Текст книги "Tough Cookie (СИ)"
Автор книги: StrangerThings7
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
– Зачем ты это делаешь? – устало спрашивает Чонгук, его ломает от всего этого – он весь сдувается будто, горбится, пытается подобраться, но все запасы из внутренних резервов все равно утекают сквозь пальцы, которыми он старается зачерпнуть поглубже, но в итоге теряет ещё больше.
– Делаю что? – У смотрит на Чонгука сквозь бокал, залпом допивает его содержимое, и, вытянув руку, расслабляет пальцы. Бокал с тупым звуком падает на ковер и катится в сторону.
– Ты ведь уже знаешь, кто я, – Чонгук скрещивает руки на груди, крепко сжимая пальцы на ребрах, чтобы перестало рябить в глазах. Голос звучит на удивление спокойно, но это все, на что его хватает. Он и говорит-то только, чтобы не захлебнуться собственной кровью, и плевать, что легкие режет острой железной стружкой. И горло. И язык, кстати, тоже.
– Знаю, – Чихо смотрит с нескрываемой усмешкой, пальцами зачесывает волосы назад и бьет наотмашь, прекрасно зная, куда ударить, чтобы добить. Ему всего-то и нужен контрольный выстрел в голову, потому что стрелять в сердце бесполезно – его уже нет. – Ты шлюха, и я тебя снял. Подойди.
Чонгук вздрагивает, но взгляд не переводит. Смотрит точно перед собой, словно видит себя же, со стороны. И наблюдать не интересно, потому что больно. Потому что во Вселенной кометы взрываются и их собирать не надо, а Чонгука надо, слышите, вот прямо сейчас надо. Зрачки Чона сначала расширяются, а потом сужаются до размеров игольного ушка – с него словно кожу снимают и палят, палят, палят. Пока не сгорит.
Чонгук не двигается с места. Он знает, что должен подойти. Знает, что Чихо, как и все остальные клиенты, заранее оплатил заказ. Знает уже, что у Чихо нет какого-то морального компаса, и если ему взбрендило что-то, то он это получит. Но Чонгук не может. Прищуривается и даже рот открывает, но выходит только тупо моргать, потому что страх, запутавшийся во всей кровеносной системе, отравляет каждую клеточку, оказываясь настолько физически ощущаемым, что хочется заползти куда-нибудь в вакуум, где вообще ничего не существует. Ни паники, ни страхов, ни желания. Особенно желания. Оно безжалостно рассекает Чонгука на две кровоточащие половины, оставляя его на краю лезвия между ними: вправо, влево – неважно, все равно любое касание прошьет разрядом боли в двести двадцать, а сердце встанет по аритмичной кривой синусоиде – шаг за пределы и он уже мертв.
Чихо наслаждается картиной той борьбы, что канатом растягивает Чонгука по сторонам, но жадного прищура с него так и не сводит. Будто раздевает, оставляет синяки на бледной коже, и снимает её так, чтобы было максимально больно. Он ловит малейшую дрожь, глубоко всматриваясь в чернильную темноту в глазах Чонгука, пока перед собственными не поползут мерцающие мазутные пятна, когда, кажется, проведи рукой, и он напротив посыплется пеплом, смажется по краям, покрывая поверхности инеем. От холода, растекающегося по всей глубине трескающейся радужки. И Чихо так нравится, как Чонгук пытается заставить себя сделать то, чего не хочет, но эта несговорчивость начинает порядком бесить, а невозможность коснуться этой блядски потрясающей бледной кожи – выносит с орбиты все тормоза. Кости под тонкой рубашкой ломит, а руки отчего-то чешутся особенно чётко – Чихо хочется разложить Чонгука гораздо сильнее, чем требуется, чтобы уж наверняка выбить из него лишнее сопротивление. Это заставляет на пару мгновений задуматься. У вытягивает из пачки еще одну сигарету вдобавок к уже выкуренным в ожидании четырем, раздраженно прикусывает зубами черный фильтр, но так и не прикуривает. Замирает, не донеся трепыхающийся от кондиционера огонёк зажигалки до кончика, потому что огонь чужого неподчинения опаляет позвоночник куда ощутимее, чем мог бы обжечь настоящий.
