Текст книги "Tough Cookie (СИ)"

Автор книги: StrangerThings7

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Ему хватает и секунды, чтобы понять, что что-то не так. Плед и чужая толстовка неровно свисают с дивана, а комната – пустая и обездвиженная, сжимается до размеров игольного ушка, оставляя после себя только полоску света от прикрытого выхода в ванную. Чихо подлетает к ней, кажется за доли секунды. Время растягивается липкой сахарной патокой, и Чихо кажется, что он не бежит – плетется как раздавленная улитка и не успевает все равно.

Чонгук сидит на полу, возле раковины, с выпотрошенной по округе аптечкой и медленно, но резко водит по молочной холодной коже острым металлом тонкого лезвия. Штрих за штрихом прочерчивая вниз от локтя багровыми линиями все глубже и глубже. Он не вздрагивает когда отпускает красные росчерки по левой руке, только дышит почти блаженно и улыбается, так сладко улыбается, что Чихо даже зависает, не в силах отвести взгляда от бледных чонгуковых губ, приоткрытых в немом, почти неуловимом, стоне. Такого просто не может быть. Так не должно быть. Чонгук не должен быть таким. Чихо не верит этому звуку и отказывается принимать это почти безграничное счастье на лице Чонгука, он едва ли не разбивает до сломанных чашечек свои колени, когда падает рядом с братом и судорожно хватает его за руки.

Лезвие выскальзывает из чонгуковых пальцев сразу же. Он его даже не держит толком – ему так блядски хорошо и нереально легко, что Чонгук готов на самом деле рассмеяться, на грани безумной неконтролируемой истерики, потому что в этот момент, когда кровь тепло капает по рукам, а нутро щиплет так сладко-горячо и до звездочек перед закрытыми глазами, Чонгук наконец-то хоть что-то чувствует. Он чувствует себя, а не бесконечную черноту затопленного темнотой нутра. И Чихо не знает, что он может здесь говорить, видя в Чонгуке столько оттенков красного, ставшего для него каким-то неправильным, перманентно-бархатным цветом смертельного счастья, обманчиво способного открыть несуществующие замки и двери от всех дорог, по которым можно сбежать и спастись.

Но от себя не убежать.

Чихо убеждается в этом, когда все его попытки защищать и оберегать рушатся прямо у него на глазах: все повторяется, а замкнутый круг – не останавливается.

Чонгуку становится только хуже. Он ломается у него в руках. Осыпается хрупким сигаретным пеплом, оставляя на ладонях холодное мертвенное жжение, заставляющее беспокойно оглядывать сначала Чонгука, а потом и собственные дрожащие пальцы, в надежде не увидеть на них его крови. Но она появляется там все равно. Сколько бы Чихо не пытался бороться, сколько бы ни старался хоть что-то говорить, просить, умолять, в конце концов, он все также продолжает находить младшего с глубокими расходящимися красным полосами на руках и не может это даже остановить. Только смотреть. И надеяться, что рано или поздно это не станет концом. Для них обоих.

В этот раз крови оказывается даже больше, чем Чихо может себе представить. Едва ли не столько же, сколько в тот самый – первый – раз, когда Чонгук на самом деле хотел умереть. Не пытался бороться с гниющей, выворачивающей наизнанку пустотой, не пытался почувствовать, ощутить хоть что-то кроме мертвенного высасывающего подчистую вакуума, разъедающего его многим сильнее того молчания, в которое он себя запер, а просто умереть. И Чихо не знает, как Чонгук это делает, но спрятать абсолютно все не получается – он находит или прячет сам, но резать себя не прекращает.

Чихо устает считать по ночам эти полосы в своей голове, по локоть спрятанные бинтами, его это так выматывает – весь этот страх и боль – что он вынуждает себя начать поить Чонгука снотворным, чтобы они оба могли позволить себе хоть сколько-нибудь нормальный сон, без кошмаров или постоянной бессонницы, потому что страшно даже глаза открыть, если никого больше нет рядом.

