Текст книги "Tough Cookie (СИ)"
Автор книги: StrangerThings7
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
Чонгук не знает, куда прятаться. А оттого просто сидит, стараясь подавить эти панические слезы, жгущие уголки глаз, и беззвучно умоляет высшие силы сжалиться над ним. Он ведь не так уж и много просит, разве так сложно хоть раз его услышать? Не дать Чихо его заметить, и сохранить в нем хоть какие-то остатки себя. Но это оказывается всего лишь игра, и когда Чихо, не отвлекаясь от разговора, проходит мимо Чонгука и опускается на диванчик за следующим от места Чона столиком, Чонгук почему-то знает, что это еще не конец. Разделяющие их бордовые занавески – не спасение, наоборот, Чонгук чувствует себя словно в западне. Ему сложно дышать, но одно он знает точно – выход рядом. Единственной проблемой оказывается только придумать, как до него добраться. В ногах слишком много ваты, а в руках – паники, чтобы не запутаться в собственных конечностях и не наделать шума, обращая на себя все взгляды, которых хочется избежать. По крайней мере, хотя бы одного из них.
Искать Чимина времени нет. Чонгуку просто хочется исчезнуть. К столику Чихо подходит полуголая официантка, принимаясь мило улыбаться и записывать заказ. Чонгук ловит это краем глаза, отмечая про себя, что это его первый и последний шанс свалить из клуба незамеченным. Схватив в руки куртку, он обходит свой стол и, делая шаг вперед, даже не успевает ничего сообразить, когда кто-то хватает его за предплечье и больно дергает на себя. Чонгук лбом ударяется в крепкие грудные мышцы и сдавленно матерится, еле успевая упереться ладонью в чужую грудь. Он чувствует, как в нос ударяет резкий запах пота вперемешку с сигаретным дымом и шумно втягивает воздух. Чонгук не поднимает голову, замечая в руках незнакомца непочатую бутылку Хеннесси.
– Куда ты, малыш? Я тебя уже полчаса, как высматриваю, и вот решил с тобой коньяка распить, еще разочек, – гадко ухмыляется мощный накаченный мужчина в лицо Чону, и Чонгук его вспоминает.
Он обслуживал этого садиста около месяца назад. Те два часа, проведенные с ним в запертой комнате, Чонгук вряд ли уже когда-нибудь забудет. Синяки и ссадины не сходили пару недель, Чон помнит унижение, которое он испытал, когда эта сволочь заткнула ему рот твердым пластиковым шариком, закрепленным на кожаный ремень под затылком, соединенный жесткой черной лентой вдоль позвоночника с такими же кожаными браслетами, сковавшими ему руки. Он чуть не вывернул Чонгуку плечо: дергая то в одну сторону, то в другую, тянул и заставлял гнуться до хруста в костях, так, что у Чона в глазах белело от боли. Мужчина хотел криков, но кляп вынуждал лишь бессильно хрипеть, а когда он трахал его без подготовки и смазки, Чонгук кажется и вовсе потерял сознание, до тех пор пока не почувствовал, что руки свободны, а этот конченный садист роняет ему на живот остывающий пепел, явно намереваясь оставшуюся сигарету затушит о стертую на запястьях кожу. Чонгук не помнит, как умудрился извернуться и добежать до ванны, хватая чужой телефон с тумбочки, но отчетливо помнит, как набирал заученный номер Кена и сорванным голосом просил его оттуда забрать. Кен клялся, что все это не обговаривалось в заказе, но Чонгуку было уже все равно, он просто хотел домой, отстраненно думая, как будет прятать следы, чтобы мамины врачи не заметили и не вызвали полицию. Он так и не открыл дверь, пока присланные Кеном парни не вытащили его оттуда и не увезли. Чонгук просто отгородился, но это мерзкое гадкое ощущение в груди не отпускало его до сих пор.
– Я уже напился, – Чонгук сглатывает вязкую слюну, заталкивая панический страх обратно внутрь, и говорит на удивление практически не дрогнувшим голосом. Он пытается обойти бугая, но тот усиливает хватку и не позволяет отстраниться дальше, чем на маленький шажок. Чонгука ведет как тряпичную куклу, и он буквально заваливается на мужчину, неспособный удержать равновесие.
