Текст книги "Скажи мне, чего ты боишься?..(СИ)"
Автор книги: Tamashi1
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
«Счастливый, счастливее всех – ты живой, ты жив!»
«Он жив, – подумал Гарри, хватаясь за спасительное слово. – Главное, он жив. Нет, не так. Они оба живы. Это главное. Надо успокоиться. Соберись, Стайлс! Ты сможешь. Давай. Ты нужен Найлу… Нет, им обоим. Давай, чёрт тебя побери, возьми себя в руки! Не раскисай! Сейчас у тебя нет права быть слабым!» «Нет права», да, Стайлс?.. Знаешь, быть может, когда-нибудь ты всё же поймешь, почему той ночью в машине были лишь двое, почему тебя на эту гонку не пригласили, и почему отказаться от нее Найл Хоран не мог. Возможно, когда-нибудь…
«Кто знает?» – сказали бы тебе недвижимые губы мужчины в алом кимоно, если бы он знал, что творится у тебя в душе. Потому что будущее смертным неведомо. И они могут лишь бороться за свое счастье.
– Мистер Хоран, – заставил себя озвучить собственные мысли Гарри, – я хочу помочь. Сделаю, что смогу. Я приеду к вам. Скажите, где…
– Не стоит, Гарри, – перебил парня отец его друга. – Здесь есть все условия, а транспортировка пока невозможна. Тебе сюда ехать ни к чему: дорога дальняя, а… мы не знаем, сколько времени уйдет на то, чтобы они пришли в себя и…
– Не важно, – поморщился Стайлс, снова и снова перечитывая слова: «Счастливый, счастливее всех – ты живой, ты жив!» – Я приеду. Не смогу быть далеко. Просто скажите, где они.
– Блэкпул, центральная больница, – вздохнул Бобби Хоран, понимая, что спорить бессмысленно. – Мы здесь втроем: я, Маура – мать Найла, и Грег…
Мужчина вновь вздохнул, и шатену показалось, что на том конце провода женский плач усилился.
– Приезжай, Гарри. Найл всегда очень ценил тебя. Он был бы… рад, если бы ты приехал. Поселим тебя в одном номере с Грегом.
– Я позвоню Луи и Лиаму. Предупрежу их. Вы не против?
– Конечно, нет. Ты хороший парень, Гарри. Спасибо, что присматривал за Найлом.
«Присматривал». Прошедшее время полоснуло по сердцу шатена раскаленным лезвием. Да как он может?.. Как может Бобби Хоран терять надежду на лучшее?! Нет, так нельзя. И Гарри Стайлс ему это докажет. Он не привык сдаваться, а уж бросать друзей в беде – нонсенс, о котором при нем лучше было не упоминать. И он еще поборется. Поборется за жизнь тех, кто ему дорог.
– Приеду сразу, как только смогу, – отчеканил шатен и нажал «отбой».
Медленно, спокойно и очень плавно он положил телефон с треснувшим серым корпусом на край стола. Не спеша, осторожно поднял наушники и повесил их на спинку кресла. Пальцы скользнули к кнопке отключения питания компьютера.
Щелчок.
Несохраненный доклад по повести Рэя Брэдбери «Канун всех Святых» растворился в небытии. Экран погас. Строки, призывающие людей жить, исчезли. Но они были высечены в сознании Стайлса штрихами, горящими кроваво-алым пламенем. Он не забудет. А его друзья не умрут. Надо лишь продолжать бороться. И не опускать руки.
Шатен развернулся и на негнущихся ногах двинулся прочь из комнаты. Сначала надо было позвонить отчиму, попросить его поговорить со знакомыми врачами, коих у того было довольно много, а затем сообщить Луи и Лиаму о том, что произошло. Гарри был уверен: парни бросят все дела и вместе с ним отправятся на побережье. Но для этого надо было еще собрать чемодан и проверить банковскую карту… Вот только продумать план действий у шатена не получалось. Перед глазами вновь и вновь вставало смеющееся лицо Найла Хорана, а в голове звучали слова, сказанные им когда-то давно. «Я привык веселиться. Но это не значит, что я не умею грустить. Только вот веселиться мне всё же нравится больше, и потому я ни за что не перестану это делать. А заодно и вас развлекать, парни!» Ни за что. «Ни за что», Найл. Это было обещание. Но сумеешь ли ты его сдержать?..
