бубнил Марсель себе под нос, рассеянно скользя по строчкам меланхоличного Филиппа Лепорта[2].

Томик оказался у него благодаря доброте вдовствующей маркизы Эр-При. Эта милая женщина, робкая и казавшаяся вечно испуганной, как загнанная ретивыми охотниками лань, понравилась Марселю. Её тихий голос, скромные манеры и истинное милосердие были как бальзам для его раненого сердца. Она единственная искренне беспокоилась об узнике, хотя только ей одной он и причинил огорчение своим приездом.

– Вы говорите, что мой сын уехал в Эпинэ? – дрожащим голосом спросила она Валме. – Разве он не с его высочеством?

– Я уверен, эрэа, что с ним всё в порядке, – поспешил Марсель утешить несчастную мать. – Должно быть, проводник просто обманул его в надежде на поживу. Но вашего сына не так-то легко захватить. К тому же принц говорил мне, что намеревается обыскать окрестности Сакаци.

В душе он испытывал глубокую жалость. Ему припомнилась странная история с проводником из монастыря святого Гермия и исчезновение Робера Эпинэ в Огненную ночь. Милейший принц Ракан говорил что-то о местных суевериях… Хотя Марселю больше верилось в причины более материального толка. Может быть, новый герцог и сумел выпутаться из неприятностей, но вполне могло случиться, что бедняга давно погиб.

Колокол замковой церкви Эр-Эпинэ внезапно загудел – настойчиво и заунывно.

Валме захлопнул томик Лепорта и поправил огонь каминными щипцами, присланными всё той же маркизой Жозиной вместе с тонким постельным бельём, скатертями и туалетными принадлежностями. Несмотря на то, что заступничеством славной женщины у него было в достатке и дров и торфа, от скорбного гула пробирал озноб.

Звонили как по покойнику.

– Может быть, это Штанцлер преставился? – обнадёжил самого себя Марсель.

На разъяснения караульных рассчитывать не приходилось. Его стерегли солдаты Карваля, а этот господин, как за несколько месяцев вполне убедился Марсель, был сильно предубеждён против дорогого папеньки и всего семейства Валмонов.

В первые дни заключения Марсель злился на себя и рвался на подвиги. Глупец! Простофиля! Как он мог угодить в такую очевидную засаду! Алва саркастически посмеётся над его нелепой авантюрой, как только узнает о ней, говорил он себе. Однако вид несчастной четы Маранов, повешенных в начале осени во дворе замка, изрядно поумерил его пыл. К тому же через месяц стали поступать известия из Олларии: Алва и сам оказался в Багерлее с клеймом государственного преступника. А покуда блистательный Первый маршал прохлаждался в тюремной камере, короля Фердинанда убили фанатики. Так что Марсель сподобился философского озарения и успокоился.

Festina lente[3], советовал знаменитый древний анакс. Эти слова Марсель собирался сделать своим новым девизом.

Но философия, вопреки ожиданиям, не утешала.

Колокола продолжали гудеть.

Под окном неторопливо прошлась невидимая отсюда лошадь: оконный проём представлял собою довольно широкое, но не слишком высокое зарешеченное отверстие, пробитое в стене подвала вровень с землёй. Из него вдруг потянуло холодным воздухом с отчётливым душком затхлости и плесени. Марсель поёжился. Какой-то солдат прогуливает коня? Или окно его камеры решили завалить взопревшим сеном в качестве небольшой пытки вонью? Он прислушался внимательнее: кажется, одинокая лошадь потеряла где-то подкову. Её неровный цокот наводил какую-то парализующую оторопь.

Стылая болотная сырость поползла сквозь решётку как гнилой туман. Это сочетание холода и тления было таким неестественным, что мороз пробежал у Марселя по коже.

Ещё немного, и он вообразит под своим окном саму Кладбищенскую лошадь!

Ну уж нет! Он встряхнулся и поднялся. Что бы он ни думал о суевериях, но примеру знатных господ не зазорно последовать. Если принц Ракан верит во всякую нечисть, способную сожрать его ближайшего друга и соратника, то что прикажете взять с виконта Валме? К тому же в этом подвале слишком темно! Он сейчас же зажжёт четыре свечи и расставит их по углам. И пускай колокол Эр-Эпинэ гудит как на похоронах: к виконту Валме не войдёт никакой кладбищенский дух. Кстати: прочесть четверной заговор тоже не помешает. По крайней мере, яркий свет и собственный голос разгонят тоскливый морок. Да, это пустое суеверие, ну и что? Кто его здесь увидит? К счастью, в этом треклятом подвале некому зубоскалить над слабонервным офицером по особым поручениям.