– Эй, – слышит Чон позади до боли знакомый голос, – оставь паренька в покое. Я не думаю, что ты ему нравишься, – говорит Чихо и смеется.
– Ты что за пидор? – хрипит бугай, и все еще держа Чона за локоть, делает шаг в сторону столика Чихо. Чонгук от безысходности прячет лицо на груди садиста, лишь бы Чихо его не узнал.
– Вот нахуя ты лезешь? Отдохнули, блять, – Минхек недовольно цокает, снимает пиджак и расправляет плечи. Он, конечно, не пацифист, но Чихо умел устраивать драки с размахом, а портить вечер еще больше, чем он уже был испорчен в доме Сумин, не хотелось.
– Спокойно. – У кладет руку на плечо Минхека, не давая тому встать. – Я хочу развлечься, только и всего. А ты, – он переводит холодный взгляд на сжавшийся комок в руках мужика, потом на его раздражающую физиономию и продолжает. – Отпусти пацана. Посидишь с нами, я расскажу тебе, кто я, – Чихо театрально хлопает по диванчику рядом.
– А давай я сперва разукрашу твое лицо, а потом разберусь с этой шлюхой, – мужчина отцепляет от себя Чонгука и отталкивает того в сторону.
Чон понимает, что бежать уже некуда, еле выравниваясь, чтобы не отбить задницу об пол. Встает на ноги ровнее, одергивая задравшуюся футболку, и сцепляется с впившимися в него черными глазами напротив. Чихо замирает, пропускает выпад со стороны, но чужой кулак перехватывает за него Минхек, и одним ударом своего лба, ломает мужчине нос. У не замечает, как подбегает охрана, как того урода стаскивают вниз по лестнице, а за ними уходит и Ли, чтобы разобраться с администратором. Чихо так и сидит, уставившись на Чонгука. Минхек далеко не отходит, узнав их, менеджер подлетает еще на середине лестницы, кланяется и извиняется, впрочем, Мин слушать его не собирается, отмахивается, что все нормально, соглашается на бутылку самого дорогого алкоголя и возвращается к Чихо. Ли замирает на месте и долго удивленно переглядывается с У на этого паренька и обратно.
Чонгук шумно дышит, перед глазами всплывает все, до последней секунды, абсолютно любая мелочь из того, что Чихо вчера начал, а у Чонгука не было выбора остановить. Он хочет забыть, но чувствует, как закипает кровь, что до этого липко стекала по телу, стоит Чихо просто посмотреть, не прикоснуться даже. Чон вздрагивает, но не шевелится. Один Бог знает, чего ему это стоит. Может быть, когда-нибудь он бы смог все это стереть и научиться жить заново. Может быть. Но Чихо, который сколько не пытайся, останется в этой жизни навсегда – не позволит. Чонгук по глазам видит, как хочется тому переломить его вдоль позвоночника, разложить под собой и наказать, не понятно только для чего. Чтобы причинить боль ему или избавиться от своей собственной.
Атмосфера душит окончательно ровно в тот момент, когда Чихо мигает, и в зрачках начинают плясать пятнами искры алой бурлящей и совсем не объяснимой злости. Чонгук вздрагивает, хватается за вспыхнувшую секундным онемением грудь, потому что забывает сделать вдох, и легкие сводит опасной судорогой и, наконец-то, взяв себя в руки, делает шаг вправо, пытаясь сбежать. Ему нечего сказать. И слышать он тоже ничего не хочет.
– Сядь, – зло выговаривает У и показывает взглядом на место рядом. – Это мой клуб и ты из него без моего разрешения не выйдешь. Будь хорошим мальчиком и просто сядь, – уже спокойно добавляет он.
Чихо смотрит внимательно, границы дозволенного стираются парализующей мозги злостью, и взгляд его меняется оттенками от наглого раздевающего до опаляющего в угли с одного касания. Чонгук красивый, и Чихо вдруг понимает, что ему это нравится. Нравится, как он выглядит сейчас, и больше чем просто нравится, как он выглядит, когда умоляюще на грани протеста стонет под ним. Это возвращает во вчерашний вечер, а его неповиновение – отбрасывает на несколько лет назад, в тот день, когда отец уходит к этому мальчишке, и он ничего не может сделать – отец даже не слушает его просьб – а потому причинить Чонгуку боль сейчас, кажется действительно стоящей идеей.