– Я сказал, подойди ко мне, – медленно, выговаривая каждое слово голосом не терпящих возражений, повторяет Чихо.
Чонгук на секунду прикрывает глаза, делает глубокий вдох, и наконец-то отталкивается от двери. Чон не знает, что с ним творится, но так отчаянно хочет вытравить Чихо из-под собственной кожи, что причинить себе боль кажется, разве что, единственным выходом. Чтобы напомнить себе кто он такой, и что дефекты не исправляются, а люди не любят и не привязываются. Поэтому он осторожно переступает ногами, пересиливая себя ежесекундно, словно к каждой его ноге привязано по булыжнику, подходит ближе, и останавливается перед Чихо.
– Когда я делал заказ, в графе особых пожеланий я не указывал, что хочу ломающуюся и строящую из себя целку блядь, – надменно говорит У, и, подавшись вперед, тянет Чонгука на себя. – Так что кончай изображать мученика и начни уже отрабатывать деньги, которые я за тебя заплатил.
Чихо крепко хватается за шлевки на джинсах Чонгука, разворачивает, заставляя Чона забраться верхом на его бедра и зажать их между коленей. Чонгук поддается, нервно кусает губы, но куда деть руки – не знает. Так и не шевелится, смотрит на ключицы Чихо, ныряя взглядом во впадинку между ними, и боится поднять глаза, потому что видеть космос перед собой страшно. А у Чихо в зрачках он темный, яркий, затягивающий. И Чонгука дрожь бьет, не надо заглядывать. У цепляет пальцами его подбородок, и, подняв лицо наверх, смотрит. Подушечка большого пальца давит на нижнюю губу, грубовато проходясь по мелким подсыхающим ранкам, успевшим затянутся за несколько дней с их первой встречи. Он ведет вдоль всей длины, даже этой мелочью делая больно, словно бы стирает стекленную пыль, загоняя ту еще глубже.
Чихо видит в глазах Чонгука страх. Чонгук видит в глазах напротив желание.
Левой рукой У сильнее сжимает чужое бедро, его губы настолько близко, что Чонгук каждым миллиметром чувствует горячее дыхание. Чихо почти невесомо касается его скул, спускается ниже, мажет губами по щеке, вслушивается в окутавшую их тишину и не слышит ничего. Не единого судорожного вздоха.
– Дыши, – Чонгук чувствует ладонь Чихо между острых лопаток, и этот глубокий завораживающий голос концентрируется где-то там же. Он только тогда понимает, что забывает сделать лишний вдох. Жмурится до белесых мушек перед глазами, но так их и не открывает даже тогда, когда заставляет себя стянуть чертов стоп-кран на место. Чонгук по ошибке вдыхает и захлебывается.
Там запаха Чихо больше, чем воздуха.
– Посмотри на меня, – требовательно просит У, обжигает дыханием висок, и, обхватывая рукой под поясницу, оплетает еще туже. Чонгук выгибается навстречу, но после попыток избежать привыкания – это бьет тяжелым разрядом. По оголенным нервам, ядом по всему телу и тонкой строчкой крест-накресто на венах. Чон чувствует болезненный грубый полу-укус на линии челюсти прямо под мочкой уха раньше, чем успевает понять, что на самом деле открыл глаза. И бесконечно долго цеплялся за чужие плечи: сильнее чем нужно, меньше, чем хотелось.
Чихо слышит задушенный стон и отказывается признаваться, что прямо сейчас он готов абсолютно на все, потому что хочет Чонгука ближе, глубже, чтобы в каждом чертовом ДНК и под кожей, чтобы тоже. Он цепляет темные волосы на затылке, дергает его голову назад, открывая себе доступ к шее, и замирает. Чихо отчетливо видит свежие только наливающиеся цветом кровоподтеки и следы чужих пальцев на шее мальчишки поверх оставленных им самим. У одним резким толчком сбрасывает Чонгука на пол и встает с кресла. Чон не успевает сориентироваться в резкой смене настроения Чихо, поэтому больно прикладывается копчиком об пол, не способный выставить руки и смягчить падение. Он не представляет, чем мог спровоцировать брата на этот раз, но мысли на этот счёт так и не появляются, сколько бы он не ждал. Впрочем, ничего из всего, чего он хочет, не имеет привычки откликаться на его желания.
