Текст книги "Однажды под Рождество (СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Ты прав, когда тебя полюбят, тебя поймут и примут со всеми твоими увлечениями, привычками и тараканами в голове. Но это не значит, что ты будешь для той девушки идеален. Многое в тебе может ей не понравиться, и она будет бороться с этими качествами, например, твоя манера вечно всех жестоко подкалывать дико раздражает. И это не только мое мнение. Любовь – это постоянная работа над собой. Невозможно быть для человека совершенством, каким бы замечательным ты ни был. А что касается попытки подстроиться под кого-то… В мелочах – почему бы и нет? Но если это касается твоих основополагающих принципов, думаю, с таким человеком тебе не по пути. Ты же не хочешь потерять себя и стать тенью того, в кого влюбился?

– Конечно, не хочу. И насчет идеала – я это понимаю и готов меняться. Вот только не для кого: меня никто в упор не видит. Даже девушки с моего факультета считают меня в первую очередь красавчиком, и лишь затем ученым. Они всё время говорят: «И зачем такой парень пошел в науку? С его данными мог бы быть топ-моделью и грести деньги лопатой, ничего не делая». Но даже не это самое обидное. Самое гадкое во всей этой ситуации то, что меня не воспринимают ни профессора, ни редакторы журналов. Последние не хотят даже прочитать мои труды, а сразу говорят, что работы моделей их не интересуют, а «журналы мод печатают не в этом здании». Когда же им объясняешь, кто ты, они подозрительно щурятся и заявляют, что «если тратить столько времени на уход за кожей, времени на науку не остается», а лентяи, написавшие одну работу ради интереса и думающие о походе к визажисту, а не в библиотеку, им не нужны: они хотят сотрудничать с авторами в расчете на многие дальнейшие публикации. Профессора же вообще от меня поначалу отшучивались, мол, ошибся заведением, и институт – не школа моделей, подиума нет. Потом они поняли, что я довольно способный, но первое впечатление не убьешь, ко мне до сих пор относятся с подозрением, будто думают, что я через час всё брошу и сбегу на фотосессии. Когда я сказал, что собираюсь в аспирантуру, мой декан заявил, что сомневается, смогу ли я, выдержу ли, и вообще – оно мне надо? Я их убедил, что надо и что не сбегу, но они меня не понимают, считают, что это лишь временное увлечение, а если я посвящу этому жизнь, то потом буду жалеть до конца своих дней – такой шанс ведь упустил! Некоторые мне говорят, что наука никуда не денется, а красота быстро проходит, так почему бы не получить от жизни всё, а потом не вернуться к истории? Меня считают пустышкой, не способной ни на что. Впрочем, я оправдываю их ожидания – постоянно меняю девушек и ничем, кроме науки, подолгу не увлекаюсь. Есть, правда, биатлон, я им с детства занимаюсь, но это почему-то не учитывается. У меня всё время меняются вкусы. Вот музыка, например: то рэп, то рок, то джаз, то классика, и так по кругу с небольшими дополнениями. Я сам создал себе такую репутацию, да? Надо быть серьезнее, полностью погрузиться в работу и тогда, может быть, на меня посмотрят иначе…

– Извини, но это ничего не решит. Твои редакторы и профессура просто поверхностные люди, не привыкшие смотреть человеку в душу. Если ты погрузишься в работу, ты достигнешь двух вещей. Первое – тебя сочтут очень странным и эксцентричным, или того хуже – решат, что ты играешь на публику, а второе – ты потеряешь себя. Ты веселый и жизнерадостный парень, так зачем замыкаться в себе? Ради других? А разве смысл жизни в том, чтобы угодить кому-то, а не в том, чтобы осознать в финале, что сделал всё, о чем мечтал? Этого не достигал еще никто, но стремятся все, так почему ты хочешь обречь себя на то, чтобы на смертном одре понять, что жизнь прожита зря и ты даже не попытался прожить ее для себя? Не думаю, что подобный вариант тебя устроит.

– Да уж, если так рассуждать, то это и впрямь не лучшая идея, – усмехнулся Тим и ускорил шаг. – Тогда что мне делать? Как добиться того, чтобы люди наконец избавились от подобных предрассудков?

– Это долгая дорога. Как ты думаешь, как будут относиться к очень и очень красивому доктору исторических наук, автору нескольких книг?

– Хочешь сказать, что я просто должен работать и добиваться поставленных задач, а не распыляться на мнение окружающих?

– Что-то в этом роде.

– Я бы и рад, да не получается, – Тим яростно пнул снег и снова ускорил темп.

