Текст книги "Tough Cookie (СИ)"
Автор книги: StrangerThings7
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
– Конечно. Оплатишь мне сумму, которую я должен сутенеру, и ту часть, которую уже оплатил Чихо, и я аннулирую контракт. Твой парень больше не будет моим единственным клиентом, – Чонгук говорит спокойно и почти не нервничает, а Квон под конец достает чековую книжку из кармана и оглядывает его с ног до головы.
– Говори сумму, – Квон нетерпеливо топчется на пороге, всем своим видом доказывая, что находиться здесь ему противно, и, приподняв аккуратную бровь, требовательно сверлит Чонгука взглядом.
Чонгук всматривается в Ю-Квона не менее подозрительным взглядом и прекрасно знает, что совершает глупость. Чон уверен, что он пожалеет об этом, но происходящее поистине выматывает его до самых последних, лопающихся один за другим, удерживающих на рубеже падения капроновых канатов его воли. Он так устает от всех этих оскорблений, беспрерывно сочащихся в его адрес, от Сумин, от Квона, но больше всего от У Чихо. От его выворачивающего и рвущего на куски отношения, от своей к нему больной зависимости. От всего. Чонгук устал настолько, что агония, в которой он плавится, стоит насчитать лишние минуты на дисплее телефона, в каждой предыдущей и следующей из которых тоже, Чон снова один на один с Чихо – убивает. И боль, которую он причиняет, крошит так, что ломаться сил больше не остается.
Он и так сломанный. Поэтому Чонгук без колебаний называет свою цену. Цену своей свободы от брата. Квон вписывает цифры и, вырвав чек, передает его Чону. Сумма совсем не маленькая, и Квон эти деньги у Сумин точно выбьет. Но это потом.
– Я могу надеяться, что ты своего слова не нарушишь? – спрашивает Квон.
– Не сомневайся, – горько усмехается Чонгук и выпроваживает незваного гостя за дверь.
Квон сразу с машины звонит Сумин и коротко говорит, что проблема с ублюдочным братцем решена. Квон не забывает упомянуть, насколько дорого ему обошлось решение этой проблемы. На что Сумин заверяет его, что не пожалеет денег, лишь бы этот пацан в поле зрения ее семьи не появлялся.
***
Чонгук, как только дверь за гостем закрывается, возвращается на диван, но сон больше не идет. Он смотрит на чек на столе и думает. Делать вид, что ничего не произошло, не получается. Тонкая бумага нагревается в его ладони, мнется от малейшей дрожи руки, и Чонгук бросает ее на стол, словно о паршивый листочек можно обжечься. Оказывается можно. Ладошки горят, концентрируя жжение в самой середине, и Чонгук давит большим пальцем в центр, трет и чешет, но от ощущения сжигающего предательства избавиться не может. Чон понимает, что ему предстоит серьезный и не очень приятный разговор с Чихо, и от одной мысли, как тяжело ему будет смотреть в черные, словно проникающие в самую душу, глаза Чону хочется выбежать в подъезд и, догнав Квона, вернуть чек.
Чонгук боится Чихо. Очень сильно боится. Хотелось бы, чтобы ничего объяснять не пришлось, чтобы Чихо выслушал Чонгука и просто ушел. Но так же не будет. Чихо – не Чихо, если не вытрясет из Чона всю душу. И это колотит в затылок не меньше, чем все те удары об стену, которыми его награждает брат. Чонгук даже не пытается уснуть, знает, что бесполезно, поэтому, отключившись только под утро с мыслями об У, он не удивляется, что просыпается от очередного кошмара. Линия обороны сломлена.
От Чихо нет вестей до следующего вечера, что с одной стороны радует, а с другой – Чонгук всем оставшимся запалом сердца молится встретиться с братом и выяснить все быстро, пока у него в конец не исчерпались все резервные запасы себя. Так как жить в ожидании, с тем клубком страха, расползающимся внутри, по меньшей мере, невыносимо.