Атмосфера пережимает кислород окончательно ровно в тот момент, когда Чон боязливо отползает к стене. Чихо практически невменяемый, он грозно нависает над ним и еле сдерживается, чтобы не пнуть забившегося в испуганный комок Чонгука. У почему-то кроме мерцающей пелены перед глазами ничего не видит. Его словно потоком накрывает неконтролируемый гнев, и он перестает отдавать отчет даже тому малому, что слетает с языка.
– Скольких ты за вечер обслуживаешь, а? – сквозь зубы шипит Чихо, нагибается резко и неожиданно – у Чонгука не остается шансов даже уклониться – но не бьет, только притягивает его к себе, с треском наматывая ворот кофты на кулак. – Сука, пришел ко мне со свежими следами? Какая же ты все-таки блядь. Аж противно.
Брезгливое шипение обрывается достаточно быстро, чтобы Чонгук смог уловить его суть, но не смотря на это слова все равно достигают цели. Чон понимает, в чем дело, слишком отчетливо – Чихо замечает следы удушения, оставленные Лиамом, неосознанно залипая на них долгим пронзительным взглядом и отвечая на все вопросы разом. Чонгук нервно улыбается про себя, понимая, что где-то это даже неплохой шанс не лечь под Чихо сегодня ночью, и виснет безвольной куклой в его руках.
– Омерзителен. Ты мне омерзителен, – Чихо грубо отталкивает Чонгука назад, так, что он снова больно прикладывается затылком о стену и весь сжимается, ожидая следующего удара. Но Чихо идет к столику с бутылками, отвинчивает крышку на первой попавшейся, и пьет из горла. – Убирайся.
У не поворачивается, залпом глотает горчащий крепкий ром, отчетливо представляя, как угрожающе смотрит в узкие поганые глаза каждого из заказчиков Чонгука, и нестерпимо хочется раскроить их череп собственными руками. Так, чтобы остался только голый костяк, который можно будет раздробить ещё пару раз и втоптать в грязь под ногами, все равно она даже цвет не поменяет, потому что Чихо на сто процентов уверен, что даже кровь у этих трахающих малолетку уродов такая же чёрная и липкая.
– Вали нахрен отсюда, пока я тебя не убил, – кричит Чихо и несдержанно отшвыривает бутылку в сторону Чонгука. Она разбивается об стену недалеко от него, и Чон жмурится, прикрываясь руками от разлетающихся брызг и осколков, парочка из которых все-таки задевает кожу предплечий неглубокими царапинами. Чонгук цепляется за стену и всё-таки предпринимает вселенскую попытку встать, находит заброшенную в сторону кожанку и, с трудом подавив накативший приступ тошноты, идет к двери.
Только закрыв за собой деревянную створку, Чонгук начинает судорожно вдыхать кислород. Перед глазами плывёт и до сотрясения, кажется, рукой подать, но Чон только больно трет оставшиеся порезы, пока быстро слетает с узких ступенек вниз. Чихо хочется то ли схватить под загривок и прочистить наглой рожей по шершавой кирпичной стене, чтобы посильнее и «сука, что же ты делаешь?!», то ли вообще больше никогда не приближаться, не сталкиваться и не смотреть. Колени и руки все еще трясутся, когда Чонгук проносится по коридору поближе к выходу, всеми мысленными силами отгоняя встречу с Кеном, которому Чихо, наверняка, не упустит возможности доложить, что остался недоволен. Чонгук машинально достает мобильник из кармана и видит пять пропущенных звонков из больницы. Он лихорадочно зажимает в ладони пластиковый корпус, телефон нагревается почти сразу, но ладонь всё равно покрывается мерзким холодным потом. Длинные прерывистые гудки заставляют Чонгука потеряться в нахлынувшей тревоге – они колотят по голове синхронно с набатом в пульсирующем затылке, и Чон только и может, что считать гулкие удары в ожидании, когда кто-нибудь, наконец, снимет эту долбанную трубку.
