Текст книги "Tough Cookie (СИ)"
Автор книги: StrangerThings7
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Сумин выходит от сына раздраженной и злой. Чихо точно не договаривает. Сумин в этом уверена. В любом случае, если У и скрывает что-то от нее, то она точно это узнает. И начнет прямо сейчас. Женщина подходит к припарковавшемуся во дворе BMW. Водитель, который только вернулся после того, как оставил Чонгука, выбегает из машины и приветствует ее вежливым кивком.
– Куда ты направлялся, когда я приехала? – Сумин даже не здоровается с шофером, переходит сразу к делу и смотрит внимательно, взглядом приказывая говорить.
– Отвозил гостя господина У, – неохотно отвечает мужчина, мысленно извиняясь перед Чихо, но его мать, как главу этого семейства, сложно ослушаться.
– Гость ночевал у моего сына? – Сумин испытующе смотрит на побледневшего шофера, выстукивая нервный ритм каблуком, чтобы прекрасно дать понять, что она ждет. И неподчинения не потерпит.
– Да, госпожа, – учтиво отвечает шофер.
– Говори адрес, – непонимание в его глазах раздражает ее еще больше, и Сумин, не вытерпев, повышает голос. – Адрес, куда ты отвез гостя!
Шофер диктует женщине адрес.
***
В больнице Чонгука ждут неутешительные новости. Операцию было решено отложить из-за плохой свертываемости крови пациентки. По словам врачей, Юне будут вкалывать какие-то лекарства и только после того, как кровь начнет нормально сворачиваться, женщине сделают операцию. Это должно было занять еще пару дней. Чонгук проводит у мамы пару часов. Женщина все время молчит и вообще, Чонгуку кажется, что она его даже не видит. Взгляд у Юны пустой, словно это просто ее тело лежит в палате больницы, а сама она уже давно не здесь. У Чона сердце кровью обливается видеть мать такой, но он все равно рассказывает ей истории, врет, что видится с друзьями и говорит о новом парке, который недавно разбила мэрия. Чонгук обещает женщине отвезти ее туда гулять, как только ее выпишут. По дороге домой, сидя в такси, Чон долго пытается сдержать слезы, но все равно всхлипывает натужно, зажимая рот ладошкой, и стирает со щек влажные дорожки рукавом толстовки. В глубине души поселяется испепеляющая и выворачивающая душу уверенность, что парк Юна не увидит.
Чонгук включает чайник и только засовывает бутерброд с сыром в микроволновку, как в дверь стучат. Чон очень надеется, что это не Чихо. У него физически нет сил сейчас проводить с У время. Открыв дверь, Чон с горечью думает, что лучше бы это все-таки был Чихо. На пороге его дома, благоухая дорогими духами и всем своим видом выражая презрение к месту, где она оказалась, стоит Сумин. Чонгук сразу узнает ее, несмотря на то, что прошло столько лет, Чон никогда не забудет эту женщину.
Сумин по дороге к новой пассии сына и представить себе не могла, какой «сюрприз» ждет ее в этом бедном районе столицы. Она, не моргая, смотрит на Чонгука несколько минут, так и застыв у порога.
– Войдете? – устало спрашивает Чон. Сумин делает шаг в квартиру и прикрывает за собой дверь.
– Не может этого быть… – словно самой себе бормочет она. – Не может быть. Почему? Почему это оказался именно ты?
Чонгук прислоняется к стене, так как стоять на ногах после напряженного дня и бессонной ночи становится тяжело. Увидеть мать Чихо – это последнее, на что он вообще ожидает напороться, связывая себя с братом.
– С каким лицом ты нашел моего сына? Я думала, что ты и твоя мамаша навсегда исчезли из нашей жизни! Чего ты хочешь от Чихо? Вам не надоело терроризировать нашу семью? – Сумин превращается именно в ту фурию, которую Чон будучи еще ребенком встретил впервые у себя дома. Он молча смотрит на женщину и вспоминает тот эпизод, когда она, придя к ним в дом, унижала его маму.