Дверь бесшумно закрылась, а в опустевшей комнате продолжал звучать голос Короля рок-н-ролла, вырывавшийся из плена черных профессиональных наушников, соединенных черной змеей-проводом с музыкальным центром, стоявшим на полке возле компьютерного кресла.
«Little things I should have said and done,
I just never took the time…
You were always on my mind,
You are always on my mind…»*
Почему ты так любишь эту песню, Гарри Стайлс? Любишь настолько, что поставил на «повтор» и слушал вновь и вновь, пока печатал доклад. Почему именно в эти строки ты жадно вслушивался, с тоской в глазах перекладывая их на собственную жизнь? Потому что ты уже понял, что Найла Хорана тебе не поймать, и всё, что у тебя осталось – лишь воспоминания о его улыбке и его дружба. Но скажи, разве этого мало? Нет. Иначе ты никогда бы не улыбнулся, слушая эту песню. А потому ты будешь бороться до конца – за жизнь друга, за его улыбку и за его счастье. Ведь ты понимаешь, что жизнь – это не игра. И за каждую ошибку в ней приходится платить. Поэтому ты отпустишь его, чтобы не причинить боль – отпустишь к тому, кто его понимает, но не к смерти. Хотя… Ты ведь его уже отпустил. Не так ли, Гарри?
Некоторые люди взрослеют раньше остальных. Раньше, чем их друзья и знакомые. Они понимают цену жизни, руководствуются голосом разума, а не эмоций, умеют отпускать, прощать и искренне радоваться чужому успеху, даже если он причиняет боль им самим. Они умеют принимать жизнь такой, какая она есть. Но разве играть с ней не веселее? Разве не интереснее преодолевать себя, уничтожать барьеры и смеяться в лицо костлявой старухе с косой в истлевших руках? Интереснее, ведь это помогает почувствовать себя на грани, познать вкус победы, рассмеяться от чувства эйфории, вызванной резким выплеском адреналина в кровь! Вот только в каждой судьбе прописан момент, когда человек должен осознать, что он не играет. Он живет. И кнопку «Replay» нажать он не сможет. А ведь порой так хотелось бы…
Но на ваши желания судьбе наплевать, смертные. Как и на вас самих. А потому вы вынуждены всегда играть по ее правилам.
====== 5) Ты видишь это?! ======
Комментарий к 5) Ты видишь это?! *Calavera – череп (с испанского).
*Calaveras de los Muertos – черепа мёртвых (с испанского).
*El Dia de los Muertos – День Мёртвых (с испанского). Праздник, посвящённый памяти умерших, проходящий ежегодно 1 и 2 ноября в Мексике, Гватемале, Гондурасе, Сальвадоре.
«Я не играю в шахматы – в шахматах я борюсь». (Александр Алёхин)
Туман играл со смертными, перебирая в воздухе нити холода, влажности и страха. Капли пота, срываясь с висков двух бежавших по дороге парней, обращались в лед, не долетая до земли, точно так же, как и кровь, что оставалась навечно на сером полотне асфальта, выступая из многочисленных ран на босых ступнях. Почему именно лед? Потому что холод – это смерть. Тишина – это могила. А в этом мире жизни нет. В нем есть лишь существование, наполненное безумием…
Зейн подтащил Хорана к одной из трещин, соединявшей два абсолютно одинаковых дома по разным сторонам дороги, и замер. Разлом шириной примерно в пять сантиметров, который он запомнил навсегда за то недолгое время, что смотрел на него, мучаясь от дичайших спазмов, вновь оказался перед парнями. Лужа желудочного сока, превратившегося в лед, подтверждала, что эта та самая впадина, лучше любых слов.
Всё возвращается на круги своя, а, смертные?
– Какого чёрта? – прохрипел Найл и присмотрелся к трещине. – Мы ходили кругами!
– Вот именно! – рявкнул Малик и, отпустив руку друга, сжал кулаки. Костяшки пальцев побелели, а губы парня превратились в тонкую полосу. – Эта тварь нам солгала! Дорога не бесконечна – просто проложена вокруг города кольцом! Значит, из него можно выбраться, свернув!
