Текст книги "Скажи мне, чего ты боишься?..(СИ)"
Автор книги: Tamashi1
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
– Нет, – одними губами ответил Зейн.
– Тогда… – притворно-печально вздохнул Барон и стянул с рук перчатки. Черная кожа упала на асфальт, вытянувшись на нем, как шкуры змей после линьки. Парни вздрогнули, – я сам их назову.
Тонкие белые кости без единого лоскута кожи побежали, скрипя суставами, по сахарным черепкам, словно пауки лапками исследовали дохлых мух, запутавшихся в паутине. Остовы пальцев ощупывали каждое имя, выведенное алым на лбу сладких голов без скальпа. Считывали их, словно слепой азбуку Брайля.
«Бегите!» – не своим голосом закричал бы Гарри, увидев, что дух смерти ищет имена его друзей, но они не шевелились.
– Найл, – протянул Барон, и белые пальцы-кости почти нежно обвели контур сахарного черепка с надписью на английском. – И Зейн, – острые фаланги почти ласково прошлись по кровавым символам на лбу его соседа.
Звяк.
Черепки столкнулись. Парни вздрогнули. Барон рассмеялся.
Челюсти его ходили туда-сюда, словно поршни в паровой машине, а зубы, до рези в глазах белые, с лязгом смыкались при каждом столкновении «поршней».
Треск!
Одна вощеная нить порвалась, и в костлявой руке духа смерти застыл один из черепков. Пакистанский.
«Не верю, не верю, не верю», – набатом звенело в его прототипе.
Рвак!
Вторая обледеневшая нить с хрустом разделилась напополам, и к первой сладости присоединилась вторая – ирландская.
«Что делать? Что делать, чёрт», – истерически билось в висках того, чье имя носила сласть.
– А теперь отведайте угощение, – ласковым, медовым, приторно-сахарным голосом протянул Барон, и костлявая рука самой смерти начала медленно, плавно, не желая спугнуть, подбираться к парням.
Как зачарованные, две пары глаз следили за алыми именами, неотвратимо приближавшимися к ним. За черными провалами сахарных глазниц, что безразлично смотрели на них с их сладостей. За костями, перебиравшими по черепкам, как по клавишам рояля – лениво, вальяжно, гипнотически.
– Отведайте сахарных черепков…
А ведь в горле такая сухость!
– Отведайте чудесные сласти…
А ведь в желудке так пусто!
– Отведайте дивное угощение…
А ведь больше такого шанса может и не выпасть!
«Бегите же!» – срывающимся голосом воскликнул бы Гарри, чтобы отрезвить друзей, чьи ноги были ватными от ужаса. Но его не было рядом.
– Такие вкусные, такие смешные…
«Что смешного? – отрешенно подумал Малик. Мысли словно плясали вокруг парня, словно и не принадлежали ему, словно были излишними. – Что смешного в черепах с именами? В смерти. Что смешного?»
А вот Барон рассмеялся. Тихо, пленительно, призывая смеяться вместе с ним в этой безжизненной тиши мертвого города страха.
«Ничего, – зло подумал пакистанец, и мысли разом ворвались в его голову, снова осознав, кому принадлежат. – Это не чертова голограмма и не гребаный актер! Это страх. Наш страх смерти. Мы смеялись над ней – и он смеется. Но это не смешно. Совсем не смешно».
– Это не смешно, – дрожащим хриплым шепотом произнес Малик, и Найл вздрогнул от звука его голоса. Вздрогнул и оторвал зачарованный взгляд от кровавых надписей, почти достигших его лица. Еще шаг, и Барон сумел бы коснуться шеи парня.
Скелет вмиг замолчал. Сладости на кресте замерли, перестав поддерживать его веселье переливами колокольчиков. Костлявая рука застыла, не шевелясь. А в следующий миг сахарные олицетворения Зейна Малика и Найла Хорана усмехнулись, обнажая желтые прокуренные зубы, а в глубине сахарных провалов зажглись алые огни.
– Но ведь вам совсем недавно так нравилось смеяться смерти в лицо, – елейным голосом протянул Барон. – Так почему бы теперь… смерти не посмеяться над вами?