Чонгук молчит, но порой, загнанный в угол своими кошмарами, боится точно так же. А еще, он так болезненно чутко ощущает, как рушит чужой мир, что пропасть между ними только ширится. Без слов. Одними лишь прикосновениями к незаживающему красному. Прямо как сейчас, когда Чихо притихает, растягивается по столу напротив, поглаживая мягкими подушечками самый первый и самый большой выпуклый рубец под розоватым от крови бинтом, смотря на щелкающую в чонгуковых пальцах зажигалку. Это завораживает, и маленький горячий огонек позволяет почему-то забыть, хотя бы на эту темную беззвездную ночь, что стоит включить свет, и они больше не оказываются рядом. Чихо теряет Чонгука, не выпуская из рук, а Чонгук, отбирая и затягиваясь чужой сигаретой, все сильнее тает в этой сизой сероватой дымке, не позволяя притянуть себя обратно.

– Я люблю тебя, – тихо-тихо признается Чихо, губами растирая слова между чонгуковых тонких пальцев и заглядывая в глубину его тускнеющих глаз. – Чонгук. Я, правда, тебя люблю, веришь?! Перестань нас убивать. Я прошу тебя. Пожалуйста, просто скажи, что мне делать? Просто скажи. Заговори со мной.

Чонгук почти не слышит этой пропитанной ожиданием мольбы в последнем родном голосе, он так долго думает, как все это прекратить, как перестать делать друг другу больно, что предпочитает закрыться еще плотнее, на все замки, понимая, что время теперь всегда играет против них. Нет больше Чонгука и Чихо вместе. Вообще больше нет их. Есть только Чонгук, способный с поразительной легкостью разнести собой хоть целую чихову Вселенную, перетянувшую его насквозь где-то в самом ее центре. И Чонгук не хочет смягчать свое падение о чужую больную любовь, потому что точно такой же зависимости в нем не становится и чуточку меньше – он разрушается, и рушить следом за собой кого-то еще – это не то, что способно сделать хоть сколько-нибудь лучше им обоим.

– Отпусти меня, – без тени эмоций говорит Чонгук. Хватка на его руке в этот же момент начинает казаться едва ли не стальной, но Чонгук не просит и даже не уговаривает – он почти приказывает. – Хватит меня держать. Я не хочу здесь находиться. Я хочу домой.

– Ты не можешь просто взять и уйти, Чонгук. Это неправильно, – с горячечной настойчивостью произносит Чихо и в запале тянет обе руки брата на себя, прижимая их к столу и не замечая, как почти докуренная сигарета обжигает чувствительную кожу его ладони.

Чонгук на это только шипит и морщится, вырывая обожженные болезненным током предплечья, которые тут же прошивает мучительным напряжением, и Чонгук резко проезжается ножками стула назад, разрывая зрительный контакт и протирая пальцами левой руки оставшийся между костяшек почти черный сигаретный пепел. Ему больно и неправильно хорошо одновременно, и чувство это настолько пугающе привлекательное, что Чонгуку на самом деле хочется сбежать от всего этого прямо сейчас. И он не старается смягчить свои слова, он просто резко вырывает себя из чужой жизни так, чтобы на это можно было даже обидеться, лишь бы Чихо перестал нырять за ним так глубоко на дно их личной перекрошенной пропасти.

– Мне все равно, – на выдохе отвечает Чонгук и смотрит Чихо глаза в глаза, медленно поднимая перед собой согнутые в локтях руки. – Или ты меня отпускаешь, или это никогда не прекратится.

Голос у брата неестественно убежденный, такой горький и предельно чистый, что Чихо понимает – его маленький Чонгук не лжет. Есть в нем что-то до боли родное – мягкое и почти забытое. Он не играется и не пытается отомстить – он просто хочет их спасти. Даже если это значит, что рано или поздно они оба могут умереть. Поодиночке.

***

Этим утром Минхек не ожидает увидеть на пороге своего кабинета собранного и перебитого гранями злобы У Чихо. Он заходит без стука и без предупреждения, и выражение его лица заставляет Ли привстать и потянуться к стаканам своего мини-бара. В чем дело, Минхек понимает сразу же после того, как Чихо вливает в себя порцию холодного джина, отказываясь от виски тяжелым взмахом ключей от своей BMW и коротким, но емким «Чонгук».

– Звонил мой банковский агент, – сквозь зубы раздраженно цедит Чихо и падает на кожаное кресло Минхека, наблюдая, как он разворачивается и опирается бедрами о стол, всем своим видом показывая, что не очень-то понимает, о чем речь.

– С твоими деловыми счетами все в порядке, я лично за ними слежу, ты же знаешь.

– Да плевать я сейчас хотел на них, Минхек. Я доверяю тебе свою работу.