– Ты таким родился, эта внешность дарована тебе природой. Не стоит обвинять ее во всех твоих бедах: виновата не твоя внешность, виноваты люди. Это они не принимают тебя, это они ослеплены собственными предрассудками. Кто бы не причинил тебе боль, это было сделано не из-за твоей красоты, а из-за жестокости и глупости этого человека.

Тим остановился и посмотрел мне прямо в глаза:

– Хочешь сказать, отец ненавидит меня не потому, что я похож на мать? Он сам это всё время говорит.

– Сомневаюсь, что дело во внешности. Дело в том, что ты ее сын – кровь от крови, плоть от плоти. Ты ее продолжение, и если твой отец ненавидит твою мать, он будет ненавидеть всё, что с ней связано.

– Ну, он сжег все ее вещи и фотографии, я только одну смог спасти… – пробормотал парень растерянно, словно никогда раньше об этом не задумывался. А затем вдруг спросил: – Значит, я напоминаю ему о ней не только лицом, а вообще самим фактом своего существования? Ему было бы лучше, если бы меня не было?

– Да, ты напоминал бы ему о ней, даже если был его собственной точной копией, и нет, ему не было бы лучше без тебя. Можно ругаться, можно злиться, можно даже ненавидеть, но пережить смерть собственного ребенка – это ад на земле. Он может говорить, что угодно, но без тебя мир для него не станет лучше, что бы он сам об этом ни думал сейчас.

Тим опустил глаза и помолчал. Ветер усиливался, а мороз крепчал. Погода отражала состояние моего друга, она страдала вместе с ним. Через несколько минут парень резко поднял голову и снова посмотрел на меня. В его глазах стояли слезы, но он улыбался, причем искренне:

– Знаешь, я рад, что у меня есть такой друг, как ты. Несмотря на то, что ты бываешь ко мне жестока, ты все же помогаешь мне, как никто другой. Не знаю, чем я это заслужил, и потому я вдвойне тебе благодарен. Ты вытягиваешь меня из самых темных пучин тоски, ты действительно «нечто», как говорит Джейсон. Может, мне в тебя влюбиться? – усмехнулся он.

– Вряд ли ты на это способен. Я же тебя раздражаю с первой нашей встречи, – подмигнула ему я. Мы повернули в сторону моего временного пристанища и продолжили беседу.

– Знаешь, со стороны моя ситуация может показаться дико глупой, но, думаю, ты не будешь смеяться, – сказал Тим.

– Смеяться над трагедией жизни может только человек без чувств, – ответила я.