***
Чихо бесится, вспоминая выбивающие остатки мозга синяки на шее Чонгука. Он вылетает из комнаты почти сразу за ним, но успевает лишь свернуть за угол, когда сталкивается с Кеном. Чихо не собирается ничего говорить, прекрасно понимая, что ведет себя, как рефлексирующая истеричка: вроде малолетка здесь только Чонгук, а убивается блядской школьницей почему-то именно Чихо. Но Кен и без этого кажется ему недовольным, по глазам видно, ожидал, что придут.
– Так и знал, – цокает Кен и пропускает сопящего от злости У дальше на выход.
Чихо кивает равнодушно и идет к припаркованной по ту сторону дороги феррари. Уже внутри салона У несколько раз бьет кулаком по панели, а потом опускает голову на сложенные на руль руки. Чихо вряд ли хотел бы понимать, что он делает. Но он понимает, очень хорошо понимает, когда перед ним то и дело слишком ярко всплывают картины, как незнакомые мужчины лапают Чонгука. Целуют. Раздевают. Трахают. Долго, больно и с оттяжкой.
Чихо с силой сжимает веки, но не может избавиться от мельтешащих перед глазами кадров. Злоба на Чонгука сжигает его изнутри. В мыслях, в глазах, в выброшенных пачках сигарет и даже, казалось в собственном запахе, который теперь и не его вовсе – Чонгук оказывается везде. Он повсюду и нигде одновременно. У не может объяснить себе этот тупой приступ неконтролируемой злости, и это бесит его даже больше того факта, что возможно он знает причины, но никогда в жизни не решится их озвучить. Потому что тогда придется признаться себе и копаться даже в том, что Чихо с какого-то хрена просто невыносимо омерзительно видеть чужие руки на Чонгуке. Его Чонгуке. И даже мысль, вопящая по центру сознания, что Чон обычная шлюха, которую может трогать и трахать любой, у кого есть деньги, не смещает того выжженного на сетчатке знания, что Чонгук слишком податлив и невероятно красив.
Он не хочет разбираться брезгливость это или нет, но когда У тянется к пачке сигарет, завалявшейся в бардачке, за грудиной все чешется в иррациональном желании выкупить Чонгука для себя и развлекаться с ним до тех пор, пока он не надоест. Исключительно для себя самого, так, чтобы ни одна чужая отметина больше не поганила его тело, просто потому что трахать изношенный товар – ниже достоинства У Чихо, и пока он с кем-то спит, никто не имеет права трогать его игрушки.
Чихо выруливает на дорогу, его мозг отчаянно отказывается нормально работать, высасывая все соки, просчитывая возможные и невозможные варианты, пока он гонит по трассе и старается не размазать свой череп по асфальту. Когда на пути вырисовывается встречная полоса и пара семейных минивэнов, в которые не вписаться получается с огромным трудом, Чихо понимает, что ему нужно успокоиться. Он сбрасывает скорость, набирает Квона и, узнав, что тот в клубе, едет за ним. У не поднимается в здание, ждет Квона у машины, выкуривая подряд пару сигарет, чтобы хоть как-то сбить так и не спавшее после борделя возбуждение. Забрав Ю-Квона, Чихо отвозит его в свою квартиру и, не утруждаясь даже дверь захлопнуть, прямо в коридоре толкает того к стене. У никогда не отличался любовью к прелюдиям, но в эту ночь он ведет себя не так, как обычно. Еще в коридоре он без церемоний срывает с парня всю одежду, прижимает его щекой к ажурным объемным обоям и, не особо заморачиваясь на подготовке, входит. Квон пытается сопротивляться, шипит от боли разъяренной кошкой, но попытки остановить или хотя бы заставить себя услышать быстро уступают перед давящим напором, способным развеять в пыль любое его сопротивление еще на подходе. Чихо трахает грубо и сильно. Словно вымещает на Квоне свою злость, которая только еще больше накипает. Ю-Квон не тушит пожар внутри него, и Чихо кончает, не получая даже толики способного успокоить его удовольствия. У не извиняется, он просто молча выходит, отпуская безвольно сползающего по стене Квона, и сразу же идет в душ. Вода не помогает тоже. Лицо Чонгука, его тело, его голос – все мешается в одно и Чихо почти готов согласиться, что вполне реально начинает сходить с ума.