«А соврал ли он?» – промелькнуло в голове Хорана. Блондин всматривался в мерзлый асфальт, кусая губы, и вспоминал слова Хранителя. «Весь этот мир состоит из одного города, выхода из которого нет». Но про дорогу он не говорил ни слова. И ты это отлично запомнил, не так ли, Найл?
– Зейн, но ведь он не говорил, что дорога бесконечна, – нахмурился ирландец, посмотрев на брюнета. – Он только сказал, что отсюда нет выхода.
Пакистанец задохнулся от возмущения. В карих глазах промелькнула ярость, а руки сжались еще судорожнее.
– Ты его что, защищать решил?! – рявкнул он срывающимся, хриплым от жажды голосом.
– Да прям! – фыркнул Хоран, скрещивая руки на груди и начиная отстукивать бешеный ритм ногой. Он почти не чувствовал боли от порезов, ведь мерзлая кровь так приятно холодила раны, заставляя и их замерзнуть… – Он явно знает больше, чем говорит. Но он нам не врал – это факт. По крайней мере, он не говорил, что дорога бесконечна, насчет остального – кто его знает.
– Найду эту гадину – всё из него вытрясу, – прорычал Малик и махнул рукой, словно нанося удар невидимому противнику. Смуглый кулак рассек воздух. Капля пота сорвалась вниз и звонкими осколками разлетелась по мостовой. Ведь законы физики здесь были сильно искажены. Как и законы жизни.
– Мы будем искать его? – нахмурился ирландец. Почему-то ему не хотелось вновь встречаться с Хранителем. Он поверил, что существо, говорившее, не открывая рта, не человек, ведь придумать рационального объяснения всему происходящему Найл так и не сумел, и это значило, что победить мужчину в алом они не смогут. А потому подставляться и подставлять Зейна Хорану не хотелось.
– Боюсь, не получится, – на этот раз поморщился брюнет, сложив руки на груди. Он попытался мыслить логически, однако разум отказывался работать как надо: он всё еще ждал подвоха, нападения, атаки страхов… – Если этот тип и впрямь связан с городом, он точно знает обо всех наших перемещениях. Значит, он знает, куда мы пойдем, и сможет скрыться до того, как мы до него доберемся.
– Думаешь, он общается с… городом? – с сомнением пробормотал ирландец. Поверить в то, что дома были живыми и смотрели на мир глазами-окнами, передававшими увиденное мужчине в кимоно, было, мягко говоря, сложновато.
– Да нет же, – фыркнул пакистанец и усмехнулся. Сомнения на лице блондина его почему-то позабавили – Найл надул губы, нахмурился так, что брови сошлись на переносице, и слегка поморщился, и эта забавная пантомима, такая привычная, такая родная, заставила Малика успокоиться куда лучше аутотренинга и попыток внушить себе мысли о том, что всё будет хорошо и этот кошмар скоро закончится.
Хоран вскинул бровь в ответ на слова брюнета, и тот пояснил:
– Думаю, тут всё не так просто. Магия? Да прям! Наверняка этот город просто набит электроникой, и на каждом углу мини-камера. Так этот тип за нами и следит. А в туман могли распылить какие-нибудь химикаты, вызвавшие судороги и воспоминания.
– А ставни? – попытался ухватиться за рациональное объяснение происходящего блондин, уперев руки в бока.
– Техника, – пожал плечами Зейн. – Нажал на кнопку, и они хлопают. А зомби… может, это была голограмма – откуда нам знать, что нет? Мы были слишком далеко.
– А та женщина, которую ранило у нас на глазах? – засомневался блондин и вновь начал осматривать дома, разыскивая взглядом камеры и следы электроники. – Она была рядом с нами, и на предплечье у нее точно рана появилась.
– Мало ли, – поморщился Зейн, отчаянно пытаясь найти объяснение. – Ну, может, рядом с ней и был кто, но нам не видно было – ветер же был, да и голограммами его от нас отгородить могли… Ну, или чем-то еще… Чёрт, Найл, не знаю! Но я не верю, что это всё магия, а город – живой организм, который наказывает грешников за несовершенные еще грехи!
Найл вздрогнул. «Грехи».
Девочка.
Ты ведь не забыл о ней, смертный?
