Текст книги "Скажи мне, чего ты боишься?..(СИ)"
Автор книги: Tamashi1
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
«Жалкий мусор. Слабый… В чем ваша честь, отбросы? В том, что пока один защищал другого, второй тешил свою гордыню, пытаясь отомстить?.. Принц больше не хочет на вас охотиться. Вы решили жить. И слушать разум, а не собственный эгоизм. Ши-ши-ши!»
Малик вздрогнул. Почему сейчас, почему опять? Почему этот вкрадчивый манерный голос не желал оставить его в покое? Потому что эти слова задели тебя, смертный. И ты сам не хочешь отпускать их, чувствуя, что они нужны тебе… как воздух. Всего лишь для того, чтобы раскаленным железом прижигать старые раны, когда твои инстинкты снова подтолкнут тебя к пропасти. Смертным ведь нужен стоп-кран. Так почему бы им не стать безумному смеху и жестоким словам Принца, знавшего цену жизни, смерти и бесчисленных побед?
Малик глубоко вздохнул и отпустил Найла. Тот кинулся к Гарри, не заметив, что в пылу борьбы рассек бровь друга – настоящего, не иллюзорного, живого друга.
Вы даже на собственных ошибках учитесь не всегда, смертные. И это ваша вечная беда.
Малик же взял трубу и, как только Цербер вновь завыл, встал рядом с телом псевдо-Гарри. Цербер усмехнулся. Третья голова плотоядно облизнулась и зарычала, отгоняя жалкого человечишку, вставшего на пути самой смерти. Вот только Зейн Малик не собирался вступать в схватку со смертью. Не в этот раз. Он лишь давал другу время осознать происходящее и возможность сделать выбор.
Что тебе дороже, Найл, иллюзорный труп одного друга или еще живой, сражающийся за твое будущее и твои мечты друг, убивший ту иллюзию?
«Ши-ши-ши, выбор очевиден», – ответил бы Принц. «Люди никогда не знают, чего хотят на самом деле», – вздохнул бы Хранитель. «Понять самого себя порой сложнее, чем понять других. Но смертные не хотят в это верить», – развел бы руками город. Вот только им было, как всегда, всё равно.
Лязг челюстей. Алая слюна, разъедавшая бетон. Глухие удары ржавого железа о гигантскую, покрытую шерстью собачью морду. Смех тысяч мертвых детей, прятавшихся в тумане. И слезы Найла Хорана, застывавшие на мертвом лице Гарри Стайлса.
Зейн вскрикнул. Челюсти пса лязгнули на том месте, где он только что стоял.
– Чёрт, Найл, я долго не продержусь, что делать?!
Нет, Зейн знал, что нужно делать. Бросить эту иллюзию и бежать. Вот только он хотел, чтобы это понял и Найл. Потому что, попытайся он увести друга силой, и Разрыв добился бы своего. Всего пару дней назад он не раздумывая схватил бы Найла и оттащил от этого кошмара, но не сейчас. Ведь пелена ярости, страха и собственной беспомощности уже не застилала ему глаза. Он научился видеть, понимать и думать даже тогда, когда инстинкты гонят прочь сильнее смотрящего в висок дула пистолета. А потому он уклонялся от зубастых пастей, лязгавших клыками, так похожими на огромные костяные клинки, и наносил несильные, но звонкие удары по мохнатым мордам. Просто для того, чтобы дать Найлу понять: здесь идет бой, и истерикой делу не поможешь. Равно как и грубой силой, кстати, ведь что такое ржавая труба в бою против исчадия Ада?
– Зейн…
В глазах Хорана появилось осмысленное выражение. Он перевел взгляд с мертвого друга на живого. Пока живого… И страх за Зейна всё же перевесил горе от утраты Гарри. Просто потому, что один еще был жив, а второго было уже не спасти.
Хоран подскочил и, не замечая боли в изорванных ступнях, бросился на помощь другу, но замер на полпути. Оглядевшись, он подбежал к дому и со всех сил дернул еще один ржавый водосток. Труба поддалась, и Найл, крепко сжимая старое бесполезное железо, забежал Церберу со спины.
– Зейн, бежим! Он отвлечется – бежим туда, откуда пришли!
