Текст книги "Скажи мне, чего ты боишься?..(СИ)"
Автор книги: Tamashi1
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
«Видел бы этого типа Гарри, он сразу бы его распознал», – со злостью на самого себя подумал Малик и решил, что, пожалуй, стоит попытаться хотя бы раскрыть некоторые секреты Хранителя – тогда станет ясно, как его могли называть люди.
– А я могу давать неверные ответы, или у меня всего одна попытка? – уточнил он, лихорадочно продумывая варианты дальнейших действий.
– Мой путь должен продолжаться. Если захочешь ответить, ищи меня. Попытайся найти того, кого нет, и назвать ошибочное имя. Найдешь – вариант будет рассмотрен. Нет – Разрыв не примет даже верный ответ.
Туман заклубился вокруг алых пол кимоно, поглощая их, как огонь поглощал рубища ведьм, привязанных к позорным столбам инквизиции.
– Постой! – крикнул Малик и протянул руку к безучастно смотревшему вдаль существу.
Шаг, и он споткнулся о глубокую трещину. Вот только споткнулся ли? Ведь это падение оказалось на удивление удачным… Смуглые пальцы коснулись объятой туманом худой груди, закованной в алый шелк. Хранитель сделал шаг назад – быстрый, очень быстрый, – и черные волосы взметнулись в воздух. Малик, падая, снова взмахнул рукой, и темная челка была откинута с лица Хранителя.
Зрачки уставших карих глаз в ужасе расширились.
Падая, Зейн Малик смотрел на лицо существа, которому не было места на Земле. Тонкие губы, словно росчерк пера на оборванном листе, исчезали, не заходя на левую половину лица. Нос, острый, хищный, был единственным, что делало ее похожей на правую. Ни алого глаза, ни брови, похожей на изящный штрих каллиграфа, там не было. Лишь белая кожа, натянутая на гладкий, без единого выступа череп так, будто лица там никогда и не было. Чистый холст, на который художник не успел нанести ни единого мазка. И губы, обрывавшиеся на половине, никогда не размыкались, потому что не могли – ведь, воспроизведи они звук, он не был бы похож на человеческий голос…
– Безликий… – пробормотал Малик, в чьей памяти раскаленной проволокой вспыхнуло это слово. Слово, некогда часто произносимое Гарри Стайлсом.
По городу прокатился громовой раскат. Запах озона стал невыносим, как аромат формалина после вскрытия в морге. А Хранитель, замерший над упавшим Маликом, беззвучно, но наполняя весь Разрыв своим голосом, произнес:
– Удача порой поворачивается лицом к тем, кто ее не ценит. Тебе повезло, игрок, цени щедрость Колеса Фортуны. Так звали меня те, кто верил в Безликого, слабого духа страха. И не ведали они, что Безликие – лишь посланники Разрыва в их мире. Те, кто вселяет в смертных страх, чтобы они не возомнили себя богами. Я же испытываю уже оступившихся.
Гулкая тишина звенящим коконом окутала город. Темные небеса не желали показывать своему Хранителю радугу, которая, впрочем, была ему безразлична. Они просто ждали. Ждали, когда туман, подкрадывавшийся к раненному игроку, исполнит обещание города, высказанное немыми губами полубезликого существа, не только хранившего этот мир, но и ставшего единственным его гласом.
А кровь Найла Хорана продолжала тихо отбивать на асфальте похоронный марш.
– Помоги ему, если я угадал! – не веря в собственную победу, воскликнул Зейн и резко встал, забыв о собственных травмах.
– Для Зейна Малика и Найла Хорана игра продолжается, – прошелестел голос страха, не желавший давать ответ. – Третий уровень. Паника. Не потеряйте свое сердце, иначе не сможете понять, где искать выход.
Рваной шалью окутал туман своего Хранителя и поглотил его, оставив на асфальте лишь белый иней. Зейн обернулся к другу и кинулся к нему, но туман успел первым. Тонкими серыми струйками впитывался он в глубокую рану на животе ирландца, заставляя кровь застывать прямо на ее краях, сковывая ее льдом. Хоран закричал. Хрипло, из последних сил, запрокинув голову к бесконечному серому небу…
Небо безразлично смотрело вниз и не испытывало ни раскаяния, ни жалости. Ведь все игроки Разрыва сами выбрали свой путь.
