Текст книги "Скажи мне, чего ты боишься?..(СИ)"
Автор книги: Tamashi1
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
Найл, не замечая слез, бежавших по щекам, сбивал пламя с корчившегося в агонии тела, а где-то за его спиной довольно усмехалась маленькая девочка. Но этого не замечал никто, кроме города, который создавал эту улыбку так же, как создал Барона Самди. Страхом.
Девочка вдруг пронзительно засмеялась, бросая на асфальт горящие спички, а хрипы затихли. Огонь бушевал на здании, но с человека был сбит, и обуглившаяся плоть, сочившаяся сукровицей, ничем не напоминала Бобби Хорана. Разве что обручальное кольцо да часы сияли слишком ярко для столь пасмурного дня.
– Мертвец на улице Морг! – крикнула девочка и рассмеялась вновь.
Острая боль в сердце ирландца сменилась тупой ненавистью.
– Это ты. Это всё ты, – странно-спокойный, удивительно тихий голос.
– Найл, спокойно, это не… – слова Малика утонули в крике.
Бросок Найла был столь молниеносен, что Зейн не успел его перехватить, а в следующий миг Хоран уже держал Саафу за плечи.
Удар.
Худое тело врезается спиной в серый асфальт. Детский крик переходит в стон.
Еще удар.
Найл отлетает в сторону, не замечая пульсирующую боль в разбитой губе.
Треск пламени.
Карие глаза с яростью смотрят в синие, но те пронзают их жгучей ненавистью.
– Давай, братик! Найл сделал мне больно! Он плохой! – и плотоядная усмешка. А вниз падает еще одна спичка.
Малик вздрогнул и перевел взгляд на сестру. Черты ее лица заострились и совсем не напоминали его веселую, жизнерадостную сестренку. Это был коршун, круживший над добычей, чьи глаза пылали жаждой крови.
– Это не Саафа, – прошептал Малик и сделал шаг назад. – Это не моя сестра!
– Братик? – черные глаза девочки налились слезами, и она протянула к Зейну тонкие руки, перепачканные сажей. – Ты меня больше не любишь?
Зейн медленно качал головой, словно отрицая происходящее, и незаметно для самого себя пятился к горящему дому. Найл сжимал кулаки в бессильной злобе и ронял на землю горячие соленые капли. Слезы застывали еще в воздухе, разбиваясь о серый, пропитанный запахом бензина асфальт.
– Не Саафа… Ты не Саафа, – словно заклинание, повторялись одни и те же слова, а огонь неумолимо приближался.
Обугленное тело на асфальте уродливой куклой, насмехавшейся над миром живых, скалило белые зубы. Прилипшие к ступням ботинки источали аромат паленой резины, смешивавшийся с тошнотворным запахом смерти. Найл не отрываясь смотрел на пустые глазницы чудовища и дрожал.
Ты ведь хотел, чтобы отец вынес тебя из пожара, смертный?..
Грохот обрушившейся балки на секунду привел Хорана в чувство, и этой секунды хватило, чтобы он понял: Зейн в опасности. И не важно уже было, что только что его сестра сожгла отца Найла, а сам Зейн ударил его, спасая убийцу. Важно было лишь приближение огня к спине лучшего друга и полные ужаса карие глаза, понимавшие, но не желавшие принять правду. Найл на негнущихся ногах двинулся к Малику, который его даже не замечал, и преградил тому дорогу. Врезавшись спиной в покачивавшегося Хорана, пакистанец вздрогнул и резко отпрыгнул в сторону, словно натолкнулся на врага.
«Смешной Вы человек…» – в который раз вздохнул бы город и добавил, что врагов путают с друзьями гораздо чаще, чем те ими становятся, что не мешает, впрочем, друзьям превращаться во врагов куда чаще, чем люди ошибаются, называя товарища предателем.
– Найл?.. – сознание медленно, но верно прояснялось, нехотя приоткрывая Малику завесу происходящего на самом деле.
– Что еще? – Хоран не узнал свой голос. Осипший, хриплый, сдавленный, словно легкие заполнял расплавленный свинец, а ребра превратились в тиски.