– В чем тогда проблемы? – спокойно перебивает Чихо Минхек, точно так же, как и он, не слишком настроенный слушать лишние пререкания, прекрасно зная, что У сейчас – беспокойно натянутая струна, подожженный фитиль которой заперт в машине вместе с Чонгуком.

– Проблема в моей матери. Я отслеживаю все ее счета, потому что это мои деньги, и я умею их считать, – Чихо замолкает на несколько секунд, зарываясь ладонью с наклеенным пластырем в беспорядок уложенных волос, и выдыхает тяжело, не пытаясь скрыть своего разочарования и злости. – Она заплатила Ю-Квону, – делая еще одну паузу, закрывает глаза Чихо и нервно откидывается на спинку кресла, уже в следующую секунду поднимая на Минхека блестящий опасными искрами взгляд. – Это он купил у меня Чонгука тогда.

Минхек устало проводит пальцами по вискам, не сильно удивленный, но и достаточно пораженный, чтобы можно было подобрать хоть какие-то слова или приличные утешения, которые, впрочем, не особо нужны им обоим. Минхек предупреждал Чихо, и он знал, каким может быть этот парень, стоит пошатнуть его положение, просто не хотел обращать на это внимания. Минхек его в этом не винит – Ю-Квон умеет обманывать, очень хорошо умеет, а притворство – это единственное, чем он пользуется лучше любого обмана. Но боль, которая плещется в звуках чужого голоса, вовсе не из-за него.

Чихо обидно и совсем не понятно, как его собственная мать могла оценить его – его же деньгами.

– Я же не идиот, Минхек. Я все никак понять не мог, откуда Чонгук взял эти деньги. Даже у Кена спрашивал, а тут – на тебе. Парочка банковских операций Сумин, и ровно эта же сумма находится в кармане Ю-Квона. Забавно, правда?

– Чихо~я, не теряй голову, ладно? Я тебя прошу, – в тихой манере своего убежденного спокойствия говорит Минхек и крепко сжимает чихово плечо, просто так – ради поддержки.

– Он был у Чонгука, понимаешь? Он довел его тогда и купил. И сейчас я тебя как друга прошу – укажи ему направление. Иначе, если я его хоть раз еще увижу, я его убью и ни разу не пожалею. За Чонгука – точно.

– Хорошо, я все сделаю, только не глупи.

– Не буду, – уже более уравновешенно качает головой Чихо. – Я хоть и злюсь, но у меня Чонгук, мне нельзя больше ошибаться.

– С ним все в порядке? – мягко улыбаясь на слова Чихо, с заметным волнением спрашивает Минхек и отбирает у него стакан, предлагая закурить, потому что Ли знает обо всем, что с ними происходит, и сигареты на самом деле помогают им обоим хоть как-то успокоиться.

– Если можно так сказать, то да, – закатывая рукава рубашки, тихо говорит Чихо и тянет приоткрытую пачку мальборо к себе, уступая место на кресле Минхеку. – Ты сможешь с ним посидеть сейчас? Мне нужно съездить к матери и посмотреть его квартиру.

– Да не вопрос, но зачем тебе его квартира? – удивленно приподнимает брови Минхек и подходит вместе с Чихо к окну, выпуская плотный дымок от затяжки.

– Мы с ним договорились: я позволяю ему съехать, он – перестает себя резать.

– Уверен?

– Нет. Но он всегда был честным, в отличие от меня.

– И ты готов это принять? Его выбор, – осторожно интересуется Минхек и отходит чуть дальше, расслабляя свой галстук.

Минхек позволяет ему молчать, несколько минут сквозь мутную сероватую пелену дыма рассматривая блестящий не мигающий взгляд Чихо. В нем так много всего, что Ли сомневается, что не знает ответа на этот вопрос. Теперь он лежит на поверхности, в темноте расширенного зрачка прочерчивая красивые, но горящие синим болезненным огнем узоры его слов:

– Да. Потому что я по-настоящему люблю его.

***

Обговорив с Минхеком некоторые детали, Чихо аккуратно переводит все еще вымотанного, ослабленного брата к нему в кабинет и, пообещав быстрее вернуться, целует Чонгука в макушку, чтобы хотя бы постараться словить отголоски собственного обездвиженного, пересохшего по корням спокойствия и поехать домой.