А ведь тебе для этого придется оббегать трехголовое чудовище, смертный. Сумеешь ли? Справишься? Или тебя съедят, как съели твоих слабых друзей?
– О’кей, – препираться Малик не стал, хотя сердце болезненно сжалось.
Удар. Злой насмешливый рык. Зейн рванулся в сторону, лишь только монстр отвернулся к Найлу, а Хоран изо всех сил бросился бежать мимо чудовища, пытаясь обойти его со спины. Вот только обернуться тому не составило труда…
Еще удар. Малик изо всех сил метнул трубу в голову монстра. Громовым раскатом прокатился по пустынным улицам полный ненависти рев. Туман поглотил его, обращая в ничто. Чудовище обернулось к пакистанцу, но Найл уже обогнул его и бросил свое оружие в скалящуюся окровавленную пасть, тут же вновь обращаясь в бегство. Цербер не зарычал. Он завыл, а парни бежали, не оглядываясь. Бежали прочь от «отравленного» надгробия, от тысяч детей, рассыпавших по бетонным плитам крысиный яд, от адского пса, пожиравшего иллюзию с насмешливым прищуром алых глаз.
Чавк-хрусть-хлюп-хрум! АХАХАХАХАХА!
Что же вы не смеетесь над смертью, игроки? Она проиграла, разве нет? Вы ведь живы! Так почему же вам не смешно?
Туман поглотил мерзкие образы, а страшные звуки продолжали преследовать беглецов и гнать, гнать, гнать их прочь. Заставляя стесывать подошвы чуть ли не до кости, срывая с губ хриплые, судорожные вздохи, прокалывая мышцы сотнями игл спазмов. Но ведь если тебе больно, значит, ты всё еще жив, не так ли? А это лучше, чем оказаться в пасти трехголового пса. Или всё-таки нет?..
Звуки стихли, лишь когда беглецы оказались на Главной Улице, той самой, с которой началась их игра. Малик привалился спиной к стене, а Найл рухнул на мерзлый асфальт и прошептал:
– Почему?..
– Потому что нас хотят сломать, – уверенно и как-то излишне спокойно ответил Зейн. Карие глаза смотрели в безоблачное небо, отказавшееся от роли Зевса. – Я тебе приведу всего несколько доводов, дальше думай сам.
Непривычно-холодный, жесткий, но в то же время какой-то подозрительно безразличный тон пакистанца заставил Хорана вздрогнуть и напряженно посмотреть на него. Малик осел на землю и всё так же безучастно, не стараясь ни в чем убедить Найла, начал перечислять:
– В Разрыве невозможно умереть – Хранитель сказал, что умершие здесь тут же возрождаются и продолжают путь. А он нам еще ни разу не солгал, да мы и сами видели такое возрождение.
«Хрусть!»
В памяти Найла всплыла женщина, выпавшая из окна, ее руки, вывернутые под неестественным углом, и голова, бьющаяся подбородком о грудь.
– Здесь есть четыре уровня «игры», которые обязаны пройти игроки, чтобы выиграть. Если выиграют, вернутся домой; если проиграют, останутся тут навсегда без шанса умереть. Вот только никто из игроков не знает, что будет на уровнях. Знают только, что их будут пугать, а вот заданий для прохождения уровней Кёфу не дает. А ведь он педант тот еще: вечно соблюдает какие-то дурацкие ритуалы.
«Бом!»
В памяти Найла раздался удар гонга, возникла недвижимая фигура в алом, зачитывавшая правила, словно цитируя скучную энциклопедию, и прозвучали слова, открывавшие путь к новым уровням, словно заточенные в магические формулы. «Разрыв не дает авансов», – и в этом Хранитель тоже не соврал, ведь так?
– Да, эти парни вели себя точно как наши друзья, но это чертов город прочел нашу память, Найл. А значит, он знал о них всё и мог с легкостью создать фальшивку. Если Саафа была на себя не похожа, то только потому, что город так захотел. А реши он изобразить ее точно такой, какая она есть, мы бы не догадались о подмене.
«Чирк!»