***
С утра Чонгук едет в больницу. Но долго побыть с мамой ему не разрешают врачи, настаивая, что женщине нужен покой. После больницы, Чонгук обналичивает чек и едет в бордель. Напряжение ощущается каждой клеточкой тела, но Чон отвлекается на пейзаж за окном, на бессмысленную игрушку на телефоне, на пустую болтовню таксиста – на все, что угодно, только бы не начинать анализировать собственные поступки. Потому что оправдывать себя нечем, а задушенная давно гордость с самого дна сознания все равно пытается что-то осудить. Чонгуку нелегко. Он отдает все деньги Кену, таким образом, вернув ему и свой долг и заранее те деньги, которые Кен вернет Чихо, как не выполнивший условий контракта. Кен лишних вопросов не задает, вот только осуждающе вертит головой из стороны в сторону, да и старательно не смотрит на стоящего в кабинете Чонгука, но Чону не так что бы и слишком важно его мнение. Ему на самом деле, вообще, на все наплевать. Поэтому, закончив с деньгами, Чонгук без особых препятствий едет домой и начинает готовить себе ужин. А то, что совесть верещит убитой скотиной, так это так – мелочи, и дальнейшее спокойствие, в которое Чонгук не слишком-то верит, наверное, того стоит.
Чон только успевает насыпать нарезанные овощи в кастрюлю, как мобильный на столе начинает вибрировать. Сердце Чона прерывает пару ударов и возобновляется с удвоенной скоростью, заворачивая спиралью и нервы, и всю выдержку, которую Чонгук так усердно копит. На дисплей он смотрит виновато, будто способен причинить эту боль намеренно, но он же не виноват. Просто жизнь дерьмо. Только у Чонгука-то она и была такой, а вот Чихо… почему-то Чонгуку сейчас кажется на двести процентов из ста, что все это – его вина. Он же с самого начала поломанный. Из-за него мирная, наполненная весельем и беззаботностью жизнь Чихо превращается в пугающее нечто, крепко сжимающее острые когти на его шее и отнимающее тот самый особенный искристый блеск в глазах брата. И Чонгук не хочет видеть, как кроме себя следом тянет и Чихо. Поэтому, когда он видит имя, высветившееся на экране, Чонгук делает несколько глубоких вдохов, подкуривает оставшиеся чиминовы сигареты и, прокашлявшись, отвечает. Пора это заканчивать.
– Я надеюсь, ты дома. Минут через пятнадцать шофер подъедет, будь готов, – ни «привет», ни «пока» – ничего. Чихо просто выдает команду, но Чонгук не дает ему повесить трубку.
– Нет, – Чон сильно сжимает корпус телефона и упрямо продолжает в ответ. – Я не приду.
Тишина. На том конце трубки, мертвая, пробирающая до костей тишина, и против воли Чонгук молчит, потому что это кажется единственным вариантом стать свободным. Хотя бы от собственной вины.
– Не понял, – хрипло и угрожающе произносит Чихо. Голос у него твердый, но на последнем звуке срывается непонятливой, неразличимой совсем ноткой. Чон этого ожидает. Он готов к каждому выпаду, потому что прокручивал в голове все возможные исходы и потери, и отступать сейчас он не намерен. Младший собирает волю в кулак и делает последний рывок.
– Я больше не приду. Контракт разорван, – Чонгук еле успевает договорить, Чихо вешает трубку, и вокруг разливается все та же, опасная в своей разрушительной силе тишина.
Чонгук отключает плиту и, зажав в руке телефон, опускается на стул. Он знает, что это не конец. Чихо сейчас придет – это точно. У не оставит все просто так. Чонгук запоздало улавливает, как подскакивает его температура, горько усмехается и, положив голову на руки на столе, ждет. Отсчитывает удары своего сердца и медленно подталкивает свое ослабленное тельце к обрыву. Набраться сил спрыгнуть не так-то просто, но долго ждать не приходится. В дверь стучат так, словно вынести ее – это цель номер один. Чонгук вздрагивает, потому что забывает закрыть окно в комнате, и коридор вымораживает не меньшим сквозняком, чем твориться сейчас в спальне. Но это даже помогает. Отрезвляет мысли, собирает расползающееся по швам тело, чтобы появилась хотя бы малейшая возможность сделать следующий шаг, и Чонгук с радостью позволяет этому холоду оглаживать каждый контур, каждый спрятанный под одеждой кусочек кожи, чтобы иметь возможность последние мгновения ничего не чувствовать.