Дом встречает его непонятной глухой суетой с разбросанными по углам кучками каких-то рабочих и бегающим туда-сюда персоналом. Мать находится только спустя несколько минут, на втором этаже в когда-то бывшей его спальне. К удивлению там никого нет, а Сумин почему-то не спеша роется в его столе, перебирая пустые бумажки, визитки и прочую бесполезную хрень, сидя на его кровати.

– Объяснишься? – скрещивая руки на груди, громко произносит Чихо и сверху вниз смотрит на растерянную госпожу У. С непривычным презрением и обидой.

– Чихо? Господи, мальчик мой, что ты тут делаешь? Я так рада тебя видеть, но нельзя же меня так пугать, сынок, – притворно хватаясь за сердце, беззаботно лепечет Сумин в попытке подойти к сыну и обнять, но взгляд, который она ловит с него, заставляет ее озадаченно нахмуриться и остановиться в паре шагов от него. – Прости меня за беспорядок, я тут решила кое-что переделать в доме. С тобой все хорошо? Что-то случилось?

– Замолчи. Не держи меня за идиота, мам, – жестко прерывает этот поток любезностей Чихо. Он чувствует себя таким грязным и глупым, осыпаемый ее сладким голосом и несуществующим волнением, что желание уйти, сбежать из этого дома раз и навсегда, растет практически в геометрической прогрессии. До бесконечности быстро и неприятно.

– Чихо! Что ты себе позволяешь? Ты же знаешь, как я не люблю, когда ты себя так ведешь, я думала…

– А я ненавижу, когда ты мне врешь, – не дает ей закончить Чихо и преграждает собой все пути к выходу. Он прикрывает за собой дверь, проходит в глубь комнаты и продолжает: – Если ты не знала – я слежу за всеми деньгами, которые ты тратишь. Абсолютно за всеми. И дай-ка я открою тебе секрет – у меня хватает мозгов, чтобы сопоставить одно с другим, тем более, когда это касается Чонгука.

Сумин некрасиво кривит губы, когда слышит имя ненавистного сынка своего мужа, и даже не сразу понимает, к чему Чихо ведет, особенно – его кричащий, с нотками стальной ярости и сдерживаемой злобы взгляд, который прошивает тело недвусмысленным испуганным напряжением чего-то опасно неизбежного.

– Причем здесь этот… Чонгук? – запинается женщина и предусмотрительно исправляется, заменяя привычно-презрительное «выродок», стоит заметить каким опасно острым взглядом пресекает ее Чихо. Она не хочет верить в то, о чем начинает догадываться. – О чем ты говоришь, дорогой?

– О деньгах, которые ты заплатила своему миленькому Ю-Квону, – без лишних прелюдий отзывается Чихо и в порыве разносящих его эмоций скидывает все со стола одним движением, с оглушающим хлопком ударяя по деревянной поверхности, в которую приходится даже вцепиться, чтобы удержать себя от желания развернуться и разрушить Сумин хотя бы собственным переполненным до краев взглядом. – Как ты могла оценить весь мой мир какими-то деньгами? Паршивыми бумажками, которые стоили мне так многого! Ты хоть понимаешь, что ты сделала?

– Я знаю, что я сделала, – смотря на дрожащую спину Чихо, почти с гордостью заявляет Сумин. – Этому мелкому ублюдку не место в нашей семье. Он разрушил ее тогда одним своим рождением, отобрав у меня мужа, и сейчас – я не позволю ему сделать этого снова, забрав у меня еще и сына. Он же никто – грязный, извращенный ребенок, как ты не видишь вообще, что ему не место рядом с тобой! – хватаясь за голову, кричит Сумин, но едва Чихо поворачивается к ней лицом, она оседает на кровать, испуганно комкая дорогую юбку в руках, потому что такой Чихо вдруг так резко напоминает ей того, забытого в прошлом Хеджона, который единственный раз позволил себе ударить ее, зашедшуюся в истерике криками о том, что она обязательно навредит его новой «любимой» маленькой-Юне с нагулянным паршивцем на руках.