В памяти Найла разгорелись два костра, и он вздрогнул. Но ведь Саафа и впрямь никогда не вела себя так, как иллюзия, почему же город создал ее именно такой? Будь она как настоящая, ни Зейн, ни Найл тогда еще не догадались бы о подмене! А может, именно поэтому? Ведь «начнется игра с простых страхов, а закончится самыми главными». И если Зейн когда-то в шутку жаловался Найлу на то, что Саафа любит ирландца даже больше, чем родного брата, страх потерять друзей был куда реальнее и весомее – именно поэтому они никогда не предлагали остальным присоединиться к экстремальному преодолению страхов… Точнее, и поэтому тоже.
– И, наконец, сюда попадают те, кто играл со смертью, а Гарри Стайлс не тот человек, который будет рисковать собой и тем более окружающими. Сомневаюсь, что он бы кинулся в заезд, который они нам описали, а даже если и кинулся бы, где риск? Они проверили машину, обшарили улицу, стартовали не из-за угла, а прямо. Где риск? Где игра со смертью? Я вижу только эксперимент, в котором опасность сведена к минимуму. За что их было наказывать? За желание увидеть призрака? Ну так Гарри мне всегда напоминал слегка чокнутого ученого, чахнущего над своими книгами, как скупой рыцарь над монетами! Правда, только когда нас рядом не было. С нами-то это тот еще пошляк, смешливая задница и вечно измывающийся над нами тролль! Но от этого он не становится ни идиотом, ни тем, кто готов рискнуть жизнью ради собственного эгоизма. Так как «смешливый чокнутый рыцарь-ученый» мог рискнуть собой и друзьями и попасть в этот придурочный мир?
«Ахахаха!»
Найл вспоминал друзей и сравнивал отголоски прошлого с поведением только что умерших парней. Кёфу четко определил грань, переступив которую, люди попадают в Разрыв. Ни один из этой троицы, а уж тем более Гарри Стайлс, эту черту бы не перешел. А если бы рискнул перейти, старый добрый Луи Томлинсон, ненавидевший риск и безумства, не приносящие ни пользы, ни удовольствия, покрутил бы пальцем у виска и, пообещав предать костру Святой Инквизиции всю библиотеку Стайлсов, заставил бы его пересмотреть свое решение. Так как же эти трое могли попасть в Разрыв? За что? И память услужливо подкинула образ иллюзорного Гарри, слишком обходительного. Образ Лиама, чересчур агрессивного. Образ Луи, излишне слабого, смотревшего на дождь как на единственное счастье в мире.
Они ведь не такие, правда, смертный? Но ты не понял этого, потому что хотел верить в обман.
– Это были не они, – пробормотал Хоран. – Чёрт, это ведь были не они!
Голос сорвался, и парень, обхватив колени, закрыл глаза. Злость, ярость, ненависть смешивались, рождая алые сполохи, застилавшие глаза. Слёзы? Их не было. И не потому, что «мужчины не плачут» – еще как плачут, если сердце вырывают раскаленными щипцами боли. Просто потому, что мужчины не плачут, когда ненавидят. Они мстят. И Найл Хоран решил отомстить. Не разрушив город и не спалив его Хранителя. Он решил победить во что бы то ни стало, чтобы существо, с безразличием старого патологоанатома вскрывавшее старые раны и гнойники души, почувствовало вкус проигрыша, разочарования и злости. Вот только Найл Хоран не знал, что даже победы городу были не важны. Ведь он всегда оставался в выигрыше.
– Прости, Зейн. Я идиот.
– Да ничего. Мы оба ошиблись. Слишком часто ошибались.
– Давай в следующий раз думать, а потом делать?
– Я слышу глас разума, Хоран?
– Как ни странно, но похоже на то, Малик.
Два смешка. А карие глаза пустым взглядом смотрели на небо, и в душе Зейна боролись две противоречивые эмоции. Ревность и нежелание причинять дорогому человеку боль. Но, подумав, что правда всегда лучше лжи и недомолвок, Малик тихо спросил:
– Найл, ты знаешь, что такое уже было? Гарри. Отказ.
Хоран вздрогнул.
– А ты откуда знаешь? – пробормотал он, глядя на асфальт.
– Видел. Дверь неплотно закрыта была.
Ветер, которого в Разрыве никогда не было, играючи растрепал волосы игроков.