Зейн схватил друга за руку, а лед, сковавший рану Найла, вдруг начал сжиматься, стягивая кожу, и медленно, очень медленно, словно нехотя, рана закрывалась, срасталась, заживала, а игрок всё кричал и кричал, срывая голос и теряя силы.
Скрип…
Протяжно всхлипнули деревянные ставни.
Найл всхлипнул вместе с ними.
Бам!
С грохотом захлопнулись обшарпанные двери домов.
Веки Найла захлопнулись вместе с ними.
Вууу…
Ветер принес сотни облаков, ронявших слезы, не долетавшие до земли.
Найл плакал вместе с ними.
Бом!
С гулкими раскатами грома упали на ржавые громоотводы сотни молний.
И руки Найла вместе с ними упали на асфальт.
Зейн закричал. Он тряс друга за плечо, что-то говорил, захлебываясь словами, пытался размотать импровизированные «бинты» и не замечал, что по его щекам побежали слезы. Такие же, как у Найла. Застывавшие на коже прозрачными льдинками. Вот только он не знал, что Разрыв всегда выполняет обещания. Потому что он не игрок. Он кукловод. А кукловод не может обманывать своих марионеток. Иначе игра будет фальшива насквозь. А ведь Разрыв не терпит фальши, хотя окружает своих кукол ложью. Но ведь они знают, что им лгут во время игры. А значит, всё в этом мире на удивление честно. Не так ли?
Хоран медленно открыл глаза, и Малик замер. Дрожащие веки ирландца нехотя поднимались и резко падали, а затем вновь неспешно ползли вверх. Руки его друга задрожали, а Хоран пробормотал посиневшими, растрескавшимися, едва шевелившимися губами:
– Я в норме, Зейн. Кажется… Только… поспать…
– Поспать? – эхом отозвался Малик и поймал мутный взгляд друга, едва удерживавшегося в сознании. А затем он перевел взгляд на только что зиявшую на его животе рану и шумно выдохнул. На тонкой бледной коже ирландца причудливой вязью застыл уродливый широкий белый шрам. Раны не было. Крови тоже. Их поглотил лед, исчезнувший вместе с туманом.
– Найл, она исчезла! – пробормотал Малик и судорожно улыбнулся. Очередной спазм. И всё же это было лучше, чем совсем ничего. – Исчезла… Ты поспи, Найл. Поспи. Раны больше нет…
Зейн прислонился спиной к стене и закрыл лицо ладонью, другой рукой продолжая сжимать уже не дрожавшие пальцы друга. Соленые маслянистые дорожки пота расчерчивали его лицо и смешивались с не менее соленой, но бежавшей из глаз влагой. Зейн Малик плакал, забыв о том, что хоть его и не видит потерявший сознание лучший друг, от наблюдения ему не уйти. А может, ему просто было уже всё равно? Ведь город и так знал все его слабости. Одной больше, одной меньше… А слезы эти были слезами радости. И Малику было уже наплевать, посмеется город над ним или нет.
Вот только город никогда не смеялся. Лишь уничтожал игроков, планомерно и безучастно вонзая в их раны сотни игл страха, сомнения и разочарования. Но вы ведь любили играть, смертные! А значит, не вам судить того, кто создан, чтобы даровать вам игры. Вечные игры на выживание.
Туман незаметно подкрался к руке Зейна Малика, чтобы сковать льдом и его рану. Чтобы наградить и его порцией невыносимой боли. Чтобы выполнить обещание. Ведь Разрыв не давал авансов, но всегда держал слово. Даже если дано оно было тем, кто любил играть не по правилам…
Хриплый крик утонул в вязком воздухе, лишенном сострадания, но точно знающем, что такое «честь».
Гарри Стайлс сидел на лавочке парка и с бешеной скоростью просматривал интернет-вкладки в планшете. Ночь давно вступила в свои права, но возвращаться в гостиницу ни он, ни его друзья не собирались: они планировали обследовать место аварии в то самое время, когда разбилась Ауди Найла и Зейна. Зачем? Интересный вопрос. Они и сами не смогли бы дать на него ответ…
– Гарри, ты всё же думаешь, что старуха не совсем спятила? – подойдя к другу и опустившись на лавочку, спросил Лиам. В руке он сжимал нераспечатанную банку кофе, и давно остывший напиток, переходивший из рук в руки вот уже в пятый раз, был протянут погрузившемуся в чтение шатену.