И в тот же миг тишину взорвал бешеный хохот. Сотни тысяч детских голосов истерически смеялись в лицо глупым смертным, как смеялись и черепа на жерди, снова заведшие перезвон. Они бились друг о друга с яростью и остервенением, и трещины ползли по белому сахару, как когда-то ползли они по серому покрывалу асфальта Разрыва.
– Здесь нет жизни! – сквозь хохот крикнули черепки с именами «Зейн» и «Найл». – Здесь повсюду только смерть! И вы – та-ки-е же!!!
Ахахахахаха!!!
Переливами колоколов, раскатами грома звенели сотни голосов детей, сливаясь со смехом сладостей. Костлявая рука сжалась, черепки в ней затрещали, разломы, словно черные морщины, прошли по белой глади, и сахарный прах заструился сквозь пальцы Барона Самди. Но прах ли это? И белый ли он? И сыплется ли? А, быть может, течёт? Змеится алой рекой, окропляя мерзлый щебень живительной влагой?..
Багряные капли срывались с белых костей и обрушивались на асфальт с громовыми раскатами. Две пары глаз с ужасом следили за каждой из них. Две спины вжимались в холодную безразличную стену, желая растворится в ней навечно. Спрятаться. Скрыться.
Бежать-бежать-бежать!
Но ноги словно примерзли к асфальту и не могли пошевелиться. Разве что дрожали – судорожно, нервно, болезненно…
Ткань мироздания треснула, и из тумана начали появляться дети.
Вон мальчик, одетый в джинсовый комбинезончик, играет в мяч. А вон белокурая девочка в синем сатиновом платье запускает змея по воздуху, лишенному ветра. А вон еще одна девочка катается по земле в обнимку с рыжим сеттером. А вот и маленький негритёнок прыгает через веревочку, что для него крутят его старшие братья…
Вот только платье на девочке болталось, словно мешок на вешалке, путаясь подолом в белых костях. Клоки шерсти сеттера чудом держались на еще не сгнивших местами кусках плоти. Мячик мальчонка находил на ощупь, ведь лохмотья полусгнившей кожи, покрытой струпьями, словно шторы закрывали обзор пустым глазницам. А о том, что веревочку крутили негритята, догадаться можно было лишь по налипшим на их лбы иссохшим черным лоскутам кожи, чудом еще не сгнившей, да паре клоков сальных кудрявых темных волос, что непостижимым образом держались на белых, сияющих в сумраке черепах. И все они смеялись, смеялись, смеялись! Надрывно, горячо, весело! Смеялись над глупыми смертными, надумавшими обхитрить Ее Костлявое Величество Смерть!
АХАХАХА!!!
Ноги парней прокололи сотни игл. Паника накрыла с головой.
– Беги! – рявкнул Зейн и толкнул друга в сторону.
В тот же миг окровавленная рука Барона Самди впилась острыми фалангами в бетонную стену в том самом месте, где только что стоял ирландец. Серая бетонная крошка смешалась с алой кровью, и потёки начали застывать, покрываясь ледяной изморозью.
– Здесь вам не выжить! – рассмеялся Барон. – Ведь вы уже мертвы! Как она!
И обагренный живительной влагой костлявый палец указал в туман. На одного из детей. На единственное существо, которое не смеялось.
Девочка лет семи со светлыми кудрявыми спутанными волосами до плеч, одетая в изношенное грязно-белое платье с алыми горохами, не смеялась. Она молча стояла посреди веселившихся мертвецов и неотрывно смотрела на Найла Хорана полными тоски синими глазами. Совсем как у него самого. Ее маленькие ладошки прижимались к животу и отчаянно дрожали, как дрожали и ее губы.
– Пожалуйста, – прошептала девочка, как только ирландец встретился с ней взглядом. – Помоги…
Найл застыл. Изорванные щебнем локти, кровоточащие ступни, ужас – всё это было не важно. Важна была лишь она. Девочка, которую он обязан был спасти. Блондин вскочил и кинулся на негнущихся ногах к ребенку, но был сбит мощным ударом в бок. Два тела покатились по асфальту, и голос Зейна прорвался сквозь пелену боли и тишины, звенящей тишины, что замерла в голове Хорана, как только застыл в воздухе голос девочки.