– Ну, привет, – Чихо проходит в квартирку сразу, идет в гостиную, минуя замершего Чонгука, и не дожидается, пока он запирает дверь и последует за ним.
– Ты вроде трезв, – У поворачивается к Чонгуку и, максимально приблизившись, принюхивается, проводя носом по щеке младшего брата. – Тогда объясни мне, какого хрена, ты мне чушь по телефону несешь?
– Это не чушь. Наш контракт, то есть твой контракт с Кеном, разорван. Я больше тебе не принадлежу, – Чон смотрит на ворот рубашки У и не смеет поднять глаза к лицу брата. Чихо смеется. Открыто, звонко, от души смеется. Чонгука знобит, он ловит взглядом подрагивающие от переизбытка никотина и нервозности руки старшего и побаивается даже шевельнуться.
– Разорван? Да кто ты такой? Кто такой Кен, чтобы со мной что-то разрывать, пока я сам этого не решил? – Смех У резко обрывается, он говорит с издевкой, каждым словом снова режет Чонгука на лоскутки, заставляя признать, что после их знакомства, это самая большая его ошибка.
У хватает брата за плечи и резко толкает к стене. Прижимает к ней своим телом, цепляет пальцами его подбородок и вынуждает смотреть на себя. Глаза в глаза.
– Я жду объяснений.
– Я имею право отказаться от клиента. И учитывая, что я оплатил Кену неустойку, он не может меня заставить. А я, – Чонгук намеренно равнодушно пожимает плечами, пытаясь придать голосу твердости и не звучать так жалко. – Я не хочу больше быть с тобой.
Чихо отходит. Отпускает брата, делает шаг назад и смотрит. По лицу У заметно, сколько мыслей сейчас проносятся в его голове. Но У, видно, не может зацепиться ни за одну из них. Выпитая по дороге фляжка виски не приводит в чувство, наоборот, затирает границы дозволенного и срывает стоп-кран. Чихо не контролирует себя. Он дергает Чонгука за запястья, прижимает к себе и больно целует, без намека на возбуждение, только чтобы выплеснуть собственное непонимание и какую-то ирреально появляющуюся боль.
– Уходи, – Чонгук не сопротивляется, он покорно принимает его реакцию, но говорит твердо, заглядывая в самую глубину глаз У. Не давая усомниться в своем решении.
– А как же деньги? Ты же на все готов ради них. Как же, блять, деньги? – Чихо срывается на крик, злость расползается душащей провокационной волной, а спокойствие Чонгука действует с точностью до наоборот – распаляет на раз-два, отбрасывая пульсирующее всеми оттенками красного здравомыслие за границы сознания.
Чихо понимает, что заставить Чонгука он не может. Та мизерная власть, которую он имеет над братом, испаряется, как роса с рассветом. Нет ничего: никаких ниточек, которыми он может удержать Чона рядом. И сейчас, стоя напротив брата, У не знает, что делать, и как поступить. Но он четко знает, что не хочет отпускать. Эта мысль бьет в затылок и посылает боль вниз, по всему телу. Чонгук принадлежит ему, он не может уйти. Чихо не хочет, чтобы Чонгук уходил.
– Сколько? Сколько тебе заплатить, чтобы остаться твоим единственным клиентом?
У понимает, что звучит так отчаянно жалко, но ему похуй. Он откровенно делает вид, что не понимает ни единого слова, ни малейшего звука, сорвавшегося с губ Чонгука, потому что сейчас становится так наплевать даже на свою гордость. Пусть только мелкий останется с ним. И уже без разницы: из-за чего и почему. Просто рядом. Чонгук должен быть рядом с Чихо. Он уже изломал его под себя, закрепил центром его Вселенной, и он не может просто уйти. У только в этот момент, стоя в обшарпанной дешевой квартирке, понимает, что не вынесет. Не вынесет других рук на теле брата. Не позволит кому-то другому упиваться его сладкими стонами. Видеть его сонное лицо с утра. Не позволит. Пусть и хоть, как шлюха, но Чонгук должен принадлежать только ему.