– Я… Она… – пакистанец бегал взглядом по асфальту, словно искал там ответ на все вопросы. Его друг, всё еще шатаясь, словно с похмелья, отошел от объятого пламенем дома и прислонился спиной к его соседу напротив. Ширина улицы позволяла не опасаться того, что огонь перекинется на противоположную ее сторону, однако парни не замечали, что и на стоявшие рядом здания пламя явно не желало нападать. Кому нужны такие детали?
– Братик, – из глаз Саафы брызнули слезы, губы ее задрожали, а кулаки отчаянно сжимали подол платья в горох. В черный горох, не красный.
Это не Алиса. Ведь так, смертный?
Зейн поморщился, словно ему дали пощечину, и, не глядя на девочку, процедил:
– Я тебе не брат. Зови сюда своего кукловода в халате, мы с ним разберемся. Ты не Саафа.
– Братик, как ты можешь?! – голос девочки сорвался на крик. Найл безучастно смотрел на черные круги, украшавшие ее платье, и в багровых сполохах гигантского костра они казались на удивление алыми.
– Где твой поводырь? Где этот японский псих?! – рявкнул Зейн, и девочка, кинувшаяся было к нему, замерла.
Нехорошо обижать маленьких. За это могут потребовать плату…
– Зейн, ты последняя задница! Ненавижу! – крикнула Саафа, а в следующую секунду Малик задохнулся собственным криком.
Чирк.
Небольшой оранжевый огонек, засиявший на конце старой спички, мерно дрожал в пропитанном жаром воздухе. Секунда полета, словно росчерк красной туши по холсту. Словно бритва прошла по шее. Вспышка. А следующая секунда добавила сюрреалистичному пейзажу еще один костер, куда меньший, но оттого не менее ужасный.
– Нет!
Но она ведь всего лишь «видение».
– Чёрт, чёрт, нет!
Оставь, не старайся потушить.
– Держись!
Пусть догорит, тебе же будет лучше.
– Не умирай!!!
Она и не жила. Зачем спасать иллюзию?
– Живи…
Вы так любите мечтать, смертные! И не знаете, что мечты могут стать реальностью…
Двое парней всеми силами пытались затушить огонь, отчаянно не желавший уступать свою добычу. Саафа корчилась на асфальте, и ее крик сменился булькающими хрипами, а огонь на здании вдруг начал усиливаться. Он пытался объять соседние дома и гудел, словно призывая несуществующий ветер помочь ему разрастись. И ему помогли, вот только не тот, кого об этом просили…
Маленькое тело, покрытое черной коркой, застыло на дороге. Вплавившиеся в плоть металлические браслеты и цепочки казались вырвавшимися наружу соединительными деталями отвратительного робота. Огонь спал сам собой, обнажив раны, из которых сочилась влага, что тут же застывала, обращаясь в лед. А ведь жар от горевших зданий лишь нарастал, и пот, градом катившийся по парням, лучше любых слов говорил о температурных показателях этого Ада.
– Почему? – пробормотал Зейн, и эти слова ржавым ножом прошлись по сердцу его друга. Кулаки ирландца сжались сами собой, а взгляд затуманила жгучая боль.
– Значит, моего отца можно сжигать, а твою сестру нет? – процедил Хоран и сам испугался своих слов. Зейн в который раз вздрогнул и впервые за это время посмотрел в глаза Найла. Боль, ярость, обида, страх, неверие – всё это перекрывалось в синих глазах совсем иным, куда более опасным чувством. Бессилием. И Малик понял, что на этот раз город добился своего. Вбил между ними клин.
Шаг.
Зейн неуверенно приближался к другу, выронив из рук футболку.
Еще один.
Найл попятился, не желая оказаться к пакистанцу ближе, чем сейчас. Он с удовольствием убежал бы – прямо сейчас – и бежал до тех пор, пока босые ступни не стесались бы до кости. Но почему-то не мог оторвать взгляд от глаз Малика.
Эй, эй, не робей! Убегай уже быстрей!
Расстояние между парнями не сокращалось, но два тела, лежавшие на покрытом сетью трещин асфальте, остались далеко позади. Расстанутся или нет? Простят друг друга или возненавидят? Секунды ритмично отсчитывали пульс, дыхание и шаги.
Это конец?