– Нет, Найл! Это галлюцинация! Голограмма… Чёрт… Это наш страх! Не подходи к ней!
– Что ты несешь?! – не слыша собственный искаженный от ужаса голос, крикнул блондин. – Она жива – мы должны ее спасти!
– Очнись, ее здесь нет, нет!
Истерика, так долго удерживаемая ирландцем в подсознании, вдруг прорвала плотину его выдержки. Он не понимал, что происходит, он видел только белые локоны, что окрашивались в алый, и кричал, кричал, кричал… Зейн с ужасом смотрел на вырывавшегося друга, а в голове звенело: «Пощечина всегда приводит в сознание». Вот только Зейн Малик никогда не поднимал руку на друга, и сейчас…
– Пусти, чёрт! Мы ее убили! Я убил!
Удар.
Смех тысяч мертвых детей.
Тишина.
Синие глаза с ужасом и непониманием смотрели в карие, а ладонь Зейна дрожала, застыв в воздухе. Щека Хорана покрывалась багрянцем, а на светлых ресницах застывали ледяные соленые капли.
– Мы ее не убивали. Это наш страх показал нам ее, – дрожащими губами прошептал Зейн. Голос срывался, но это было не важно. Главным было дать Найлу понять, что девочка не умерла. Иначе он не будет бороться, иначе…
– Нет, умерла, – просочился ядом в их уши вкрадчивый голос скелета Самди. – Посмотри… Найл.
Блондин медленно, но очень судорожно, рывками повернул голову к ребенку и шумно выдохнул. Между белых пальчиков с обгрызенными ногтями бежали алые струйки. Совсем как только что они бежали сквозь кости божества смерти. Кровь пропитывала грязную ткань старого платья и капала на безразличный асфальт. Девочка всё так же судорожно прижимала руки к животу, словно боялась, что, отпусти она их, уйдет из нее сама жизнь, и сухими глазами смотрела на Найла.
– Помоги, – снова прошептали ее дрожащие губы.
– Нет, – голос Хорана сорвался на едва слышный хриплый шепот с истерической дрожью. – Нет, ты ненастоящая. Тебя нет…
– Верно, – выдохнул Зейн и, поймав лицо друга в ладони, заставил его отвернуться от галлюцинации. – Это не она. Не настоящая девочка. Мы должны выбраться отсюда, чтобы найти ту, слышишь, Найл?
– Да… – синие глаза судорожно скользили по искаженным страхом родным чертам лица пакистанца. – Да, мы ее найдем. Выберемся от… сюда и найдем.
– Молодец. Поднимайся, – кивнул Малик, но за его спиной вдруг возникла тень. Огромная черная тень с белоснежной улыбкой из ровного частокола скалящихся зубов.
– Зейн! – лицо блондина перекосилось от ужаса в миг, когда Барон занес над его другом жердь, лишившуюся искрошившихся черепов и увешанную вощеными ледяными нитями. Они извивались, словно змеи, и лишь только имя друга сорвалось с губ блондина, удлинившись, рванулись к шее пакистанца.
Секунда. Время застыло. Замедленная съемка вновь позволила рассмотреть каждую деталь происходящего. И полные насмешки черные провалы пустых глазниц божества смерти, и плещущийся в карих глазах ужас, и судорожный поворот головы брюнета, и печальную улыбку на губах девочки, всё еще пытавшейся сдержать потоки крови, вырывавшиеся из вспоротого живота…
Удар.
Зейн отлетел к стене стоявшего слева от него дома, а Найл перекатился к дороге, сумев в последний момент вытолкнуть друга с линии атаки. Змеи-нити вгрызлись в покореженный асфальт, как могильные черви вгрызаются в разлагающуюся плоть.
Хрусть.
Побежала по серому полотну новая сеть трещин – морщин на болезненной старческой коже. Хоран вскочил и обернулся. Девочка улыбалась ему. Ее ладони скользнули вверх. Хриплый стон вырвался из легких блондина, когда из рваной раны на животе ребенка, зияющей, словно жерло вулкана, с хлюпаньем и мерзким чавканьем выпали на асфальт покрытые кровью органы. Шлепок гулом разнесся по тишине туманного города, а затем мертвецы вновь рассмеялись. Рассмеялась и девочка, сжимая и разжимая поднятые к лицу окровавленные кулачки. А из глаз ее текли слезы и падали на асфальт, разбиваясь на сотни осколков. Алых осколков. Ведь ее слезы были багрово-алыми, густыми и вязкими. Как кровь.