– Мне заплатили ровно столько, сколько нужно было, чтобы избавиться от тебя, – Чонгук прерывает размышления У. – Большего мне не надо.
У бесится. Чонгук бьет именно туда, куда нельзя. Один такой удар, и Чихо звереет, слетает с катушек и разрывает собственные цепи. У, намеренно не сдерживаясь в силе, прижимает Чонгука к стене, держит рукой за шею, приближает к нему свое лицо и шипит в губы:
– Насытился, значит? Отказываешься от денег? Ты – шлюха! Тебе всегда должно быть мало! – У не кричит даже, холодным угрожающим тоном раздельно произносит каждое слово и наслаждается, когда ловит чужой страх, стоит Чонгуку зажмуриться. Потому что младший видит, что еще секунда и Чихо его ударит. Чонгук отчетливо видит жажду своей крови в глазах напротив. Каждый атом внутри У мечется и бурлит, он разносит череп кусками раздробленных костей, и Чихо не может сосредоточиться на том, что готов сделать в первую очередь: размазать брата по стене или зацепить его губы в болезненном поцелуе. Чихо чувствует, что на грани, и ему ничего не стоит надавить сильнее на горло, ударить затылок чуть жестче об стену и резко повернуть, чтобы без проблем свернуть Чонгуку шею. Лучше уж так, чем отдать его кому-то еще. У пугается своих мыслей и вскидывает не менее испуганный взгляд синхронно с Чонгуком: страх, расплывшийся по всей поверхности глаз, заставляет Чихо убирать руки с шеи младшего и отойти на несколько шагов назад.
– Уходи, – почти неживым хрипом шепчет Чонгук и держится рукой за горло, на автопилоте выставляя в защите вторую ладонь перед собой. – Пожалуйста.
И Чихо уходит. Не потому, что он этого хочет, а потому что Чон просит. Так надрывно, умоляюще просит. Чихо давит в себе все то, что давно родилось внутри, но всплыло наружу только в эти минуты. Плотно закупоривает, заливает сверху цементом и уходит. Потому что на самом деле покалывающими кончиками пальцев чувствует желание убить Чонгука этими самыми руками. Младший не плачет, но смотрит так умоляюще, что уйти сейчас – самая разумная идея из всех, которые могли появиться в голове за всю его жизнь. Чтобы не убить его и себя заодно. Потому что чонгуковы слова звучат полнейшим бредом, не укладываются в голове, но делают больно прежде, чем Чихо успевает осознать, что за ребрами разрядами на двести двадцать пульсируют разодранные напополам внутренности: и попробуй теперь докажи, кому они принадлежали – ему или Чонгуку.
========== 8. ==========
После ухода Чихо, Чонгук долго пытается собрать себя во что-то целое и единое. Получается с трудом. Он сидит на полу в коридоре, неудобно и как-то неестественно, будто марионетка с вывернутыми руками-ногами, тело вымораживает сквозняком из так и не закрытой двери, на которую получается только бездумно пялиться, не видя ничего: ни темноты вокруг, ни слабого, почти незаметного света от наружной лампочки где-то на лестнице. Запоздалое осознание того, что он, кажется, избавился от Чихо раз и навсегда, не укладывается в голове, с какой бы стороны Чонгук не пытался его обдумать. Впрочем, думать у него не выходит тоже. В сознании мелькают лишь разрозненные обрывки его перебитой жизни с того момента, как он переступает порог Seven Seasons. Чонгук жмурится и больно ударяется несколько раз затылком о стену позади, пытаясь вытравить десятки взглядов и сотни переливов чужого голоса, которые смыкаются вокруг плотным титановым кольцом, заставляя подавиться собственным вдохом. Потому что череп разве что не звенит разлетевшимися осколками, напоминая сколько раз его били головой, и сигналит противным искрящимся набатом по вискам, но лицо Чихо внутри не затирается. Только еще больше резонирует, добавляя к пыткам едва ли не физическое ощущение горячих касаний по всей поверхности кожи. Каждый сантиметр нестерпимо колется и жжется, Чонгук не может себя держать – съезжает боком в сторону и стекает бесформенной массой на пол, неслабо прикладываясь лбом о деревянный ошарпанный паркет, а кажется, что падает на самое дно, где три секунды невесомого падения и ты лишь клочки разорванных камнями внутренностей. Ни боли, ни тоски, ни бесполезных попыток дышать – только черная-пречёрная пустота. А темнота снаружи спиралью заворачивающаяся с темнотой внутри – это уже целая черная дыра, с которой Чонгук, сколько не пытайся, справиться не может. Чихо забирает с собой последние, исхудалые, с трудом собранные по крупицам запасы себя, и шансов больше нет. Только желание сдаться.