Чонгук с надеждой в глазах смотрит на парня рядом с У, и не может заставить себя двинуться с места.
– Я не понял, вы знакомы? – в недоумении спрашивает Минхек.
– О да, притом очень близко знакомы, – ухмыляется Чихо. – Это одна из лучших шлюх Кена, а еще и мой братец Чон Чонгук.
Минхек протягивает руку к нетронутому бокалу с виски и залпом его опустошает. Мальчишка кажется ему прозрачным, Мин всматривается внимательнее и возникает внезапное желание встать между ними и загородить Чонгука собой. Потому что Минхек отчетливо улавливает в Чихо то самое состояние, когда он готов сделать что-либо безрассудное и настолько же глупое, что последствий потом не оберешься. Чихо как бермудский треугольник, стоит спустить стоп-кран и его замкнет, черная дыра его детских обид и собственной безбашенности затянет в себя всех без лишних вопросов – выбраться из нее будет невозможно, она сломает и перетрет, перекроит внутренности и выплюнет оплетенные болью и кровью ошметки.
Минхек почти решается сдвинуться с места и предотвратить все, что может произойти, но его опережает какой-то незнакомый взлохмаченный рыжий пацан.
– Что случилось? Сказали наверху драка и я… – к Чону подбегает Чимин и, увидев, кто сидит за столиком, замолкает.
– Привет, – мило улыбается ему Чихо, но глаза остаются такими же черными и непроницаемыми, без намека на улыбку.
– Мы уже уходим, – Чимин меняется в лице, высокомерно приподнимает брови, готовый защищаться самому и защищать побледневшего в конец Чонгука, хватает его за руку и пытается оттащить с линии огня.
– Раз уж и ты пришел, составьте мне с другом компанию, – ухмыляется У, смотря на этих двоих. – За ценой не постою, – Чихо встает с диванчика и, подойдя вплотную к Чонгуку, пристально смотрит ему в глаза. – Тебе же понравилось? И уже наверное похуй брат ты мне или нет. Я тебя уже трахнул и хочу еще. Так что поехали с нами, – шипит У в губы Чону.
Чонгук перескакивает взглядом с губ Чихо на глаза, и автоматически тянет руку к ладони Чимина, ему кажется, что все его трещины резко расходятся по швам, и один он сочащуюся из разрывов боль не удержит. Глаза у Чихо черные, в них слишком много угрозы, зрачок затапливает почти всю радужку, и Чонгук пугается еще больше, когда улавливает на самом дне желание и собственное шальное совсем отражение. Он забывает, что вокруг есть хоть что-то кроме них двоих, Чихо продолжает пожирать его глазами, и Чонгук почти чувствует пальцы У на своих бедрах и его сухие губы на своем лице и своих губах. Это опьяняет.
– Мы сегодня не работаем, – говорит Чимин и пытается оттащить Чонгука от Чихо. Момент разрывается осколками наваждения, но У проводит языком по нижней губе и, выставив правую руку вперед, держась за край выступающей балконной балки, преграждает путь к Чонгуку.
– Чихо, оставь их, поехали в другой клуб, – Минхек надевает пиджак, сжимая У плечо, так, чтобы легкая боль хоть сколько-нибудь отрезвила.
– Сделаешь исключение своему брату, а? – тянет Чихо, пропускает мимо и предостерегающий тон Мина и его руку, только еще ближе приближая лицо к Чонгуку, будто специально провоцируя, себя – на действия, его – на ответ. – Поработаешь сегодня ради меня?
– Нет. – Чонгук, как завороженный смотрит в глаза напротив, и шепчет, не способный извлечь из себя что-то осмысленное. Хочется сбежать. И поцеловать. И Чонгук почти готов сдаться во власть Чихо. – Дай уйти. Пожалуйста, – уже умоляет он.
– Ты можешь уйти сегодня, но я приду завтра. Не будешь работать и завтра, я приду послезавтра. – Чихо говорит медленно и пальцем проводит от груди Чонгука до пряжки ремня. – Я буду приходить каждый день, пока снова не сниму тебя. Ты проститутка, а у меня есть деньги. Так что я не понимаю, чего ты ломаешься. Не отказывай брату, – ухмыляется У.
