Текст книги "Зверь (СИ)"

Автор книги: Tesley

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)

– Он сын Фердинанда Оллара! – спокойно и настойчиво повторила королева. – Я прощаю вам ваши слова о бастарде, Дикон, поскольку сама однажды обманула вас. Но я надеюсь, что вы больше не произнесёте их никогда.

«Она лжёт!» – с ужасом понял Дик, вглядываясь в ясные голубые глаза, смотревшие на него честно и прямо. – «Лжёт так уверенно, словно это истина!».

Рамиро поднял к нему морду и заскулил. Дик с трудом собрал воедино разбегающиеся мысли.

– Что ж, раз так… – проговорил он хрипло, – раз ваш сын Оллар, ваше величество, то вы, разумеется, не примете предложения герцога Алвы.

– Какого предложения? – оживилась королева, подавшись к нему всем телом.

Рамиро снова оскалился и ужом выбрался из-под ног Ричарда.

– Жениться на вас! – буркнул юноша, окончательно разозлившись. – И узаконить вашего бастар… сына.

– Алва сам так сказал? – спросила Катарина, пытливо всматриваясь в Ричарда. Видимо, увидев написанный на его лице ответ, она помедлила, словно что-то тщательно взвешивая. Наконец, подняв голову, она сказала очень мягко:

– Я понимаю, Дикон, что вы осуждаете меня. Но когда-нибудь вы поврослеете и поймёте, что мир не состоит из ваших детских представлений о чести и справедливости. Когда вы сами столкнётесь с его жестокостью, вы оправдаете меня. Не сейчас, но позже. А сейчас… Сейчас вы можете передать вашему монсеньору, что я принимаю его предложение.

Ричард уставился на неё, потеряв дар речи.

– Да, – ответила она на его взгляд. – Я призна́ю Карла Оллара сыном Алвы.

– Катари! – воскликнул Дик в полном смятении. – Но это бесчестно! Вы торгуете происхождением своего сына как… как блудная девка! Дочь графа Ариго не должна вести себя так!

– Дочь графа Ариго, может быть, и не должна, – холодно ответила королева. – Но не я. Проводите меня к вашему монсеньору, герцог.

И она с царственным величием протянула ему свою руку.

Ричард попятился. В это мгновение Рамиро захрипел.

Дик поражённо повернулся и увидел, что на шее литтэна затягивается шёлковая удавка. Фрейлина Розалина, отступив на шаг в тень, успела за несколько минут скрутить из своего шарфа настоящий жгут, сделала на нём петлю и с неженской ловкостью набросила её на голову Рамиро.

Дик поспешно перехватил удавку, но белобрысая дурёха не сдалась: она кинулась разжимать его пальцы, выставив вперёд острые, как у крысёнка, зубы. Прикосновение её сухой холодной кожи показалось Дику настолько омерзительным, что он одёрнул руку и выхватил из-за пояса кинжал. Миг – и лезвие полоснуло по удавке, заставив тонкий, но прочный шёлк разъехаться.

– А-а! – заверещала Розалина высоким, тонким голосом, вонзившимся Ричарду в уши как игла. Отступив, она затрясла в воздухе случайно пораненной рукой с таким видом, как будто её ткнули раскалённым железом, а не нанесли пустяковую царапину.

– Прекратите! – крикнул Дик, тряхнув головой, чтобы избавиться от наваждения: ему показалось, что целая сотня крыс одновременно стала на задние лапы и зашлась истошном визге.

– А-а!

У Ричарда зашумело в ушах. Он отшвырнул обрезанный конец шёлковой удавки и шагнул к Розалине вплотную, приставив острие кинжала к её горлу.

– Замолчите немедленно, или…

Глаза фрейлины расширились, сделавшись круглыми, как у какой-то диковинной птицы, и Ричард впервые по-настоящему увидел их: лишённые век и ресниц, они светились гнилостным зелёным светом, словно поганые грибы на болоте. Худощавое молодое лицо удлинилось, а нос вытянулся в острый клюв, из которого, вопреки всякому вероятию, вырывался крысиный визг, высокий и тонкий.