– Вы пиявки, присосавшиеся к моей семье! Вы лишили меня мужа, а Чихо – отца! Как ты смеешь снова возвращаться в нашу жизнь? Где она? – Сумин отталкивает Чонгука с дороги и проходит вглубь квартиры, смахивая что-то с тумбочки в прихожей. – Где эта разрушительница семей? Лживая дрянь!
– Не смейте оскорблять мою мать! – Чон больше не может хранить молчание. Громкое звяканье упавших вещей щелкает в голове неоновым переключателем и заставляет почувствовать себя тем самым малышом, каким он встретил ее в первый раз. Беспомощным и не способным противостоять. Но теперь он вырос, и злость накрывает его прежде, чем Чонгук может осознать, что Чихо скорее всего все узнает и по головке за крики на свою мать не погладит. Но ему все равно. – Она вам ничего не сделала!
Сумин не замечает его слов, кричит что-то, Чон не разбирает даже половины, и мечется туда-сюда, периодически порываясь вписать его головой об спинку дивана. Но потом также резко как начала, она останавливается, поворачивается к Чонгуку и впивается взглядом в его лицо.
– Чего ты хочешь от моего сына? Почему ты ходишь к нему на квартиру? Что, опять денег клянчите? Твоя мамаша так и не научилась их зарабатывать сама? – Сумин подходит вплотную, шипит, оскалившись в разъярённой улыбке-оскале, и оттесняет Чонгука обратно в коридор.
– Мне от вас и вашего сына ничего не нужно. И если, кроме оскорблений, вы ничего говорить не собираетесь – уходите. Я вас не звал, – Чонгук еле сдерживается, чтобы не вытолкнуть женщину за дверь.
– Никуда я не уйду, пока ты не скажешь мне, чего ты хочешь от Чихо! – Сумин демонстративно садится на пуфик в прихожей и кладет ногу на ногу.
– Послушайте, я сам бы рад держаться от вас подальше, потому что ничего хорошего вы ни моей маме, ни мне не принесли. Идите и поговорите со своим сыном сами. Пусть он вам расскажет, чего он хочет от меня, уверен, вам его ответ понравится, – с сарказмом отвечает Чон.
– Не играй со мной, щенок! – Сумин встает на ноги и надвигается на Чонгука. – Я из богатой и уважаемой семьи, а вы – отбросы общества! И я не позволю разной швали, вроде тебя, так со мной разговаривать! Оставь сына в покое, и я забуду этот инцидент! – кричит женщина.
– Я не могу этого сделать, – Чон цепляется за ручку двери сбоку от себя, лишь бы не упасть. – Он сам не оставляет меня в покое.
Сумин несколько секунд, хлопая густонакрашенными ресницами, смотрит на Чонгука, который не глядя распахивает двери и не может сдержать испуганного вздоха, когда с порога раздается знакомый голос.
– Я прям чувствовал, что не спроста ты заявилась ко мне в такую рань, – в дверном проеме боковым взглядом Чонгук ловит проскользнувшую тень. Чон понимает, что это все уже слишком, что он больше не может. Он отцепляет руку от ручки двери и медленно сползает по стене на пол. Впервые за весь день внутри все дрожит, Чонгук поджимает колени, чувствуя, как хлипкие барьеры трескаются и оголяют беззащитное нутро. Пол под ногами плывет, и ноги отказываются держаться ровно, а под веками щиплется и жжется, что приходится жмуриться и остервенело тереть их пальцами, лишь бы позорно не разреветься как последняя девчонка. Чонгук обхватывает руками колени и, уткнувшись в них лицом, даже дышать начинает через раз, усиленно притворяясь, что все это его не касается.
– Тогда, может, ты мне объяснишь, какого черта, он делал у тебя дома, и что вообще тут происходит? Ты ведь знаешь, что это ублюдок твоего отца! Почему ты не выставил его?! Почему ты общаешься с ним?! – голос женщины срывается на крик, руки у Сумин дрожат от нервов.
– Мама, успокойся! – полухрипом-полукриком вспыхивает Чихо, но вынуждает себя максимально успокоиться и понижает голос, замечая сжавшегося в комочек на полу Чонгука. – Езжай домой или в свои спа-салоны. Не закатывай истерик.
Сумин прислоняется к стене и пытается отдышаться.