– Ну, трагедией это не назовешь, просто небольшая драма. А может, и трагикомедия – это как посмотреть, – грустно улыбнулся парень. – Я очень любил маму, она была как ангел: белокурые волосы, хрупкая фигурка, прекрасное личико, а главное, она была очень доброй и нежной. Ко всем, кроме меня – меня она почему-то в упор не замечала, но я думал, это потому, что я еще ничего не умею, и маме просто скучно возиться с маленьким ребенком, ведь у нее столько интересных дел. Всё оказалось куда прозаичнее. Мать давным-давно хотела бросить отца ради карьеры актрисы, но узнала, что беременна, а потому и разговора о кино быть не могло. Она хотела сделать аборт, но отец влетел чуть ли не в операционную и забрал ее домой. Они поженились, родился я, но мать меня ненавидела, так как я сломал ей жизнь, а отец понял, что не смог добиться ее любви с помощью ребенка, так что довольствовался хотя бы тем, что она его терпела. Он тогда думал, что она оставалась с ним ради меня, и потому пытался заботиться обо мне, хотя, если честно, не думаю, что я был ему нужен: он был помешан на матери, а остальное его не волновало. В один прекрасный день мать собрала чемоданы и исчезла, велев мне передать отцу, что наконец-то она нашла продюсера и уезжает за своей мечтой. Отец был в ярости, он понял, что не я удерживал маму, а невозможность пробиться в шоу-бизнес без связей, и что если он хотел ее удержать, надо было ограничивать ее контакты, а не полагаться на никчемного ребенка. В конечном итоге, он сжег все ее вещи и забросил меня. Я рос сам по себе, да, в общем-то, и не жаловался, только вот отец, уходя в очередной запой, всё чаще говорил, что я слишком похож на мать и что «эту морду давно пора изукрасить». Знаешь, если честно, я был бы рад, если бы он хоть раз меня избил. Тогда у меня был бы весомый повод возненавидеть его, а так я не мог отделаться от чувства вины за то, что не остановил маму, за то, что даже не попытался этого сделать. Когда мне было тринадцать, я понял, что эта внешность раздражает не только отца: на меня вешались девчонки, а парни ревновали, что приводило к дракам, а отец лишь смеялся, завидев очередной синяк на моем лице. Ну как же – изукрасили наконец. А потом одна девочка, старше меня на два года, заявила, что хочет со мной встречаться. Я ликовал. Ну как же, королева школы, мечта всех парней, красавица, да еще и старше меня – как не влюбиться? Я втрескался в нее по уши. Зря. Через месяц она вывесила на стенде в холле мои фотографии в самых дебильных костюмах и позах, какие только можно себе представить – я сам соглашался фотографироваться в этих «нарядах», так как она говорила, что просто мечтает меня в таком увидеть. Это был позор. Но еще большим позором было то, что среди этих фото оказалось мое фото в душе, без одежды, которое она, вероятнее всего, сделала, когда оставалась у нас ночевать. Она тогда сказала, что родители оставили ее на выходные одну и ей страшно ночевать дома. Я с боем отвоевал у отца разрешение на то, чтобы она у нас переночевала, и вот чем это закончилось. Меня просто растоптали. И как ты думаешь, почему? Она сказала, что хотела всем доказать, что я просто самодовольная пустышка, у которой кроме внешности ничего нет, даже гордости. Ее раздражало то, что ее, королеву школы, сравнивали с каким-то парнем, который еще и на два года младше. А самое обидное для нее было то, что сравнения эти были не в ее пользу. Я просил отца перевести меня в другую школу, пусть бы мне пришлось ходить в соседний город, но он лишь смеялся и говорил, что «наконец-то эта смазливая рожа получила по заслугам». Эта девчонка сделала бизнес на продаже моей обнаженной фотографии, половина девочек в школе превратили их в закладки и пошленько хихикали, открывая учебники. Парни злились, девчонки забавлялись и приставали с непристойными предложениями, а я возненавидел свое лицо окончательно и бесповоротно. Тот сумасшедший бум быстро прошел, обо мне все забыли, но всё равно все девушки, подходившие ко мне с признанием, на вопрос: «Почему же я тебе понравился?» – отвечали: «Ну, ты такой красивый». В общем, это просто глупая история, о которой сейчас помню только я, так что она не имеет никакого значения, – подытожил парень.

– Имеет, – отозвалась я. – Всё, что происходит, влияет на людей и на их будущее, неважно, большое это событие или маленькое. Ты испытал унижение и разочарование, предательство и ненависть. Ты столкнулся с людской злобой и жестокостью. Вряд ли можно сказать, что это не имеет никакого значения, раз остальные участники тех событий о них позабыли. Если свеча догорела, это не значит, что пламени не было. Ты сильнее, чем думаешь, раз смог адаптироваться к этому и начать жить для себя. Твоя история объясняет твое желание, чтобы все забыли о твоей внешности, и оно перестает быть таким уж необычным. Не думаю, что стоило волноваться о том, что над таким будут смеяться. «Дети – это монстры, которых черти выгнали из ада, потому что не смогли больше их выносить», – писал Рэй Брэдбери. Он абсолютно прав: дети гораздо более жестоки, чем взрослые. Они не думают о том, что то же самое может произойти и с ними, или что им отомстят. Они делают только то, что хотят, а потому ни один взрослый не сравнится с ребенком в жестокости. Ты столкнулся с этим, и тебя это ранило. Ранение оказалось не смертельным, но шрам остался, и он болит. Не важно, забыли те люди о случившимся или нет: каждый раз, когда ты их видишь, вспоминаешь произошедшее и пугаешься, что тебя снова высмеют, снова унизят, снова предадут. Ты не знаешь наверняка, но ты предполагаешь, что тот, кто примет тебя таким, какой ты есть, не причинит тебе такой боли, поэтому ты так яростно ищешь его. Я верю, что ты найдешь такого человека, попробуй поверить в это и ты, – я улыбнулась Тиму, а он улыбнулся в ответ.

Мороз крепчал – у меня уже зуб на зуб не попадал, а руки онемели. Я зябко поежилась и начала растирать ладони. Тим удивленно на меня посмотрел, потом укоризненно покачал головой, протянул руку и сказал:

– Что ж ты даже о такой малости попросить не можешь, а?

– Не поняла, – ответила я, глядя на протянутую руку. – Ты чего?

– Чего-чего! Руки давай – греть буду, вот чего!