– Чёрт возьми, Хоран! – крик отчаянья, взмах рук и остановка. Зейн застыл на месте, а расстояние между ними незримо превращалось в пропасть. – Я не хотел…
Голос пакистанца дрогнул, и он кашлянул, как делал всегда, когда старался скрыть заминку, и этот знакомый жест, такой родной и удивительно застенчивый, заставил Найла остановиться. Что-то старое, несуществующее в этой реальности, проникало в душу ирландца, заставляя его поджимать губы и бороться с самим собой, со злостью на лучшего друга. Дружба. Странное понятие, неведомое городу, такое же нереальное в этом мире, как верность и прощение.
– Прости, Найл.
Это шутка? Ты его ударил. Дважды. Ты его оскорбил. Ты предпочел ему иллюзию.
– Да пошел ты, Малик… – и нервный смешок.
Найл рухнул на асфальт и, притянув колени к груди, закрыл лицо руками. Пламя окрашивало бледную кожу в алый, и Зейну отчаянно захотелось уничтожить этот цвет, превращавший его друга в странное подобие шарнирной куклы. Суставы подчеркивали тени, ребра озаряли блики, кожа казалась излишне тонкой и чересчур яркой. Словно скелет зашили в кожаный мешок и окунули в чан с марганцовкой.
Мерзко.
Шарнирная кукла пошевелилась, и очерченные игрой свето-теней суставы заходили ходуном в своем розовом мешке. Зейн поднял футболки и протянул одну из них Найлу, растиравшему лицо ладонями, словно пытаясь прогнать дурной сон. Только от кошмара избавиться порой легче, чем от сладких грез, и последние приносят куда больше разрушений.
Встряхнувшись, Хоран посмотрел на друга и, заметив протянутую майку, местами прожженную до дыр, покрутил пальцем у виска.
– Спятил? Я это не надену! И тебе не советую.
– Найл, тут не холодно, но ходить, сверкая пузом, не лучшая идея.
Как же так? Что за шутки? Почему они так себя ведут?
– Лучше быть голым, чем надевать такое! И вообще… чёрт, Малик, эта штука сделает тебя самым нестильным человеком в этом… мегаполисе, чтоб его.
Зейн сдавлено усмехнулся, но смешок, сорвавшийся с потрескавшихся губ, больше походил на лай. Он сглотнул и, переборов отвращение, натянул на себя черную, зиявшую дырами футболку.
– Это новый писк местной моды, Хоран. И я ее законодатель.
Секунду они смотрели друг другу в глаза, а затем рассмеялись – нервно, истерично, роняя на дорогу бусины соленого льда. Стирая со щек слезы, Малик сел рядом с другом и вновь протянул ему футболку, которую Хоран принял. Судорожный смех смешивался с ревом пламени, а затем сошел на нет, и двое живых молча смотрели на искры, растворявшиеся в темных, бесчувственных, мертвых небесах, со смесью ненависти, безысходности и странного, иррационального восторга. Восторга перед чем-то куда более сильным, чем технологии и люди. Перед стихией, способной уничтожить саму жизнь.
– Мир? – тихо спросил Малик, следя за тонувшими в сером мареве бликами.
– Мир, – еще тише ответил его друг. Именно так. И это не шутка. Просто порой память проигрывает судьбе, а порой хорошие воспоминания становятся непреодолимым барьером для разочарований будущего.
У вас есть нечто, чему можно позавидовать, смертные. Вот только вы слишком легко ставите это «нечто» под удар…
Ирландец натянул футболку, едва сумев подавить рвотный позыв, и поднялся. Зейн вздохнул и тоже встал. На распростертые всего в паре десятков метров от них тела парни старались не смотреть. Слезы давно иссякли, превратившись в ледяные бусины, рассыпанные по асфальту, а пустоту в душе медленно заполняло новое, до этого момента неведанное ощущение – обреченность. Покорность судьбе. Принятие неизбежного.
– Как колено?
Хоран закатил глаза и, махнув на Зейна рукой, наиграно-весело ответил:
– Что со мной будет? Я же как Шалтай-Болтай – если развалюсь, меня соберут.
– Тогда я, по-твоему, «вся королевская конница, вся королевская рать»? – включился в игру Малик, уперев руки в бока и всё еще пристально вглядываясь в озаренное искусственным закатом небо.