– Погоди, – ухватился за странную идею Малик. – А что если на нас военные опыты ставят? Что если это место – полигон? А девочки и не было вовсе, или была, но ее специально подослали, чтобы мы врезались куда-нибудь и…
– Зейн, это уже мания преследования какая-то, – поморщился Хоран. Он не верил, что девочка была подослана. Или не хотел верить?..
– Ладно, ладно, – поморщился пакистанец, понимавший, что эту тему лучше не затрагивать. – Но, в любом случае, то, что дорога не бесконечна и просто окольцовывает город, подтверждает, что этот «мир» имеет границы. Значит, если мы их найдем, сумеем выбраться. Наверняка это всё же какой-то научный эксперимент, и над городом построили что-то вроде купола, а вокруг него – стена. Надо только до нее добраться.
– Добраться… – пробормотал Найл и всё же ухватился за эту идею. Люди порой так стремятся к рациональному объяснению происходящего в жизни, что не видят очевидного. – А что, если на нас не насылают кошмары только потому, что мы остаемся на главной улице? Она кольцевая, значит, по ней до стены не добраться, и потому нас не считают нужным запугивать, пока мы на ней. Но как только мы с нее сойдем, начнется атака. Просто чтобы не подпустить нас к стене.
«Смешной Вы человек», – цитировать Моэма могло бы войти у города в привычку, если бы его забавляла глупость смертных и их попытка понять нечто, лишенное разумного, с точки зрения людей, объяснения.
– Точно, – кивнул Зейн и, уперев руки в бока, нахмурился. – Значит, нам надо выбрать дорогу и не сворачивать с нее, что бы ни случилось. Всё время двигаться прямо.
– Мы пока по этой улице шли, я думал мы прямо идем, – поморщился Найл.
– Да уж, – нехотя пробормотал Малик и двинулся к дому, стоявшему справа от них. – Давай для начала попробуем отыскать электронику. Вряд ли ее так просто найти, но попытаться надо. Тогда можно будет ткнуть ее в нос этому «Хранителю» и доказать, что он врет. Вот тогда-то я и вытрясу из него всё… Он человек! А с человеком я справлюсь!
Конечно, справишься. С человеком. Потому и подводишь теории под ответ, который тебя устраивает. Ведь так легче, правда? Надежда перестает рассыпаться в прах.
– Точно, – улыбнулся Найл. Он поверил. Поверил в «разумное» объяснение по той же причине, по которой его придумал Зейн. – И тогда мы вдвоем из него всё вытрясем.
– Только не перенапрягай колено, – нахмурился пакистанец и приступил к осмотру плотно закрытых ставень. Найл занялся соседним окном, но деревянные веки домов, плотно сомкнутые и лишенные замков, оказались непреодолимым препятствием к попытке заглянуть во мрак квартир.
– Ладно, не буду, – хмыкнул Хоран и закатил глаза. – И спешу уточнить, пока ты не спросил: оно не болит.
– Я же о тебе волнуюсь! – возмутился брюнет, ощупывая петли. – И не закатывай мне тут глаза! Не хватало еще, чтобы из-за этого бреда началось осложнение!
– Да все о’кей, не переживай так, – рассмеялся ирландец. Безнадежно. Судорожно. Тоскливо. Но ведь это лучше, чем ничего, правда?..
– Попробуй тут не переживать, – пробурчал брюнет.
Тонкие пальцы лапками пауков бегали по деревянным створкам, по ржавым петлям, по бетонным плитам, но не могли ни открыть ставни, ни найти хоть один проводок.
– Значит, электроника вся внутри, – вздохнул Малик. – Надо попасть в дом.
Но почему-то эта идея пришлась Найлу не по вкусу.
«Хрусть!»
Страшный звук вновь зазвенел в ушах, а к горлу подкатила тошнота. Галлюцинация или нет, голограмма или нет, но зомби выпала из окна. Точнее, женщину столкнул оттуда ее страх. И повторять ее судьбу Найлу Хорану отчаянно не хотелось.
– Уверен? – нехотя пробормотал блондин. Голубые глаза судорожно искали на ставнях провода. «Ну хоть один, пожалуйста! – раненой птицей билась в висках глупая мысль. – Найдись!» Не ради подтверждения теории Зейна – ради того, чтобы он не пошел внутрь дома.