Хоран пошатнулся, но сильные руки поймали его за плечи и потащили к стене.
– Не смотри! Найл, не смотри, я сказал! – орал Малик не своим голосом, оттаскивая друга к переулку. – Надо бежать! Иди, чёрт побери, шевели ногами!
«Поздно», – вздохнул бы город и усмехнулся. Вот только он к таким сценам давно привык, и они его абсолютно не трогали.
– Не сдавайся, Хоран! Ты же сильный!
Сильный. Это слово сотнями полиелейных колоколов отразилось от памяти Найла, вихрем ворвавшись в его душу. «Я обещал, – подумал он, судорожно сжав кулаки, – и я не сдамся». Босые ступни ускорили шаг. Одна влажная, потная ладонь поймала другую. Два сердца, срываясь в галоп, бились по клеткам-ребрам, учащая и без того судорожное дыхание. Еще настоящее. Еще теплое. Еще живое.
Парни бежали к переулку, не оглядываясь, а трещины от удара нитей расползались по асфальту и пытались отрезать им путь. За спинами беглецов громовыми раскатами гремел надрывный хохот, и летели им вслед слова мертвого Барона:
– Это царство Смерти! Оно смеется над вами – над теми, кто решил с ней поиграть! Или вы уже поняли, что играть со Смертью – себе дороже? Поздно!
А трещины всё росли, всё ширились, и ближайшая подворотня уже была отрезана от парней бездонной пропастью, исторгавшей ароматы гнили и разложения, из склонов которой торчали белые кости. Сотни костей. Они кинулись к соседнему проулку, но и здесь разлом шириной был уже больше метра.
– Давай, Найл, мы сможем, – срывавшимся голосом прохрипел Зейн и судорожно сжал похолодевшую ладонь друга.
Тот не ответил – лишь нервно кивнул. А через секунду две пары босых ног оторвались от асфальта и взмыли над пропастью.
Хрум.
Рванулись в стороны края рваной раны истерзанной агонией земли. Кости в ней заходили ходуном, приглашая гостей на бесконечное чаепитие. Гнилостные пары взметнулись к небесам.
А в следующую секунду ступни беглецов коснулись самого края трещины, и два тела рухнули на мерзлый асфальт. Мертвецы безумно рассмеялись, Барон помахал парням вслед костлявой рукой, а девочка с тянувшимися за ней по асфальту, оставляя на нем кровавый след, органами, продолжала брести к разлому. Физика? К чёрту физику. Анатомия? К чёрту анатомию. Потому что…
Барон погладил белые локоны замершей рядом с ним девчушки, а в следующий миг ее окутал туман. С хлюпающим звуком втянул он в себя образ ребенка, и на костлявой ладони божества смерти остался лишь маленький сахарный черепок с алым именем.
Алиса.
Словно героиня Льюиса Кэрролла. Вот только было ли это настоящее имя той девочки, что чуть не оказалась под колесами черной Ауди? И если да, откуда ее имя мог знать Разрыв, не поглощавший тех, кто не играл со смертью, как своей, так и чужой?..
«Задавать вопросы здесь – то же самое, что задавать их в Гуантанамо», – мог бы рассмеяться Барон Самди, если бы имя на сахарном черепке, написанное кровью, и впрямь заинтересовало парней.
Вот только парням не было дела ни до скелета, ни до зомби, игравших за его спиной, ни до сласти в его руке. И лишь алое имя въелось в их память, как и бездонные провалы черных глазниц божества смерти, но думать о них сейчас было бы непозволительной тратой времени. Друзья давно уже поднялись на ноги и бежали, сломя голову, забыв о боли и жажде, подгоняемые лишь липким, как туман, холодным, как лед, страхом. И они не видели, как за их спинами развеялось дымкой видение – сотни детских скелетов. Как затянулись трещины в асфальте, рожденные нитями-змеями, но которых, собственно, никогда и не было. Как накинул на цилиндр капюшон сам Барон Самди, погружая белый череп в плен затхлого аромата гниения, спрятанного в плаще. Они лишь слышали его голос, продолживший громовыми раскатами петь песню Торговца Черепами.