– Нет, они Шалтая собрать не могли, – фыркнул Хоран, едва стоявший на ногах от слабости. – Ты Фея-крёстная.
– Да пошел ты, Хоран!
– Показывай дорогу, Малик!
Нервный смешок, и взгляды наконец оторвались от огня. Зейн протянул другу ладонь, напряженно вглядываясь в его глаза, и Найл уверенно пожал руку друга, не сумев, правда, подавить дрожь в пальцах.
Прощены.
Уметь прощать порой куда полезнее, чем уметь мстить. Вот только не все это понимают, так, смертные?
Где-то далеко, словно в другой жизни, послышалась тягучая, успокаивающая, до боли в зубах пугающая песня. Найла ощутимо тряхнуло, а Зейн сжал его ладонь и, сделав в шаг к другу, тихо сказал, глядя ему в глаза:
– Он пытается нас сломать. Город. Он пытается нас поссорить и потом будет добивать поодиночке. Я не отдам тебя ему, Найл. Мы выберемся.
– Выберемся, – эхом отозвался Хоран и почувствовал, что от собственных слов ему становится смешно. Истерически смешно. Потому что он в них не верил.
– Не важно, что здесь будет. Это всё иллюзия. Реально другое. Помнишь, я пообещал тебя защищать?
Найл нахмурился и хотел было возразить, но Зейн не дал ему сказать и слова, лишь до боли сжал руку друга и четко, уверенно произнес:
– Клянусь, я сделаю всё возможное, чтобы нас отсюда вытащить. Это моя новая клятва.
Найл поджал губы. Сотни мыслей пронеслись в голове, и каждая из них бурлила протестом, возмущением и раздражением. Вот опять. История повторяется: Зейн кладет свою жизнь на алтарь его защиты, считая, что болезненный худой ирландец с травмированным еще в детстве коленом не сможет ничего сделать сам! Однако к раздражению примешивалась острая благодарность, и, глядя в полные отчаянной решимости глаза Малика, впервые в жизни Найл понял: защита друга – это не так уж и плохо. Не стоит от этого отказываться. Надо лишь…
– И я клянусь, что сделаю всё, чтобы вытащить нас отсюда, – четко произнес ирландец и впервые с того момента, как увидел серый безликий город, по-настоящему улыбнулся. Искренне, открыто, без тени страха.
И Зейн ответил ему тем же.
Гул огня нарастал, как нарастало и пение, а парни улыбались, не видя больше красных бликов на своих лицах и не слыша мерного топота шагов, приближавших колыбельную. Топота множества ног, обутых в сапоги, туфли, кроссовки, ботинки, сланцы и даже босых. Топота, который приближал неизбежное.
Вы же понимаете, что даже клятвы порой нарушают, а, смертные?..
====== 7) Не на все вопросы стоит знать ответы ======
Комментарий к 7) Не на все вопросы стоит знать ответы *Кёфу – 恐怖 – «страх» в переводе с японского.
«Игра забывается, а результат остается в истории». (Валерий Лобановский)
Мерный треск погребального костра вдруг стих. Огонь медленно опустился к земле и исчез, оставив покореженные черные дома смотреть на небо пустыми, лишенными стекол глазницами. Эти скелеты давно умерших динозавров тянули искореженные, обугленные кости к небесам, но благословения получить не могли. Потому что их слишком часто проклинали.
Зейн сжимал руку Найла, а колыбельная, проникавшая в души смертных ядом, всё усиливалась, как и топот сотен тысяч ног, мерным строевым шагом отбивавший на асфальте ее ритм. Найл сглотнул. Вот только в глазах застыла решимость защитить друга любой ценой. А в следующую секунду из подворотни вышел мужчина в алом кимоно, бесшумно ступавший по мерзлому асфальту, и все звуки разом стихли, подарив смертным такую желанную, но оттого не менее пугающую тишину. Глаза Малика налились яростью, но ирландец крепко сжал его руку и прошептал:
– Не ведись на провокации. Вдруг он как раз добивается, чтобы мы сорвались?
Зейн шумно выдохнул и нехотя кивнул. Желваки ходили по щекам, а сухие растрескавшиеся губы были плотно сжаты. Он не собирался нападать на это существо… пока не собирался.