– Я заснул, а потом проснулся от того, что Гарри что-то говорил. Тихо так, почти неслышно. Оказалось, он стихи читал. «Ворона», Эдгара По. Я сделал вид, что сплю. А он дочитал и сказал, что хочет защищать меня, но не может, потому что у меня уже есть защитник. Сказал, что отдает меня тебе и… короче, ты видел. Я испугался глаза открыть, сделал вид, что ни о чем не знаю. Трус, да. Но говорить Гарри, что он мне просто друг, не хотелось: я думал, лучше промолчать, чем боль причинять отказом. Тем более, что он ни на что и не претендовал.
– А если бы претендовал?
Хриплые голоса, сорванные, едва различимые. И ласковые, нежные прикосновения ветра, которых никто не замечал.
– Пришлось бы всё же отказать. Он мой друг, не больше. Да и вообще… Вот что бы ты подумал, если б твои друзья геями оказались?
– Пожелал бы им счастья.
Мягко лаская исцарапанную, горевшую огнем кожу, ветер зарывался в потные, слипшиеся волосы и шептал на ухо игрокам древние истины, неведомые этому миру. Слова о дружбе, верности и надежде. Но ведь их создавал город. А значит, он всё-таки тоже их знал?..
– Я бы тоже… Но вот окажись я в ситуации, когда пришлось бы об ориентации задуматься, я бы струсил. Потому что всегда боялся, что вы с парнями обо мне что-то плохое подумаете. Что я трус, что я слабый… что я какой-то не такой. Хотя я и правда трус…
– Тогда мы все трусы. Потому что все боимся предстать перед друзьями в плохом свете. Но разве есть люди, которые с гордостью свои пороки назовут?
– О да! Тот маньячный Принц, гордившийся своей маньячностью!
– И то верно…
Ветер сорвал с таких разных, но столь похожих губ хриплый смех, сплел его воедино и унес прочь, ласково покрывая алые разводы на коже морозной коркой.
– Но я ему даже завидую. Не хочу больше врать. Хочу смотреть в лицо не только врагам, не только друзьям, но и себе. Я врать самому себе не хочу, Зейн.
– Я тоже. Может, стоит попробовать?.. Только чтоб в глаза порокам своим смотреть и слабостям, их надо научиться принимать. Как Принц этот, как Хранитель… Один ими гордится, другому на них плевать. Но оба ни капли не страдают ни от своего эгоизма, ни от других прибабахов.
– Хочешь брать пример с этих инквизиторов?
– Нет. Хочу стать сильнее них.
Ветер нежно поцеловал растрескавшиеся, но уже не дрожавшие губы игроков. Ласково растрепал их волосы. Мягко обнял и окутал мертвым холодом.
Бом!
Ставни резко захлопнулись. Ветер, превратившийся в ураган, впечатал глупых игроков в асфальт. Срывая с ран запекшуюся кровь, он смеялся, улетая прочь.
Скрииип…
Окна медленно распахнули веки. Скалящиеся раны асфальта удивленно косились на трещины в коже игроков. А впрочем, скорее, всё же безразлично.
Ахахаха!
Смех веселых, но печальных мертвецов замер в унесшемся с ветром тумане. Где-то очень медленно начинала бурлить влага, которой в этом мире нет, как и ветра, а дома готовились принять на себя ведущую роль в спектакле.
Но вы ведь не боитесь будущего, готовы посмотреть в лицо самому главному страху, а, смертные?
– Прости, Зейн.
– Ты прости, Найл.
Бац!
Стекла осыпались прямо на фигуры игроков, замершие на асфальте. А они смотрели друг другу в глаза и улыбались. Не усмехались.
Протянутая рука. Улыбки шире. Рукопожатие.
Что ж, игра еще не закончена, смертные. Вы лишь приблизили самый главный кошмар своей жизни…
====== 13) Это конец?.. Кто знает... ======
«Важно не то, проигрываем ли мы в игре, важно, как мы проигрываем и как мы благодаря этому изменимся, что нового вынесем для себя, как сможем применить это в других играх. Странным образом поражение оборачивается победой». (Ричард Бах)
Гарри Стайлс сидел на узкой, застеленной серым унылым покрывалом кровати и с бешеной скоростью читал что-то в планшете. Лиам Пейн бегал из угла в угол, сжимая и разжимая эспандер, чтобы хоть немного отвлечься. Луи Томлинсон отрешенно смотрел в окно, сидя на подоконнике, и беззвучно шевелил губами, считая сидевших на дереве ворон. Эта сцена продолжалась уже три часа, и почему-то никого не раздражала. Разве что все трое вдруг заметили, что силы начали их оставлять, а жар, поднявший столбики термометров до отметки в тридцать восемь градусов, ненавязчиво посоветовал им всё же хоть немного отдохнуть. Отдохнуть от размышлений о ночи, которая была слишком фантастична, чтобы быть правдой, и слишком реалистична, чтобы оказаться иллюзией.