– Где это видано, где это слыхано —
Смерть превратили в сущую мелочь, так, в ерунду!
Божество смерти поглотил туман, развеяв, как сон, словно и не было ни черного плаща, ни лакированных ботинок, ни гладкого, скалившегося безгубым ртом, черепа. А ведь он был. И пусть это был лишь страх, лишь ночной кошмар, не имевший плоти для остальных пленников Разрыва, для Найла Хорана и Зейна Малика это существо было реальным. И оно могло их убить. Могло, но не стало. Потому что игра всё же только началась.
Игра на выживание со смертью.
Но вы ведь любите с ней играть, не так ли, смертные?..
====== 6) Кого ты предашь? Выбирай! ======
«Игра – это большой мешок обманов». (Оливье Лоуренс Керр)
Город знал вкус крови. Он чувствовал его всякий раз, как тяжелые багряные капли ударялись о серый асфальт и растекались по нему, как мозг по стене после выстрела из Магнума «в упор». Этот солоноватый, отдающий металлом привкус въелся в город, как ржавчина в старую Ауди, которая может вылететь на обочину в любую секунду. Исчезнуть этот привкус не мог – лишь постоянно пополнялся новыми оттенками. Новыми разводами мозговой жидкости по ветровому стеклу.
Город знал цену страха. Он видел ужас в каждом лице, что мелькало мимо его глазниц-окон. Он смотрел на них отрешенно и совершенно безразлично, так, что даже ученый-вирусолог, рассматривающий через микроскоп клетки лука, показался бы более заинтересованным. Потому что страх являлся неотъемлемой частью атмосферы, как азот и кислород. Он существовал вне зависимости от времени, которого здесь не было, пространства, которое играло с людьми, и их желаний. Потому что все они когда-то подписали себе смертный приговор. И городу неинтересны были люди, давно отказавшиеся от своей жизни, те, кто продал ее за гроши.
Город просто знал цену бытия – в отличие от них. Безумие? Потерянная вечность? Вовсе нет. Сама жизнь. Жизнь, которая исчезала из глаз игроков, обращаясь в панику, а затем и в сумасшествие. Жизнь, которую они сами променяли на вечный ужас. А те, кто не ценил жизнь, городу были неинтересны… и не важны.
Однако город всё же кое-чего не знал. Он не знал, что такое дружба, преданность, взаимопомощь. Каждый, кто прибывал в Разрыв, либо изначально был один, либо начинал ненавидеть и винить спутника после первого же испытания. Просто потому, что когда человеку плохо, другим должно быть еще хуже, чтобы ему стало легче. Просто потому, что, обвинив товарища, он снимет с себя часть вины… вернее, ему будет так казаться. И потому, глядя на две фигуры, спрятавшиеся в темном переулке, вжавшиеся в стену и главное – прижавшиеся друг к другу, город мог бы удивиться… но предпочел их проигнорировать. Ведь они такие же, как остальные. Просто потому, что попали сюда.
Найл судорожно сжимал и разжимал пальцы, пристально вглядываясь в белую кожу. Руки сильно дрожали, но это уже не было похоже на тремор эпилептика. Зейн, прижавшись спиной к выцветшей от времени грязно-серой стене, сидел слева от него и, обняв руками колени, молча смотрел на асфальт перед собой. Первая паника прошла, сойдя с парней, словно лавина, и обнажив неприглядную истину. Это не шутка.
И когда ужас исчез, оставив после себя тупую ноющую боль в висках, ощущение полной опустошенности и давящую беспомощность, Зейн впервые в жизни почувствовал себя настолько слабым. И это ему крайне не понравилось. Срыв, произошедший с ним, оба парня вспоминать не хотели: Малик кричал, что достанет «того смешливого японца», угрожал ему страшной расправой, бил кулаками по стенам дома, а затем просто рухнул без сил рядом с одним из окон. Ему показалось, что окно издевательски на него покосилось. Он ошибался…
Найл же молча стоял всё это время на другой стороне переулка и смотрел на свои руки, которые тряслись так, словно через Хорана пустили ток. Он не мог понять, как всё это произошло, но, в отличие от Малика, винившего «чёртова мужика в халате», Найл винил лишь себя. Не за то, что подзадоривал друга на новые безумства, не за то, что поддержал его идею прокатиться по городу. За то, что белокурая девочка чуть не погибла.