Содрогнувшись, Ричард ударил кинжалом по тощей шее. Птицеголовое существо захлебнулось криком и как подкошенное свалилось на землю. Ричард сделал шаг назад. Его трясло от омерзения, и где-то на краю сознания билась тень мысли-воспоминания:

«Крылатые ведьмы! Я видел их».

Рамиро снова всхрапнул. Дик оглянулся и замер, потрясённый: королева, о которой он забыл на мгновение, ловила обрезанный конец удавки, чтобы туже затянуть её на шее литтэна.

Дик бросился вперёд и сорвал петлю с головы Рамиро. Потом он, задыхаясь, повернулся к королеве, не находя слов, чтобы выразить своё изумление. Что за помутнение на неё нашло?

Катарина гордо выпрямилась перед ним, сверкая глазами.

– Так, значит, вы стали убийцей невинных женщин, герцог? – спросила она с язвительной усмешкой, гневно наступая на него как дух отмщения. – О, я вижу, из вас выйдет славный рыцарь! Что перед вами сказочные победители драконов, когда вы один смогли одолеть безоружную фрейлину вашей королевы! Не хотите ли умножить свои подвиги? Смотрите, я тоже безоружна! Какая честь для вас зарезать ту, кому вы клялись в преданности! Ну же, – прибавила она властно, протягивая руку, – перестаньте делать глупости и отдайте мне ваш кинжал!

Совершенно растерявшись, Дик пятился перед Катариной, опуская руку с кинжалом. Однако когда она попыталась схватить его за запястье, спасительный инстинкт выручил его. Он встрепенулся и ударил – неуверенно, почти наугад, не вкладывая в это движение почти никакой силы.

Катарина завизжала в точности так же, как и её фрейлина: высоким тонким голосом, похожим на писк сотен крыс. Корчась, она рухнула к ногам Дика и забилась в конвульсиях, скребя ногтями по камням.

Рамиро шумно выдохнул. Дик оглянулся на него, не понимая: что вызвало такое облегчение у литтэна? Создатель и все святые угодники! Неужели они оба сошли с ума? Ведь он только что ранил королеву – ранил свою Катари! Пусть она лгала ему, пусть предавала, но разве не он сам сказал когда-то Фердинанду: «Простите её!»?

А что сделал он сам?!

Полный униженного раскаяния, Дик наклонился над визжащей от боли королевой, желая помочь, и отшатнулся. На него глянули такие же, как у мёртвой Розалины, глаза – круглые, без век и ресниц, светящиеся в темноте, словно гнилушки. Чудесные пепельные локоны исчезли: голову существа покрывало нечто, больше похожее на длинный птичий пух. Острый клюв раскрывался и закрывался, хватая воздух, а скрюченные пальцы, скребущие по земле, показались Ричарду похожими на птичьи когти.

Хвала Создателю! Это не Катари! Дик едва не закричал от облегчения.

– Ри-ри-ричард… – прохрипело существо высоким голосом, силясь поднять голову.

Дик коротко размахнулся и добил его одним ударом. Кинжал святого Алана без труда пробил хрупкие птичьи кости. Существо застыло на полу, обретая свою истинную форму: тонкое тело и удлинённое птичье лицо.

Дик тяжело поднялся и привалился к стене: после всего случившегося ноги его почти не держали.

Что всё это значит, Создатель всемогущий? Неужели он спит и видит кошмар?

Рамиро снова зарычал и стукнул по земле передними лапами. Ричард с усилием разлепил глаза и осмотрелся, пытаясь сообразить, что на сей раз вызвало тревогу литтэна. Поняв, в чём дело, он невольно выпрямился, едва не раскрыв рот от ужаса.

Весь туннель, насколько можно было видеть при свете лампы и фонаря, заполонили крысы.

Серые, как рясы давно умерших истинников, крупные, непуганые, они постепенно сжимали кольцо вокруг Повелителя Скал. В их медленном, осторожном наступлении чувствовалась такая неотвратимость, что лоб Ричарда мгновенно покрылся холодным по́том. Конечно, они с Рамиро могут убить множество мелких тварей, но те возьмут их количеством. В один безобразный момент острые зубы вопьются ему в руку, и он выпустит кинжал, не в силах больше удержать его.

Что же делать? Обрушить своды подземного туннеля? Но тогда завалит и их самих!