– Не общайся с ним, Чихо-я, умоляю, не впускай их снова в нашу жизнь, – Сумин с мольбой смотрит на сына и почти плачет, с ужасом представляя, что Чихо сын своего отца, и не меньше его способен отвернуться от нее.
У не смотрит на мать, он смотрит на Чонгука. Плечи младшего подрагивают, и Чихо знает, что он плачет. Беззвучно глотая свои слезы – плачет. И Чихо вдруг понимает, что ему наплевать. Действительно наплевать, о чем кричит мать, и чего он хочет. У на все наплевать, кроме плачущего Чона. Он не хочет, чтобы Чонгук плакал. И уже не имеет значения, что он увел его отца. Также легко забывается, что он проститутка, и похуй даже на то, что у него нет гордости, и он на все готов ради денег. Чихо хочется поднять Чонгука с пола, прижать к себе и успокоить. Лишь бы не плакал. Пусть ходит со своим пустым взглядом, пусть попросит еще денег, пусть, в конце концов, будет опять ломаться. Но только не плачет. Этого Чихо вынести не может. Он снова бесится, вот только сейчас он злится исключительно на себя самого. Злится за то, что хочется защитить этого мальчишку от своей матери, и еще больше за то, что младший брат вызывает в нем такие смешанные чувства. Потому что, с какого гребанного хрена, Чихо вдруг собственноручно записывает себя в гребанные защитники – тоже непонятно.
– Уходи, – ледяным тоном говорит У, смотря в глаза матери. Сумин не двигается с места. – Я сказал, уходи, – теперь уже более жестко повторяет Чихо, тем самым тоном, когда даже мама начинает его бояться.
– Как ты можешь? Как ты можешь так вести себя с матерью? – Сумин стирает одинокую слезу, скатившуюся из глаз, и дергается, когда Чихо хватает ее под локоть и подталкивает в сторону входной двери. Вытолкав Сумин за порог, он закрывает дверь и прислоняется к ней лбом. За дверью стоит мать Чихо, а позади на полу сидит его брат и личная, снятая им самим, шлюха. Чихо усмехается собственной глупости и абсурдности своих поступком, но, оттолкнувшись от двери, не уходит за госпожой У, как требует его рациональность. Он отмахивается от того, что может за этим последовать, и идет к Чонгуку. То, что есть у него здесь и сейчас ощущается самым важным в жизни, и Чихо чувствует, что если он сделает шаг назад – он потеряет что-то настолько ощутимое, раскалывающее душу надвое, что собраться во что-то, хотя бы отдаленно напоминающего его прежнего, уже не получится. Жизнь обязательно поделится на мерзкое необратимое «до» и «после», и этот шаг он себе не простит. Точно так же, как его не простит и Чонгук.
– Вставай, иди, умойся, – У садится на корточки напротив Чона и протягивает руку, чтобы отнять его ладони с лица. У Чонгука пальцы ледяные, он и слова не произносит в ответ, но ладошки не отнимает, когда Чихо осторожно хватает его за запястья и прижимает их к собственным коленям. Чонгук только спустя пару минут осторожных успокаивающих поглаживаний поднимает взгляд полный боли и еще невыплаканных слез.
– Сколько еще по контракту с Кеном я буду с тобой?
– Столько, сколько понадобится, – грубо отрезает Чихо и, встав с пола, идет на кухню курить.
Стоя возле открытого окна, Чихо до побелевших костяшек сжимает края подоконника и заставляет себя неотрывно смотреть в окно. Там, за спиной, в темном углу прихожей Чонгук один. Глаза у него больные совсем, а в голосе столько не прикрытой мольбы, что хочется удавиться. Он измотанный и бледный, совсем не похожий на того яркого мальчишку, которым вошел в номер еще совсем недавно. И Чихо себя ненавидит, потому что приходится добивать Чонгука собственноручно, чувствуя, как его кровь фантомным полотном обволакивает от кончиков пальцев и до самых локтей. Но отпустить и навсегда забыть, позволив брату освободиться, кажется теперь еще большей ошибкой. Потому что, невзирая на собственную непроходимую тупость, он все еще хочет Чонгука защищать. Даже если сначала придется защищать его от самого себя – дороги назад уже нет.