Он не чувствует себя вообще, теряет связь с реальностью и отключается прямо там, посреди маленькой холодной прихожей, без снов и успокоения. Только ближе к утру Чонгук вздрагивает, как от удара, подрывается и слепо оглядывается вокруг, потому что ему до сих пор кажется, будто за ним кто-то следит, смотрит изо всех углов и тяжело тянется придушить, смыкая свои ледяные костлявые пальцы вокруг его шеи. Он загнанно прерывисто дышит, но кроме страха в нем по-прежнему так ничего и не отзывается. Чонгук наощупь мучительно долго ползет в свою комнату и видит перед глазами только враждебную ширящуюся тьму, от которой хочется надрывно истерично кричать. Но все, что у него получается – это бесконтрольно звать Чихо по имени, сорванным шепотом все повторяя и повторяя его имя, пока он не проваливается в относительно умиротворенный сон, а по факту не теряет сознание, не в силах удержать его ослабевшими пальцами.
Так Чонгук и засыпает, кажется пустой совсем, а на самом деле – с головой полной мыслей и с сердцем, ноющим так, как если бы он потерял что-то очень важное, чуть ли не жизненно необходимое.
Через пару-тройку часов Чонгук открывает глаза от жутко громкой мелодии не выключенного будильника, раздраженно засовывает телефон под подушку и напуганный резким неприятным звуком больше не может провалиться в сон. Просто лежит с открытыми глазами, считая свои вдохи-выдохи, и пытается отыскать в себе желание соскрести себя с кровати. Оно, правда, не находится, ровно как и силы шевелиться. Но приходится подняться, потому что Чонгук вспоминает, что вчера он так и не закрыл входные двери. Дойти оказывается еще сложнее, но ледяной пол и гуляющий по коридору сквозняк, отрезвляют и заставляют поджать пальцы на босых ногах. Захлопнув дверь, Чон еще несколько минут просто стоит, держась за ручку и упираясь лбом в старое деревянное покрытие. Чонгук чувствует себя одиноким и совсем замерзшим, но дышать старается ровно. Мысли немного путаются, однако горячий душ все-таки приводит в чувства. Вода смывает ненужную тяжесть, голова заполняется повседневной рутиной и планами на день, охотно позволяя отвернуться от подступающих границ собственных расползшихся в зияющую чернильную пустоту трещин. Под затылком противно долбит, но Чонгук игнорирует болезненные периодические вспышки, смутно надеясь, что физическая боль способна хоть сколько-нибудь вытеснить душевную.
На кухне тоже холодно. Чон закрывает окно, выбрасывает неприготовленные остатки еды и заваривает себе дешевый растворимый кофе. Есть он не хочет, его паршиво тошнит, и сдохнуть кажется не такой уж и плохой идеей. Поэтому Чонгук снова подкуривает чиминовы сигареты, запивает всю эту горечь переломанных внутри барьеров еще более горьким кофе и выдыхает. Выпускает из себя воздух вместе с дерьмовым плавящим чувством не то выдуманной совсем вины, не то реально ощущаемой ошибки происходящего. Но в глазах проясняется. Чонгук делает несколько неглубоких затяжек, подтаскивает с другого края стола телефон и сосредотачивается на набираемом номере. Чон решает, что слишком сильно сдает позиции, и сейчас есть куда более важные вещи, чем он сам, чтобы можно было позволить себе распадаться перетертым в грязную пыль пеплом. Он отбрасывает себя назад, огораживает каждый комок разрозненных эмоций и чувств, надевая мастерски отработанную до близкого знакомства с Чихо маску отстраненного напускного равнодушия. Хотя на себя Чонгуку и вправду наплевать, он настоящий все равно уже почти мертв, но это с недавних пор перестает быть проблемой. Сейчас он нужен совсем другому человеку. Поэтому когда на том конце провода раздается голос маминого лечащего врача, все, что касается его самого, перестает иметь значение. Чонгук настойчиво интересуется всеми новостями, узнает, что лечение, которое принимает Юна, помогает, и вместе с доктором они принимают решение провести операцию ближе к выходным. Это вселяет слабую надежду, что все еще может закончиться хорошо.