Она ведь не пострадала, верно?..
Вот только отделаться от навязчивой мысли о том, что девочка попала в Разрыв вместе с ними, Хоран не мог. Как не мог он отделаться и от навязчивого впечатления, что его руки чем-то запачканы. Чем-то теплым. Чем-то густым. С солоноватым металлическим ароматом… И город, предоставивший игрокам запланированную передышку, здесь был абсолютно ни при чем. Безумие? Галлюцинация? Чувство вины?
Алиса.
Найл боялся узнать, что девочку звали именно так.
Тишину, давившую на виски своей абсолютностью, вдруг прорезал тихий голос. Женский. Он пел колыбельную, мерно растягивая гласные, которые надо было растянуть, и делая паузы именно тогда, когда они были необходимы. В ритм биения сердца. Хоран вздрогнул и обернулся к Зейну. Пакистанец тут же подобрался и, вскочив на ноги, начал озираться по сторонам. Он не представлял, что Разрыв уготовил им на этот раз, но точно знал одно – Найла он защитит. Любой ценой. Хоран же медленно поднялся, сжал руки в кулаки так, что ногти впились в кожу, и тряхнул головой. Мысли выстроились в стройную цепочку, ощущение мертвой влаги на руках исчезло. Разум прояснился, и парень схватил Зейна за запястье. Тот вздрогнул, но руку не отдернул: это прикосновение вывело пакистанца из состояния, близкого к панике. Глубоко вдохнув и медленно выдохнув, он посмотрел на Найла и вымученно улыбнулся. Получив в ответ подобный спазм, Малик взял друга за руку и скомандовал:
– Держись рядом, Найл. Если заметим опасность, бежим сразу же. Нам сейчас главное – продержаться.
«До чего?» – отрешенно подумал ирландец, но согласно кивнул. Он хотел верить.
– Будем держаться подальше от этих… видений, – потянув друга к выходу из переулка, тихо, почти шепотом, скомандовал Малик. – Если увидим человека, можно подойти к нему, узнать, что здесь к чему. Но только если будем уверены, что это не… обман. Они опасны, лучше держаться подальше.
– А если в них всё дело? – еще тише возразил Хоран. Ступни царапал гравий, но ирландец этого не замечал. – Что, если мы должны встретиться лицом к лицу со своими… страхами и победить их?
– Тот урод, – в голосе Зейна отчетливо звенела ненависть, – сказал, что у нас есть шанс спастись. Но для этого нужно выжить. Ты видел, что могут эти… видения. Так что лучше к ним не соваться. Главное – выжить.
Почему же ты так не думал, когда жал на газ, а, смертный?
– Ладно, согласен, – сил сопротивляться у Хорана не было, как и желания спорить с единственным, кто был сейчас на его стороне.
Пение нарастало, и Найл с раздражением прогонял от себя мысли о том, что голос ему знаком. Приятный женский голос, который так заботливо уговаривает малыша закрыть глаза и окунуться в мир грез, сказок и снов. В волшебный мир!
Ставни скрипнули.
Выйдя на широкую улицу, парни не могли отделаться от ощущения, что, удаляясь от голоса, они лишь приближаются к чему-то более страшному, а окна, казалось, с усмешкой следили за ними, моргая медленно качавшимися на ржавых петлях ставнями. Ветра не было, равно как не было на небе и намека на облака, а жажда крупной наждачкой рвала слизистую горла. Воды здесь никогда не было, и мечтать о ней не стоило, а пить хотелось так, что готов был припасть губами к любой, самой грязной луже, лишь бы заглушить это мерзкое ощущение, всё нараставшее и укоренявшееся… Как страх.