Малик уловил тревогу в голосе друга и верно ее истолковал. Вздохнув, он повернулся к ирландцу и положил ладони тому на плечи. Карие глаза встретились с синими. Зейн снова вздохнул. Он не хотел подвергать друга опасности, но другого выхода не видел.
– Найл, спокойно, – попытался улыбнуться он, но получился, как и прежде, лишь символ – спазм. – Мы ведь вместе. Если кто и попытается тебя столкнуть, ты не один. А вместе мы со всем справимся.
– Да, ты прав, – ответил таким же спазмом Хоран. – Мы справимся. Главное теперь не разделяться.
– Точно.
Парни попытались открыть дверь в один из подъездов, но… тщетно.
«Хи-хи», – развел бы руками дом. Но рук у него не было, равно как и желания их разводить.
Было обследовано уже третье здание, и парни начали впадать в ярость. Двери издевались над ними, как и ставни: не получалось ни открыть их, ни выбить, ни даже просто заглянуть в щели между ними и плинтусом. Внутри бетонных серых строений царила вязкая, непроглядная, чернее костюма гробовщика мгла. Тонкие пальцы скользили по влажному набухшему дереву, покрытому изморозью, но не могли заставить его подчиниться. Израненные ноги врезались в тонкую корку льда, пытаясь высадить старые мерзлые панели – без толку. Плечи бились о безразличные преграды с глухими ударами и раздраженной руганью, срывавшейся с потрескавшихся губ, но с тем же успехом можно было пытаться пробить брешь в скале.
– Чёрт! – рявкнул Зейн. – Найти бы этого японского урода!
– Точно, – процедил Найл, но уточнил: – Только он не японец. Он явно европеец.
– Что подтверждает – мы всё еще в Англии! – фыркнул Зейн.
Удар.
Стук.
Вздох.
Ругань.
Дилинь-дилинь.
В яростные, монотонные попытки проникнуть в здания, сопровождаемые приглушаемым туманом шумом, вторгся посторонний звук. Парни вздрогнули.
«Дилинь-дилинь», – повторил воздух, и туман заклубился на дальнем краю дороги. Там, где она сливалась с горизонтом, там, где рождались врата сумрака. Где-то далеко, за спинами друзей, но подбираясь всё ближе к ним.
Дилинь-дилинь.
Парни резко обернулись. Их ладони вмиг похолодели, а по спинам побежали ледяные капли пота.
В тумане, сгустившемся так, что его можно было резать ножом, что-то темнело. Черная фигура, высокая, бесформенная, похожая на огромную летучую мышь, но не имевшая пока четких очертаний.
Зейн поймал блондина за правую руку и сделал шаг назад.
– Приготовься бежать, – сорвался с сухих губ хриплый шепот. – И не сходи с Главной Улицы.
Давать названия местам без имени – это так в духе смертных! Теперь этот мир – Город, а кольцевая дорога – Главная Улица! Это ведь понятнее, чем «Разрыв» и «дорога в бесконечность», правда? Но эта дорога и впрямь бесконечна, ведь кольцо не имеет ни начала, ни конца. Символы всё же здесь и впрямь очень важны…
– Хорошо, – едва слышно ответил блондин.
«Дилинь-дилинь», – доказала, что услышала слова пакистанца, черная фигура.
Она становилась всё темнее, обретала четкие очертания, словно снимок на фотобумаге под действием проявителя в залитой алым светом комнате для печати застывших картин прошлого. Черные лакированные башмаки; черный плащ, такой широкий, что в него легко могли укутаться трое взрослых мужчин; черный капюшон, явно накинутый на шляпу, но столь низко надвинутый, что полностью скрывал лицо; черные кожаные перчатки на удивительно тонких пальцах. И крест. Серый крест на плече безмолвной фигуры. Ах, нет, простите, мы ошиблись! То был не крест, то была лишь жердь с поперечной планкой, к которой были привязаны нити – сотни нитей! Сотни серых вощеных нитей, покрытых туманной изморозью! И на каждой ниточке, на каждой веревочке, на каждой ледяной игле висела маленькая игрушка. Белый шарик. Крохотный, с кулак, а может, чуть меньше, белый почти-шар с алой надписью. Сладкий, сахарный, манящий…
Череп.
Сотни сахарных черепков с алыми надписями на лбу висели на тонких вощеных нитях, привязанные к кресту-жерди, и звенели, ударяясь друг о друга.