Мужчина в кимоно подошел к парням и замер на расстоянии десяти метров. Движения его были скупы и безразличны, а остановившись, он и вовсе напоминал статую – изящную, прекрасную, но изначально мертвую. Ведь в нем не было ни капли эмоций, без которых просто невозможно жить… людям.
– Я пришел, – прошелестел в звенящей тишине едва слышный, но заполнявший собой всё вокруг голос существа, не разжимавшего губ, – чтобы сообщить вам две вещи. Первое. Только что вы оба прошли Первый Уровень испытания, коих для возвращения надо одолеть четыре. Вы не потеряли себя в момент, когда предательство не казалось таковым и манило сильнее пения сирен. Силой, данной мне Разрывом, я, Хранитель его, Кёфу, объявляю Первый Уровень пройденным.
В тот же миг по городу прокатилась волна ледяного ветра, и дома содрогнулись, словно от землетрясения. А в ветре ясно слышался вздох. Обреченный.
Парни переглянулись, и на губах Зейна появилась несмелая, едва различимая победная улыбка. Хоран кивнул и сжал ладонь друга, а с сердца его упал один из множества камней.
Еще не всё потеряно, да, смертный?
Стало легче. Даже жажда показалась не столь нестерпимой, а дышать холодным, недвижимым, застоявшимся воздухом с ароматом горелого мяса стало не так больно.
– Второе. После каждого круга вы можете задать один вопрос. Проходите испытания вы вместе, и вопросы у вас одни на двоих. Думайте. Я же буду ждать вопрос в течении четырех минут. И поскольку имя мое вы слышали только что, повторю его. Кёфу. «Страх».*
Зейн нахмурился и, бросив короткий взгляд на Найла, оттащил его подальше от странного существа. Тихий шепот срывался с губ пакистанца, перечислявшего сотни вопросов, которые его волновали, но в голове Хорана билась лишь одна мысль. «Та девочка… умерла?» И остальное было не так ужасно, как осознание того, что, возможно, он забрал жизнь ребенка. Заметив, что друг его почти не слушает, Зейн щелкнул пальцами перед глазами ирландца и тихо спросил:
– О чем думаешь? Знаешь, что спросить?
Найл замялся, ведь вопросы, перечисленные Зейном, были куда важнее для их спасения и насущнее, но… чувство вины порой сильнее инстинкта самосохранения – у тех, чья душа еще не успела заледенеть.
– Та девочка… жива она или… – пробормотал Хоран, и собственные слова ржавым ножом полоснули по душе.
Зейн нахмурился. Он понимал, что есть куда более важные моменты, которые стоит прояснить, но помнил, как буквально несколько часов (а может, дней? А может, недель? Здесь ведь нет времени, смертные!) назад Алиса чуть не довела Найла до сумасшествия. А если она придет вновь? А если Хоран кинется к ней, забыв об осторожности? А если он погибнет, потому что сейчас Зейн задаст неверный вопрос?
Вот только как узнать, какой вопрос верен, а, смертные?
– Ладно, давай спросим, жива ли та девочка, которую мы чуть не сбили, – кивнул Зейн. Признать, что ребенок мог оказаться под колесами автомобиля, он не мог даже в мыслях, не то, что вслух.
– И еще не попала ли она сюда, – пробормотал Хоран, а в глазах его благодарность смешивалась с облегчением, рождая на губах искреннюю улыбку.
Малик кивнул, и парни, подойдя к мужчине гораздо ближе, чем на десять метров, переглянулись, прежде чем задать вопрос. Рука в руке – спасательный круг для тех, кто боится одиночества. А ведь это город страха, и потому уничтожение этого «круга» ныне – его приоритет…
– Та девочка, которую мы чуть не сбили перед тем, как попасть сюда, – тщательно подбирая слова, всё же спросил Малик, глядя на мужчину в кимоно настороженным раздраженным взглядом. – Она жива и не попала в Разрыв?
– Это два вопроса, – прошелестел абсолютно статичный Хранитель города. – Разрыв не дает авансов.
Парни переглянулись, и Зейн едва заметно сжал руку Хорана. Тот понял его. Сглотнув, Найл перевел взгляд с друга на тюремщика и срывающимся хриплым голосом спросил:
– Она жива?