Успокоив свою совесть этими рассуждениями, Марсель запалил свечи, с грехом пополам прочитал четверной заговор (как выяснилось, он почти забыл его) и снова уселся у камина с твёрдым намерением опять погрузиться в меланхоличные злопыхания Лепорта.

С годами я узрю за муки воздаянье,

Зима осеребрит вам золото кудрей,

Померкнет царственный огонь двух солнц-очей,

Амур уйдёт, смущён, утратив обаянье.

И нежная краса в своем благоуханье

Уступит времени – и в прелести своей;

Поблекнет цвет ланит с утратой юных дней —

И где сокровище, мое очарованье?

На душе у Марселя явственно полегчало. Даже настроение чуть-чуть приподнялось. Отложив Лепорта, он ещё раз прислушался.

Одинокая лошадь удалилась, но замковый колокол продолжал гудеть. Такой долгий звон на памяти Марселя случался впервые.

Что же всё-таки произошло? В Эр-Эпинэ скончалась какая-то важная особа? Уж не Штанцлер ли, чем Леворукий не шутит?

А вдруг это маркиза Жозина?

Марсель вздрогнул при этой мысли. Бедная женщина, сохранившая в зрелом возрасте застенчивое очарование девушки, имела слабое сердце. А если оно не выдержало неопределённости и остановилось от тревоги за единственного оставшегося сына?

Взбудораженный дурным предчувствием, Марсель снова встал. Создатель, если ты существуешь, ты не допустишь подобной несправедливости!

«Спрошу у караульных, – подумал он. – Не убьют же они меня, в конце концов, если я осведомлюсь о здоровье вдовствующей маркизы? Ведь если я не сижу на хлебе и воде в каком-нибудь карцере, этим я обязан именно ей».

Он решительно двинулся к двери, собираясь постучать в неё, чтобы привлечь внимание стражи. Однако не успел сделать и четырёх шагов.

Дверь распахнулась сама, стремительно и резко, словно её изнутри толкнул разъярённый носорог. Тяжёлая дубовая створка загрохотала, ударившись о стену и лязгнув наружным засовом. В проёме показался граф Штанцлер – потный, побагровевший, набычившийся как взбесившийся буйвол. Он ввалился внутрь, рывком захлопнул дверь, поискал засов, которого с этой стороны не было, метнулся к камину и, пыхтя, подтащил ящик для дров, а затем, дико осмотревшись по углам, освещённым четырьмя свечами, тяжело рухнул на один из двух стульев, имевшихся у Марселя в распоряжении.

При этом он беспрестанно бормотал что-то себе под нос, яростно и неразборчиво, захлёбываясь словами.

Подобная бесцеремонность переходила всякие границы. Всё-таки это была камера виконта Валме, а не проходной двор!

Марсель с достоинством встал перед бывшим кансильером:

– Любезный граф, чему обязан таким неожиданным визитом? Для допроса уже немного поздновато, вы не находите?

Штанцлер не обратил на его слова ни малейшего внимания: он слепо шарил руками по груди, словно пытаясь найти под камзолом оружие или защитный амулет.

– Он был прав… Он был прав! – вырывалось у него изо рта безостановочно.

– Кто был прав? – осведомился Марсель, приподнимая левую бровь совсем по-алвовски.

– Ла Риссан, – отозвался Штанцлер, задыхаясь. – Она умерла, умерла!

Сердце Марселя ёкнуло.

– Надеюсь, вы говорите не о маркизе Эр-При, граф? – спросил он, почти не надеясь услышать обнадёживающий ответ.

– Я здесь не при чём! – вдруг тоненько взвизгнул Штанцлер. – Ни при чём, слышите! Я добивался власти только для неё! Для неё!.. – истерически выкрикнул он, нелепо жестикулируя. – А если и для себя, – добавил он тут же, дрожа как в лихорадке, – то не ей меня упрекать! Она сама… Она сама убивала!

Марсель поднял вторую бровь. Не похоже, чтобы речь шла о маркизе Эр-При.