Слова отрезвляют, мираж развеивается так же быстро, как наступает. Чонгук жмурит глаза, под веками начинают жечь непрошенные совсем слезы, и под сердцем начинает тлеть только-только проявляющееся под обломками тепло.
– У меня нет брата, – говорит Чонгук, и вскидывает голову, не пряча своих эмоций, окатывает волной концентрированной боли и отталкивает Чихо от себя.
– Странно. Это я так всегда думал, – отвечает ему с насмешкой Чихо. – Только не говори, что это аморально – трахаться с братом. Я долго еще не забуду, как ты стонал подо мной и просил еще. И потом, понятие чести и достоинства не присущи семье Чон. – Чихо получает звонкую пощечину и даже дергается, чтобы дать ответ, но вовремя сдерживается, да и Минхек резко тянет его на себя. А потом У улыбается, заметив, как смешно жмурится Чон в ожидании ответного удара.
Чимин уже пьет обжигающий ром из бокалов, принесенных скрывшейся незаметной тенью официанткой, и устает упорно притворяться, что не являются свидетелями сцены в двух метрах от себя только потому, что Минхек бросил на него предостерегающий и не обещающий ничего хорошего взгляд.
– Иди. Но очень скоро мы с тобой снова увидимся. Обещаю, – говорит Чихо и, отойдя от Чона, садится на диван. Чонгук нервно хватает Чимина за руку, трет глаза ладонью и бежит к лестницам.
– Ахуеть, – говорит Минхек.
– Ты видел как он блядски красив? Мне кажется, что я трахнул бы его даже если бы узнал тогда, – словно самому себе говорит У, хотя его до сих пор сводит где-то за лопатками от ощущений, которые окружили Чонгука плотным потоком, стоило озвучить свои мысли.
– Чихо-я, ты мудак. Конкретный. И плевать, что я твой друг. Мне жутко неприятно от всего, что случилось. Поэтому я решил напиться. И тебе советую, – Минхек наполняет оба бокала и серьезно пытается забыть раздробленную на осколки сгорбленную фигуру уходящего Чонгука.
========== 4. ==========
Чонгук только на следующий день начинает осознавать себя более или менее в себе. Не за границей реальности, потерянный между прошлым и настоящим, не внутри вакуума, в котором Чихо запер его парой нацеленных прямиком в самое незащищенное место фраз, а здесь – в комнате Чимина. Живым и все еще чувствующим.
Он не помнит, как они с Чимином добрались до его квартиры, помнит только, что затылок дробило от стреляющей боли, а перед глазами все плыло и переменялось, отдавая набатом в висках, заставляя каждую секунду прокручивать в голове каждое слово, каждое прикосновение и взгляд. Чонгук только и успевает привалиться к холодильнику спиной и залпом опрокинуть в себя полбутылки оставшегося на полках соджу, прежде чем его совсем ведет. Вообще-то он не слабак, но именно тогда у него почему-то окончательно отказывают тормоза. Чонгук осознает, что теряет над собой контроль, но остановиться не может. Хочется напиться так, чтобы стерлось все до последнего звука, потому что чем дольше он терпит, тем сильнее вся эта горечь разъедает каждый сосуд, каждую вену, сжигает тонкие ниточки нервов, медленно сочась через кожу, и даже намертво приклеенная маска трескается под напором концентрированной боли. Чонгук делает пару контрольных глотков и жмурится от обжигающей горло жидкости. Внутренности начинают полыхать огнем, но Чон даже не пытается подавить этот постыдный истерический смешок: доигрался.
От запитого клубным алкоголем лекарства мутит, добавленное сверху соджу выносит мозги точным отмеренным ударом, но затеряться в этом густом мареве хочется до сих пор. Поэтому Чонгук с трудом поднимается, моргает пару раз, широко раскрывая глаза, чтобы картинка перед ними соединилась наконец-то в одну и перестала надрывно скакать из стороны в сторону, и выпрямляется. К моменту, когда он выходит из незнакомого магазина с еще одной бутылкой крепкого виски, Чон уже почти не чувствует рук, а ноги и того хуже – заплетаются узлом, даже если ему приходится просто стоять. Думать связно получается и того через раз. Если вообще получается. Но даже тогда, ребра и горло по-прежнему сводит так, будто Чихо все еще, прямо сейчас, сдавливает его в своих руках. Это добивает.