Чон рассчитывает выйти на работу только через неделю и все это время провести с мамой, дожидаясь операции. Кен абсолютно не против, так как неустойка ему оплачена, и он прекрасно понимает, что даже если Чонгук начнет работать, он и так будет все это время отпрашиваться каждый день. Чон, решив вопрос с Кеном, едет в больницу, и весь день не отходя сидит возле Юны. Присутствие мамы рядом, даже несмотря на то, что она теперь почти всегда спит, помогает. Чонгук запрещает себе думать о Чихо, а все свое внимание перенаправляет на предстоящую операцию и положение женщины.
***
– Ты больше не ходишь в клуб? – откуда-то из прихожей спрашивает Квон, но Чихо не слышит почти, он скрывается за ближайшей дверью и тяжело валится на диван. Снова. Он сидит там часов с пяти утра, когда, только-только заснув, просыпается из-за какой-то тупой, необъяснимой совсем тревоги – будто случилось что – и так и не может больше уснуть. Ходит неприкаянной размазанной тенью сначала по квартире, потом по комнате, а потом опускается на мягкие упругие подушки и больше не встает.
Ю-Квон в особых приглашениях не нуждается, у него есть свои ключи, а на звонок он нажимает просто так, чтобы предупредить. В последнее время Чихо сам не свой, он постоянно злится, и к нему опасно подходить – Квон это уяснил, поэтому Ким спокойно пропускает тот факт, что У не утруждается его даже нормально встретить. Просто проходит за ним в гостиную и небрежно бросает свою дизайнерскую куртку на кресло. Чихо сидит на диване в одних спортивных штанах и смотрит на выключенный экран телевизора. Глаза у него пустые и словно поддернутые мутной пеленой. Ночь проходит для него не лучшим образом, потому что Квон замечает на столе заполненную до краев пепельницу и пустую бутылку коньяка. Он медленно опускается рядом и кладет голову на колени У.
– Я скучаю, – мурлычет Квон, смотрит снизу вверх и аккуратно ведет кончиками пальцев под подбородком и вниз по чужой шее.
Чихо зарывается ладонью в его волосы и пропускает белые прядки между пальцев. Медленно, едва ли действительно осознанно. Ощущения тут совсем другие. Не такие, как с Чонгуком. Ничего похожего. Ю-Квон не выбирает момент и совершенно точно не знает, когда стоит остановиться, замереть и не трогать, отойти в сторону, чтобы дать время осмыслить, сделать какой-то выбор, решиться, в конце концов, он не видит или не желает видеть угрозы, не боится, трогает, действует. И это бесит, на самом-то деле. Чихо тошно от себя, потому что прямо сейчас ему хочется одернуть руку и выставить за порог, а лучше совсем из жизни. Потому что нет никакого «Я тоже скучаю» в ответ. Потому что нет вообще никакой реакции. Он не скучает. Точнее скучает, но не по Квону.