– Пока да, – создав еще больше сомнений и страхов, чем прежде, ответил Кёфу. Парни переглянулись, а Хранитель, не размыкая губ, прошелестел: – Для Найла Хорана и Зейна Малика игра продолжается. Второй уровень. Ужас. Не потеряйте разум, иначе забудете, что такое реальность.
В тот же миг раздался удар гонга, разлившийся по каждой артерии-улице, наполнивший каждую рану-трещину. И туман, сгустившийся вокруг Хранителя, окутал недвижимую фигуру вязким коконом. Зейн шагнул к другу, инстинктивно пытаясь хоть как-то защитить его от возможного нападения, но того не последовало. Вообще ничего не последовало. Просто развеявшийся туман нехотя открыл абсолютно пустынную улицу, на которой не было никого и ничего. И только тишина мягкой ватой застилала воздух, проникая в разум и царапая его острыми осколками стекла, заточенными в мягких синтетических волокнах.
Всё не то, чем кажется, смертные, и опасность порой кроется там, откуда ее не ждешь.
– Так, ладно, – Зейн тут же взял себя в руки и решил отвлечь друга от попыток разобраться в том, что значило загадочное «пока» Хранителя. – Теперь ясно, что та девочка жива. Значит, мы ее не… – Малик сглотнул и, посмотрев на друга, продолжил, пропустив опасное слово: – Теперь нам надо вернуться домой, чтобы, если ее задело отлетевшим осколком, оплатить лечение, найти хороших врачей… Так, Найл?
– Да, – Хоран кивнул и устало вздохнул, посмотрев в глаза друга.
Сделать всё, чтобы вернуться и верить в возвращение – разные вещи, правда, смертные?
– Тогда нам надо отдохнуть, – словно не заметив отсутствия уверенности в голосе друга, продолжил Зейн. – Только бы место найти… В дома нельзя заходить – это ловушки. В тупики и узкие переулки тоже. Давай найдем широкую улицу, как эта, и немного передохнем?
– Да, пора бы, – слабо улыбнулся Хоран и побрел прочь от дома, так похожего на вырвавшиеся из воды остовы старых кораблей – изувеченные штормами, временем и безразличием стихий.
Ведь смотреть на смерть куда страшнее, чем играть с ней.
Узкие улочки, застывшие в тишине, сменяли переулки, и иногда мимо друзей пробегали гонимые собственными кошмарами реальные люди, давно потерявшие всё человеческое. Вот только подходить к ним с расспросами было бы глупо: безумие полностью овладело этими вечноживыми куклами, которые не способны были даже умереть. И в мысли парней прокрадывался червячок сомнений: «Мы ведь не станем такими?» Выйдя на широкую улицу, заполненную тишиной, трещинами на асфальте и безразличными взглядами окон, парни присели у стены одного из серых каменных чудовищ, изъеденных временем, и Зейн притянул Найла к себе. Тот не сопротивлялся: мерное дыхание и постепенно успокаивавшееся сердцебиение друга рядом умиротворяло, а адреналин, покидавший кровь, советовал изможденному организму впасть в анабиоз. Малик же некрепко обнимал ирландца и думал о том, как ему сдержать обещание, как пройти все эти ужасы, как не повторить роковую ошибку, которая чуть не стоила ему дружбы самого дорогого человека…
Вот только он пока не понимал, что эта ошибка чуть не стоила им обоим жизни. Ведь одиночество порой убивает быстрее ножа.
И очень медленно, словно под действием нейролептика, в голову прокрадывалась иная мысль. «А сумеем ли мы вообще спастись?» Яд. Это яд. Забудь о ней! Вот только если яд можно обезвредить противоядием, от этой мысли лекарства нет. И даже «спасательный круг» в виде мерно бьющегося сердца лучшего дуга, которое пытается звучать в унисон с твоим собственным, не в силах помочь. Безысходность страшна, но куда страшнее нежелание бороться. А оно в этих еще живых, бьющихся в унисон сердцах, пока не появилось. Пока…
Темнота затопила мир Малика так же, как недавно затопила мир его друга, хоть он и старался держать глаза открытыми. Нервное истощение, усталость и желание забыться всё же оказались сильнее бдительности и стремления стоять на страже сна лучшего друга. А город планомерно сеял панику среди игроков, давая временную передышку некоторым из них. Ведь уничтожить их в один момент неинтересно – куда страшнее играть на чувствах, то позволяя расслабиться, то нанося неожиданный удар. А еще это куда правильнее. Они ведь сами решили сыграть, так пусть выкладываются на полную. Пусть платят цену сполна. Пусть погружаются в пучины отчаяния медленно и неотвратимо – это сделает боль еще сильнее.