========== 7. ==========
Сумин не знает, что делать. Женщина на три круга обходит гостиную своего особняка прежде, чем опуститься на диван и нервно выдохнуть, считая до десяти. Мыслей в голове не прибавляется. Она вообще не знает, как это могло произойти. Ублюдочный сын ее мужа общается с Чихо. Притом, судя по всему, очень тесно. У Чонгука свободный доступ к дому ее сына, его развозит их семейный шофер, но самое страшное, что Чихо впервые поднимает голос на свою мать и даже имеет наглость выставить ее за порог чужой квартиры. А все из-за этого ублюдка.
Женщина понимает, что одна она ничего придумать не сможет и вызывает к себе Ю-Квона. Ведь одна голова хорошо, а две – лучше. Квон через двадцать минут уже сидит в гостиной рядом с Сумин и пьет чай. Мать Чихо не видит смысла в том, чтобы скрывать от Квона, кто такой на самом деле Чонгук, и все ему рассказывает. По мере того, как Сумин говорит, Квон все больше и больше мрачнеет. Он думал, что они просто любовники, а оказывается они еще родные братья.
«Кровные узы намного сложнее прервать, чем постельные», – озадаченно думает Квон. Он понимает, что Сумин и понятия не имеет, что в действительности Чихо не просто общается со своим братом, а еще и трахает его. Квон эту информацию оставляет при себе. Тощий серый мальчишка, в котором он и конкурента особого не видит, после всего услышанного приобретает не просто очертания проблемы, а размеры целой катастрофы. Потому что воображение уже начинает подсовывать ему не самые приятные картинки, и это заставляет на секунду потерять над собой контроль. Ю-Квон сжимает до побелевших костяшек резной подлокотник, хмурится, сводя брови у переносицы и еле удерживает себя от того, чтобы брезгливо не выругаться вслух. Все это кажется ему настолько омерзительным, что физически ощутимое отвращение обдает его вполне осязаемой волной непреодолимого отвращения. Притом к Чихо Квон это никоим образом не относит, то ли привыкший оправдывать его поступки вздорным, а порой и совершенно диким, характером, то ли потому что деньги и вправду способны отмыть абсолютно все. К счастью, Сумин его изменившегося настроения не замечает, поэтому, выслушав женщину, Квон обещает ей все выяснить и помочь избавиться от нежелательного нового братца. В конце концов, Сумин хочет вернуть сына, а он хочет вернуть своего парня.
***
– Что происходит? На тебе лица нет, – Минхек подходит к только что припарковавшему машину перед офисом Чихо и становится напротив.
– Все нормально, если не учитывать, что моя мать узнала насчет Чонгука, – сквозь зубы цедит Чихо и передает ключи от Ауди парковщику. У нервно дергает край не застёгнутого пиджака в безуспешной попытке сунуть руку в карман и достать, наконец, эту чёртову пачку сигарет, когда парни вместе идут в сторону огромных вращающихся дверей.
– Черт. Я этого боялся, – хмурится Минхек. – Бедная женщина, как она переживет то, что ты снял своего собственного брата.
– Иди к черту, этого она не знает, – Чихо морщится как от головной боли, предпочитая не обращать внимания, как напряженно сузились глаза Ли. – Она мне мозг, пока только тем фактом, что я с ним общаюсь, выносит. Завалилась к нему в квартиру, и, как сам понимаешь, милой вообще не была, – Чихо входит в лифт и прислоняется к стене.
Минхек молча заходит следом, нажимает кнопку нужного этажа и не сводит с него осуждающего взгляда. Только спустя несколько минут, когда от него уже, впрочем, и вовсе не ждут ответа, он раздосадовано хмыкает:
– Бедный ребенок, – Ли пораженно качает головой, прищуривает блестящие от искусственного света глаза и продолжает. – Ты все еще не собираешься кончать этот фарс? Порви ваши отношения, исчезни с его горизонта, или будь человеком – помоги ему материально и вытащи его из того дерьма, – Минхек смотрит так, что Чихо будто стоит перед судом справедливости. Если бы такой был. У небрежно взмахивает рукой в сторону выхода, отталкивается от стены и раздраженно морщится, припоминая, сколько работы успевает накопиться за его выходные, когда они, выйдя из лифта, проходят в кабинет.