Я покраснела, как помидор, но послушалась. Сопротивляться сейчас значило бы нарваться на огромный скандал, и потому я, скрепя сердце, подчинилась. Руки Тима были теплые и мягкие, он умело растирал мои ладони, периодически поднося их к самому лицу и выдыхая. Его дыхание обжигало, а умелые движения расслабляли. Я и не заметила, как отогрелась.

– Спасибо, – сказала я, когда он отпустил меня.

– Да не за что, давай, прячь левую руку между пуговицами пальто, а правую я согрею, – он снова взял меня за руку, а я последовала его совету.

«Как же здорово идти вот так плечом к плечу, держась за руки и никуда не спешить», – подумала я и улыбнулась. Через несколько минут мы подошли к двери, и Тим поспешил ретироваться: он не хотел видеться с Лили, зная, что это приведет лишь к очередному скандалу.

– Знаешь, я раньше не мог так спокойно рассказывать об этом, всегда думал, что меня высмеют или сочтут идиотом. Да, в принципе, так оно и было. Эта история всегда всех смешила. Ты мне сегодня очень помогла. Я на многие вещи посмотрел под другим углом. Спасибо.

– Если захочешь о чем-то поговорить, не важно о чем, приходи, я всегда тебя выслушаю.

– Круто, приду. Кто же отказывается от помощи профессионального психолога? – хихикнул парень.

– Действительно, кто? – улыбнулась я. – Только не стоит думать, что я помогала тебе как психолог. Я помогала как друг.

Он ослепительно улыбнулся в ответ и зашагал прочь.

========== В пустом доме страхи оживают ==========

В доме было тихо и пустынно: дядя с утра уехал по делам в Сиэтл, Лили его сопровождала. Они должны были вернуться не раньше следующего утра, а мне было решительно нечем заняться: материалы, которые я просила подобрать отдел кадров, так и не подготовили, а встреча с рекламщиками была перенесена в последний момент. Оставалось всего три недели до Рождества, и я отчаянно не хотела уезжать из Олд-Гемпшира, из этой тихой и спокойной жизни, где у меня столько друзей, и где мне не нужно фальшиво улыбаться всем подряд. В этом городке живут открытые и жизнерадостные люди, по крайней мере, такими были Тим, Джейсон и Лили, и я начинала чувствовать себя такой же. Мне даже начинало казаться, что было бы здорово здесь остаться, закончить учебу в местном университете… «Хватит мечтать! Давай, займись делом!» – приказала я сама себе и прошлепала на кухню в надежде найти хоть один полуфабрикат для сегодняшнего ужина. Размечталась. Лили ненавидела их почти так же, как французских экономистов, а потому я, естественно, не обнаружила в холодильнике ничего полезного. «Придется идти в магазин, а так не хочется, сегодня такой ветер, что добрый хозяин собаку на улицу не выгонит». Я немного помаялась и всё же из двух зол выбрала меньшее: решила обойтись яичницей и салатом. Было обеденное время, но я решила пропустить сей прием пищи, так как трех яиц мне могло хватить лишь на один раз, а ложиться спать на пустой желудок я не любила.

Умяв румяное яблочко, я направилась в гостиную, и тут меня что-то насторожило. В глубине дома что-то шебуршало. Затем я ясно услышала осторожные шаги по коридору, которые затихли в дальней от меня комнате. Паника накатила лавиной, черная пелена закрыла глаза, а в горле стоял тугой комок. Из последних сил я сообразила, что он не пойдет в каморку для швабр, тихонько, стараясь даже не дышать, прокралась в нее, прислонила к двери швабру и застыла. Не знаю, сколько времени прошло, мимо моего убежища проходили несколько раз, и каждый раз я сжимала в руке непонятно откуда взявшийся карандаш. Перед глазами было черным-черно, и лишь алые волны иногда накатывали, а в ушах звучал предсмертный хрип. Шаги давно стихли, в доме царила тишина, но я этого даже не заметила. Сейчас меня там не было, я была в черном холодном подвале крошечного лесного домика, металл наручников сжимал мои запястья, а влажная земля под босыми ногами хлюпала и разъезжалась, не давая возможности двигаться.

Сон или явь? Не важно. Потому что это реальность. Моя венчная, вечная, вечная реальность!..

– Ау! Аууу! Кто-нибудь дома? Это Джейсон, Мери, где ты? Черт, ее пальто здесь, куда же она сама-то подевалась? Мери! Это Джейсон!