– Кто знает, – пробормотал тот, игнорируя предложенную жестянку.
– Парни, давайте мыслить логически, – опустившись на лавочку рядом с Лиамом, воззвал к разуму друзей Луи. – Та старушка детально описала всё то, что случилось на самом деле, то, что подтверждает и полиция. Значит, она в здравом уме. По крайней мере, была до момента аварии. А значит, и девочка тоже была. Не верю я, что Зейн – наш Зейн, который отлично водит – просто так свернул бы с дороги и подверг себя и Найла опасности. Значит, девочка там точно была. Ну, или еще кто-то, кого свидетельница приняла за девочку.
Гарри вздохнул. Они лишь час назад закончили поквартирный обход встречей с пожилой свидетельницей, и вопросов стало лишь еще больше: она не только не пролила свет на всю эту безумную историю, но и загадала в два раза больше загадок. Ведь то, что она скрыла от следствия, казалось полным бредом! Однако безумной эту женщину назвать было невозможно: слишком уж детально она описывала происходившее в ту ночь на улице и слишком уж понимающе смотрела на парней, говоря: «Я знаю, что кажусь безумной. Потому и не стала открывать всего произошедшего полицейским. Можете не верить, мне от вашей веры выгоды никакой. Но вы сами пришли за правдой. Поэтому я вам ее расскажу. Только вам – полиции я эту историю не повторю. Всё равно не поверят, зачем же мне открывать им правду, зная, что в ответ меня назовут сумасшедшей?» И впрямь, зачем? Чтобы истина восторжествовала? Но кому она нужна в этом лживом мире? Сказки, устраивающие смертных, здесь ценятся выше правды, ломающей их привычные устои. Потому что правда порой не просто колет глаза – она вырывает их из глазниц. А потому люди предпочитают смежить веки и окунуться в ложь. Это ведь проще, правда? И не так страшно.
– О’кей, – наконец откликнулся Стайлс, отрываясь от чтения, – хотите думать логически – давайте думать. Ты, Луи, сам сказал, что свидетельница не сумасшедшая, и девочка там была…
– Или кто-то еще, кто ей девочкой показался или кого она таковой назвала, – перебил друга Луи и забрал наконец у соседа многострадальную банку кофе.
Щелчок.
Жестянка судорожно вздохнула, ощущая удивительную свободу после вскрытия. Коричневая жидкость с тихим плеском закружилась в своей тюрьме, повинуясь плавным движениям руки вращавшего открытую банку парня.
– Уточнения принимаются, – закатив глаза, ответил Стайлс и продолжил прерванную другом речь: – Итак, кто-то на дороге был. Гарантии того, что его не ранило отлетевшими осколками, нет: рана могла быть незначительной, и в больницу пострадавший не обратился. Вспомните, фото с места аварии, сделанные газетчиками, были жуткие: там осколки были разбросаны вокруг машины метров на пять, если не больше – остальное в кадр не влезло. Гарантии, что того, кто стал причиной аварии, не задело, нет. А значит, нам всё же нужно его найти. И я всё-таки буду этого «таинственного мистера Икс» звать девочкой, потому как это удобнее и короче, уж прости, Луи.
– Прощаю, – хмыкнул Томлинсон и пригубил остывший кофе.