Смех. Вспышки. Ужас. Нравится играть с тем, чего не понимаете, смертные? Ахахаха!
Они встретили Безликого, Гарри ударил по тормозам, машину занесло, и она замерла, встав поперек дороги. Ветровым стеклом к жуткому существу, смотревшему на глупых смертных несуществующими глазами и смеявшемуся невидимыми губами. Вместо лица у белокурой девочки в грязно-белом платье с черными горохами была лишь гладкая белая кожа, а с рук ее срывались вниз багряные капли, так похожие на кровь, но отчего-то не долетавшие до земли, обращаясь в лед. А туман клубился вокруг этого чудовища, шепча сладкие колыбельные усталому разуму трех людей, во все глаза смотревших на монстра. И лишь только с губ одного из них сорвались слова: «Вы это… видите?» – как туман заклубился, поглощая смех, разрывая его на обрывки звуков, и исчез, забирая с собой чудовище, на секунду показавшее людям иное, скалившееся безумной ухмылкой, но вполне человеческой лицо. Лицо заплаканной девочки, с издевкой смотревшей на перепуганных смертных.
Алиса.
Алые буквы застыли на лбу призрака, покрывшись морозной коркой. А затем всё исчезло, и только шум биения трех сердец не давал поверить в то, что произошедшее не было сном.
Но вы ведь хотели увидеть призрак, так почему, увидев, захотели забыть увиденное, смертные? Ведь вашу мечту исполнили, почему бы не быть благодарными?
В отель они вернулись сразу же и до утра обсуждали увиденное. Детали сходились, галлюцинацией видение быть не могло. Шуткой жильцов тоже: слишком реальным был безликий призрак. И оставалось лишь поверить, что причиной аварии черной Ауди стал именно этот дух, но…
Красный, красный горох! Не черный!
И Гарри Стайлс убедил друзей не бросать к чертям затею найти настоящую девочку, которой, возможно, и не было. А потому ровно три часа назад он связался с отцом, уговорив того попросить об услуге своего хорошего знакомого в полиции, и после этого увлеченно просматривал информацию о Безликих духах. А как только от полицейского пришли необходимые данные, с головой ушел в изучение списков жителей Блэкпула, подходивших под описание той самой девочки. Алисы. А быть может, это было не ее имя? А быть может, призрак пошутил? А быть может, он лишь играл со смертными?.. Кто знает. Вот только две белокурых Алисы в возрасте от шести до десяти лет в этом городе проживали. И именно их Гарри Стайлс решил навестить в первую очередь.
– Погнали, парни, – скомандовал он, закончив с сортировкой информации. – Остается надеяться, что девочку на самом деле звали Алисой, хотя нас могли и обмануть. Если вам плохо, оставайтесь в отеле, а еще лучше идите в больницу – пусть врачи химией поделятся.
– Ага, а ты в гордом одиночестве попрешься в логово чудовищ без лица, в которое нас, возможно, просто заманивают, – с сарказмом ответил Лиам и бросил Томлинсону эспандер. – Я с Гарри, а тебя с собой возьмем, барышня, потом обливающаяся, да ворон считающая, только если пять раз эту фиговину сожмешь.
– Сомневаешься в моих силах, обольститель престарелых консьержек? – подколол друга в ответ Луи и пять раз сжал эспандер. Медленно. Из последних сил. Роняя на подоконник капли пота.
Лиам поморщился. Даже не оттого, что прошлым вечером и впрямь очаровывал пожилую консьержку, чтобы выяснить, в каких квартирах живут женщины примерно шестидесяти лет, а просто потому, что Луи ему брать с собой не хотелось. Температура у Томлинсона была выше, чем у него с Гарри, но Луи отказывался оставаться в номере, мотивируя это тем, что у него, в отличие от друзей, хотя бы не болела голова. А вот их затылки просто разрывала тупая ноющая боль, и в таком состоянии путь к Алисе мог стать для друзей последним.