Чонгук не помнит, куда он идет, не осознает, чей адрес называет в такси, и, кажется, успевает задремать, под кожанкой прижимая прохладную опустошенную на четверть бутылку к животу, когда ударяется виском о стекло машины и, спустя пару минут, вываливается наружу. На улице совсем темно, Чонгук запинается и почти падает пару раз прежде чем доходит до металлической исписанной граффити двери. Он набирает на домофоне какие-то цифры и ждет, дверь открывается спустя две минуты и тридцать восемь секунд, почти на тридцать девятой, Чонгук считает. Подъезд встречает его мигающей одинокой лампочкой. Идти дальше почему-то становится страшно, Чон оглядывается, но за спиной видит только темный квадрат двери и больше ничего. В ушах звенит, когда он запрокидывает голову и пытается залить этот страх высокоградусным дешевым пойлом, но в итоге горло сводит, и Чонгук начинает кашлять. Раздирает горло чуть ли не в кровь, так, что приходится скрючиться почти пополам, хватаясь за холодные погнутые перила, и цепляется взглядом за испачканные носки своих кроссовок. Дыхание восстанавливается медленно, а с ним вместе возвращается и мысль, что он куда-то шел. Приходится заставлять себя двигаться.
Обстановка вокруг плывет, с удвоенной силой закручивая сознание морскими узлами, бутылка остается стоять где-то на ступеньках, и Чон совсем теряется в омуте своей темноты. Поэтому отскребая себя от кабинки лифта на выход, в первые пару десятков секунд Чонгук вдруг думает, что ему показалось. И Чимин, устало подпирающий дверь в свою квартиру – показалось, и то, что жизнь всё-таки заебалась держать его в привычно вертикальном положении – тоже показалось. Алкоголь творит поистине странные вещи, но почему-то Чонгук не вполне себе уверен, что это про него. Потому что руки, цепляющие его поперек живота, прежде чем он рассечет себе лоб о бетонную кладку подъезда, хватают так ощутимо крепко, чтобы не быть настоящими, что он вроде бы даже пытается от этой хватки избавиться. Бесполезно, конечно, но чтобы удостовериться, что это и в самом деле Чимин, хватает.
Когда ближе к полудню он приходит в себя окончательно, то понимает, что сидит на постели Чимина, в его коробке-квартире, поместиться в которую вдвоем получается с огромным трудом, и ощущает себя в относительной безопасности. Усталость никуда не уходит. Чонгук тяжело вздыхает, отстраненно радуясь, что хотя бы похмелье не считает нужным добивать его, потому что он слишком редко пьет, чтобы мучиться еще и от этого.
Чимин от комментариев воздерживается. Не жалуется и не кричит за то, что Чонгук притащился посреди ночи даже на ногах не держащийся. Просто молчит, пока Чон без особого интереса наблюдает, как он делает макияж. Может за его молчание стоит благодарить Кена, вызвавшего Чимина к постоянному клиенту через час, но все силы уходят на то, чтобы унять непонятную тревогу за то, что ему самому пока никто не звонит. Чонгук знает, что без работы он сегодня не останется, но волнуется все равно, пытаясь обмануться наивной мыслью, что стоит вернуться к повседневной действительности, и все встанет на свои места. Без Чихо и утекающей через пальцы жизни. Но врать себе Чонгук так и не научился, поэтому он прекрасно осознает, что банально прячется – не больше и не меньше. Пока есть время и возможность. Будто наперед знает, что стоит переступить невидимую, нарисованную кем-то тончайшую черту, и что-то совершенно точно станет необратимым.