– Дальше – больше, – продолжил его друг, вновь уставившись на планшет. – Свидетельница утверждает, что туман сгустился вокруг машины сразу после того, как она врезалась в столб. В руку девочки же что-то, видимо, вонзилось, потому как с нее капала кровь – это свидетельница разглядела благодаря тому, что фонари на улице горели достаточно ярко, а у нее на подоконнике всегда лежит театральный бинокль. Она любит разглядывать в него прохожих, пейзажи и номера машин, паркующихся где не надо. Это нашло подтверждение: бинокль и блокнот с номерами мы видели сами, а мистер Хоран сказал по телефону, что полицейский упоминал любовь этой старушки к вызову копов по поводу неправильной парковки. Еще свидетельница утверждает, что девочка рассмеялась, и смех этот не был похож на человеческий. Услышала же старушка его потому, что окно у нее было открыто – свежий воздух якобы от бессонницы полезен. А дальше идет то, о чем она полиции сообщать не собирается: якобы девочка увидела ее, стоявшую у окна, посмотрела ей в глаза и, снова рассмеявшись, в прямом смысле слова потеряла лицо. Вместо лица у нее осталась чистая кожа без намека на глаза, нос или рот. Она смеялась, не имея губ, а затем ее, как и машину, окутал туман, и она исчезла вместе с ним. Но вот что странно. В своих показаниях старушка то ли путается, то ли… – шатен вздохнул и, встряхнувшись, резко перешел к сути: – Она говорит, что на выбежавшей из подворотни девочке, ставшей причиной аварии, было грязно-белое платье в красный крупный горох. Когда же машина вильнула, девочка закрыла лицо руками и бросилась бежать. Свидетельница перевела взгляд на машину, а затем схватила бинокль – всё это время девочка была вне ее поля зрения, но старушка слышала вскрик ребенка в момент аварии. Затем свидетельница попыталась рассмотреть, жив ли водитель. На это ушло еще какое-то время. Туман начал сгущаться, и раздался странный смех – именно это заставило старушку вновь найти взглядом девочку. Но теперь, заметьте, белое платье было в черный горох, а не в красный. И это не оговорка – свидетельница сама нам на это указала, сказав, цитирую: «И самым странным мне тогда показалось, что цвет узора на платье изменился». Так не говорят безумцы… И нечего глаза закатывать, Лиам!
Пейн фыркнул и поднял руки, словно решил сдаться, но было видно: он не верит ни рассказу старушки, ни доводам Стайлса. Мистику принять он всё же был не готов.
Но ведь главное не то, верите ли вы в мистику, а то, обратит ли она на вас свое внимание, смертные…
– Ну и финальный штрих, – закончил Гарри. – Когда девочка превратилась в нечто непонятное, старушка испуганно вскрикнула, и у нее прихватило сердце. А девочка рассмеялась еще веселее. Туман развеялся, смех затих, девочка исчезла, а в окна начали выглядывать сонные жители, один из которых вызвал скорую и полицию. Наша же свидетельница живет с сыном и его женой, которые проснулись от грохота под окном, но затем услышали вскрик родственницы и кинулись к ней в комнату, а не к окну. К счастью, старушку спасли ее собственные таблетки, и сердечного приступа не было, но про странную девочку она никому не рассказала, даже сыну – испугалась, что ее в сумасшествии заподозрят. Нам же она якобы сказала правду, потому как хотела помочь узнать правду, ведь мы друзья пострадавших, а если мы попробуем ее слова передать полиции, она будет отнекиваться и скажет, что у нас больная фантазия. Какой смысл ей был врать? Подшутить над молодежью, заигравшейся в детективов? Простите, но эта старушка – бывший профессор математики, такие к розыгрышам вряд ли склонны, вы же видели, какая она чопорная! И на психа она не тянет. Я не прошу вас верить ей голословно – я прошу проверить ее рассказ, не больше!
– Ладно, допустим, мы прокатимся по той же улице в то же самое время, – на самом деле сдался Лиам, мученическим взглядом уставившись на небо. – Где гарантия, что с нами случится то же, что и с ними? Если та девочка с красными горохами была настоящей, а с черными – пришедшим уже после «духом» или кем там еще, где гарантия, что мы встретим ту самую, живую девочку?
– Живую девочку мы будем искать завтра – при свете дня и на свежую голову, – усмехнулся Стайлс и передал Пейну планшет. – А сегодня мы поиграем в охотников на привидения. А точнее, на Безликого.
– На кого? – озадачено протянул Луи, посмотрев на картину, освещенную экранной подсветкой.