И всё же такси приняло в душный, жаркий салон, лишенный кондиционера, троих путников, изнывавших от температуры и головной боли, а не двоих. Водитель удивленно вскинул брови, услышав адрес, разительно отличавшийся от адреса больницы, но промолчал. Молчали и друзья, зажавшие Гарри в тиски с двух сторон и с раздражением читавшие на экране планшета информацию о девочках, которых им предстояло посетить.
А Безликий, невидимый смертным, когда сбрасывал человеческую форму, провожал желтую машину несуществующим взглядом и вращал в тонких костлявых пальцах сахарный черепок. Черепок с алым именем, горевшим во лбу, как проклятая метка.
Алиса.
Настоящая девочка ведь не виновата в том, что ваши друзья решили поиграть со смертью. Она не виновата в том, что ее руку пронзил острый металлический обломок. Она не виновата в том, что ей некуда пойти и неоткуда ждать помощи. Игры со смертью ведь не должны ранить тех, кто не хотел в них играть, разве нет? Почему же этот ребенок должен был пострадать?
Разрыв не жалел смертных. Но он умел даровать им шанс. Даровать шанс измениться тем, кто заигрался с судьбой, и шанс выжить тем, кто не хотел умирать. Вот только в этом мире Разрыв не может изменить ход событий – он может лишь стать проводником для тех, кто способен на них повлиять.
Успеете ли вы, смертные? Пока не стало слишком поздно?..
Кёфу медленно удалялся от двух игроков, только что прошедших третий тур. От игроков, спросивших, всё ли в порядке с их друзьями, и получивших туманный ответ: «Пока да, они лишь немного больны». Эти слова породили еще больше вопросов, но ответов на них игрокам узнать было не суждено. Ведь Разрыв не дает авансов. Он лишь планомерно объявляет один уровень за другим, превращая мечты в кошмары. Как пару минут назад в унылом, безликом переулке, когда глупые смертные обрадовались началу самого главного ужаса своей жизни.
Мужчина в алом неслышно ступал по мерзлому асфальту, всё дальше уходя от «счастливцев», вышедших на финишную прямую. Он уходил, не оглядываясь. Замерли в тумане звуки барабана, отгремел вой ветра, застыл плач грома. И слова Хранителя, объявившие начало четвертого, последнего тура, умерли вместе с ними.
«Для Зейна Малика и Найла Хорана игра продолжается. Четвертый уровень. Фобия. Не потеряйте свои чувства, иначе не сможете обрести свет».
Кёфу не думал об этих смертных. Не искал ответ на вопрос: «Сумеют ли они справиться с самым главным страхом своей жизни?» Он просто ждал. Ждал, когда судьба вскроет карты и покажет этому миру и самим игрокам, чего они стоят на самом деле. Проиграют – что ж, станут очередными вечными пленниками Разрыва. Выиграют – обретут силу и свободу. А главное, самих себя. Вот только Хранителю, как и Разрыву, безразличны игроки, потому что они слабы, а победители – потому что они больше не нарушат главное правило мира.
Не рискуй понапрасну, играя со смертью, иначе она сыграет с тобой по своим правилам.
Когда-то Кёфу играл людьми, терзая их души ужасом понапрасну. Терзая так, что они умирали, не выдержав пытки. И он заплатил за свои жестокие развлечения вечной жизнью в созданном богами мире страха. Жизнью, в которой его любимое развлечение больше не могло его радовать. Ведь все эмоции божество оставило в мире живых. И эти эмоции породили Безликих – духов, что встали на службу Разрыва, в промежутках между заданиями мертвого мира играя со смертными на их территории. Они продолжили веселиться вместо Кёфу… Но ему было уже всё равно. Он не мог даже позавидовать этим осколкам самого себя, а его имя забыли люди, как забыли они и страх, что вселял он в их сердца кошмарами, несравнимыми с безобидными шутками Безликих. И его карой был не страх и не вечная жизнь, не жажда и не бесконечное одиночество. Его платой оказалось безразличие. А оно порой убивает душу сильнее самой черной темноты.