Чонгуку холодно. Он кутается посильнее в чиминово одеяло, подтягивая его выше к плечам, и не хочет возвращаться в свою квартиру, пропитанную одиночеством и его болью. Чонгук боится. Боится, что как только захлопнет за собой двери, мысли о Чихо сожрут его изнутри. Чон не может выкинуть из головы эту наглую ухмылку и черные глаза – не помогают ни уговоры, ни как выяснилось, даже алкоголь. Чихо находит его все равно. Во сне, в мыслях – где угодно – он не оставляет Чонгука одного. И Чонгук себя ненавидит, потому что Чихо везде. Он оплетает вольфрамовыми сетями и тянет: ниже, глубже, в самую бездну. Так, что всю оставшуюся ночь приходится выдергивать себя из темноты кошмаров. Подрываться на кровати лишь бы не видеть снова и снова, как он даже во сне унижает и оскорбляет, ломает, засыпая сверху комьями грязи, отворачивается, заставляя, проснуться со слезами на глазах. Потому что Чонгук сквозь всю эту поддернутую ярко алым призрачную дымку сна все еще помнит, как его жизнь плавилась под сильными татуированными руками. Как он отвечал на чужие губы на теле и выдыхал тихие стоны, словно бы ему без разницы. Абсолютно без разницы, что над ним был тот самый Чихо, который брат и старший хен. Словно бы они чужие.
– Черт! – вдруг кричит Чимин. Чонгук вздрагивает и удивленно смотрит на напряженную чиминову спину возле зеркала. – Я чуть глаз себе карандашом не выколол. Не надо было вчера пить, руки трясутся как у заядлого алкоголика, – Пак чертыхается и со злостью отбрасывает карандаш в сторону.
– Ну, не пил бы. Знаешь же, что работать каждый день, – уныло бурчит Чон в ответ, сбрасывая с себя оцепенение, цепляется за голос друга и внимательно следит за его нервными передвижениями туда-сюда, лишь бы снова не окунуться в омут своих мыслей.
– Как тут не пить, блять, – Чимин выдергивает рубашку с вешалки, с громким хлопком задвигает створки шкафа и настороженно смотрит Чонгуку в глаза, нисколько не стараясь, скрыть свое раздражение. – Тут только пить остается или въехать У Чихо кулаком между глаз. Сука долбанная. До сих пор как вспоминаю – трясет. Ну почему у меня нет денег и власти, – уже хнычет Пак, отворачивается и натягивает на себя рубашку.
– Чим, пожалуйста. Я не хочу о нем говорить, – Чонгук сползает с постели и подбирает карандаш с пола. Бездумно вертит его в руках, через плечо оглядываясь на беспокойно вертящегося перед зеркалом Чимина, кладет подводку на столик и замирает, глядя в окно. Погода на улице под стать настроению – сплошное дождливое дерьмо.
– А придется! Он угрожал тебе вернуться. А я знаю таких, как твой братец. Они всегда выполняют угрозы. – Чимин заканчивает застегивать рубашку и поправляет волосы.
Чонгук дергается, когда ладонь Чимина ложится на плечо, а сам он замирает за его спиной, близко-близко, но прижиматься боится, зная, как Чонгуку сложно сдерживать дрожь и не шарахаться от каждого прикосновения. Пак бы и не подошел, но взгляд, пойманный в отражении стекла, по которому Чон бесцельно водит кончиком пальца, слишком пустой, а на подкорке все еще тлеет отпечаток его беспомощного вскрика, когда он подскочил на постели в несчастные шесть утра, надеясь только, что не разбудил. Чимин проснулся. На самом-то деле, он вообще не был уверен, что смог нормально заснуть, после того как внутренности вывернуло иррациональным страхом, пока он затаскивал Чонгука в квартиру и надеялся, что тот не наделал глупостей. И открыв глаза вместе с дрожащим на диване Чоном, Чимин ждал истерики, криков или хотя бы слез, хоть чего-нибудь, но ничего не произошло. Чонгук молчал, и пустота, затопившая некогда яркую радужку глаз, отдавала матовой пугающей темнотой, которая только сильнее подталкивала его к краю.
– Чонгук~и, ты должен быть готов, – уверенно шепчет Чимин. Чонгук оборачивается на шепот, смотрит напугано, часто-часто моргая, чтобы позорно не разревется, и упускает момент, когда прятать свои эмоции, дрожащие руки и затравленный взгляд, еще имело смысл. – Ты не прогнешься под него. Ты сильный и гордый мальчик. Не дай ему сломать тебя.