– Вы кого-то убили, дорогой граф? – поинтересовался он прокурорским тоном.

– Я не убивал! – завопил Штанцлер срывающимся фальцетом. – Я её не убивал! Она сама виновата! Она хотела этого. Я действовал в её интересах – всегда, слышите, всегда! Моей вины тут нет. Оставь меня в покое! – взвизгнул он, нашарив, наконец, эсперу на шее и выставляя её перед собой. – Уходи! Не хочу тебя видеть!

Марсель остолбенел от удивления. Только сейчас он сообразил: то, что он первоначально принял за ярость, было ужасом – почти животной паникой.

– О ком вы говорите? – спросил он, начиная понимать, что не понимает вообще ничего.

Штанцлер неожиданно разрыдался – в голос, как истеричная баба, трясясь в крупном ознобе. Он заслонил руками лицо, и по его коротким толстым пальцам, украшенным перстнями, потоком полились крупные слёзы.

– Я не хочу… – лопотал он неразборчиво, – не хочу, не хочу, не хочу!..

Марсель пожал плечами и сел на стул. Его любопытство было возбуждено, но приходилось выжидать.

Постепенно Штанцлер затих, обессилев от сильных переживаний. Его всхлипывания и бормотание становились всё реже. Марсель придвинул к себе бутылку вина (её принесли вместе с ужином), налил бокал и подтолкнул его поближе к бывшему кансильеру. Тот не сразу понял смысл немого приглашения, но потом до него всё же дошло. Он принял бокал трясущейся рукой и выпил его, щедро залив вином подбородок и воротник. Почти сразу же на него напала икота. Он задыхался и сипел, судорожно силясь ухватить посиневшими губами глоток воздуха. Вид у него был жалкий и отвратительный.

Марсель бестрепетно налил второй бокал и помог Штанцлеру донести его до рта не расплескав.

Это помогло.

– Я не виноват! – снова забормотал Штанцлер, видимо, не в силах перестать оправдываться. – Я думал только о ней! Клянусь. Ведь я любил её. Я любил только её!

– Кого? – спросил Марсель. – О ком вы говорите?

– О моей дочери, – неожиданно ответил Штанцлер. – О моей несчастной дочери!

И снова разрыдался. Его судорожные всхлипы до отвращения походили на рвотные позывы.

Мысли Марселя разбежались как мыши, потревоженные веником.

– А я полагал… – медленно проговорил он, – а я-то полагал, любезный граф, что вы старый холостяк!

– Д-да… Х-холостяк… – с трудом выговорил Штанцлер: его горло свело пароксизмом.

– О! – произнёс Марсель легкомысленным тоном. – Так у вас есть ублюдок! Но это же самое обычное дело, дорогой граф! У меня у самого есть двое или трое ублюдков. Не помню точно сколько именно.

Штанцлер даже на секунду перестал давиться слезами: его, похоже, потрясло легкомыслие виконта.

– Но я абсолютно убеждён, что вы заботились о вашей дочери как любящий отец, – тут же добавил Марсель сочувственным тоном.

Штанцлер трясущейся рукой потянулся к опустевшей на две трети бутылке. Предупредительный Марсель догадливо подсуетился и налил бывшему кансильеру третий бокал.

Тот выпил, чуть-чуть успокаиваясь. Его взгляд начинал потихоньку стекленеть: любитель травяных отваров явно отвык от крепких напитков.

– Вы не знаете, каково это… – нечленораздельно забормотал он, невидящим взглядом уставившись перед собой. – Вам не понять… Вы слишком ветрены! А я был одинок – всегда. Мне шёл четвёртый десяток… Каролина тоже была не молода, и они с Ариго окончательно осточертели друг другу. Если Каролине захотелось меня, то почему бы и нет? Она была ловкая женщина и могла бы стать полезной. Но потом… Потом родилась Кат…

Штанцлер схватился рукой за горло и сжал его, словно пытаясь удержать это имя у себя в глотке.

Однако Марсель сразу сообразил: королева! От любопытства даже уши у него под волосами поднялись и насторожились как у собаки.

– А потом родилась ваша дочь, – услужливо подсказал он, подливая вина в бокал. – Разумеется, это было прелестное дитя!