Пройдя половину улицы, Зейн вдруг резко свернул в один из переулков, потянув за собой Хорана. Найл недоуменно посмотрел на друга, и губы того едва различимо прошептали: «Не хочу, чтоб нас гнали, как дичь». Ирландец лишь пожал плечами, подумав о том, что им всё равно рано или поздно придется встретиться с неизвестной певицей, так почему не сейчас? Вот только неизвестна ли она?.. Хоран всеми силами пытался отогнать всплывавшие в глубинах памяти картины, отчаянно не желая их принимать. Он не отказался бы сейчас от временной амнезии… а может, и от вечной. Лишь бы не думать о том, что за ним по пятам, словно охотник, распевая песни, вместо гудения в рог, гонится его собственная мать.
Ставни резко захлопнулись, повисла тишина. Та самая, что так раздражала друзей всего час назад, та самая, что призывалась как спасение под мерные переливы колыбельной. Найл почувствовал, как по позвоночнику пробежала толпа мурашек, и подумал: «Началось». Дверь одного из домов, такого же блеклого и безликого, как и остальные, отворилась, словно в ответ на эти мысли, и из подъезда вышла девочка. Черные волосы развевались на ветру, которого не было, руки сжимали канистру со странным запахом. Зейн вздрогнул.
– Саафа, – едва различимо сорвалось с губ имя его десятилетней сестры.
Девочка быстро двигалась к переулку, едва удерживая в руках огромную пластиковую канистру, а на асфальте застывали, покрываясь морозной вязью, удивительные, переливавшиеся под тусклым светом несуществующего солнца, разноцветные разводы. Радужная дорожка, покрытая изморозью, всё удлинялась по мере того, как удалялась сестра Зейна, а он всеми силами пытался подавить желание пойти за ней. Как только ребенок скрылся за углом дома, Малик, отчаянно сжимавший кулаки, шумно выдохнул. Найл поморщился, отрешенно подумав, что стоит размять руку, которую друг чуть не раздавил, а тот тихо произнес:
– Это не она. Саафа сейчас дома. Читает книжки или слушает музыку… Ее здесь нет. Это всё… видения.
– Да, точно. С ней всё в порядке, – кивнул Найл, но у него засосало под ложечкой. А правда ли это лишь видение?.. – Она не могла попасть сюда, ведь не участвовала в аварии. С ней всё в норме.
Самовнушение. Порой такое полезное, сейчас оно работало из рук вон плохо. Просто потому, что маленькая девочка несла в руках пробитую канистру с бензином, оставлявшим на асфальте разноцветный, почти павлиний хвост. «На нее тоже наверняка попало», – подумал Хоран, уничтожив старательно созданную аутотренингом иллюзию покоя. А в следующую секунду он вздрогнул и схватил за плечи лучшего друга, потому что… Просто потому, что на улице вдруг стало жарко.
Алые сполохи, приплясывая на асфальте, стремительно неслись к дому, слизывая радужные разводы, заглатывая их, как ненасытная касатка-убийца заглатывает ныряльщиков вместе с водой. Малик не слышал собственный крик, не чувствовал, что ноги рвутся к повороту, поглотившему сестру, не понимал, почему не может сдвинуться с места и что этому препятствует. Он лишь видел багряные насмешливые языки огня, старательно вылизывавшие бетонные стены, мелькавшие в пустых окнах, вырывавшиеся из двери подъезда… А в следующий миг Зейна уже никто не удерживал на месте, и ощущение скованности исчезло – он мчался к заветной цели, не замечая, что на асфальте остался лежать его друг. Его настоящий друг. Хоран быстро поднялся, потирая скулу, и кинулся за Маликом, даже не заметившим, как попал локтем в челюсть лучшего друга.
«Кто-то планировал не приближаться к „видениям”?» – насмешливо спросил бы город, если бы это не было так банально и предсказуемо… и если бы его это хоть немного интересовало.
Девочка стояла в темном переулке, прислонившись спиной к стене, и задумчиво смотрела на свои руки. В тонких пальцах то и дело вспыхивал крошечный огонек, который тут же отправлялся в полет к земле. Спичка падала на дорогу и добавляла лишних искр небольшому костру из старых газет, сломанных деревянных лошадок и некогда красивых кукол. Их синие глаза, спрятанные завесой огня, роняли слезы, вытекая из глазниц. Нестерпимо пахло паленой пластмассой. Но главное, девочка лет десяти была цела и невредима, и всего лишь разжигала костер, находившийся слишком близко к юбке белого, в черный горох, платья. «Почти как у Алисы», – подумал Хоран и поежился.