Он открывал все двери одну за другой и наконец остановился перед той, за которой скрывалась я. «Ты меня не одурачишь. Не в этот раз», – билась в голове единственная мысль. Я не слышала голос Джейсона, я слышала голос из далекого прошлого и готовилась к нападению. Как только дверь откроется, я ударю. Не впервой…

Дверь действительно распахнулась, швабра с грохотом упала, а я кинулась вперед, целясь карандашом в шею противника. Джейсону повезло. Когда он открывал дверь, почувствовал, как что-то падает, и решил это «что-то» подхватить, потому, когда дверь открылась, он уже нагнулся за шваброй, и карандаш рассек воздух. В моем состоянии о координации и речи быть не могло – я чуть не упала, вложив в этот удар всю свою силу, но всё же удержалась на ногах и с безумным взглядом начала размахивать карандашом. Я забыла, что это не нож. На этот раз – не нож.

Джейсон был в панике, он уклонялся и отступал, пытаясь достучаться до моего сознания. Это было бесполезно. Я перешла черту между явью и кошмаром. Добравшись до входной двери, Джейсон понял, что так он ничего не добьется, и прошептал: «Извини…» – а после резко кинулся на меня. Он сбил меня с ног, и мы покатились по полу. Карандаш я, к счастью, выронила при падении, но всеми силами пыталась добраться до горла парня. Разорвать глотку – глупая идея, но мысль о том, чтобы выдавить ему глаза, мне, к счастью, в голову не пришла. Джейсон оказался довольно сильным: скрутить больного с шизоидным расстройством и пост-травматическим расстройством во время припадка – дело крайне сложное. Обычно в одиночку человек не справляется – в специальных клиниках с такими пациентами санитары работают парно. Вот только стресс сделал свое дело – заставил мирного паренька драться изо всех сил.

Когда он прижал меня лицом к полу, завел руки за спину, а сам сел на мои ноги, таким образом полностью меня обездвижив, я начала биться головой об пол. «Только не снова, только не снова, лучше умереть…» – бились в виски бессвязные мысли. Но Джейсон и тут не растерялся – он передвинулся ниже и резко дернул меня за руки. Моя голова приподнялась над полом, и, как ни стремилась, я не могла до него достать. В глазах окончательно помутнело, и сознание оставило меня.

Очнулась я в своей постели. Паника тут же вернулась, но Джейсона я всё же узнала.

– Где… он… – прохрипела я.

– Кто? – взволнованно спросил мой спаситель.

– Он. Он был здесь. Он приходил…

– Здесь никого не было, когда я пришел. Только ты.

Я лежала на кровати на боку, а Джейсон сидел на полу, совсем рядом, и внимательно изучал мои глаза. Он боялся, что всё начнется заново. Я попыталась поднять руки и чуть не задохнулась от ужаса: они были связаны полотенцем. Я начала брыкаться и извиваться, но Джейсон прижал меня к кровати за плечи, наклонился надо мной так, что мы почти соприкасались носами, и медленно, тихо заговорил:

– Мери, послушай, тебе было плохо, ты могла навредить себе. Я не знаю, что с тобой было, но это не было похоже на паническую атаку, и мне пришлось тебя связать. Я этого не хотел, правда, но так было нужно. Давай я сейчас тебя развяжу, хорошо? Только, пожалуйста, не причиняй себе боль, ладно?

Я нервно моргнула в знак согласия, желая только одного – избавиться от пут. Джейсон осторожно развязал мне руки, и я быстро отползла на противоположный край кровати.

– Давай я тебе расскажу, почему я пришел, хочешь? – спросил он. Я молчала. – Я пришел, потому что боялся за тебя. Узнал, что мистер Вейнс уехал, и ты останешься совсем одна в этом пустом доме. Подумал, что тебе может стать страшно, и пришел. Я хотел помочь. Я даже с работы отпросился, как ты меня учила. Я так радовался, что смогу тебе помочь. Так хотел быть полезным… Да нет, я просто хотел, чтобы тебе было хорошо. Ты самая замечательная девушка в мире, тебе не должно быть так плохо, это несправедливо. Ты должна улыбаться. Я люблю твою улыбку, она такая добрая. Ты вообще очень добрая. Ты меня понимаешь, – Джейсон долго говорил, а его слова отпечатывались в моем сознании, словно их высекали клинописью. – Я буду с тобой. Я помогу, – это были единственные слова, которые могли меня успокоить – их часто говорил мой отец.

Я немного расслабилась, а мое дыхание начало выравниваться, но паника всё еще застилала разум. Джейсон не двигался, он даже губами едва шевелил, и это успокаивало еще больше. Он еще долго говорил, успокаивал меня, утешал, и в конце концов я всхлипнула и упала на подушку. Подтянув колени к животу, я свернулась клубочком и шумно засопела, пытаясь успокоиться, а Джейсон спросил:

– Мери, можно я тебе помогу?