Дилинь-дилинь.
Глазурь звонила, как металл колокольчиков. Почему? Почему что в этом мире нет места законам физики вашего мира, смертные! Вот только вы этого так и не поняли. Пока не поняли…
– Calavera,* – прозвучал набатом, разгоняя туман, хриплый прокуренный голос.
«Бом!»
Колокольный удар.
«Хи-хи», – россыпью колокольчиков зазвенели детские голоса в сумраке тумана.
Зазвенели и рассыпались мелкой галькой, переливами звонких монеток на бесконечном полотне дороги жизни.
«Дилинь-дилинь!» – поддакнули черепа, столкнувшись сахарными висками.
– Calaveras de los Muertos,* – пропел хриплый голос, заводя тягучую песнь. Песнь мертвых, песнь-посвящение, песнь, что должна разливаться над мексиканскими кладбищами. Ведь это…
– El Dia de los Muertos!* – рассмеялись детские голоса в сумраке.
Шаг. Еще шаг. Заскользили босые ступни по острому щебню, застывшему в холодном асфальте. Задрожали пальцы, судорожно сжимавшие друг друга. Оцарапал горло тугой ком вязкой слюны, неохотно упав в желудок.
Страх.
Липкий, мутный, холодный страх прокрался в души. Потому что в этом городе не было детей. Потому что пальцы торговца черепами были излишне тонкими. Потому что город смерти смеялся, празднуя День Мёртвых – мексиканский праздник поминовения усопших. А ведь на живых ему было наплевать, разве нет?..
– Calaveras de los Muertos, – пел хриплый голос, зачаровывая своей глубиной. Переливался во тьме детский смех. А фигура в черном надвигалась на друзей, судорожно сжимавших ладони, позабыв о боли.
Страх – лучшее обезболивающие, не так ли, смертные?
– Черепа, сладкие сахарные черепа, сладкие, леденцовые черепа, черепа умерших, – запел голос из-под капюшона на английском. Мексиканский акцент, так разительно отличавшийся от испанского, коверкал слова, делая их мягче, тягучее, игривее и… страшнее. Уродливее. Опаснее. Сам дьявол вышел заработать на продаже ободранных от плоти человеческих голов, или же это владыка мира мертвых Миктлантекутли, почитаемый ацтеками, вышел из преисподней, обглодав белые сахарные кости и решив соорудить из них Стену Черепов – частокол, заполненный головами павших врагов императора ацтеков? Кто шел к пятившимся от тумана друзьям, распевая исковерканные акцентом слова? Страшные слова о веселье смерти.
– Что делать? – одними губами прошептал Найл, но Зейн его услышал.
«Бежать», – хотел ответить он. Но ведь тогда получится, что ты отказался от рационального объяснения, Зейн Малик. Не так ли?
Пакистанец судорожно сглотнул. Тугой комок провалился вниз по раскаленной трубе пищевода. Ладони судорожно сжались. «Нет. Это всё фарс», – звенело у брюнета в висках, так же, как звенел в воздухе колокольный перезвон из детского смеха, набатного пения и стука человеческих голов. Сахарных голов с алыми надписями.
– Сладкие черепа, сладкие, белые, хрустящие сахарные черепа, – ни на секунду не замолкал торговец.
– Мы не побежим, – уверено ответил другу Зейн. Вот только в его душе уверенности не было. Шаг. Последний. Малик замер. – Мы подождем, пока он приблизится. Если этот человек, – он выделил голосом именно это слово, боясь не поверить в него, – на нас нападет, бежим в подворотню. Если пройдет мимо, попытаемся заговорить с ним.
– А если он сам с нами заговорит? – пробормотал Хоран и покосился на черный провал переулка, зиявший слева от него.
– Попытаемся выяснить, что тут к чему, – усмехнулся брюнет, правда, несколько нервно.
– А если это глюк? Как у той женщины? – недоверчиво прошептал Хоран, судорожно сжимая вспотевшие ладони.
– Одинаковых глюков у разных людей в одно и то же время не бывает, – поморщился Малик, вспоминая, как эту простую истину, вкупе с научными пояснениями, пытался втолковать ему его второй лучший друг – Гарри Стайлс. И почему-то воспоминание о шатене принесло боль. Неясную, отстраненную, глухую… Но всё же боль.