– Прелестное, – заплетающимся языком подтвердил Штанцлер. – Чудесное, необыкновенное! Моя дочь. Вылитая мать лицом, но ум, характер, воля – о, всё это досталось от меня, то была плоть от моей плоти! Знаете ли вы, каково это: понимать, что больше не одинок? Тогда я почувствовал, что для меня больше нет ничего невозможного. Она станет всем, и я стану всем вместе с ней!

– И ваша дочь стала королевой? Катарина? – неосторожно спросил Марсель: этот вопрос просто жёг ему язык.

В помутившемся взгляде Штанцлера блеснул животный ужас.

– Нет! – выкрикнул он, хватая Марселя за руку. – Не называйте её по имени! Она войдёт! А если она войдёт, то нам обоим несдобровать – и вам тоже, мой мальчик! И вам тоже!..

Марсель кинул быстрый взгляд на дверь, припёртую ящиком для дров. Всё было ясно. Штанцлер свихнулся.

– Вряд ли, ведь снаружи охрана, – ответил он.

– Охрана, – бессмысленно повторил за ним Штанцлер и, снова схватившись за эсперу, принялся её целовать. – Пусть Четверо охранят нас от всякого зла!

– А почему звонят в колокола? В замке что-то произошло? – осведомился Марсель небрежно, желая отвлечь собеседника от приступа дикого фанатизма.

– В замке? – машинально переспросил Штанцлер: похоже, вопрос едва дошёл до его сознания. – Нет. Звонят из-за Левия.

– Левий? – встрепенулся Марсель. – Магнус Ордена Милосердия? Разве он умер?

– Почему умер? – удивился Штанцлер. – Он привёз новости из Агариса. Они вывели всех из равновесия… Ох, простите меня, мой мальчик! – вдруг осклабился он, словно спохватившись и впервые сообразив, где именно он находится. – Я не в себе!.. Потерял самообладание… Я пришёл к вам, ища покоя и отдохновения. Д-да, п-покоя и от-тдохновения… Доживите до моих лет, и вы поймёте: это самые драгоценные вещи в мире. Я невольно нарушил ваше уединение, – продолжал он, с трудом оглядываясь. – Н-надеюсь, вы не в обиде, мальчик мой, что я навязал вам своё общество?..

«Отдохновение! – подумал виконт презрительно. – То-то он влетел сюда как взбесившийся носорог!».

– Знаете, граф, – произнёс он вслух, – я, похоже, заблуждался на ваш счёт. Представьте себе: я всегда считал вас сторонником Раканов. А выясняется, что втайне вы держите руку Олларов. Ведь ваша дочь королева. Вот так приятный сюрприз!

В осоловевших от слёз и вина глазах Штанцлера загорелся недобрый огонёк – слабый, едва тлеющий.

– Раканы… – промычал он. – Раканы… Их дело правое, но им никогда не вернуться.

– Зачем же тогда вам понадобился весь этот мятеж?

Штанцлер понурился: казалось, он весь как-то внезапно обмяк.

– У меня свои интересы, мой мальчик… – пробормотал он словно в пьяном бреду. – Ракан – удобная вывеска… И для фанатиков, вроде Карваля, и для людей похитрее… Политика – это карточная игра. Ведь вы картёжник?

– О да! – кивнул Марсель. – И каковы ваши ставки?

– Я старый больной человек… Я никогда не был врагом покойному королю. Напротив: я всеми силами стремился к тому, чтобы августейшая чета правила спокойно – без Дорака и Алвы. Теперь королём должен стать Карл. Но она потеряла его! – воскликнул он, опять выпрямляясь и устремляя на дверь возмущённый и испуганный взгляд. – Потеряла собственного сына! Мать! Дурная мать. Разве это я виноват, что она дурная мать? – патетически вопросил он, обращаясь к Валме. – Разве я виноват, что она спустила все мои труды в постелях с любовниками?

– Дети часто бывают неблагодарны, – сочувственно сказал Марсель, усердно подливая в бокал.

– Да! Неблагодарная! – горячо согласился Штанцлер, жадно глотая вино. – Смеет попрекать меня!.. – Он поперхнулся и вдруг скорчился на стуле. – Не хочу её больше знать, не хочу! – застонал он, хватаясь за волосы. – Я дал ей жизнь. Я дал ей корону. Я защищал её от Дорака. Разве это я виноват, что она умерла? – Он испуганно замер и повторил каким-то диким шёпотом: – Разве это я виноват, что она умерла?..