Ты ведь не думаешь, что это она, смертный?..
Малик подбежал к сестре и попытался оттащить ее от костра, но девочка вырывалась из его рук, истошно крича. Найлу показалось, что она насмешливо ухмылялась, но он прогнал от себя глупую мысль. Подойдя к другу, ирландец положил руку тому на плечо и достаточно громко, чтобы перекричать вопли девочки, сказал:
– Оставь ее, это бесполезно! Только хуже сделаешь!
– Да что ты!.. – на секунду Зейн вдруг замер, а затем отпустил сестру и сделал шаг назад. Руки безвольными плетьми повисли вдоль тела, а в глазах плескалось неверие в происходящее и отчаянное нежелание принимать реальность.
– Это не она. Не она.
Сила самовнушения так хрупка…
Саафа вдруг обезоруживающе улыбнулась и обняла Найла за талию. Прижавшись носом к животу растерянного, окончательно обескураженного парня, девочка возмущенно пробурчала:
– Зейн, ты такой гадкий! Лучше бы моим братом был Найл! Он всегда разрешает мне делать то, что хочу!
Малик застыл с открытым ртом, с непониманием глядя на сестру, а Хоран пытался отогнать ощущение неправильности происходящего и… омерзения. Его обнимал кто-то холодный, чужой и странно-мягкий, почти воздушный… Найлу казалось, что его обнимает рыба, выброшенная на берег. Давно протухшая рыба, которая почему-то не превращала воздух в смрад, но оттого не менее мерзкая. Хотелось оттолкнуть ребенка, но глаза Малика с нежностью и раздражением (какой странный коктейль!) смотрели на нее, стремясь понять, что происходит, и это не давало Хорану двинуться с места. Он боялся. Боялся, что Зейн вспылит и оставит его одного в этом жутком городе, уйдя под руку с этой… рыбой. Дохлой, отвратительной, прогнившей насквозь рыбой.
Внезапно треск огня за поворотом и шум рушившихся перекрытий был уничтожен новым звуком. И у Найла Хорана задрожали колени. Он узнал этот голос и понял, почему Малик кинулся за сестрой, забыв об осторожности. Точнее, испытал на себе то же самое. Резко оттолкнув Саафу, Хоран бросился к горевшему дому, даже не заметив, что Малик и ухмылявшаяся девочка бегут следом. Звон разлетавшихся на части стекол, рев пламени, нестерпимый жар – всё это смешивалось в уродливый кроваво-красный узор калейдоскопа, мелькавший через сузившийся до размеров одного дома объектив жизни Найла Хорана. И этот дом, объятый пламенем, добавлял к сюрреалистичной, безумной картине излишнее звуковое сопровождение. Это уже не были крики – лишь стоны, переходившие порой в подвывания, и Найл не заметил, как оказался на коленях. Его била крупная дрожь. Даже окончательно обезумев, парень не сумел бы ворваться в здание: его окутывало пламя, вырывавшееся из каждого окна, из каждой двери подъезда. Алые языки стремились к темному небу, не предвещавшему дождя, а Найл дрожал, стоя на коленях перед погибавшим в костре серым монстром, который стонал таким родным голосом…
Чья-то ладонь легла на плечо ирландца. Холодная, но не вызывавшая отвращения. Живая. Он вздрогнул и сбросил руку друга, ощутив вдруг резкий укол ненависти, и в тот же миг из подъезда, под мерный треск и заунывный вой, вырвалось нечто.
Пламя лизало черные брюки, поглощало белую рубашку, терялось в некогда густых волосах. Оно пожирало плоть, распространяя мерзкий запах горелого мяса, а стоны превратились в хрип. Найл замер, а в следующую секунду кинулся к отцу, катавшемуся по земле, пытаясь сбить с себя огонь. Он не помнил, как кричал, не замечал, как Зейн сорвал майку и начал тушить Бобби. Он просто пытался спасти дорогого сердцу человека, как и Малик, сорвав с себя футболку – мокрую от пота, заиндевевшую, но вполне пригодную, чтобы… Чтобы что? Спасти отца? Но это невозможно.
Белая кожа обугливалась, становясь черной.