Чихо становится слишком похожим на отца, но руку на мать не поднимает. Он дышит через раз, вспоминая бледного притихшего Чонгука, заснувшего на диване в кабинете Ли, он даже выдыхает весь этот потяжелевший искрящийся воздух выверенными вдохами на раз-два, проговаривая про себя минхеково строгое «не глупи», но успокоиться не получается все равно. Чихо сжимает зубы едва ли не до крошащейся твердой эмали и зажимает в пальцах ручку двери, останавливаясь в проходе, чтобы сказать:

– Ты и близкого представления о Чонгуке не имеешь. Я даже не знаю, может, мне стоит сказать тебе спасибо? Ведь если бы вы не решили тогда купить его, я, наверное, никогда в своей жизни так и не понял бы, насколько сильно и по-настоящему я люблю его. Но я предупреждал, чтобы ты не трогала его, и очень зря, что ты меня не послушалась. Может быть, это тебя чему-нибудь научит. Потому что теперь у тебя не будет ни моих счетов, ни меня самого. Можешь делать, что хочешь, мне все равно, но у тебя больше нет сына, мама, – четко, без единого желания передумать, холодно выговаривает Чихо и хлопает дверью, оставляя позади и Сумин, и себя самого. Того, кем он когда-то был, и того, кем он больше быть не хочет.

Теперь у него есть Чонгук. Только Чонгук. И это единственная жизнь, которая ему нужна.

***

Проходит чуть больше года прежде, чем Чонгук позволяет Чихо впервые переступить порог своей квартиры. Большую часть времени он проводит в юридическом колледже или с Чимином и Минхеком, которые слишком много говорят, заглушая в голове периодически нападающие отголоски кошмаров-воспоминаний, и никогда не смотрят на светлые белесые шрамы у Чонгука на руках, в отличие от Чихо, который первое время оказывается вообще не в состоянии контролировать свой взгляд. Чонгуку в принципе по-прежнему абсолютно наплевать на это, впрочем, как и на все остальное, но учиться он начинает охотно, стараясь в этой учебе поглубже припрятать и себя самого, и свои никуда не ушедшие мысли.

Чихо борется с ними, как только может, и привыкает к не таким уж частым, но самым нужным встречам с Чонгуком. Он не давит на него, но прятать свою любовь так и не прекращает. Чонгук на самом деле боится в ней утонуть. Он долго сопротивляется, потому что тело кажется все еще оголенным куском из плоти и крови, а вся эта забота и внимание – обжигают, плавят его хрупкую, только-только заходящуюся оболочку. Чонгуку больно. Он старается, очень старается не портить все каждый раз еще больше, но поначалу ему оказывается слишком сложно – он не привык ни к этой ласке, ни к своим больным воспоминаниям. Чонгук проигрывает войну. С окружающими, миром и самим собой. У него нет новых друзей, он слишком тихий и отстраненный, чтобы на него обращали внимания в колледже, а за спиной и без того довольно-таки часто шепчутся, кто его привел, и что он с собой сделал. Он не стесняется и руки свои не прячет. Ему все равно. Потому что Чихо все также продолжает его любить и защищать.

Когда Чонгук пускает его в свой дом – в нем что-то неуловимо меняется. Когда Чихо целует его – воздух между ними нагревается, а мир вокруг почему-то загорается. Чонгук не знает, что это. Но свобода, которую он чувствует, заставляет его смеяться. Чихо даже замирает, неуверенный, что слышит и видит это на самом деле. Он крепко держит Чонгука за ребра, оплетая руками под поясницу, и улыбается тоже. Впервые так искренне за все это время.

Чонгук молчит, он не говорит ничего, но взгляд у него такой по-детски извиняющийся и почти заплаканный, что Чихо обнимает его так сильно, что ребра трескаются вдоль и поперёк, обломками раздробленных костей перекрывая доступ к кислороду. А за спиной – стена. Бежать некуда. Чонгук и не хочет. Он так устал убегать, прекрасно зная, что с ним никогда больше не станет хоть сколько-нибудь проще, что сейчас у него нет сил даже сопротивляться. Он сдается в руках Чихо и смотрит-смотрит-смотрит, так глубоко смотрит в его глаза – Чихо не выдерживает этой пытки, жмется ближе, чтобы ни миллиметра между, и ставит свою аккуратную точку.

– Ты же знаешь, что ты от меня не убежишь. Никуда. Я всегда буду тебя догонять, – ласково шепчет Чихо и мягко целует младшего в лоб, зажмуриваясь и задерживая Чонгука не только в своих руках, но и в каждом сантиметре себя. За границей собственного сердца, откуда у них обоих никогда не было выхода.