– Давай разберемся с работой, а потом мои семейные проблемы решать будем, – Чихо не хочет говорить с Минхеком о Чонгуке. Хен ведь всегда прав, а У бесится, когда кто-то прав, а он – нет.
***
Чонгук понимает, что больше не в состоянии находиться один, когда почти всю ночь, несмотря на смертельную усталость, не может заснуть, а стоит закрыть глаза и провалиться в болезненный сон, его словно на электрошоке подбрасывает очередным кошмаром. Он набирает смс-ку Чимину и умоляет его приехать. Не столько, чтобы поговорить, сколько – чтобы отвлечься. У Чимина как раз выпадает выходной, и он, накупив свежей выпечки и кофе, через пару часов уже заваливается к Чонгуку. Чон, как никогда, рад видеть друга. Чим обнимает его прямо с порога, причитает довольно, что младшенький наконец-то вспоминает о нем, начиная блаженно делиться всевозможными сплетнями и новостями, и этой бессмысленной болтовни вполне хватает, чтобы занять себя на день. Это и вправду неожиданно отвлекает от последних событий, а учитывая, что Чон не ходит в бордель, он только сейчас понимает, как сильно соскучился по Чимину. Вкусно позавтракав, они сидят друг напротив друга, и Чон неохотно пересказывает последние вести с больницы. Говорить об этом неприятно, но Чимин смотрит требовательно и настойчиво, искренне переживая за его маму, так что отмахнуться не получается. Чонгук знает, что еще больше он переживает за него самого, но думать о том, что может случиться с Чоном, не выйди Юна живой из операционной, не хочет ни Чимин, ни тем более Чонгук. Поэтому он осторожно поднимается из-за стола, собирает грязную посуду, намекая тем самым, что тема закрыта, и начинает мыть кружку, когда Пак, подойдя к окну, закуривает свою любимую ментоловую сигарету.
– С этим у тебя как? – недовольно отзывается Чимин и нервно теребит край торчащей из-под свитера рубашки: он не желает даже произносить имя долбанного братца своего друга.
Удавиться было бы проще. Слышать легкий налет ненависти в чужом голосе сейчас, кажется, еще хуже, чем когда-либо прежде. Потому что она до сих пор, сколько не старайся, плещется где-то на самых задворках истрепанной всеми души Чонгука. Будто кто-то методично и очень больно всё это время выжигает блестящую стальными каплями ненависть на стенках сосудов. Он прощает Чихо за прошлое, но теперь, когда в спину упирается пара десятков острых толстых иголок, так, что не отступить назад, приходит то самое настоящее, в котором ничего не меняется. Чихо все также продолжает причинять боль, и куда от этого бежать, Чонгук не знает. Он просто остается валяться изломанной разбитой куклой на дне своей пропасти, забытый и никому не нужный, раз за разом заставляя себя до крови в разодранных кончиках пальцев карабкаться наверх прежде, чем брат одним четким отмеренным ударом отправит его еще ниже, глубже в темноту собственной разрушающей боли. Чонгук знает, что, возможно, все очень скоро закончится, ведь так или иначе предел, который он больше не сможет выносить, каждое новое падение становится только ближе, а та защита, случайно или нет показанная в тот вечер Чихо, едва ли способна замедлить его падение.
Чонгук прикрывает глаза, лишь бы скрыть подступающие слезы, потому что осознание того, как легко он ведется на каждое слово У, доверяя ему всего себя, скребет за грудиной не меньше того желания, что он не хочет ничего менять. Устоявшаяся между ними за все это время действительность создает хоть какую-то видимость контроля, заменяя бессмысленные попытки остановить то, что Чонгук на самом деле остановить не в силах. Потому что есть люди, которых невозможно забыть, и ситуации, с которыми невозможно справиться. И уж лучше делать вид, что ничего не меняется, чем мучиться мыслью, что, сколько бы он не боролся, у него никогда не было выбора. Таких как У Чихо не забывают. Его либо любить, либо ненавидеть. Третьего не дано. И Чонгук не знает чего в нем больше: ненависти от неправильной любви, или разъедающей любви при всей этой предательской ненависти.