Хранитель удалялся прочь от нервно смеявшихся смертных, совсем еще детей, не знавших толком, что такое жизнь, и даже не задумывался об их судьбе. Он прислушивался к всхлипам и стонам, что липкий холодный туман приносил ему в подношения. Он искал в этом беспросветном царстве ужаса слова, которые мало кто говорил.
«Я не сдамся. Я буду бороться до конца. Я не проиграю».
Их сказали те двое, но им уже выдали новое задание. А значит, Хранителю пора было двигаться дальше, внимательно следя за тем, чтобы туман давал отдых тем, кто уже не мог играть, и чтобы не позволял слишком успокоиться тем, кто уже отдохнул. Слушая стоны и плач, мольбы и проклятия, Кёфу бесшумно брел вперед, невидящим взглядом тысяч окон глядя на серый безликий город. Такой же безликий, как и он сам. Хранитель страха, смерти и вечного одиночества, лишенный эмоций. Кукловод, наказанный сильнее, чем все давно обезумевшие, забывшие самих себя пленники Разрыва. Ведь он был в своем уме. И он помнил, что у него забрали.
Бесшумно расползался по подворотням туман, вязкий, как трясина. Дома смотрели на дороги потрескавшимися глазами-стеклами. Двери бесшумно отворялись и снова захлопывались, изгоняя смрад из застоявшихся комнат. А где-то вдалеке, в темном, безлунном небе, освещавшем мертвый город ярче тысяч фонарей, город готовил последнюю иллюзию. Ту, которая сумеет сломать счастливцев, не сошедших с ума лишь благодаря глупому «спасательному кругу», символу, который в этом безумном мире никому не понятен. Рука в руке – этого слишком мало, чтобы выжить, но достаточно много, чтобы не потерять надежду на лучшее.
А может, эти смертные просто уже не могли иначе, и символы были тут не при чем?
Спящие тела окутывал туман, пробиравшийся под одежду, путавшийся в слипшихся волосах, леденивший раны. Чуткий сон уставших игроков ничто не тревожило. И лишь капли воды, застывшие между ними и асфальтом, скользили по своим собратьям, относя тела мирно спавших, прижавшись плечом к плечу, игроков в один из домов.
Но вы ведь уже готовы к пробуждению в Аду, не так ли, смертные?
Зейн очнулся первым. Резко вскочив, он зашипел от боли: раны по всему телу ненавязчиво напомнили заигравшемуся человеку о том, что он не ящерица, и полная регенерация за несколько часов сна – для него лишь недостижимая мечта. Малик огляделся. Найл еще спал, мерно вдыхая затхлый воздух и порой тихо всхрапывая. Он казался безумно уставшим ребенком, пробежавшим марафон, но выигравшим в конце путевку в Диснейленд – на губах его играла чистая, светлая улыбка. Ведь приз, снившийся ему, был куда лучше: друзья и родные за круглым столом, праздновавшие его с Зейном возвращение к жизни. Вот только породившие этот сон слова Кёфу, объявившего начало четвертого уровня игры, у знающего человека вызвали бы скорее испуг, чем радость… Но знающих людей в Разрыве не существовало. Они все были безумны. И только Хранитель мог пояснить, что радоваться нечему, но… он предпочел промолчать.
Ведь неожиданная боль страшнее боли ожидаемой, если ожидание не сводит с ума.
Зейн обошел пустую комнату, застывшую в тишине, и нахмурился. Как они оказались в доме, если заснули на улице? Кто перенес их и зачем? Но ответов он найти не мог, и лишь догадывался, что это сделал город. А потому пакистанец посмотрел на Найла и задумался об ином. Будить или не будить? Этот вопрос встал перед ним со всей серьезностью.
«Тоже мне, Гамлет, обратившийся к земным проблемам», – фыркнул бы Принц, насаживая на стилет очередного должника своей Королевы, если бы знал о терзаниях игрока. Но у Принца были другие заботы.