– Безликий, он же Ноппэрапон, – с усмешкой пояснил Гарри. – Японский дух, который промышляет тем, что пугает людей. Он безвреден и не нападает на них, но любит прикидываться плачущими детьми, красивыми женщинами, странствующими монахами, а бывает и того хуже – друзьями и родственниками жертвы. А когда жертва проникнется к нему симпатией или сочувствием, сбрасывает маску, обнажая свое истинное обличье. У Безликих нет лица, потому их так и называют, а просто гладкая кожа вместо глаз и носа – это страшновато, согласитесь. Человек удирает, а затем встречает знакомого. Рассказывает ему о произошедшем ужасе, а знакомый спрашивает: «А то лицо, оно было вот таким?» И снова «знакомый» сбрасывает маску и смеется над убегающим человеком, и порой такая шутка продолжается до тех пор, пока человек не рухнет в обморок или не начнет удирать ото всех встреченных им прохожих. Так Безликий развлекается, но вред он может причинить только слабым сердцем или психически нездоровым – остальные после его шуток в норму придут быстро. Я много об этих духах знаю, потому как одно время запойно читал мифы и старинные легенды, даже Найлу с Зейном в детстве все уши про таких вот существ прожужжал… – Стайлс вздохнул и отогнал подкрадывавшиеся тоскливые мысли о больнице, белом кафеле и монотонном жужжании реанимационных мониторов. – А Безликий вообще одним из моих фаворитов был. Я мечтал его увидеть, потому что думал, что это любопытно – человек без лица. Идиотом был…
– Значит, сейчас мы будем играть в японских Малдера и Скалли, потому как в детстве ты мечтал стать охотником на привидений, – беззлобно протянул Лиам, разглядывая причудливое изображение, освещенное слабой подсветкой.
С экрана на него смотрела гейша без лица. Гейша, нарисованная на старинном холсте древним художником. Гейша без глаз, прожигавшая его несуществующим взглядом. Или всё-таки существующим?..
Пейн поежился.
– Но ты уверен, что мы этого духа, если он вообще существует, сумеем выманить? – пробормотал Луи, так же, как и его сосед, отводя взгляд от старинной картины.
Картина сверлила смертных пристальным слепым взглядом.
– Мы можем попытаться, всё равно делать пока нечего, мы же на неделю сюда приехали, – ответил Стайлс, встретившись с гейшей взглядом. – В больнице торчать смысла нет, в гостинице – тем более. Только мы будем крайне осторожны, чтобы не попасть в аварию, как парни. Проверим машину, будем стартовать не из-за поворота, а с прямого участка дороги. Удостоверимся перед заездом, что вокруг нет ни души. Потому что жизнями рисковать смысла нет.
Картина проиграла. Гарри Стайлс сверлил ее пристальным взглядом, но потерявшая к нему всякий интерес гейша закрыла несуществующие глаза. Он хотел жить, он знал цену жизни, он не собирался рисковать ни собой, ни другими. И безликих помощников Хранителя Разрыва этот смертный больше не интересовал. Потому что он жил, а не играл.
Гарри усмехнулся. Изображение, озаренное тусклой экранной подсветкой, казалось живым и немного разочарованным… а впрочем, скорее всё же безразличным. Но парень понимал, что старинные картины не могут чувствовать, и оттого призрачный свет экрана, словно оживлявший изображение духа, казался ему дозой адреналина, впрыснутой в замершее сердце. Вот только доза эта была явно мала, и гейша на экране ожить не могла. Гарри не верил, что на месте аварии они встретят Безликого, он не знал, говорила ли старушка-свидетельница правду. Но он чувствовал, что если вернется в больницу, чувство собственной беспомощности его просто поглотит, и потому собирался аккуратно вжать педаль газа в пол на том самом участке дороги. Просто для того, чтобы точно знать: он сделал для установления истины абсолютно всё. А еще для того, чтобы как можно реже приходила в голову страшная мысль, звеневшая в ушах каждый раз, когда Гарри Стайлс прекращал нагружать себя расследованием.
«Они выживут?»
«Неверный вопрос», – печально вздохнув, ответил бы город и пояснил, что игрокам нужно не выжить, а выиграть, ведь они поставили жизни на кон в безумной игре. Но он вместе с женщиной на старинной картине знал, что Гарри Стайлс ценит свою жизнь, а потому даже не смотрел в его сторону. Как и она. Безликая гейша.