Чихо приходит в квартиру поздно ночью, почти под утро. Выйдя от Чонгука, он долго колесит по городу, впервые так медленно, без стрелки на спидометре за сто восемьдесят, методично пересчитывает кварталы и редкую разметку за городом. Окна раскрыты все, в салоне прохладно, но в голове все равно полыхает под самое небо, так, что не потушить. Поэтому он останавливается на обочине, долго курит, обжигая пальцы тлеющим фильтром, когда слишком сильно задумывается. Придорожная забегаловка в сотне метров отсюда, кажется ему каким-то спасением. Это оказывается даже какой-то дешевый бар, но зато Чихо может быть уверенным, что не встретит знакомых. Его здесь никто не узнает, да и народа тут почти нет. Можно напиться до потери пульса, утопиться в алкогольном заплыве и перестать думать и вспоминать. Но ничего из того, что он заказывает, не лезет. Чихо не может найти себе место. Он видит себя запертым, связанным по рукам и ногам, застрявшим в одном конкретном временном отрезке, который приходится переживать снова и снова.
Seven Seasons.
Долбанный зеркальный душ.
И момент, когда Чонгук стонет совсем отчаянно, по-блядски откровенно, почти подчиняясь, называя его «Зико».
Круг за кругом, без возможности расцепить проклятое кольцо и сбежать. Только видеть и осознавать. Признавать, что надо было остановить все еще тогда. Надо было без лишних слов рубить собственные обиды, позволяя пересушить корни растущего эгоизма. Бежать оттуда, отвлекаться, делать хоть что-нибудь, лишь бы не до такого. По большому счету ему всего-то и нужно было, что оплатить услуги Чонгука и забыть о нем раз и навсегда, ровно так же, как и все эти последние годы. Но Чихо не смог, он сделал неправильный выбор. Он снова нашел брата, впустил его в свою постель, в свою квартиру, в свою жизнь. А сейчас уже слишком поздно. Сейчас Чонгук буквально под кожей, он течет вместе с кровью по венам, он в каждом вдохе и выдохе. И от этого хочется сдохнуть. Потому что держать Чонгука в своих руках – это как раскаленным железом по всему телу: вроде и кожу расплавит по миллиметру в минуты, но все равно, теперь, когда ладони не чувствуют его тепла, все прошитое током нутро тянется обнять, окутать собой сильнее, вдохнуть – глубже, хоть Чихо и знает, что обкатит перманентной концентрированной болью – неважно – он почти готов признаться, что чувствует. Главное просто быть рядом. Но от всей неправильности ситуации, от невозможности ее контролировать, от нежелания принять простую истину – Чихо хочется раскроить себе череп. Только бы избавиться от всего этого грязного марева. Вытащить из себя все воспоминания, запахи, ощущения и сжечь. А пепел развеять.
У прикрывает глаза, откидывает голову назад на спинку дивана и сам не замечает, как, полностью уйдя в свои мысли, сильнее тянет волосы лежащего на коленях Ю-Квона. Ким недовольно шипит, и У вздрагивает, убирает руку, в непонимании уставившись на свои пальцы.
– Сходим пообедаем вместе? – Квон раздосадовано приподнимается с его колен и, сидя рядом, почти жалобно заглядывает в глаза.
– Нет, – слишком резко говорит Чихо и осекается. Встряхивает головой, отгоняя наваждение, и осторожно, чтобы не пришлось объясняться, исправляется. – То есть в другой раз, у меня сегодня дела.
У встает с дивана, оборачивается у двери, вскользь бросая тяжелый взгляд на Квона, и качает головой, ясно давая понять, что на продолжение разговоров можно не надеяться. Квон не дурак. За раз прочитывает в глазах Чихо и раздражение, и усталость, и тупую злость – тоже. Провоцировать его не хочется, поэтому Ю-Квон фыркает обиженно, но не спорит, оставляет куртку, чтобы был предлог вернуться и уходит, не добиваясь сегодня ровным счетом ничего. После душа Чихо чувствует, что его трясет от всего этого. От мыслей, от эмоций, от неспособности действовать. Ему нужен совет. Потому что еще чуть-чуть, и он начнет совершать глупости. Играть по правилам своей совершенно идиотской детской импульсивности, которая вопит и требует отомстить, разнести себя и похоронить остатки, забыться в ком-то другом, затирая на себе невидимые следы чужими руками и губами. И этого впервые почти осознанно не хочется.