– А что ты видишь? – всё еще не веря своим глазам и вслушиваясь в слова песни, казавшейся смутно знакомой, прошептал Хоран. – Я вижу мужскую фигуру… Хотя не знаю, мужская ли она. Она бесформенная. В черном плаще с капюшоном, черных ботинках и с… черепами на кресте.
– Да, а под капюшоном явно спрятана шляпа. Может, даже цилиндр, – кивнул пакистанец. – На руках перчатки, на ногах лакированные ботинки.
– Чёрт, Зейн, это не галлюцинация, – пробормотал ирландец, чувствуя, что колени начали подгибаться.
– Но это может быть и голограмма, не забывай. Или актер, на которого нанесли тонну грима, – попытался воззвать к разуму друга брюнет. Но только ли друга, или этим понятием он пытался отвлечь от очевидного самого себя?
Детский смех разносился над мертвым городом, а торговец черепами продолжал шествие по Главной Улице, погромыхивая головами, лишенными скальпов, и распевая слова странной песни, смутно знакомой Найлу Хорану. Конечно, знакомой, ведь он ее слышал. Нет, не в Мексике, ведь там ирландец не бывал – у себя дома, лежа под грудой одеял и отчаянно пытаясь заснуть, чтобы победить вирусы, рождавшие в теле нестерпимый жар. И произносил эти слова не прокуренный низкий голос непонятного существа, переливающийся в тумане холодной насмешкой, а родной, взволнованный – голос его второго лучшего друга, Гарри Стайлса, сидевшего на бежевом ковре и читавшего, читавшего, читавшего взахлеб сказку. Страшную сказку. Сказку, которую он любил.
«Канун всех Святых».
Вот только Торговец Черепами из той страшной сказки, из повести Рэя Брэдбери, сильно изменился внешне. Сменил сомбреро на цилиндр и позабыл где-то мешок с сахарными черепами, оставив лишь шест с жалкой сотней смешных конфет. Но будь сейчас здесь уроженец графства Чешир, любивший книги, он узнал бы это существо, даже несмотря на изменения. Потому что это был не только тот самый Торговец. Это был еще и…
– Calavera, Calavera, сладкий череп – вот это еда!
Ищи свое имя на белом сахарном лбу!
Скорее сюда, скорее сюда!
Здесь целые груды сахарных белых костей, – громыхал предгрозовыми раскатами в насыщенном озоном воздухе низкий голос.
– Имя? – пробормотал Найл, делая еще один шаг назад, но возвращаясь: друг потянул его обратно к проулку. – Зейн, он сказал: «Имя»? Там что… на черепах еще и имена написаны?!
– Чёрт его знает, – пробормотал пакистанец.
А черная фигура уже почти поравнялась с ними. Высокая, бесформенная, окутанная густым туманом, она казалась памятником исчезнувшим цивилизациям, верившим, что частокол, забитый черепами врагов императора и жертв жрецов, может охранить город от беды. От нее исходил холод – замораживающий душу, сковывающий мышцы, заставляющий кости обратиться в лед… Могильный холод. А голос, вырывавшийся из-под натянутого ниже подбородка капюшона, звучал громко и совсем не приглушенно, но доносился словно из разверзтой пасти пересохшего колодца глубиной с Марианский желоб. Из-под черной ткани пахло плесенью, затхлостью и сыростью. А может, чем-то еще?..
Парни поморщились. Цепким взглядом они следили за каждым движением странной фигуры. За каждым шагом, напоминавшим шаг марионетки, за каждым взмахом руки, похожей на движение робота со сломанными суставами, за каждым поворотом головы, судорожным и поразительно четким, фиксированным и чуть ли не дребезжащим – ведь казалось, что перед ними кукла на веревочках, которую вот-вот дернут и оторвут от земли!
Торговец Черепами поравнялся с парнями и замер, а вместе с ним замер и детский смех. Друзья встали спиной к стене дома, совсем рядом с переулком – так, чтобы обезопасить себя от нападения сзади и в то же время не потерять надежду на спасение в виде черной пропасти между зданиями.
– Хрустящие черепки, – пропел остановившийся человек. Но человек ли? – Денег нет – не беда!
Хрусть!
Дилинь-дилинь!