А город просто займется новоприбывшими, как только сломает очередную игрушку.
Кудрявый шатен мерил широкими шагами залитый ярким белым светом коридор. Мерное гудение медицинской аппаратуры за стеной его успокоению не способствовало, и Гарри Стайлс готов был на стены лезть от безысходности. А еще от ужаса, проникавшего в сердце ядовитыми испарениями.
Он ничего не может сделать, он бесполезен.
Чем дольше он находился в больнице, тем отчетливее понимал всю степень собственного бессилия, и тем сильнее становилось чувство собственной никчемности. Зачем он читал сотни книг, ни одна из которых не могла сейчас помочь? Зачем штудировал брошюры о медицинской помощи, если из комы не вывести с их помощью? Зачем проводил ночи, слушая Элвиса и расписывая в докладе литературному кружку о важности веры в самого себя и свои силы на примере романа Брэдбери «Надвигается беда»? Это всё лишнее. Ненужное. Потому что есть в жизни вещи, которым противостоять невозможно. И каким бы сильным ты ни был, тебе не победить. Просто потому, что от тебя ничего не зависит.
Бобби Хоран, только что вернувшийся из полицейского участка, опустился на диван вестибюля и закрыл лицо руками. Пот струился по его вискам, а общая бледность и изможденность заставляли задуматься о его здоровье и о том, сколько еще он продержится. Луи Томлинсон, шатен с глубокими затягивающими серо-голубыми глазами, в которых вечно прятались смешливые нотки, вертел в руках запечатанную жестянку с кофе из автомата, но, стоило лишь отцу друга присесть рядом, тут же протянул ее ему. Гарри резко прекратил мерить шагами выложенный белой плиткой пол, замер напротив дивана и тихо спросил:
– Есть новости? Как это произошло?
Гарри знал, что Зейн и Найл собирались перебарывать страхи. Знал, что им могло взбрести в голову погонять на полной скорости. Но он не понимал двух вещей: почему парни устроили гонку по улицам города, где могли сбить пешехода, и почему они не справились с управлением, ведь Малик был отличным водителем. И эти два странных, непонятных момента работали противоядием от мысли: «Они решили поставить чью-то жизнь под удар сознательно».
– Всё плохо, – тихим надломленным голосом ответил Бобби и кивнул Луи, принимая у него жестянку. – Есть свидетель – женщина шестидесяти лет. У нее была бессонница, и она смотрела в окно. Ауди вылетела из-за поворота на полной скорости, сбив мусорный бак, но не сбавила скорость. Дальше ехала прямо, но тут из переулка выскочил ребенок, и машина вильнула. Эксперты говорят, тормозного пути не было – машина даже не пыталась остановиться. Просто Зейн вывернул руль, и машина… машина…
Мужчина судорожно сглотнул и шумно выдохнул. Тихий щелчок гулким эхом отозвался в тишине вестибюля. Нехотя сделав пару глотков давно остывшего кофе, мистер Хоран покачал головой и закончил:
– Машину уже начали исследовать, но пока всё еще не ясно, были ли тормоза в порядке. Скорее всего, нет. Но надо дождаться официального заключения. Только это еще не всё…
Лиам Пейн, короткостриженый брюнет с яркими, пронзительными карими глазами, способными в мгновения ярости заставить противника забыть как дышать полным ненависти, сжигавшим душу дотла взглядом, нервно повел плечами и покосился на Луи, сидевшего справа от него. Томлисон побледнел. Гарри, сверливший взглядом пол, вскинул голову и, глядя на мужчину со смесью ужаса и надежды, спросил:
– Ребенок. Он не пострадал?