Я не знала, как он собирается помогать, но согласно кивнула. Он медленно подполз ко мне и спросил:

– Можно мне тебя обнять? Я не причиню тебе вреда, поверь.

Я колебалась, но всё же утвердительно кивнула, хоть и знала, что любое прикосновение вызывает лишь еще больший страх. Джейсон осторожно положил левую руку мне на плечо и притянул меня к себе. Я поддалась. Не знаю, сколько времени я так пролежала – тепло его тела согревало, мерное сердцебиение успокаивало, а глубокое дыхание усыпляло. Я и сама не заметила, как провалилась в объятия Морфея. Когда я проснулась, в комнате было темно, хоть глаз выколи. Меня бережно обнимали крепкие мужские руки, а носом я утыкалась в расстегнутый на верхнюю пуговицу ворот рубашки. Воспоминания закружились в голове как рой саранчи, и я резко села на кровати. Голова раскалывалась, меня тошнило, мышцы сводило судорогой, и всю эту картину венчала дичайшая слабость. Джейсон сел рядом, пытаясь проморгаться.

– Ты как? – обеспокоенно спросил он.

– Не знаю, – ответила я и легла обратно.

– Мне еще полежать с тобой, или лучше на стул? – с осознанием того, что мне ничего не угрожает, к нему возвращалась его обычная неуверенность.

– Как хочешь, – прошептала я, прекрасно понимая, что он уйдет, и отчаянно этого не желая. Но, к моему огромному удивлению, Джейсон, с минуту помучившись и, видимо, всё же переборов себя, лег обратно. Я полежала немного, соблюдая дистанцию, а потом всё же нервно ткнулась носом в его грудь. Мне нужны было тепло и поддержка, и плевать мне было на законы этики и морали. Я почувствовала, что парень улыбнулся, а потом он снова положил руку мне на плечо.

– Джейсон, откуда ты знаешь, что нельзя дотрагиваться до спины и резко двигаться? – спросила я.

– Мне Эрик сказал, – предельно честно ответил мой спаситель. – Когда ты рассказала о своем заболевании, я прочитал о нем всё, что мог, в интернете, и пошел к нему. Радости особой мой визит у Эрика не вызвал, но он, вроде бы, и не злился, так что я попросил его рассказать мне о панических атаках и что можно при этом делать, а чего нельзя. Он сказал, что большинство больных не переносят, когда к ним прикасаются, хотя иногда это помогает. Только он объяснил, что до спины дотрагиваться нельзя: это нарушает чувство защищенности, так как человек просто не может контролировать то, что происходит у него за спиной. Он еще много чего рассказал. Например, что резкие движения пугают, а болтовня о всякой ерунде только насторожит и настроит того, кому пытаешься помочь, против тебя, и если уж говорить, так о чем-то, что важно вам обоим. Он еще много чего рассказал, только объяснил, что это лишь общие советы и каждому пациенту нужен свой подход.

– Он был прав. Когда до меня дотрагиваются в такой момент, мне становится только хуже, – призналась я.

– Почему же ты мне разрешила?! – возмутился Джейсон.

– Не знаю, просто… Нет, сама не знаю. Просто поверила, что ничего не случится, – кое-как выдавила я.

– Ты в меня поверила. Я рад, – улыбнулся парень и начал перебирать мои локоны. – Поспи, тебе же всё еще плохо. Я побуду здесь, пока ты не проснешься, обещаю.

– Хорошо… – я закрыла глаза и начала проваливаться в вязкую дрему. Я чувствовала себя защищенной, и большего мне было не нужно.

Проснулась я поздно, за окном давно рассвело, но Джейсон и не думал нарушать обещание. Он всё так же лежал рядом и с нежностью смотрел на меня.

– Привет, – улыбнулась я, хотя улыбка эта больше напоминала спазм человека, которому в десну вкололи тройную дозу новокаина. Парень улыбнулся в ответ:

– С добрым утром.

– Утро добрым не бывает, – пробурчала я, сползая с кровати. Мышцы дико болели, голова раскалывалась, а в горле образовалась пустыня Сахара.

– Это как посмотреть. Это утро всё же лучше, чем вчерашний вечер, разве нет? – улыбнулся Джей.

– В мире вообще всё относительно, – ответила я и поспешила к двери в ванную, но остановилась на полпути, резко развернулась, шагнула к Джейсону и крепко обняла его. – Спасибо тебе. Не знаю, что было бы, если бы не ты.