Огонь! Ричард стремительно метнулся к масляному фонарю, всё ещё стоявшему там, где его оставило существо, притворявшееся фрейлиной королевы. Как жаль, что масла так мало! Но огонь заставит крыс отступить хоть ненадолго. Ричард с лихорадочной быстротой открутил крышку фонаря, собираясь выплеснуть живой жар, как только крысы попробуют приблизиться. Рамиро встал у него за спиной.

Твари отступили. Ричард заметил, что дальние ряды немного смешались: так случается, когда пехота замечает опасность с тыла. Дик ещё раздумывал, что бы это могло значить, когда Рамиро, напряжённый, как струна, внезапно расслабился и широко ухмыльнулся. По рядам крыс пробежала рябь. Ричард увидел, как иные твари, видимо, самые трусливые, побежали прочь, повернув к Дику гладкие хвосты. Ещё немного – и побежали другие.

Вдруг Дик услышал то, что уже уловили чуткие крысиные уши: цокот копыт, неровный, словно хромающий, как если бы лошадь потеряла где-то одну из своих подков. Лошадь? – удивился Дик про себя. Какая же лошадь пройдёт в этом низком туннеле? Разве что пони, да и то небольшой, вроде тех, которые водятся у них в Надорских горах…

Узнавание полоснуло по нему как ножом. Нейдорский пони! Конечно! Создание Оставленной!

Ричард круто обернулся. Со стороны Башни Истины, меланхолично помахивая хвостом и низко опустив морду к земле, к Дороге Королев приближалась Пегая кобыла.

Она, казалось, просто брела, едва перебирая ногами, но стены коридора почему-то вихрем проносились мимо неё. Крысы, ещё остававшиеся на местах, бросились врассыпную с такой скоростью, что у Ричарда замельтешило в глазах. Он почувствовал, как холодеет воздух вокруг: теперь каждый выдох вырывался у него из груди лёгким паром.

Рамиро устало опустился на пол, привалившись к хозяйским ногам, и зевнул во всю пасть. Ричард уставился на него, не веря собственным глазам.

Услышав зевок, Пегая кобыла подняла голову. При виде Ричарда она застыла на месте, и на её крупной морде – задумчиво-злорадной, какая бывает у некоторых надорских мальчишек, охочих воровать яблоки в чужих садах и стрелять по птицам из рогатки, проступило такое обескураженное выражение, что, не будь Дик слишком измучен, он непременно расхохотался бы в голос. Пегая кобыла опасливо отступила, косясь на него бедовым глазом, и вдруг без разбега запрыгнула в стену туннеля, полностью растворившись в ней.

Ричард не успел сориентироваться: пятно плесени промчалось мимо него, а через мгновение Пегая кобыла вывалилась на пол, едва не перекувырнувшись при этом, и скрылась за поворотом, как исчезает выпущенная из пистолета пуля.

Ричард в изумлении обернулся к Рамиро. Пегая кобыла, одним своим приближением разогнавшая целое полчище крыс, боится его? Кладбищенская лошадь только что улепетнула от него, как пугливый прохожий от привидения?

Но Рамиро не интересовала эта странность. Энергично вскочив на ноги, он в третий раз ухватил своего Повелителя за плащ и потащил его наверх, к выходу из Башни. На сей раз Ричард не стал сопротивляться: литтэн был явно умней и проницательней его самого.

Глава 5. Ноха. 6

6

Едва за Ричардом захлопнулись тяжёлые двери Капитулярного зала, Алва устало опустился в массивное дубовое кресло, оставшееся здесь от покойных хозяев Нохи.

– В прежнее время вы вызвали бы меня на дуэль, юноша, – усмехнулся он.

Тот шестнадцатилетний мальчишка, которого в день святого Фабиана он взял в оруженосцы, забавный и строптивый юнец, веривший в святость Катарины твёрдо и незыблемо, как предписывалось его девизом, сейчас бы ярился и хорохорился, требуя к ответу своего подлеца-эра. Но прошёл год, и Ричард стал иным: нависшее над ним обвинение в государственной измене, новый болезненный опыт и смерть матери научили его многому. Впрочем, добавил Рокэ про себя, за этот год его эр тоже изменился. Оба они – и Окделл и Алва – одновременно пережили предательство друга и крах веры. Общая участь сближает.