– Ладно, тогда нечего больше тут сидеть, – встряхнувшись, скомандовал Луи. – Подъем, проверим нашу машину еще раз и двинем к месту аварии. В конце концов, за попытку притвориться героями «Секретных материалов» нас никто не убьет.
– Тоже верно, – усмехнулся Лиам и поднялся.
Гейша покосилась на него невидящим взглядом.
– Вперед, – кивнул Гарри и выключил планшет.
С тихим электрическим гулом умерла женщина без лица. Ветер ласково провел холодной рукой по кудрям шатена и исчез в кронах деревьев. Звезды безразлично смотрели вниз, окрашивая мир серым загробным светом. А где-то далеко, очень далеко, в мире, лишенном жизни, собирался туман.
Машина рассекала темноту ночи яркими огнями фар, а трое пассажиров внимательно смотрели по сторонам. На пустынной улице, лишь четыре дня назад ставшей местом катастрофы, ее в который раз проверили на тех-пригодность. Медленно, очень медленно, осторожно и словно крадучись объехала она спящую, залитую фальшивыми неоновыми огнями улицу. А затем нога в черном ботинке вжала педаль газа в пол, и машина с громким ревом – словно раненый лев кинулся на охотника – рванулась вперед.
Щёлк!
Стрелки на приборной доске превысили допустимые показатели.
Вжик!
Колеса оставляли на грязном асфальте частички себя.
Бом!
Грохотал громовыми раскатами двигатель.
Фью!
Ветер играл антенной на капоте.
– Ахахахаха!
Парни вздрогнули. Сотни огней, проносившихся мимо окон авто, осветили хрупкую девичью фигурку. Белое платье в черный горох – черный, не красный! – белые кудри и адский смех, срывавшийся с несуществующих губ.
У нее нет лица у нее нет лица у нее черт возьми нет лица!!!
Гарри Стайлс ударил по тормозам. Туман окутал безликую девочку, стоявшую у того самого столба, что забрал жизнь черной Ауди. Три громких крика слились в один. Мотор взревел в последний раз и умер. А туман медленно и лениво клубился на асфальте в то время, когда его там быть не могло.
А вы верите в чудеса, смертные? Ведь они пришли и в вашу жизнь! Кошмаром…
====== 11) Правда или обман? ======
«Игрок жалеет обычно не о проигрыше, а о крушении надежд на выигрыш». (Жюль Верн)
В окнах не горел свет. В воздухе не звенел топот шагов. В несуществующих проводах не шумел гул электричества. И только бесшумно падали на город капли дождя, не долетавшие до земли и исчезавшие над крышами домов. Они обращались в лед и разбивались об асфальт на тысячи осколков, а люди, давно уставшие от жажды, старались не поднимать глаза к небу, чтобы не видеть искушающе-манящих, флиртующе-дразнящих, играюще-исчезавших живительных капель. Вот только бесшумный дождь порой рождал грохот, напоминавший людям о воде, и сотни молний пронзали ржавые, исковерканные временем и коррозией громоотводы. А ведь гром и молния всегда сопровождают дождь, и даже если не слышать его шороха, забыть о нем невозможно.
Но вы ведь знали, что у некоторых игр жестокие правила, зачем же решили сыграть, смертные?
Худощавый блондин мирно спал, прижавшись щекой к плечу лучшего друга, а тот, безумно долго боровшийся с дремой, в конце концов сдался и провалился в сон, полный странных образов и воспоминаний. Воспоминаний, которые с садистским удовольствием вонзали когти в никогда не заживавшую рану.
В этом сне – в этом воспоминании! – Зейну Малику было шестнадцать, и он вместе с Гарри Стайлсом остался на ночь у своего лучшего друга, Найла Хорана. Весь вечер любитель научной фантастики, детективов и мифов рассказывал друзьям о каких-то духах и призраках, которых еще в детстве мечтал встретить. Имя «Безликий» отражалось от сознания пакистанца набатным колоколом, но детали рассказа об этом – именно об этом и ни о каком больше! – призраке упорно ускользали от его памяти. Гарри смеялся, воруя чипсы из пакета Найла, и говорил, что Безликого он мечтал встретить до десяти лет, а потом решил, что всё же нечего гоняться за иллюзорными страхами: их хватает и в реальной жизни. Ведь Гарри Стайлс, живший во множестве книжных миров словно в реальности, всегда точно знал: реальность и вымысел смешивать нельзя. Или судьба со всей присущей ей жестокостью вырвет тебя из мира грез.