Потрескавшиеся стекла смотрели на серые стены, пропуская в комнату потусторонний свет темного неба. Грязные потеки на стенах, выкрашенных в любимый – а может, и нет – цвет города, ненавязчиво, алыми разводами, намекали на то, что в этом месте умирали, а может, и убивали. Но это же не повод отсюда бежать? Ведь весь Разрыв изукрашен алым, только его искусно маскирует под бесконечность серого иней…
Малик открыл окно и посмотрел вниз. Третий этаж. Плохо, надо спускаться на первый, чтобы не повторить судьбу женщины, с громким хрустом сломавшей шею пару дней назад. «Интересно, ее переломы уже зажили?» – подумал бы любой, кто не провел в Разрыве пару дней. Но Зейн Малик лишь безразлично отметил, что им с Найлом стоит уходить из этой комнаты, чтобы не повторить судьбу того трупа. Забавно, не правда ли? Ведь повторись та картина сейчас, она не напугала бы вас, смертные. Она даже не скрутила бы ваши желудки рвотными позывами. Может, вы стали жестокими? Или просто научились расставлять приоритеты и слушать разум, а не эмоции?..
«Кто знает», – вздохнул бы город. Ведь он не собирался разгадывать загадки человеческих душ. Ему привычнее было эти души ломать.
– Подъем, Найл, нам очередную гадость приготовили, – тихо сказал Малик и обернулся к другу. Тот зевнул и тут же закашлялся, испуганно воззрившись на друга снизу вверх.
Малик подал ему руку и помог встать. Тихое шипение друга сказало ему, что и Найл, несмотря на сделку с Кёфу и мгновенно исцелившуюся глубокую рану, усиленной регенерацией всё же не обладает. Бегло осмотревшись, Хоран кивнул товарищу и направился на выход. Вот только дверь, распахнувшаяся так легко, словно только этого и ждала, протяжно скрипнув, обнажила Ад, много лет раскаленным железом выжигавший на сердце Зейна Малика слово: «Фобия».
Океан, сливавшийся с горизонтом, сгорал в кровавом закате. Мелкая галька, опутанная белой пеной, блестела в лучах умиравшего солнца. Выброшенные на берег комки водорослей шевелил прибой, и они казались сорванным с Медузы Горгоны скальпом, доживавшим последние мгновения. Мир полыхал алым и тянул к игрокам нежные руки ветра-убийцы, а над водой, ласкаемые теплым бризом, метались чайки, пронзительно зовя на помощь. Белые перья падали в воду, а одинокая скала, напоминавшая клык утонувшего дракона, яснее любых слов говорила о том, почему вода в море была алой. Не из-за заката, нет. Просто кровь дракона смешалась с водой, окрасив ее в бесконечно-алый, уродливо-багряный, пленительно-кровавый цвет.
А на гальке сиротливо приютились полотенца со львятами – осколки прошлого, купленные матерями неразлучным друзьям, когда они впервые вместе приехали на море.
Вы ведь помните эти полотенца, смертные? Да. Вы никогда их не забудете.
Зейн попятился. Лоб покрылся испариной, ладони вспотели, зрачки расширились. Но он всё же сумел найти в себе силы рвануться к Найлу. А в следующую секунду его крик утонул в бесконечном мареве кровавого заката. Ведь кинувшийся к другу парень врезался в прозрачную, но самую что ни на есть настоящую стену. Хоран вздрогнул и обернулся. Ветер, играя слипшимися, покрытыми коричневой коркой светлыми волосами, обнял худую израненную фигуру. Найл бросился к другу, но в следующую секунду ветер подхватил его и поднял в воздух – к небу, на котором догорало никому не нужное здесь солнце. Малик кричал, бился о прозрачную стену, но не мог прорваться к другу. А Хоран вдруг рухнул вниз, в воду, и его крик поглотила алая, как кровь дракона, вода.
Примешь ванну Кровавой Графини Елизаветы Батори, смертный? Или такие забавы всё же не про тебя?
Картина вдруг изменилась. Море исчезло, обнажив истину. Комнату, смежную с той, в которой застыл Зейн Малик. Хриплое дыхание срывалось с его губ, а Найл, поднявшись с пола, бегло осмотрелся.
– Выхода нет, – прошептал он беззвучно.
– Нет… – эхом отозвался Зейн и обернулся. Окна не было. Лишь четыре глухих стены, лишившие пленников шанса на побег. – Думай. Думай, Хоран, ты умный! Мы справимся!