Он резко повернулся на пятках, а белые головы на кресте зазвенели малиновым перезвоном. Парни вздрогнули. Они не видели глаз торговца, но ощущали на себе его пристальный взгляд. Ощущали кожей. Он прожигал их насквозь, измерял степень их решительности, взращивал на тонких стенках душ мерзкие полипы ужаса. Капюшон заколыхался. Существо рассмеялось.
– Скажите мне свои имена, мальчики! И я дам вам сахарный черепок – символ долголетия!
– В этом мире же нет ни еды, ни воды, – прохрипел Зейн, пытаясь пропитать голос сарказмом и еле сдерживая раздражение и страх.
– Если они не рождены этим миром, чтобы напугать, – добавил Найл, вжимаясь спиной в стену и отчаянно желая оказаться где угодно – лишь бы подальше от этого странного торговца смертью.
– Но ведь я вас уже напугал, – рассмеялся дребезжащим, скрипучим, но почему-то беззлобным и притягательным смехом человек в черном. Или всё же не человек?.. – Почему бы вам не назвать мне имена и не утолить голод сладким черепком? Совершенно бесплатно!
– Бесплатный сыр бывает только в одном месте, – нахмурился Малик, сжимая тонкие потные пальцы друга. «Спасательный круг, спасательный круг»! Очередной символ, такой нужный сейчас! – Кто Вы такой?
– Имена, имена! – рассмеялся Торговец вновь. – Предлагаю обмен. Вы называете мне свои, я вам – свое.
«Молчите!» – крикнул бы друзьям Гарри, если бы видел эту фигуру.
– Не пойдет, – поморщился пакистанец. – Вы нас сюда принесли – вы знаете наши имена. Мы же не знаем ничего. Я не собираюсь давать ответы на Ваши вопросы, не получая разъяснений на свои.
– А твой друг? – протянул Торговец, резко оборачиваясь к Найлу. Судорожно, словно марионетка, что вот-вот сорвется с нитей и превратится либо в хлам, либо в ужаснейшее из созданий. «Не хватает скрипа», – промелькнуло в голове блондина. Капюшон всколыхнулся, из-под него послышался аромат гнилой плесени. Хоран поморщился.
– Я не буду отвечать, – пробормотал он, отчаянно стараясь не вдыхать мерзкий запах глубоко.
– Так ты уже это сделал, – расхохотался человек в черном плаще, запрокинув голову и всплеснув руками. Под плащом показался черный фрак. Ткань капюшона рухнула на спину, взметнув к серым небесам облако пыли. А может быть, праха?..
Парни замерли. Ладони их судорожно сжались, ища поддержки друг у друга. Холодные капли сорвались с вмиг вспотевших висков и разлетелись на жалящие воздух осколки, встретившись с серым потрескавшимся полотном дороги. Две пары глаз впитывали в себя образ, который друзьям не изгнать из памяти никогда.
Черный цилиндр. Черный фрак. Белая манишка. И белые кости. Белые кости черепа, смотревшие на них пустыми черными глазницами, стучавшие идеально ровными зубами на челюстях, что встречались и разбегались в приступе безудержного хохота. Скелет. Сахарными черепами торговал скелет с бездной вместо глаз и перчатками, заменявшими несуществующую кожу.
– Имя мне – Барон Самди! – раздался громовой раскат над городом, исторгнутый из несуществующей глотки вмиг замершего Торговца.
Хрусть – его голова вернулась на место, скелет выпрямился, расправив плечи. Смрад исчез, затаившись в темноте капюшона. Парни вжались в стену, а по спинам их бежали и застывали, обращаясь в лед, холодные капли. Глаза судорожно дергались в глазницах, ища следы грима или нереальность голографии, а губы дрожали, как и до боли сжатые пальцы.
– Я представился – ваша часть уговора, – пробасил Барон. – Назовите имена. Или я решу, что вы решили нарушить договор.
«Молчите!» – срывая голос крикнул бы Гарри, если бы видел эти мертвые глазницы. Глазницы, принадлежащие Барону Самди, божеству смерти в религии вуду. Тому, кто ходит по пустынным ночным улицам, и не дай вам Бог распахнуть дверь, если он в нее постучит! Тогда вы узнаете, почему он всегда одет в костюм гробовщика, и почему его считают покровителем разбойников…