Только порой грезы становятся страшнее реальности. И кошмар может продлиться в бесконечность.
В тот вечер у Найла поднялась температура, и друзья позвонили его отцу. Но Бобби Хоран как всегда – всегда-всегда-всегда! – задержался на работе. Задержался до самого утра. И парни сидели с другом, рассказывая ему веселые истории или жутковатые байки. Поедали чипсы, уничтожая запасы заболевшего товарища, и смеялись, говоря ему, что в эту ночь он всё же не будет один, ведь они не оставят человека с температурой тридцать девять в пустом доме «без связи с внешнем миром и теми, кто может подать стакан воды». Вот только Найлу, смеявшемуся над этими шутками не меньше друзей, весело не было. Потому что он знал, что утром они всё же уйдут. И он останется один. Снова. Как и всегда. Но он смеялся, потому что был благодарен, ведь в эту ночь ему не придется мечтать о пожаре, из которого его бы вынес отец…
Сколько их было, таких ночей? Смертные не считали. Они лишь пытались жить, не обращая внимания на собственные страхи и слабости. Но в ту ночь страхи Зейна Малика ворвались в его жизнь, став частью реальности. И это пугало гораздо больше, чем какие-то неясные предчувствия и предположения. Зейн Малик любил Найла Хорана и видел, что Гарри Стайлс испытывает к худому болезненному ирландцу то же самое. Вот только он продолжал верить в чудо и надеяться, что всё не так и ему это лишь кажется…
Вы ведь так любите создавать иллюзии и верить в них, смертные!
В ту ночь, когда ирландец в первый и последний раз попросил друзей не оставлять его одного, они оба пообещали, что никогда не бросят его. И Зейн ушел убираться на кухне, а Гарри остался с уснувшим другом. В свете луны лицо Найла казалось посмертной маской, и лишь тонкие длинные ресницы его вздрагивали, шепча черному небу, что он еще жив. А Гарри сидел у кровати друга на пушистом бежевом ковре и смотрел на эту белую, словно неживую маску, с улыбкой на губах. Вот только когда Зейн вернулся к комнате друга, картина изменилась. Малик замер у едва приоткрытой двери, услышав шепот любителя книг и старых песен.
«Прости, Найл, всё же он тебя любит больше… наверное. Я вам мешать не буду… если он сам от тебя не откажется».
И в свете луны, призрачном, мертвом, безразличном, губы Гарри Стайлса на секунду – одну кроткую, но растянувшуюся для Зейна Малика в вечность секунду, – коснулись губ спящего Найла Хорана. И апельсин, сжимаемый пакистанцем, заплакал, роняя на пол кислые, способные сдавить горло сильнее жгучей обиды, капли сока. А сквозь стиснутые зубы брюнета вырвалось горячее дыхание, полное ненависти, боли и той самой, сжигавшей душу дотла обиды.
«Почему он отказывается от Найла, но целует его? Какое он имеет право?!»
А какое право имеешь злиться ты, смертный? Ведь вы оба для Найла всего лишь друзья…
И как только Гарри снова занял место на полу, а взгляд его устремился к небу, Зейн ушел. Ушел, чтобы оказаться на пустыре и со всей силы пинать старый футбольный мяч, вымещая на нем свою злость. Что он представлял тогда? Что мяч – это голова Гарри? Что с каждым ударом чувства Стайлса становятся меньше? Что луна после каждого его вскрика будет превращать реальность в сон, и под утро произошедшее станет лишь кошмаром?
«Смешной Вы человек», – махнув рукой, вздохнул бы город. Но у него не было ни рук, ни желания комментировать глупость смертных.