– Это как раз самое странное, – вздохнул мистер Хоран, и Луи с Лиамом переглянулись. Нехорошее предчувствие сигаретным окурком прижигало нервы, заставляя ладони покрываться маслянистым холодным потом. – Та женщина говорит, что сразу после аварии вокруг машины заклубился туман, а девочка, схватившаяся за предплечье, рассмеялась. Она смотрела на машину, на туман, не пойми откуда взявшийся, и смеялась, а по руке текла кровь. Возможно, ее задело осколком. Вот только туману неоткуда было взяться на улице в ту ночь, и какой ребенок рассмеется, если его ранит? А потом эта девочка якобы ушла в переулок напротив того, из которого выбежала. Полиция думает, что у свидетельницы с головой не всё в порядке, они меня час допрашивали, пытаясь выяснить, не было ли у Найла склонности к суициду… Да как они могут?! Мой сын никогда бы не решил покончить с собой! У него не было причин: у него всё было! И семья, и друзья… всё…
Самовнушение всё же порой очень сильная вещь. Но не тогда, когда сын стоит на пороге смерти, не так ли?
– Мистер Хоран, даже если та женщина немного не в себе, – осторожно сказал Луи, косясь на Гарри, – она наверняка хоть что-то, но видела. Вам же говорили, что машина сбила мусорный бак, значит, и про то, что кто-то преградил Ауди путь, она могла сказать правду. А дальше – авария. У женщины был шок, вот и почудились ей туман да смех. Или просто решила поэффектней рассказ сделать, потому и сказала о том, чего не было.
А не было ли? Как просто сказать тому, кого не понимаешь, что он сумасшедший! Как просто назвать то, что кажется странным, выдумкой! Но что, если «бред сумасшедшего» окажется истиной этого мира, а «сказка» – кошмаром реальности?
– Погодите… – Гарри сжал кулаки, глядя на отца Найла, и беспомощность начала отступать под действием противоядия. Противоядия под названием «активные действия». – Если парни чуть не сбили ребенка, но полиция этого ребенка искать не хочет, потому что не верит свидетелю, то мы не узнаем правды. Копы будут называть наших друзей самоубийцами, хотя они хотели жить, а ребенка, которому, возможно, нужна помощь и который точно знает, что произошло, никто не допросит! Во всем обвинят парней, а правду мы не узнаем!
– И что ты предлагаешь? – нахмурился Лиам, прекрасно понимая, к чему клонит друг.
– Надо найти эту женщину и поговорить с ней, – убежденно ответил Стайлс.
– Ты веришь ей? – мрачнея с каждой секундой, уточнил Пейн. – Веришь в смех раненого ребенка, в туман, появляющийся из ниоткуда?
Гарри молчал. По смуглому виску бежала соленая капля, а в памяти всплывали странные образы. Всякий раз, как он читал книгу, не важно какую, перед мысленным взором парня вставали яркие живые картины – сотни образов, звуков и запахов, словно он смотрел самое настоящее кино. С самого детства книга запросто могла заменить Стайлсу поход в кинотеатр, и именно поэтому он зарывался в печатные листы всякий раз, как реальность излишне сильно била по нервам. Он уходил от нее в мир сказок и грез, в мир, где было возможно всё. И порой ему казалось, что книги просачиваются в жизнь, как просочились в нее ракеты и подлодки Жюль-Верна: то в новостях говорили о странных находках на Марсе (а «Марсианские хроники» невозможно забыть!), то появлялись в Америке города-призраки без единого жителя (а «Жребий Салема» не прогнать из памяти!), то люди начинали создавать киборгов (а «Двухсотлетний человек» Азимова куда ярче, чем его киноверсия!)… И вот сейчас в памяти Гарри вставали образы появляющегося из ниоткуда тумана; детей, бегущих к карусели смерти; ярмарки, торгующей страхом, болью и временем, что обменивались на саму жизнь. Смех Пылевой Ведьмы звенел в ушах, а запах озона – столь сильный и яркий, словно прямо перед грозой – щекотал ноздри. И роман «Надвигается беда» шептал Гарри Стайлсу: «Проверь, поверь, не отрицай! А вдруг и наш туман прокрался в этот мир вместе с киборгами, ракетами и подводными лодками?»