Чихо просто не понимает, кому отомстит больше – себе или Чонгуку. Но каждое из этих желаний, вместе и по отдельности, вызывает отвратительное первобытное отвращение. Неконтролируемое и совсем-совсем мерзкое. Чихо только смотрит на себя со стороны, и понять не может: какого гребанного хрена все это сейчас происходит. Вселенная замыкается порочным вольфрамовым кругом, давит на плечи ядовитой виной, сцепляет запястья своими-чужими страхами и рот затыкает, отбирая право говорить. Он уже все сказал. Остается только смотреть. И бежать круг за кругом по одному и тому же маршруту: вне времени и пространства без возможности закрыть глаза, чтобы увидеть, наконец, что он все это время отрицал. Чонгук рядом с ним не просто так. Это не игра и не прихоть, не каприз даже, это что-то иное, такое, что Чихо не способен объяснить, но и отрицать больше не видит смысла. Это сводит его с ума. Поэтому он звонит Минхеку и, узнав, что тот в своем любимом корейском ресторане, едет к нему.
– Надо же, ты наконец-то вспомнил, что у тебя есть друг, – язвит Ли, ловко отправляя в рот очередной кусок мяса. Чихо сидит напротив Мина и уныло копается палочками в рисе. Даже засмеяться хочет, что едва ли не впервые позволяет себе выглядеть настолько открытым и убитым – от себя противно, но на это его тоже не хватает.
– Хен, я сейчас в том самом положении, когда оказывается, что говорить с кем-то или видеть кого-то, кроме тебя, нет сил. Поэтому не дави и не язви, – У отказывается от соджу и пьет только воду. Запиваться в первые поганые сутки он уже пробовал – не помогло. А вот хуже – стало.
– Я догадываюсь, что, что бы с тобой сейчас не происходило – связано с братом. Я это вижу, Чихо. И знал, что ты всё равно не послушаешь. Понадеялся только, что ты уже достаточно взрослый, и за тобой не нужно следить двадцать четыре на семь, но, как оказалось, такие, как ты, не меняются настолько, чтобы я мог забыть, как сильно ты любишь ввязываться во всякое дерьмо. Рассказывай, – Минхек вздыхает, доставая сигареты из пачки, протягивает одну У и напряженно прикуривает следом, попросив себе еще одну бутылку.
Чихо раздраженно потирает переносицу, нахмурившись, гулко выдыхает, нервно ёрзает на стуле и всё же заговаривает, вкратце передавая другу последний разговор с Чонгуком. В голове мутнеет. Чихо снова чувствует себя загнанно бегущим по тому самому замкнутому кольцу, заставляющему внимательно всматриваться в сменяющиеся декорации, в мелькнувшие лица и глухие голоса, оценивающе проматывать каждое свое слово, но даже тогда ему все равно кажется, будто он что-то упускает.
– Приехали, – Минхек задумчиво чешет голову. Ровный голос Ли заставляет очнуться. Смахнуть с глаз почти незаметный натиск случившегося и растерянно уставиться на Мина. – Он оказался умнее тебя. Прости, но я никогда не считал вашу связь нормальной. Давай, успокойся уже и двигайся дальше.
– Я не хочу, – Чихо говорит, как отрезает. Мин в удивлении приподнимает бровь и несколько секунд изучающе смотрит на него.
– Я не хочу двигаться дальше. Я вообще уже ничего не хочу. Я не смогу тебе это объяснить, но он словно забрал с собой большую половину меня, и я остался каким-то незаконченным, не целым. Не могу… Не могу тебе правильно объяснить, – У мнется, с трудом произносит слова и, не переставая, пьет воду.
Под рёбрами настойчиво скребет. Чихо жмурится, низко опустив голову, и выдыхает за раз потяжелевший воздух. Осознание того, что это первый раз, когда все сказанное не звучит тупым придуманным оправданием, застигает врасплох. Он вообще не соображает, что нужно говорить в таких случаях, но говорить и не приходится. Минхек делает это за него, и от прозвучавших слов Чихо вздрагивает, поджимая губы, потому что признавать внутри себя это одно, а слышать – совсем другое. Тем более, когда У на самом деле понимает, что Мин оказывается правым с самого начала.