А потому приходиться впервые в жизни едва ли не врать, не зная, кого Чонгук хочет убедить в этом больше: Чимина или себя.
– С этим – также, – Чон продолжает натирать губкой тарелки, сосредотачивая взгляд на прозрачных пузырьках пены, когда дрогнувшие пальцы сжимаются на керамике сильнее, чтобы не выронить посуду из рук, и даже не поворачивается, тихо добавляя: – Мать его приходила.
Чимин, внимательно цепляясь взглядом за непривычно прямую спину и напряженные плечи, спрыгивает с подоконника и подходит к младшему. Кладет ладонь между лопатками, но чувствует только холод и чужую дрожь, когда Чонгук без каких-либо эмоций, рассказывает ему о визите матери Чихо. В его голосе столько пустоты и отстраненности, что Чимин не уверен, что действительно хочет заглядывать ему в глаза. Но по тому, как Чон продолжает тереть уже абсолютно белую тарелку, Пак понимает, что внутри Чонгука океан эмоций, которые он усиленно давит. А он слишком дорогой для Чимина человек, чтобы позволить ему молчать и разрушать себя изнутри. Поэтому отнять тарелку из трясущихся рук и подтолкнуть к стулу позади, ему ничего не стоит. Гораздо сложнее оказывается заставить говорить, но это и не требуется. Молчание прижимает гранитной тяжеленой плитой, и когда Чимин, присаживаясь на колени перед сгорбленной осунувшейся фигурой, все-таки заглядывает Чонгуку в глаза, тот даже не замечает, как начинает говорить сам.
– Мне тяжело, – голос у Чона треснутый, прерывающийся и совсем тихий, но держать все в себе становится куда более болезненным, чем просто молчать. – Я не знаю, что со мной происходит, Чим. Я хочу, чтобы не было этого контракта, чтобы я не зависел от его денег. Хочу избавиться от него, уехать далеко-далеко и никогда больше с ним не встречаться.
Чонгук говорит быстро, еле успевая глотать воздух. Мысли теряются, но Пак его не перебивает, слушает внимательно и только как-то по-особенному сильно зажимает своими руками чонгуковы колени, боясь услышать все то, что свалится за этой надломленной паузой. И непонятно, то ли он хочет, чтобы Чонгук продолжил, то ли, чтобы замолчал. Чонгук и сам не знает, чего он хочет больше, но остановиться уже не в силах.
– В то же время я ничего этого не хочу. Наоборот, я нуждаюсь в том, чтобы его видеть, мечтаю, чтобы он хоть раз сказал мне что-то доброе. Я не знаю, что это. Я запутался в своих чувствах. Я ничего не понимаю, но в тот день, он защитил меня перед собственной мамой и выгнал ее. Такое случается впервые, – Чон смотрит в лицо Чимина, сжимая в кулачках майку на груди, и отворачивается, прикусив губу. – Впервые кто-то встал на мою сторону, дал мне почувствовать, что я не один. Я запутался. Понимаешь?