Откинувшись на жёсткую спинку кресла, Рокэ праздно размышлял, что у предательства есть и хорошая сторона. В недавно прочитанной им книжке некий гоганский философ (с шумом изгнанный из своей общины за ересь) утверждал, что зла вообще не существует: одно и то же в разных обстоятельствах кажется нам то хорошим, то дурным. Сейчас Рокэ был готов с этим согласиться, хотя раньше не без ехидства представлял, как потрепал бы гоганского отщепенца один древнегальтарский босяк, учивший добру знатных юношей.

К счастью, Ричард выжил, несмотря на предательство друга и отступничество эра. Теперь Повелитель Ветра не отвернётся от Повелителя Скал. Рокэ невольно задумался: если Ричард прав, и последний Алва является последним Раканом, не значит ли это, что род Ветра пресёкся? Или наследник всё же существует?

А вдруг это бывший агарисский изгнанник, сюзерен и приятель Робера Эпинэ?

Алва недовольно поморщился. В любом случае с алатскими сидельцами предстоит иметь дело. Та ложь, которой кардинал Левий пытался спасти герцога Окделла, должна стать правдой. Едва он выберется из столицы в Эпинэ гасить очаг смуты, Ричард поедет в Алат на переговоры со своим приятелем Робером. Юноша не дипломат, но с этим поручением он справится лучше самого ловкого из Рафиано.

Рокэ сделал зарубку в памяти: если они преодолеют Излом, серьёзно заняться образованием оруженосца. Из Ричарда вряд ли выйдет умелый кавалерийский генерал, но, похоже, его таланты лежат в другой области. План Нохи, который Рокэ только что рассматривал, мог бы начертить толковый инженер.

«У него твёрдая рука, – думал Рокэ, и мысли его становились тягучими, как густая патока, – и верный глазомер. Нужно будет нанять учителя математики… Лучшего учителя… Из Кэналлоа. И на досуге сто́ит заняться с ним фортификацией… Да… И математикой тоже…».

Глаза Рокэ закрылись сами собой, хотя жёсткое кресло не располагало ко сну. Тело требовало своего. Нужно было вздремнуть хотя бы пару часов, дать себе отдых от всех дел. В Палате Аббата Хуан ухитрился обустроить приличную спальню, но мышцы налились такой свинцовой усталостью, что Рокэ было лень даже открыть глаза. Когда же он наконец сумел разлепить веки, взгляд его упёрся в простенок между двумя окнами, покрытый древними, облупившимися фресками.

Странное дело! Рокэ готов был поклясться, что ещё десять минут назад там не было ничего, кроме заплесневелых разводов и пятен, оставшихся от какой-то религиозной живописи, но сейчас он ясно различал на фреске женское лицо – прекрасное и юное, с нежной, как лепесток, кожей и огромными синими глазами, устремлёнными прямо на него. Чем внимательнее он смотрел, тем отчётливее проступали на стене контуры фигуры и черты лица, словно женщина шла из глубины каменной стены всё ближе и ближе к её поверхности. Её чёрные волосы, такие же тонкие и густые, как у него самого, свободно ниспадали на плечи; простое лёгкое платье окутывало её почти до ступней; ноги были босы. Она казалась поселянкой, бредущей по росистому лугу в ясное летнее утро: не хватало только букета полевых цветов в руках.

Рокэ попытался вновь разлепить веки, полагая, что задремал и видит сон. Попытка не удалась: то ли его глаза и впрямь уже были открыты, то ли он так и не смог вырваться из липкой паутины подкравшейся дремоты.

Между тем юная женщина стала видна совершенно ясно: Рокэ даже казалось, что он замечает, как развеваются её волосы и колышется подол тонкого платья. Рокэ рассматривал её совершенно спокойно, как глядят на красивую картину; она, в свою очередь, тоже, по-видимому, рассматривала его, слегка склонив голову к левому плечу. Минуту спустя она улыбнулась (так почудилось Рокэ), легко встряхнула волосами и кивком поманила его в глубину Капитулярного зала.