Чихо оставляет Ю-Квона у себя в квартире, так ни разу к нему и не подойдя, вынуждая всю ночь разрываться догадками, кто или что, довело У до такого состояния, что он потерял контроль и сорвался на нем. Уже подходя к машине, Чихо решает куда именно он хочет поехать. По дороге он раскрывает настежь все окна и набирает Кена.
***
Закончив короткий разговор с больницей по мобильному, Чонгук выбегает из борделя и ловит первое попавшееся такси. Новости из больницы неутешительные. У матери случается очередной критический приступ, и ей как можно скорее требуется повторная операция. Притом клиника, где все последнее время лежит Юна, оперировать категорически отказывается, ссылаясь на отсутствие такого уровня специалистов и оборудования. Радует хотя бы то, что Чонгуку дают направление в другую больницу и разрешают остаться, пока он не соберет нужные документы и деньги.
Весь день он упорно игнорирует все звонки от Кена и Чимина: говорить ему не просто не хочется, но и сказать в принципе нечего – тоже. Он носится по больницам и не позволяет себе замереть даже на пару секунд. Сумма за операцию, которую называют во второй клинике, заставляет его ошарашено уставиться на главврача и молчать добрые пять минут, потому что на руках у него нет и половины, а достать все в ближайшие сроки невозможно даже с его работой.
Чон возвращается к маме, потому что не знает, как скоро ему не к кому будет приходить, и около часа просто сидит возле нее, сжимает ее руку, почти задремав на краю кровати, когда в палату входит доктор и просит его пройти за ним. Юна бледная и болезненно худая, осунувшаяся совсем, но приборы по-прежнему монотонно пищат, создавая иллюзию, что хуже уже быть не может. Чонгук ласково гладит мамину ладонь, поправляет одеяло, аккуратно целует в лоб, жмурясь до цветных кругов перед глазами, и выскальзывает из палаты, обещая скоро вернуться.
– Мне очень жаль, Чонгук, – доктор прочищает горло, щёлкает автоматической ручкой, и скорее от подступающей паники Чон думает, что вряд ли врачи и вправду в такие моменты сожалеют.
Чонгук смотрит на него непонимающе, отмахиваясь от ненужного сочувствия, но то, что он ловит в глазах лечащего врача в следующий момент, методично выбивает все его опоры по одной, пока он действительно пытается осознать, что, кажется, все-таки проиграл эту войну. Во взгляде мужчины слишком много намеков, но Чонгук вытягивает одно единственное надрывное, переполненное его болью, переплетение тонкой вязи между – «все плохо» и «мы соболезнуем» – без разделения, словно бы больше нет надежды, и все, что ему остается – это прощаться.
Все остальное Чонгук уже не слушает, мир все-таки замыкается, выбрасывая его за пределы реальности, и он срывается с места. Бежит непонятно куда, пулей пролетая по коридору, сталкивается с медсестрой и замирает, пошатываясь. Опускает деревенеющие руки и почти истерично жмурится, поднимая гортанный вой, переполненный трепыхающейся почти сходящейся в минус жизнью.
Этого ведь не может быть. Не с ним. Не с его мамой. Это все неправда.
Чонгука впервые накрывает настолько ясной истерикой, что в голове разрываются миллионы звуков, а перед глазами мутно так, что даже слез нет. Он затыкает уши руками, царапая кожу головы, и не кричит даже, воет просто, повторяя, что все не может закончиться так и прямо сейчас, он же обещал. А потом его под завязку пичкают успокоительным, но он не в состоянии ни заснуть, ни хотя бы отключиться. Из тела вместе с болью будто выходит весь воздух, Чонгук сдувается до самого дна и ближайший час не чувствует ничего: ни рук, ни ног, ни себя. Чон утыкается взглядом в свои колени и пялится сквозь пространство, по кусочкам соединяя пазлы собственного тела, чтобы можно было двигаться, думать и дышать, едва ли надеясь пережить этот день.