Чимин обдумывает все, что говорит младший и снова тянется к пачке сигарет, брошенной на краю стола. Он не заставляет Чонгука развернуться обратно, позволяя, сохранить иллюзию того, что не видит и не знает о его слезах, потому что Пак понимает. Он все прекрасно понимает. Вообще, он давно это понял. Но озвучить такое смелости не хватает. Чимин боится за этого ребенка, которого любит искренней братской любовью. Ну, а Чихо, он – скотина. Каждым своим действием и каждым словом, он только доказывает, что Пак прав. Чимин не позволит Чонгуку впасть в эту пропасть, потому что потом, после того, как Чихо, вдоволь наигравшись Чоном, как красивой куклой, выбросит его истерзанное тело и вывернет и так хрупкую душу парня, Чимин эти остатки не соберет. Ни одна сила в мире их не соберет. Поэтому, докурив сигарету, Пак поднимается на ноги, проходит к столу и, сев напротив Чона, говорит:
– Чонгук-и, ты знаешь, как сильно я тебя люблю. Ты мой младший братишка и именно поэтому, я плохого тебе не посоветую. А еще мне кажется, что со стороны все-таки виднее, – Чон внимательно вслушивается в слова Чимина и старается не закрываться, не прятаться от происходящего внутри себя хотя бы сейчас. – Да, он тебя защитил, и это приятно. Но не более. Он урод. Конкретный моральный урод. Ни мне тебе рассказывать и напоминать то, что было еще три года назад, и то, что началось в Seven Seasons. Это тот же самый У Чихо, который выставил тебя за дверь и довел до того, что ты стал проституткой. И это тот же У Чихо, который даже после того, как узнал, что ты его брат – сделал из тебя личную шлюху. О каких чувствах, и о чем ты, вообще, говоришь? Он, как язва на твоем теле, и ее надо вырезать. Я понимаю, что он сейчас единственный источник твоего дохода, и эти деньги нужны твоей маме, но как только Юну прооперируют, и ты расплатишься с ним – ты уйдешь от него. Ты должен. Иначе он тебя сломает. Уже начал ломать, – Пак говорит серьезно, опускает взгляд и видит, как дрожат руки Чонгука. Чимин накрывает их своими ладонями и медленно поглаживает. – Ты сильный Чонгук, ты сможешь. Просто перестань думать о нем, как о чем-то большем. Он просто твой клиент, и скоро ты от него избавишься.
Чонгук знает, что Пак прав. Чимин всегда прав. Во всяком случае, так было столько, сколько Чонгук с ним знаком. Но Чонгуку впервые так тяжело слышать правду от друга. Чон все и так знает: и то, что Чихо скотина, и то, что из-за него он прошел семь кругов ада. Но все равно. Все равно хочется, чтобы Чихо не было настолько безразлично. Хочется ту самую крупицу тепла от брата. От единственного родного после мамы человека. Поэтому он так старательно делает вид, что принимает слова Чимина безоговорочно, без сопротивления, хотя оба прекрасно знают, что это не так. Далеко не так. Приходится жмуриться и заталкивать обратно не прошеные слезы, затыкать рот ладошкой – не завыть бы. Чонгук еле встает, неаккуратно наваливаясь на холодильник, чересчур сильно трет предплечьем глаза, только бы не отвечать на вопрошающий взгляд Чимина, и возвращается к посуде, так и не сказав ни слова.
Больше они к этому вопросу не возвращаются. Чимин едет с Чоном в больницу, терпеливо ждет, пока младший общается с врачами, непонимающе моргая на большинство медицинских терминов, которые всегда такие непонятные, а от того и настолько пугающие, что Пак только сильнее хмурится, когда замечает, как Чонгук до белых полумесяцев сжимает кулаки. Но с расспросами не лезет. Только побыстрее увозит Чонгука в маркет, подальше оттуда, и, закупив необходимые продукты, вынуждает приготовить вместе обед.
Пак уходит от Чона ближе к шести, заявив, что собирается на свидание. Чонгуку и вправду становится гораздо легче. Он перестает постоянно думать о Чихо и даже старается убедить себя, что все может наладиться. Хотя прекрасно понимает, что снова врет. Но Чимин обладает той редкой способностью согревать одной только своей улыбкой, что хотя бы на пару часов хочется забыться. Поэтому Чонгук неспешно убирает дом и, проверив мобильный телефон, ложится на диван смотреть телевизор. Он не замечает, как легкий сон ласково накрывает плечи, однако стоит попытаться расслабиться, как Чона будит настойчивый стук в дверь. Просыпается Чонгук абсолютно разбитым, мир распадается на монохромно серые оттенки, возвращая все то, от чего хочется спрятаться, и, нехотя встав с дивана, Чонгук идет в коридор. На пороге квартиры стоит Ю-Квон. Гость, легонько толкнув Чона, проходит в дом и закрывает за собой дверь.
– Чем обязан? – севшим после сна голосом спрашивает Чонгук и прислоняется к стене. В горле у Чонгука колотящееся испуганным птенчиком сердце, а в глазах – туман, сглаживающий углы полосующей на молекулы реальности. И что здесь делает этот парень – понять не сложно, гораздо труднее объяснить, зачем он его впускает.
– Если ты ищешь своего парня, то он не у меня.