Марселя как камнем ударило.

– Что? – воскликнул он. – Королева умерла?

Штанцлер горестно обхватил руками голову и тихонько завыл – тоскливо, как пёс на луну.

– Так это по ней звонят весь вечер? – спросил Валме, прислушиваясь к колокольному гулу, который то затихал, то вновь набирал силу.

Кансильер не услышал вопроса. Марсель протянул руку и энергично потряс его за плечо:

– Это звонят по королеве?

– Что? – тупо переспросил Штанцлер, подняв перекошенное горем лицо. – Нет. Звонят по приказу Левия. В Агарисе умер Эсперадор.

Марсель отступил, удивлённый. Эсперадор Юнний умер! Вот это новости! Похоже, за то время, которое он провёл в своём подвале, в мире произошло много интересного.

Но если Святой престол остался без наместника, то Агарис не сможет помочь эсператистам в их мятеже. Кардиналам придётся собраться на конклав. Им будет не до Штанцлера с его интригами.

Эта мысль так поразила Марселя, что он произнёс её вслух.

– Так ваша эсператистская ставка бита, не так ли, граф? – спросил он.

Штанцлер медленно повернул к нему голову. Глаза его были ещё мокры от слёз, но Марсель заметил, что тлеющий в глубине расширенных зрачков недобрый огонёк разгорается сильнее.

– Моя ставка – это вы, – проговорил кансильер медленно, словно через силу, жуя губами воздух. – Разве Алва не пожелает выкупить вашу свободу в обмен на принца Карла?

– Так принц у Алвы? – спросил Марсель. – Но разве я сто́ю целого кронпринца?

Штанцлер помолчал, размеренно покачивая головой, как гадюка перед нападением.

– Если Алва найдёт Карла, – продолжал он как человек, одержимый одной идеей, – почему бы ему не отдать его в обмен на вас?.. Я знаю: он может бросить вас, как Катарину… Он дурной человек, мой мальчик, вам не следовало бы доверять ему… Но есть ещё ваш отец. Вряд ли Алве захочется ссорится с Валмонами. Ваш отец способен поднять против него всю оставшуюся часть Эпинэ.

Так вот какую сделку имел в виду Штанцлер, когда сажал его в эпинский подвал! Он рассчитывал сыграть на отеческих чувствах папеньки, торгуясь за Карла Оллара.

– Что такое вы говорите, граф! – произнёс Марсель как можно более легкомысленным тоном. – Я не настолько ценен, как вы воображаете. У моего отца есть ещё три сына. Боюсь, что папенька только подивится моей глупости и посчитает, что я вполне заслуживаю наказание за свою дурь.

Штанцлер медленно закивал головой.

– Возможно, возможно… – пробормотал он заплетающимся языком. – Не исключено, что вы куда ближе к истине, чем думаете… (Марселя невольно пробил холодный пот). Но в таком случае вы совершенно бесполезны… Совершенно бесполезны.

– Вот именно, – с готовностью подхватил Марсель, делая хорошую мину. – И вы вполне могли бы отпустить меня на все четыре стороны.

Штанцлер пьяно захихикал, заколыхавшись на своём стуле.

– О нет-нет, вы не так меня поняли, милый виконт! – пояснил он. – Вы бесполезны живой. А мёртвый вы не бесполезны, отнюдь нет!

Марсель на мгновение онемел от этого чудовищного заявления.

– Мёртвый я опасен! – возразил он. – Пусть я не сто́ю кронпринца, но всё-таки сто́ю достаточно, чтобы отец и Алва отомстили за меня. Предупреждаю вас: моя семья и близкие будут очень расстроены, если со мной что-нибудь случится у вас в плену.

– Вот именно, мой мальчик! – одобрительно закивал Штанцлер, как довольный учитель смышлёному ученику. – Ведь вашему батюшке и Ворону будет неприятно видеть вас убитым? Они впадут в бешенство, так?

– Вам-то какая выгода с их бешенства? – поинтересовался Марсель, незаметно поёжившись. – Разве в вашем положении разумно дразнить чёрного льва? А живой я мог бы примирить вас с герцогом Алвой.

Плечи Штанцлера мелко затряслись. Марсель было подумал, что кансильер вновь решил разрыдаться, но оказалось, что тот заливисто смеётся – безудержно и безостановочно.