Чонгук не готов отвечать. Он давно в курсе, что с ним что-то не так. Он знает, что он дефектный. Не сильный. Сейчас, точно нет. Да и разве, можно сломать то, что уже и так изломано. Благо необходимость говорить отпадает в тот же момент – телефон в переднем кармане джинсов разрывается стандартной мелодией, вибрация пускает по телу легкую дрожь, и Чонгук вскидывается, угловато улыбается даже, как будто бы извиняясь, и с облегчением сбрасывает тяжелую ладонь Чимина. Пак отходит в сторону, замечая на дисплее имя Кена, потирает переносицу и хмурится. Чонгук знает, что Паку это все совершенно не нравится, он не трогает его только потому, что опасается сделать еще хуже, но сдается, отступая – если звонит босс, сбросить не получится. Но так, у них двоих возникает хоть какая-то, пусть даже практически невидимая обманчивая уверенность, что Чонгука это отвлечет. Работа – все, что у него есть. Стоит ему выйти за порог, Чимин знает, что Чон оставит весь свой груз за спиной, время для него наберет обороты, и думать о чем-то, включая Чихо, в этом круговороте сменяющихся лиц и голосов, у него не будет ни возможности, ни желания.
Чонгук торопливо отвечает, выскальзывая из комнаты и скрываясь в прихожей. Кен требует срочно приехать в бордель. Чон не возвращается обратно, предпочитая не сталкиваться лишний раз с Чимином, поэтому просто ждет в коридоре, пока Пак в спешке что-то бормочет себе под нос и собирается. Они выходят из дома вместе. Чимин обеспокоенным взглядом прожигает ему спину, но в лифте смягчается, ласково треплет по волосам, обещая, что все будет в порядке. Чон не верит, но все равно благодарно кивает, прищуриваясь от мелко накрапывающей мороси, когда они выходят из подъезда, и, попрощавшись, садятся в разные такси.
***
Чонгуку нравится работать в борделе, настолько, насколько это может нравиться с его-то жизнью. Он терпеть не может ездить в отели или на квартиру клиентов, потому что в памяти до сих пор свежи воспоминания о том законченном извращенце-садисте, на которого он вчера все-таки наткнулся. В борделе, как это ни странно, он чувствует себя как дома. Там безопасно. Если Кен вызывает туда, значит, клиент вряд ли заберет Чона, и отработать придется там же. Но не успевает Чонгук войти в дверь четырехэтажного, ничем на первый взгляд не приметного здания, как сталкивается лицом к лицу с Лиамом. Видеть его хочется в последнюю очередь, но он одаривает Чонгука взглядом полным пренебрежения и медленно шагает на встречу, не дожидаясь, когда Чон подойдет ближе.
В кармане джинсов снова настырно вибрирует телефон, заставляя покрываться противной поверхностной дрожью. Чонгук морщится, смахивая с глаз намокшую на дожде челку, и думает, что стоило выкинуть нахрен этот долбанный доисторический кирпич ещё где-нибудь по дороге. Однако, пытаясь затолкнуть раздражение, распаленное плохим настроением и еще более дерьмовой погодой, подальше, он на ходу сбрасывает вызов от Кена и по привычке хочет сунуть телефон обратно, вопреки закравшейся мысли разбить его к чертям, но не успевает.
– Ну что, сучка, заграбастал себе жирного клиента? – сквозь зубы цедит Лиам и дергает край не застёгнутой кожанки Чонгука на себя. – Маленькая дрянь, уводящая чужих клиентов.
Лиам резко отталкивает его назад и впечатывает в только закрывшуюся позади дверь. Чонгук исподлобья кидает на него тяжелый взгляд, брезгливо скользя им по лицу напротив, и позволяет чистому накопившемуся за все это время раздражению покрыть кожу тонким слоем стылого инея. Больше бессмысленных стычек с этим мудаком, Чон ненавидит только, когда он его трогает.
– Убери руку, – на грани слышимости угрожает Чонгук, ударяя по предплечью Лиама, когда он неожиданно подскакивает к нему вплотную и, крепко сжав в кулаке отворот куртки, еле сдерживает второй, чтобы не пройтись по лицу Чонгука – Кен разнесет к хуям, если увидит хоть одну ссадину.