Боясь вспугнуть занятный сон, Рокэ даже не шелохнулся, но продолжал следить за прекрасным видением. Женщина плавно заскользила по стене, исчезая из виду там, где появлялись окна, и снова возникая в простенках между ними. Стёршаяся религиозная мазня при её появлении отступала, словно она заслоняла её собой. Видимо, дело всё же было во фресках, медленно размышлял Рокэ. Наверняка где-то здесь на стенах сохранился выцветший образ святой Октавии. Не узнанный, он бросился ему в глаза, а теперь почему-то вспомнился в этой причудливой полудрёме. Но нет! Рокэ резко опомнился. Это невозможно. Если истинники и почитали святую Октавию, то никак не ту, которая приходилась ему прабабкой. А он несомненно видел сейчас свою прабабку: фамильное сходство было слишком разительным.

«Октавия» тем временем остановилась в конце Капитулярного зала. На сей раз она не ограничилась приглашающим кивком: она подняла руку и поманила Рокэ пальцем, указывая ему на вход в следующую комнату – аудиенц-залу, как было обозначено на плане Ричарда. Не дожидаясь потомка, она проскользнула в дверную щель. На сей раз Рокэ тяжело привстал, опираясь на дубовые подлокотники. Судя по телесным ощущениям, он вовсе не спал. Встряхнувшись, он в несколько шагов пересёк капитул и, открыв дверь комнаты для аудиенций, вошёл внутрь.

Монастырскую аудиенц-залу он осмотрел ещё в первую ночь после освобождения из Багерлее, когда одолжил у Ричарда его литтэна. Тогда это помещение показалось ему на редкость мрачным. Все четыре стены здесь украшали горельефы – такие, какие высекают разве что в камерах усыпальниц. Из-за этого аудиенц-зала сильно смахивала на склеп. Отовсюду на Рокэ таращились каменные фигуры магнусов Ордена Истины, словно выходящие из стен. То на свет выступала рука, поднятая в благословляющем жесте, то нога в древнегальтарском штиблете, занесённая над ставленником Чужого; тут виднелась эспера, перед которой молился монах, там – пюпитр с фолиантом, над которым склонился учёный. В иное время Рокэ высмеял бы эти аллегории, но сейчас ему было не до того. Рисованное лицо его прабабки смотрело на него прямо с противоположной стены аудиенц-залы.

Прежде здесь не было фресок.

Рокэ подошёл. Вытянутая рука женщины указывала на скульптуру, занимающую нишу в углу напротив.

«Святой Тарквиний» – вились над нишей древнегальтарские буквы. С некоторым усилием Рокэ припомнил, что так звался основатель Ордена Истины.

Святой оказался благообразным старцем с несколько лукавым выражением лица. Левая рука его была приложена к губам то ли в молитвенном жесте, то ли в призыве к молчанию. На его правом плече сидела каменная мышь, ставшая эмблемой Ордена.

Рокэ протянул к ней руку. Теперь ему ясно вспомнился план Ричарда, где за аудиенц-залой была обозначена ещё одна комната: потайной кабинет-молельня. На чертеже даже имелось забавное указание, сделанное мелким почерком его оруженосца: «Следует тянуть мышь на себя». Усмехнувшись, Рокэ крепко ухватился за каменное тельце и со всей силы дёрнул его. В стене что-то щёлкнуло, и в то же мгновение мышь словно выпрыгнула вперёд прямо под нос ошеломлённому Рокэ. Сразу же вслед за этим скульптура святого Тарквиния со скрипом вышла из поддельного горельефа и медленно отъехала вправо.

Проход в потайной кабинет был открыт.

Рокэ оглянулся на изображение святой Октавии. Но фрески на прежнем месте уже не было: белый камень вновь стал девственно чист.

Всё это до того походило на сон, что Рокэ невольно ущипнул себя за руку. Но и тело и мозг сказали ему с полной уверенностью: несмотря на чудовищную усталость последних дней он бодрствует, и всё происходящее совершается наяву.

Пригнувшись, Рокэ сунул голову в открывшийся проём, на редкость узкий и низкий.

– Кошки закатные, – процедил он сквозь зубы. – Похоже, эти треклятые магнусы действительно постились денно и нощно. Сюда пролезет только мышь.

В потайном кабинете было темно как в погребе.

Не раздумывая, Рокэ вернулся в Капитулярный зал, нашёл на каминной полке огниво, зажёг свечи, загодя вставленные Хуаном в канделябры, и вернулся в аудиенц-залу. С тихой руганью протиснувшись в потайной кабинет, он огляделся, подняв канделябр повыше.