Когда его слегка отпускает, он едет к Кену, потому что в его запасе остается последний вариант. Правда, стоит переступить порог, Кен нападает на него с криками, что потерял лучшего своего клиента, и Чонгук поначалу пытается хотя бы осознать, о чем речь. Мозг конкретно плавит недавними событиями, и то успокоительное дерьмо тормозит не только реакции, но и память. Чонгуку безразлична истерика Кена, слушать его оправдания он все равно не станет, поэтому Чон молча стоит перед ним до тех пор, пока вдоволь наоравшись, Кен наконец-то опустится в кресло.
– Босс, – топчась на месте, меланхолично начинает Чонгук, когда Кен, сложив ладони вместе, внимательно смотрит ему в глаза. – Тут такое дело. Маме снова плохо и ей нужна новая операция. Я знаю, что не имею права просить, но я в безвыходной ситуации, а обратиться мне больше не к кому.
Чонгук делает паузу, потому что говорить становиться трудно, и все о чем он мечтает сейчас – это уснуть в своей постели и больше никогда не просыпаться. Кен замечает и его бледность, и расширенные зрачки, и как на каждое слово Чонгук вздрагивает, тяжело выговаривая каждое слово, поэтому не перебивает и не торопит, когда паузы затягиваются.
– Мне нужны деньги на операцию. Очень нужны, – Чонгук называет сумму, стараясь не возвращаться воспоминаниями к матери и своей истерике, все также продолжая изучать свои ботинки и не поднимая больше глаз, которые режет искусственным ярким светом.
– Мне, конечно, очень жаль, что так вышло с твоей мамой. Но и ты должен понять, что я не благотворительная организация, и такая сумма существенно ударит по моему бизнесу. – Кен думает, что помог бы одному из своих лучших работников, даже несмотря на происшествие с Чихо, но речь идет о достаточно крупной сумме, чтобы Кен, как и любой другой истинный бизнесмен, мог так сильно рисковать.
– Я отработаю. Вам не придется платить мне за будущих клиентов, – Чонгук тихо выдыхает, трет кончиками пальцев глаза и поднимает умоляющий взгляд на мужчину в кресле.
– Малыш, – Кен поднимается на ноги, пристально прохаживается взглядом по Чону, подавляя секундную жалость к измотанному ребенку, которого он сейчас видит перед собой, и обходит стол, опираясь бедром о край. – Я все понимаю, и я бы очень хотел помочь. Я могу одолжить тебе половину суммы, но оставшуюся часть найди сам. Ты достанешь деньги, я знаю. У меня такое предчувствие, что все будет хорошо. – Кен тянется к трубке и вызывает Лиама, давая Чонгуку понять, что разговор окончен.
Чонгук практически выползает из кабинета, считая вдохи-выдохи, чтобы позорно не разбиться осколками на пороге борделя. У него остается совсем немного времени до закрытия больницы, поэтому Чон решает снова съездить туда и попробовать договориться об оплате в рассрочку. В клинике из главного персонала уже почти никого нет, поэтому Чонгуку культурно отказывают во всем, но сердобольная пожилая женщина-доктор все-таки проникается к нему состраданием и дает номер главы, который, впрочем, тоже говорит короткое, но емкое «нет».
***
Чон возвращается домой вымотанным и обессиленным. Он сразу же залезает под душ, где несколько минут просто стоит под водой, но ноги разъезжаются подозрительно легко, и Чонгук неаккуратно стекает на кафельный пол, обхватив руками колени, капли воды мешаются со слезами на лице, и Чонгук даже не замечает, как начинает беззвучно плакать. Ему кажется, что сегодня впервые, на него спустилась вся та огромная усталость, вся та ноша, которую он столько лет несет. Она с силой давит на его плечи, срывает триггеры тормозов, и нервы расползаются клочками подранной ткани, укрывая его плотным полотном безысходности – не выбраться и не спастись. Чонгук не знает, сколько он сидит так – без движения и полностью лишенный последних эмоций, но головная боль постепенно возвращается, а усилившийся напор воды практически перекрывает возможность нормально дышать. Чон растирает кожу махровым полотенцем до красноты, надеясь, что хотя бы это вернет телу прежнюю чувствительность, но не выходит. Он слишком устал.