А дождь той ночью лил как из ведра, и луна подмигивала Зейну Малику из каждой лужи, словно обещая: «Нет, я не сотру этот кошмар из твоей памяти. Он останется с тобой навечно, как память о том, что не всё происходит так, как ты того желаешь». И луна не обманула. Эту ночь пакистанец из памяти стереть не смог, как не смог он и убедить себя, что всего этого не было. И именно поэтому Зейн всегда смотрел на Гарри с опаской, хоть никогда и не говорил ему, что знает о той ночи. Он боялся. Боялся, что веселый, жизнерадостный, начитанный шатен изменит свое решение и начнет бороться за внимание доброго, наивного ирландца. И этот страх разъедал его душу серной кислотой, такой, как та, что чуть не уничтожила полосатую водолазку спутника самой Смерти. Но кислота не достигла Принца. В отличие от страха, который всегда настигал свою жертву.
Душу ведь покалечить проще, чем тело – для этого порой достаточно лишь слова.
И Зейн Малик, обнимавший в пустынном сером переулке единственного человека, ради которого готов был отдать всё, что имеет, мелко вздрагивал каждый раз, когда призрачный, иллюзорный Гарри Стайлс из его сна шептал такие обнадеживающие, но казавшиеся такими лживыми слова. Ведь каждый раз после этих слов он опровергал их поступком. Но опровергал ли? Или просто прощался? Прощался с прошлым, с фантазиями и иллюзиями, со сказкой, которой никогда не стать явью, решив жить, а не существовать мечтами…
Вот только хоть ты и понимал это, принимать не хотел, смертный. Потому что человеку всегда нужен тот, кого можно обвинить в собственных неудачах.
А бесшумный дождь, роняя на асфальт ледяные осколки, словно смеялся над нервной дрожью спящего игрока. Но это всё же лишь казалось. Ведь на переживания смертных дождю, как и небу, было просто плевать…
Скрип.
Ставни пронзительно всхлипнули. Туман заклубился, окутывая спящие фигуры.
Топ-топ…
Просыпайтесь, игроки, иначе пропустите кое-что очень интересное!
Бом-бом-бом!
Набатом грохотали громоотводы, впитывая в себя безучастные сполохи молний.
– Зейн! Найл!
Ахахахахаха!
Город рассмеялся бы над смертными, мечтавшими о забытье в мире грез. Но вместо этого над ними смеялась девочка в белом платье с черными горохами. И у этой девочки не было лица. Но зато было трое спутников, мчавшихся прочь от нее по узкому переулку.
– Чёрт, вставайте! Какого лешего здесь происходит?!
Здесь всего лишь играют со страхом, ставя на кон собственные жизни. Не больше, но и не меньше. Занятно, не так ли?
Зейн вскочил, мгновенно приняв боевую стойку, и мутным после сна взглядом окинул пришельцев. Луи Томлинсон, улыбчивый шатен с прямыми взъерошенными волосами, сейчас смотрел на мир полными ужаса серо-голубыми глазами и нервно потирал рукой об руку. Лиам Пейн, брюнет с обычно идеально уложенной короткой стрижкой, зарывался пальцами в волосы и превращал и без того растрепанную прическу в воронье гнездо, а губы его дрожали, и глаза, цвета крепкого кофе, в панике бегали по изрытому трещинами асфальту. Гарри Стайлс, кудрявый шатен, любивший книги и мистику, не радовался открывшимся перед ним видам – он лишь теребил край черной футболки дрожавшими пальцами и бормотал: «Ноппэрапон! Существует, вот ведь гадство…»
А город безразлично смотрел на игроков, с регулярностью китайской пытки ударяя молниями в громоотводы. Безликая девочка растворилась в тумане.
– Какого чёрта? – пробормотал Зейн, глядя на друзей, одетых в черные футболки и штаны. Такие же, как у них с Найлом… когда-то. Ведь сейчас штаны Малика больше напоминали шорты, а футболки превратились в половые тряпки с прожженными иллюзорным пламенем дырами. А уже ненужные несуществующей ране Хорана «бинты» украшали руки и ноги игроков, закрывая от мира самые глубокие, но неопасные порезы. Лучше уж так, чем подхватить инфекцию и лишиться конечностей, неправда ли? Только вот вряд ли грязный «бинт» спасет от заражения крови. Разве что создаст иллюзию, станет символом безопасности… А в этом мире символы ужасно важны, и за них цепляются все игроки без исключения.