Всё здесь выглядело так, как он и ожидал. В центре комнаты стоял дубовый стол – массивный и тяжёлый, как и мебель в Капитулярном зале; у противоположной стены виднелось нечто вроде небольшого алтаря и аналоя для приватной молитвы и богослужения. Сзади, по обеим сторонам от входа, высилось два книжных шкапа: когда-то они, видимо, были битком забиты фолиантами, но бо́льшую их часть истинники унесли с собой, когда убегали от Франциска. Стены по левую и правую руку от Рокэ испещряли какие-то странные символы и обозначения, которые он первоначально принял за магические круги и формулы.

Однако вглядевшись, он понял, что ошибся. Круги и таблицы справа больше походили на календари того типа, по которым можно вычислить, на какой день недели приходится какая-нибудь произвольно выбранная дата. Слева, вероятно, тоже находился календарь, но не лунный и не солнечный. Алва подошёл ближе, чтобы лучше его рассмотреть.

Рисунок представлял собою четыре эсперы, поставленные в один ряд. Первая эспера была золотого цвета, но три правых её луча почему-то наливались густой чернотой. Вторая и третья были уже полностью чёрными. Четвёртая, как и первая, чёрной являлась лишь частично: дальние её лучи вновь обретали первоначальное золотое сияние.

Над первой эсперой не было никаких надписей, но над второй красовалась цифра «три», над третьей – «ноль» и над четвёртой – семёрка.

– Отсчёт по семилетиям, сначала в обратном порядке, а затем в прямом, – сказал самому себе Алва, всматриваясь в рисунок. Ноль, нарисованный крупнее, чем остальные цифры, привлёк его особое внимание. – Нулевой год?

– Верно, – ответил негромкий женский голос, и Алва резко обернулся.

«Октавия», до того двигавшаяся как фреска по стенам, теперь стояла прямо рядом с ним во плоти!

Алва был смелым человеком, но даже он невольно отшатнулся.

«Неужели это настоящая женщина?» – спросил он про себя.

Во всяком случае, она казалась таковой: тонкая, почти бесплотная, теперь она, однако, была вполне осязаемой. Рокэ ощутил её дыхание на своей шее, а её босые ноги оставляли следы на грязном и пыльном полу.

– Это календарь Изломов, – сказала женщина, не обращая внимание на его потрясение. – Истинники составили его благодаря сотням лет наблюдений. Они были воистину учёными мужами, Рокэ.

– Кто вы? – резко спросил Алва.

– Ты знаешь, – лаконично ответила женщина.

– Пусть так, – сказал Рокэ, осторожно переводя дыхание, – но это неучтивый ответ, эрэа.

Женщина проигнорировала его замечание. Она внимательно созерцала плод изысканий давно почивших истинников.

– Четыре эсперы – двадцать восемь лет, – заметила она вполголоса. – Но на самом деле истинники ошиблись. Так случается со всеми мудрецами. Они вечно пребывают во власти своих предрассудков. Эти учёные мужи свято верили в седьмицу своего Создателя, и поэтому подчиняли ей свои выводы, вопреки всякой очевидности. На самом деле в основе Кэртианы лежит не семёрка, а четвёрка. Пять четвёрок, – уточнила она, переводя взгляд на Алву. – Четверо Создателей и один Ракан, который стоит четверых. Ты.

– Вы – Октавия? – спросил Рокэ напряжённо. Это предположение казалось ему самому нелепым, но лучшего он не осмелился высказать.

– Ты знаешь, – уклончиво повторила женщина.

– Нет, но я хотел бы знать, – твёрдо возразил Рокэ. – Как вы можете быть той, которая давно умерла и похоронена?

– Я никогда не умирала, – ровным тоном ответила женщина.

– Тогда кто же вы?

Женщина подумала, видимо, выбирая подходящий ответ.

– Я твоё прошлое, – произнесла она. – Разве это не то же самое, что быть твоей прабабкой Октавией?

– Нет, эрэа, – усмехнулся Алва. – Вы похожи на мою прабабку, это правда; но не менее вы похожи и на Синеглазую Сестру смерти, если правда то, что о ней болтают.