Вместо крови внутри застревает густая патока, а конечности набивает кусками воздушной ваты. Чонгук еле доходит до кухни, чтобы заварить себе чай или хотя бы просто попить. Только он включает чайник, как в дверь звонят. Чонгук с запозданием после пятого звонка, нехотя направляется в прихожую, стараясь держаться поближе к стене, если вдруг перед глазами снова вспыхнет белая пелена, а тело решит спикировать лбом об пол. Прийти к нему может только Чимин, а учитывая позднее время, если уж он пришел, то не отвяжется. Проще открыть и демонстративно показать, что сил выдавливать из себя хоть что-то у Чонгука нет.
На пороге оказывается вовсе не Чимин, а У Чихо. Но Чонгук настолько устал из-за всего, что свалилось на него за последние три дня, что у него нет сил даже на то, чтобы хоть как-то выразить свое удивление.
Пока Чонгук пытается понять, что потерял У Чихо в полночь на пороге его дома, У пристально всматривается в фигуру напротив. Чонгук без макияжа и словно только из душа. Чихо думает, что Чон похож на маленького котенка, которого хочется приласкать. Вот только глаза у котенка красные, и вид, словно он уснет сейчас прямо на пороге. Чонгук для него впервые выглядит таким маленьким, хрупким и разбитым.
– Я тебя слушаю, – наконец-то прерывает тишину Чон и прислоняется к стене.
Чихо отгоняет мысли о котенке и вновь цепляет свою наглую ухмылку.
– Пришел известить тебя, что с завтрашнего дня и до конца месяца, я буду твоим единственным клиентом. – Чонгук старается выдавить из себя максимально вопросительный взгляд, но в итоге может только в недоумении приподнять темную бровь. Хотя Чихо в принципе большего и не нужно, поэтому он спокойно заканчивает свою мысль и без его вопросов. —Понимаешь ли, я оказывается брезглив. Пока ты мне интересен, я не потерплю чужих рук на твоем теле.
– Ты извращенец? Или это просто плохая шутка? – недавний нервный срыв дает о себе знать, и Чонгук уже с трудом удерживает себя в стоячем положении. Спать хочется буквально до банального обморока, а закатить истерику и выставить Чихо за дверь у него не хватит ни моральных, ни тем более физических сил.
– Я не шучу. Отныне, ты обслуживаешь только меня. По первому звонку ты должен быть в моей постели. – Чихо ожидает криков или хотя бы притворного возмущения, но Чонгук с приоткрытым ртом просто смотрит на него.
– Извини, но я не настолько потерял лицо, – Чон тянет уголки губ в стороны, но чтобы он не пытался показать, выходит лишь нечитаемая гримаса, когда он тянется к ручке двери, чтобы захлопнуть ее. Чихо рывком выдергивает дверь из рук Чонгука.
– Опять ломаешься? – У делает пару быстрых шагов в прихожую и резко припечатывает брата к стене, максимально близко наклоняясь к его лицу. – Не понимаю, что ты все время пытаешься мне доказать. Это ты выбрал этот путь, вот и иди до конца. – Чихо прихватывает нижнюю губу Чонгука зубами и прикусывает. Чон чувствует, как ранки лопаются, отдавая металлическим привкусом крови во рту, и пытается оттолкнуть Чихо от себя, но тот языком раскрывает его губы и давит, заставляя поддаться. Он целует без боли, дразнит, медленно обводя контуры языка своим, засасывает губы и осторожно гладит большими пальцами по щекам. У понимает, что даже один поцелуй с Чонгуком сносит ему крышу. Хочется раздеть его, уложить на любую поверхность и наслаждаться каждым миллиметром этого желанного тела. Чихо до судорог хочет его, он готов трахнуть Чонгука прям здесь у стены в коридоре, но Чонгук прерывает поцелуй и просит уйти.
– Тебе придется принять мое предложение. Я уже заплатил твоему боссу. К твоей чести, стоишь ты совсем немало. – У все еще прижимает его к стене и, не отрываясь, смотрит в глаза.
– Сколько? Сколько ты заплатил Кену? – хрипло спрашивает Чонгук.