Джей молчал, а я спряталась в ванной от него, от проблем, от необходимости разбираться в произошедшем. Жаль только, что я не могла спрятаться от себя. «Вот же ужас, а… Как я могла так с ним обойтись? Нет, ну как можно было их спутать вообще?! Идиотка», – вот только от таких мыслей становилось лишь хуже. Минут через десять, освежившись, я вернулась в комнату. Джейсон ждал меня, сидя на стуле.

– Прости, пришлось ополоснуться, а то кофта не хотела отлипать, – попыталась пошутить я, но мне это не удалось.

– Я понимаю, если хочешь переодеться, я выйду, – предложил он. Почему-то мысль о том, что я останусь одна, меня дико испугала, и я поспешила заверить парня, что мне и так хорошо. Он кивнул и сел обратно на стул, а я забралась на кровать и укрылась одеялом.

– Ты хоть немного поспал? – спросила я, на что получила радостный ответ:

– Да, я прекрасно спал! Ой, извини, это свинство, да? Спать когда тебе так плохо…

– Ты чего, это же здорово! Хоть в этом плюс. Джейсон…

– Что?

– Можно я тебе… расскажу? – спросила я его, нервно начав теребить край одеяла. Он согласно кивнул и сказал:

– Если тебе не станет от этого хуже.

– Ну, всё уже случилось, и этого не изменить, так что не думаю, что мне станет хуже, если ты всё узнаешь. Садись сюда… Не уверена, что смогу говорить громко, – сказала я и откинула край одеяла. Парень поколебался, словно размышлял, а имеет ли он на это право, но всё же забрался ко мне, и мы оба откинулись на спинку кровати.

– Тебе точно не станет плохо? – снова спросил он, на что я лишь покачала головой:

– Точно сказать не могу, но если ты готов выслушать, я расскажу.

– Конечно, я слушаю, – поспешно сказал он, и я начала свой рассказ.