– Нет. Я пришел с тобой поговорить, – Квон стоит напротив и смотрит так, словно это его квартира, и Чон здесь – всего лишь какая-то забредшая сюда букашка.
– Я не думаю, что нам есть, о чем разговаривать, – Чон так устает от последних скандалов, что единственным желанием, как было, так и остается – это всего лишь снова завалиться на диван и провести в небытие по минимуму целую вечность. Без Квона, Чихо и, тем более, его матери.
– Ты спишь со своим братом, – Квон кривит рот и скорее утверждает, чем спрашивает, поскольку ответ ему и вовсе не нужен. – Ты хоть представляешь, насколько ты омерзителен?
Чонгук не отвечает. Услышать озвученную, наконец, правду получается куда легче, чем он себе представлял, правда, все, на что его хватает после – скрестить руки и замереть в дверях стеклянной статуей самому себе. Он ведь так боялся, что об этом узнают, что теперь, когда кто-то прямо в глаза озвучивает все то, что Чонгук отгоняет от себя ежесекундно, он вдруг понимает: собственные страхи ломают его не хуже инквизиторских пыток. Он по себе знает, как быстро приходится от них убегать, задыхаться, пока внутри по одному скукоживаются органы, но бежать. Чонгук вообще думает, что научился делать это исключительно профессионально, спринтерским забегом на дальние дистанции. Оказывается, не научился. Оказывается все это время, все его страхи не пытались догнать, они сидели на плечах, путались в мыслях, растекались по коже несмываемыми мазутными пятнами, всегда были рядом. И больше прятаться от них – смысла нет. Все о нем знают. А потому он просто смотрит в полные ненависти и презрения глаза напротив и думает: наверное, Квон прав, он омерзителен. Чон решает даже не спорить.
– Если это все, то уходи, – спокойно отвечает Чонгук.
– Почему? Скажи мне, почему ты это делаешь? Из многомиллионного населения столицы, почему именно У Чихо? – У Квона дрожит подбородок. Он еле сдерживает ярость, и Чонгук, опустив взгляд, видит, как тот сжимает и разжимает кулаки.
– Он мне платит, – Чон ловит какой-то дикий и ненормальный кайф от того, как в ужасе кривится лицо Квона, и как он, раскрыв рот, несколько секунд не моргая, смотрит на него. Чонгук решает добить.
– Я продаю свое тело, а он его купил. Не знаю, видно, ему оно очень нравится. А мне без разницы, кто платит – с тем и сплю.
Чонгук не уверен, зачем он это делает, но скрыть истеричный смешок все-таки не получается, а в итоге он и вовсе еле сдерживается, чтобы не начать сумасшедше хохотать в голос. Он понимает, что если так пойдет и дальше, то можно спокойно наглотаться транквилизаторов и сдохнуть. На это нелепое представление на грани вполне себе реальной истерики Квон только щурится подозрительно и отходит к противоположной стене. Слов не находится, поэтому он безмолвно прислоняется к обшарпанным обоям и не может отвести взгляда от хрупкой фигуры напротив.
– Я даже не знаю, кто из вас двоих больший урод. Идеальная пара просто, – наконец-то выдает он и задумывается.
– Ты, вроде, все узнал, и даже то, на что не рассчитывал. Может, уже оставишь меня? – Чон тянется к ручке двери и приглашающе указывает взглядом на выход.
– Постой. Ты спишь с ним за деньги ведь. То есть, если я тебе заплачу, то ты перестанешь мозолить нам глаза и отпустишь моего парня? – на одном дыханье выпаливает Квон.
Чон расслабляет пальцы, бедром захлопывает дверь и пару раз делает глубокий вдох. Он не знает, сколько масок Чихо сплавляет на себе ко всем имеющимся, но проверять не хочет. Он не знает, что от него ждать в следующую секунду, и если честно, не горит желанием выяснять. Вся эта мнимая забота уже не видится чем-то особенным, из головы не уходит последний разговор с Чимином, и Чонгук решается, что пора с этим заканчивать. Несмотря на то, что больно будет все равно, лучше уж прямо сейчас прочувствовать каждый отголосок, мгновенно разрывая сцепившую их красную нить, чем после короткого живительного тепла терпеть от Чихо новые постыдные унижения.