Когда Чихо озвучивает сумму, Чон прикрывает глаза и не позволяет себе задуматься.
– Заплати мне столько же, и я буду делать все, что ты захочешь, – на одном дыхании говорит Чонгук куда-то в ключицу Чихо. У несколько секунд не двигается. Потом за подбородок поднимает лицо Чонгука к себе, и в его глазах столько разъедающих Чона эмоций, что отвести взгляд уже не получается.
– Какая же ты шлюха, – медленно выговаривает У ему в лицо. – Несмотря на то, что мне кажется для тебя это слишком жирно, я заплачу, – Чихо улыбается, давит на подбородок сильнее, тянет на себя и коротко больно целует. – Больше всего на свете я обожаю оказываться правым. Вот и с тобой я тоже оказался прав. Вся твоя напускная гордость меркнет сразу, как только речь заходит о деньгах. А я так хочу посмотреть на то, как ты будешь ползать передо мной все это время. Терпеть, как ты опять изображаешь из себя девственника, у меня нет больше желанья. Ты мне сполна отработаешь каждый вложенный в тебя доллар и поверь мне, у меня на тебя большие планы, вот только не обещаю, что они тебе понравятся.
Чонгук шумно сглатывает и отгоняет щиплющие глаза слезы. Чихо отпускает его также быстро, как подхватывает и, бросив на прощание унизительное «до завтра», скрывается за дверью. Он почти срывается обратно, впечатывая ладони в капот машины, потому что на все свои слова и приказы все-таки ждал от Чонгука чего-то большего, любой реакции, хоть что-нибудь, но не просьбы денег и практически безвольного согласия. Чихо всматривался в его лицо даже пристальней, чем сам этого хотел, но не мог увидеть абсолютно ничего. Или не хотел. Потому что ему нравится причинять боль и смотреть, как Чонгук сдается перед ним и самим собой из раза в раз. И ощущение того, что он снова хозяин положения, затирает собой возникшее из неоткуда разочарование, заставляя победно улыбаться, потому что он знает, прекрасно знает, что теперь, сколько бы Чонгук не сопротивлялся, он все равно будет приходить. Каждый раз.
========== 5. ==========
Чихо не обманывает. Утром следующего дня на счет Чонгука в банке поступает обещанная им сумма. Он специально заваливает себя всей этой бумажной волокитой так, чтобы дышать некогда было. Не то, что думать. Хотя знает же – бесполезно. Поэтому он сразу же едет к Кену, без лишних раздумий и споров с самим собой. Чон берет в долг оставшуюся половину денег и только отмахивается, когда Кен хочет что-то сказать. Ему не нужно ни его одобрение, ни все то, что он считает своим долгом сказать. Кён выдыхает как-то обреченно, будто вот именно этого он и боялся, но говорить что-то еще не решается. Взгляд у Чонгука слишком пронзительный, достаточно дающий понять, что он знает, на что идет, и остановить его сейчас не хватит сил ни у кого из них, даже у Чимина, к чьему мнению Чон обычно имел привычку хотя бы прислушиваться. Чонгук и приходит-то к нему только потому, что жизнь матери для него оказывается куда важнее всех своих наставленных барьером принципов, потому что для него даже собственная гордость кажется такой мелочью по сравнению с тем, что у него есть шанс хоть что-то изменить. И неважно, какой ценой.
После Кена, Чон торопится в больницу. Ждать дольше, чем уже есть – не хочется. Тем более отвлечься на самом деле получается. Он оплачивает предстоящую операцию, которую в срочном порядке назначают провести уже через три дня, поэтому весь день Чонгук проводит в больнице рядом с мамой, и если бы ему разрешили, он возможно даже остался бы с ней на ночь. Но часы приема посетителей заканчиваются, и на циферблате мигает уже девять вечера, когда он – вымотанный и замученный непонятной горечью, вместо ожидаемого облегчения – садится в такси и называет адрес своего дома. Чонгук только успевает расплатиться и выйти из машины, как телефон в кармане неприятно вибрирует. Номер оказывается незнакомым. Чон раздумывает прежде, чем понять, кто еще может ему теперь звонить, но все же, постояв несколько минут перед подъездом, он неохотно отвечает на звонок.