========== Черная лента прошлого ==========

– Я не помню, какой была до десяти лет. Помню события, помню других людей, но совершенно не помню себя. Когда мне было десять, в Сиэтле начал действовать серийный убийца. Он подолгу пытал своих жертв, а затем убивал. Однажды мы с мамой сидели дома и читали, как вдруг дверь заскрипела. Мама спрятала меня в чулан, а сама взяла сковороду. Я слышала шум борьбы, но он быстро стих, а потом я услышала голос. Такой мерзкий, отвратительный голос… Он говорил: «Эй, Мери, твоей мамочке плохо, ей нужна помощь, только ты можешь ей помочь. Мамочка умрет, если ты не выйдешь». И я вышла. Глупый, наивный ребенок. Он схватил меня и надел наручники. Я пыталась сопротивляться, но что могла сделать десятилетняя девочка против сорокатрехлетнего мужчины, пусть он и был совсем уж доходяжным? Он дал матери пощечину, и она очнулась, а затем приставил к моему горлу нож. «Либо идешь со мной, и я отпускаю ребенка, либо я убиваю ее здесь и сейчас». Это не могло не подействовать на маму: она меня слишком любила. Ей было плевать на собственную судьбу. Когда он бросил нас в кузов грузовичка, она всё продолжала истерично просить: «Отпустите ребенка, пощадите мою дочь!» Но он был садистом, и это только еще больше его заводило. Он привез нас в лес, в крохотную хижину, и там приковал маму кандалами к балке под потолком, а меня бросил в крошечный сырой погреб. Я стучалась и кричала, но он куда-то ушел. Мама говорила мне, что я должна быть сильной, должна бороться, что я выберусь, она просила меня пообещать ей это, и я пообещала. Мы провели так два дня, а потом он пришел. Мама крикнула мне: «Закрой уши и не отрывай, что бы ты ни услышала!» Это были последние ее слова. Я послушалась. Плотно заткнула уши и начала петь свою любимую песенку. В тот день я возненавидела ее. Каждый раз, когда ее слышу, словно оказываюсь в том погребе, потому не хожу в музыкальные магазины и не слушаю радио. Но даже эта песенка не могла заглушить мамины крики. Сначала она кричала, потом хрипела, а потом затихла. Я не знаю, сколько я так простояла, но внезапно люк открылся, а он с самодовольной улыбкой заявил: «Твоя очередь, крошка». Он расстегнул наручники, вытащил меня, и тут я увидела ее… Сломанную куклу, когда-то бывшую моей мамой. Я видела только ее спину, а море крови, заливавшее пол, подбиралось ко мне, и он толкал меня в него. Я сопротивлялась изо всех сил, он ударил меня, и я упала в лужу крови собственной матери. Он смотрел на меня сверху вниз и смеялся, смеялся так мерзко, так гадко, что всё, чего я хотела – заткнуть ему глотку, чтобы он заткнулся и не смел больше смеяться над моей мамой. На столе я увидела огромный нож и, оскальзываясь, стала пытаться подняться на ноги. Он рассмеялся еще больше, и у меня появился план. Неловко размахивая руками, я делала вид, будто еле стою на ногах, а сама осторожно подбиралась к столу. Он понял мой маневр слишком поздно – я успела схватить тесак в тот момент, когда он кинулся ко мне. Я повернулась к нему, а он не успел затормозить и сам налетел на собственный нож. Он умер от того же оружия, которым убил мою маму. Справедливая месть, неправда ли? Око за око, зуб за зуб… жизнь за жизнь. Я бы убила его сотню раз, жаль, это невозможно. Он упал замертво, но я продолжала раз за разом судорожно вонзать нож в его горло, а потом упала и смотрела на пол, не в силах пошевелиться. Не знаю, сколько я так пролежала, но когда я вдруг подумала, что скоро увижусь с мамой, то услышала ее голос: «Борись! Ты должна выбраться!» Я пересилила себя и каким-то образом встала. Двигалась на автомате, руки и ноги не слушались, но я шла к выходу. Я хотела посмотреть на маму, но боялась. Понимала, что это больше не ее лицо, и хотела сохранить в памяти ту улыбку, которую она мне дарила. Для меня мама всегда счастливая и всегда улыбается. Я рада, что у меня не осталось воспоминаний об остекленевших глазах, полных ужаса. Я долго брела по лесу, пока, наконец, на полянке не наткнулась на поисковую группу горожан. Отец сам выяснил, что нас могли увезти в этом направлении – он был гениальным математиком, и то, что он провел подробный анализ всех данных, которыми располагала полиция, неудивительно. А данные эти ему предоставил сам шеф полиции, друг семьи. Впрочем, когда отец пришел с результатами, его подняли на смех и сказали, что уж в этом-то направлении точно ничего не может быть, и что дилетанту не стоит совать нос в дела полиции. Папин друг предал его, прекратил поиски полиции, но отец не сдался и собрал горожан, веривших в его гениальность, на поиски. Именно на них я и наткнулась. Меня долго пытались привести в чувство, я несколько месяцев провела в психиатрической клинике, а затем еще полгода в каком-то оздоровительном центре. Когда меня выписали, я принялась усердно изучать криминалистику. Я всегда любила учиться, но после того, что произошло, это стало смыслом моей жизни – я не выбиралась из учебников и интернета, искала всю доступную информацию сначала просто об убийствах, а затем случайно узнала о поведенческом отделе. Узнала, что именно они отвечают за поимку серийных убийц. И тогда, несмотря на свой возраст, я решила, что когда вырасту, сама стану ловить их, решила, что не позволю такому повториться. Эта идея стала навязчивой. Я делала всё, чтобы она осуществилась. Слава Богу, интернет дает большой доступ к известным делам, да и основы психологии и криминалистики можно изучить не выходя из дома: компьютер и книги – лучшие учителя в таких вопросах. Первым делом, которое я изучила, было дело маньяка, сломавшего мне жизнь. Он был необычным серийным убийцей – у него было два типа жертв: женщины тридцати пяти лет, напоминавшие его бывшую жену, и девочки лет десяти, похожие на его падчерицу. Именно тогда я решила, что буду ловить таких уродов и сажать их за решетку. Моя память позволяет удерживать очень большие объемы информации, и за десять лет я подробно изучила все дела о серийных убийствах, к которым смогла получить доступ, в результате чего меня заметил один из специальных агентов ФБР поведенческого одела в Квантико, читавший у нас в колледже лекцию по профайлингу. Именно он в течение года работал со мной по собственной методике, открыл доступ к неизученным мной делам и в результате пробил мне место в своем отделе. Он сказал, что такой аналитический ум не должен пропадать, даже если тело настолько слабо, что не может его защитить. Самое странное во всем этом то, что он ухитрился всеми правдами и неправдами добиться того, чтобы мне сняли диагноз «шизоидное расстройство», хотя такие диагнозы никогда не снимают. Мошенничество чистой воды, но это расчистило мне путь в ФБР, и я осуществила свою мечту. Он даже стрелять меня научил – это был единственный экзамен, который мне всё же пришлось сдавать.