Женщина слегка вздрогнула, словно озябнув стоять босыми ступнями на каменном полу.

– Я не желаю твоей смерти, – просто сказала она. – Напротив. Я хочу спасти тебя.

Алва небрежно указал на стену с календарём Изломов.

– Рассказав мне об этом? Почему именно мне?

– Потому что ты последний, – печально сказала женщина. – Я не могу допустить, чтобы Сердце этого мира остановилось.

Рокэ всем существом почувствовал, что женщина говорит правду; кем бы она ни являлась, она определённо не была лгуньей.

– Эрэа, я видел Леворукого, – усмехнулся он уголками губ. – Не испугаюсь и вас. Я готов вас выслушать.

И он поставил канделябр на стол.

– Взгляни сюда, Рокэ.

Тонкий пальчик, который прежде манил его за собой, медленно указал на чёрные лучи первой эсперы, а потом двинулся по кругу, словно пересчитывая остальные. Золотые лучи он пропускал.

– Всего двадцать чёрных, – сказал Рокэ, проследив на движениями взглядом.

– Да, – подтвердила женщина. – Не четыре седьмицы, но пять раз по четыре. Понимаешь? Двадцать лет.

– Двадцать лет? Излом длится двадцать лет? – спросил Рокэ, нахмурясь.

– Да, – улыбнулась женщина. – Излом – это не день и не год: это время.

– Чьё время, эрэа? – поинтересовался Рокэ с любезностью светского кавалера.

– Время Повелителей, – грустно отозвалась женщина. – В эти двадцать лет все силы Кэртианы сосредоточиваются только на одном члене рода – том, который единственный достоин продолжить линию Повелителей в следующей Круге. Другие погибают, потому что остаются беззащитными.

– Но это не так, эрэа, – тут же возразил Рокэ. – Известны случаи, когда Излом переживали и два и три члена одной семьи. Впрочем, я не скажу за двадцать лет…

– Даже если и скажешь, это не важно, – равнодушно ответила женщина. – Дело не в жизни того или иного человека. Дело в роде. Изредка случалось, что на Изломе в семье Повелителей выживало и двое. Но потомство давал только один из них.

– Потомство? – спросил Алва, насторожившись.

– Да, потомство, – подтвердила женщина. – Неужели ты думаешь, что Излом – это какое-то сотрясение основ в буквальном смысле слова? Возмущение земли, мировой пожар, всеобщее безумие, охватившее человечество?.. Нет. Даже такие творцы, какими были Ушедшие, не назначили бы подобной судьбы всему, что они создали. Излом – это время обновления. Это возвращение мира к своему истоку, Рокэ. Это возрождение, обретение изначальной чистоты божественной крови. Не будь Изломов, ей грозило бы полностью раствориться в человеческой крови, а это привело бы Кэртиану к погибели. Но это и опасное время. На Изломе цепь божественной преемственности истончается до тоненькой нити жизни одного человека – того, кто продолжит род. Кэртиана слабеет, и именно поэтому становится уязвимой для вторжения изве.

– Уверен, что вы говорите не о нашей нынешней междоусобице, эрэа, – заметил Рокэ, слушавший её со всё возрастающим вниманием.

– Междоусобицы? – Женщина иронически приподняла тонкие чёрные брови. – Они есть всегда: похоже, вы, люди, просто не способны без них обходиться. Я имею в виду чужеродное вторжение, иноприродное всему Ожерелью. Есть существа… Ушедшие назвали их врагами, трокте́сами, а люди – раттонами. Они чужие. Они питаются жизнью Бусин Ожерелья, высасывают из них силы, как слепни сосут кровь у несчастных быков и лошадей, когда тучами вьются над ними.

– Чужие имеют человеческий облик? – быстро спросил Рокэ, тут же вспомнив крылатых ведьм Хексберга.

– Сами по себе – нет, но они способны его принимать, когда высасывают жизнь из человека. Хотя люди интересуют их в последнюю очередь. Смертные слабы. Сила Кэртианы сосредоточена в Повелителях и астэрах – спутниках, оставленных Ушедшими.

Охваченный дурным предчувствием, Рокэ нагнулся ближе к своей собеседнице:

– Астэры? Разве они уязвимы?