Чонгук дергается, пытаясь вывернуться, но в итоге замирает, поджимая губы в тонкую линию и буквально кожей чувствуя исходящую от Лиама агрессию, которую он никогда не считал нужным прятать. Под рёбрами настойчиво скребет от переполняющего его презрения, будто Чонгука бросают в глубокое болото, а над головой резко смыкается горькая противная жижа, до отказа заполняя собой лёгкие. Она опасно блестит в его глазах, грозясь выйти за берега зрачков, потому что Чона вымораживает от того, что каждый считает своим долгом доставить ему побольше боли. Он почти ненавидит Лиама, но оказывается, что еще и на эту ненависть, у него уже не хватает сил. Все, что вспыхивает горячей удушливой волной, начинается и заканчивается исключительно на нем самом.
Лиам хватает Чона за горло, с силой сжимает пальцы на тонкой коже и усмехается самоуверенным попыткам Чонгука выглядеть смелым, но всё равно внутренне поддергивается странной дрожью, когда смотрит в его глаза, на короткие доли секунды чувствуя себя паршивой мошкой, которую прихлопнут тяжёлым ботинком и размажут ошмётки по стене. Это не пугает, но желание выместить свою злость увеличивается в геометрической прогрессии, и Лиаму уже не важно, что их может кто-нибудь увидеть – он давит сильнее, душит, перекрывая доступ к кислороду, и разве что не урчит, когда чувствует заходящиеся удары чужого пульса. Чонгук барахтается в руках Лиама и пытается освободиться. Перед глазами белеет, а сам он превращается в одну сплошную натянутую пружину, которую только задень неловко, и детонатор стопроцентно сработает, сжигая воздух в легких за доли секунды. Чудом не выпавший из сжатой в кулак ладони телефон всё также вибрирует, но Чонгук даже благодарен, потому что так ему есть на что отвлечься. Он почти не способен сделать осознанный вдох, перед зажмуренными веками скачут белые точки, сменяясь едкой темной пустотой, когда Лиама все-таки оттаскивают от побледневшего Чонгука и отталкивают в сторону.
– Совсем ахуели? – еле сдерживаясь, чтобы не перейти на крик и не привлечь внимание клиентов, шипит Кен. – Что за концерт вы мне тут устроили? Ты, – Кен обращается к Чону, выжидая несколько секунд, пока поверхностные вдохи не перейдут в более ровные и спокойные. – Отдышись и бегом в двести пятую, тебя клиент ждет. А ты, – Кен зло смотрит на Лиама, передёргивая плечами и концентрируя не сулящие ничего хорошего эмоции в сощуренных глазах. – Ко мне в кабинет.
Чонгук делает пару глубоких вдохов и, развернувшись, быстрым шагом направляется к лестнице. В груди что-то неприятно саднит, и сделать очередной вдох кажется чем-то нереальным. Но Чонгук упорно проталкивает в лёгкие тяжелый пахнущий искусственным ароматизатором воздух, потирает болезненно саднящую шею и медленно поднимается на второй этаж, даже не пытаясь обернуться. Он слышит грызню Лиама с Кеном внизу, но ему до сих пор противно от скользнувшего по телу голодного взгляда Лиама, который Чон сумел поймать, уходя, поэтому Чонгук раздосадовано сдергивает с себя кожанку, задирает рукава обтягивающей кофты до локтей и окончательно выравнивает сбитое дыхание, вскидывая подбородок, но не оборачивается. Дойдя до нужной двери, Чонгук ставит мобильный на беззвучный, с усилием цепляет на лицо что-то наподобие улыбки и входит.
В комнате душно. А еще почти нет света. Чонгук знает их обстановку наизусть – слишком часто бывает и в этой, и еще в десятке других. Здесь только кровать и кресло рядом с ней, чтобы ничего лишнего – пришел, отработал и в бар до следующего клиента. Правда сегодня в углу отсвечивает небольшой стеклянный столик, заставленный дорогими бутылками, бокалами и ведерком со льдом. Это заставляет напрячься и обвести комнату настороженным взволнованным взглядом. Чонгук ловит размытую полутьмой фигуру в кресле и с трудом подавляет надрывный всхлип, опуская голову и жмурясь, стоит узнать в вальяжно развалившемся человеке У Чихо. Чон надеялся, что перегорел еще ночью, методично набираясь в гордом одиночестве, но это все равно оказывается неожиданно больно. Чонгук, не отпуская ручку, прислоняется к двери.