– Конечно. Как и всё в Кэртиане. Они просто сгустки стихийной силы, которым Ушедшие придали облик животных, только и всего. Они обладают хорошим чутьём, но их разум без связи с Повелителем ограничен. Поэтому они становятся первыми жертвами. Раттоны внедряются в них и выедают их изнутри.

Рокэ внутренне содрогнулся, хотя не показал виду, что слова женщины его встревожили.

– Астэры могут погибнуть?

– Да. От них остаётся один остов: полуживотное-получеловек, в зависимости от того, какой стихии принадлежала астэра, и сколько людей успел высосать съевший её раттон.

– Женщины с птичьими клювами, кошкоголовые демоны, русалы и русалки, человекобыки… – перечислил Рокэ, испытующе глядя в лицо собеседницы.

– Бывшие астэры, выеденные изнутри паразитами, – подтвердила она. – Остерегайся их, Рокэ. Они способны обмануть и увести даже Ракана.

– Можно ли их убить? – резко спросил Алва.

– Ушедшие оставили Кэртиане своё оружие, – кивнула женщина. – Королевский меч, например.

– И фамильный кинжал Окделлов? – быстро предположил Рокэ. – Жезл Повелителей Волн? Они тоже способны убивать?

– Да. И лук Астрапэ тоже. Хотя Лит создал ещё кое-что … Изначальных тварей.

– Изначальные твари предназначены пожирать раттонов? – поразился Рокэ.

Женщина пренебрежительно повела плечами.

– О да. Изначальные твари способны пожрать кого и что угодно. Это воплощённая ненасытная алчность земли. Но это слишком сильное средство, Рокэ. Иногда лекарство оказывается опаснее самой болезни. Меня охраняют от раттонов мои слуги. Вы, люди, называете их выходцами. Не бойся! – сказала она, заметив, что Рокэ чуть-чуть отстранился от неё. – Для тебя они совершенно безвредны. Они отпугнут раттонов и от тебя. Но помни: на Изломе важен только тот, кто способен заново свой начать род. Остальные, если и выживают, бесплодны.

– Я бесплоден, – коротко ответил Рокэ без всякого выражения.

– Нет.

Вздрогнув, Рокэ внимательнее всмотрелся в лицо странной женщины. Она спокойно улыбнулась.

– Помнишь ли ты то проклятие, которое обрушил на голову твоего предка-Ракана его обиженный брат по имени Ринальди? – спросила она.

Рокэ помедлил мгновение прежде чем ответить:

– Я читал несколько разных записей. Боюсь, точных слов Ринальди Ракана не знает никто, кроме, может быть, вас, эрэа.

Женщина негромко рассмеялась.

– Ты льстишь мне. Главное ты знаешь и сам: проклятие касается последнего потомка Эридани. Только последнего! На Изломе, когда остаётся лишь один Ракан, проклятие поражает его кровь. Твой род должен был оборваться на младенце Альбине, твоём предке, рождённом Беатрисой Борраска от Эридани. Но проклятие не коснулось его. Ты знаешь почему?

Алва задумчиво рассматривал женщину, словно отыскивал правильный ответ в её чертах. Затем он проговорил медленно, но уверенно:

– Возможно потому, что Беатриса Борраска родила не одного ребёнка, а двойню. Ведь у Альбина была сестра-близнец.

– Верно! – воскликнула его собеседница, одушевляясь. – Слабая женщина, которой Ушедшие не отвели никакой роли в мироздании! Но она спасла своего брата одним своим существованием. Ты видишь, Рокэ? Женщина способна избавить Кэртиану и род Раканов от опасности только потому, что она есть!

Рокэ отвесил ей глубокий поклон.

– Я всегда высоко ценил женщин, эрэа, – любезно проговорил он.

– Не смейся! – сурово одёрнула она его. – Другого твоего предка на Изломе тоже спасла сестра. Я спрятала её у себя в Лабиринте, чтобы какая-нибудь нелепая случайность не оборвала её жизнь. Благодаря мне твой род продолжился.

«В Лабиринте!» – быстро подумал Рокэ, слегка вздрогнув, когда его увлёкшаяся собеседница невзначай проговорилась. – «Отлично! Теперь я уверен».

– Бедняжка была счастлива в Лабиринте? – равнодушно осведомился он.