Автор книги: Старки
Соавторы: ,,,,
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Внезапный выходной как будто вмещает в себя в два раза больше времени, чем обычный день. Уже исхожены парковые дорожки, обсижены любимые места, а время едва перевалило за полдень. Бессмысленное мотыляние по улице оказывается утомительным занятием. Не такое уж оно и бессмысленное, ухмыляюсь я, обнаружив, что невольно сужаю круги и подкрадываюсь к той самой гимназии, где учится обладатель «моего» джемпера. А что, если… Я мнусь за забором в тени клёна, ещё не растерявшего своё буйное золото листвы.
— Курим? — В плечо по-птичьи цепко впиваются чьи-то пальцы.
Я скукоживаюсь от страха разоблачения под суровым изучающим взглядом старухи. Кажется, она директор в этой гимназии. По крайней мере, именно она мелькала на общих фотографиях классов, где отец брался за руководство.
— Прогуливаем, — делает вывод старуха, не обнаружив улик по первому обвинению. — Марш в класс! — подпихивает она меня на территорию гимназии.
Обмерев от ужаса, но не смея перечить, я на деревянных ногах пересекаю внутренний дворик и тяну на себя тяжёлую входную дверь, миную равнодушного охранника, который едва отрывается от экрана телефона, и попадаю в мир, куда вход таким, как я, заказан. Растерянно кручу головой в поисках подходящего места, куда можно забиться и переждать накатывающий приступ паники. Мышью прошмыгнув в туалет, забираюсь с ногами на унитаз и прижимаю холодные пальцы к горящим щекам. Сердце тяжело до боли ухает в груди.
— Ничего, — вслух успокаиваю я себя. — Подумаешь… Выйду с основным потоком учеников, когда закончатся уроки, а пока можно и тут отсидеться.
Первая перемена проходит кошмарно. Дверь постоянно дёргают, и я, сжавшись, едва дышу. Вокруг крутятся обрывки чужих разговоров, которые, к моему удивлению, ничем не отличаются от привычной болтовни моих одноклассников. К середине второго урока ноги затекают от неудобной позы, и я решаюсь немного пройтись, чтобы размять их. Первая разведка боем длится недолго и представляет собой марш-бросок от стенки к стенке. Впрочем, забежав в кабинку и отдышавшись, я тут же выхожу снова. Подхожу к раковине и пью прямо из-под крана. Рассматриваю своё отражение в зеркале, робко улыбаюсь ему и убеждаю себя в том, что если директор приняла меня за «своего», то никакое разоблачение мне не грозит.
На следующей перемене я уже с интересом вслушиваюсь в долетающие разговоры — собираю информацию. О школе почти не говорят. Привычным матерком кроют учителей, собираются в столовку и на перекур, обмусоливают девчонок. Перекур — это хорошо. «Место порока» известно всей школе, и учителям тоже. Это такое негласное правило: туда взрослые без нужды не суются не по доброте душевной, а чтобы курильщики концентрировались в одном месте.
На третьем уроке я, набравшись смелости, выползаю из своего укрытия и, шарахаясь от каждого звука, ползу в сторону лестницы, взлетаю по ней за пару секунд и наконец добираюсь до чердачной площадки, территория которой усеяна окурками разной масти. Я неловко выковыриваю из недр собственного рюкзака пачку сигарет и раскуриваю первую, но кайфа нет. Никотин, смешавшись со страхом, оставляет лишь неприятное послевкусие и дерущую горечь в горле. Раздражённо вкручиваю половину сигареты в выцарапанный на стене рисунок с фундаментальным посылом к миру «Fuck you». Задираю голову и замечаю, что замок на чердачное окно просто бутафория и вторая дужка просто отогнута в сторону. Не раздумывая больше ни секунды, вылезаю на крышу и тут же задыхаюсь от навалившегося ощущения свободы. Красота. Крыша усеяна воздуховодами, ящиками с электрической хренью, какими-то техническими сооружениями, и это всё напоминает промышленный пригород, куда я люблю сбегать в период особо длительного запоя отца. Привычный «ландшафт» помогает восстановить душевное равновесие, и я уже почти по-хозяйски обхожу территорию.
— Пригнись! — слышу я резкий окрик, и меня тут же втаскивают в тень одного из воздуховодов. — Со двора ты как на ладони, придурок. Запалишь крышу, я тебя в порошок сотру. Что ты тут делаешь?
В ответ я протягиваю пачку сигарет. Хиловато для аргумента, но что я могу ответить?
— Хм… — Парень вытягивает пачку из руки. — Ссышь курить это бабское барахло на площадке? — И тут же выдёргивает одну сигарету и раскуривает её. — Садись. — Он пристраивается на полу, опираясь спиной на помеченную голубями трубу. — Как зовут?
— Сашка.
Пристраиваюсь рядом и жадно вдыхаю чужой дым.
— Кури, — то ли приказывает, то ли разрешает мне парень. — От кого свалил?
— Что? — переспрашиваю я, затягиваясь.
— С какого урока?
— От… ПалГенадича, — с заминкой выдаю я, понимая, что совсем не знаю коллег отца.
— Дурак, — резюмирует парень. — Единственный препод, на чьи уроки стоит ходить. Я вообще тут из-за него.
— М-м-м… — мычу я.
Мне хочется спросить имя внезапного собеседника. Но формулировка вопроса звучит как-то нелепо и по-детски, поэтому я ограничиваюсь молчанием. Впрочем, это совсем не тяготит моего соседа. Отшвырнув недокуренную сигарету, он подтягивает ноги и резко, одним рывком, поднимается.
— Ладно, бывай, — бросает он мне и направляется в сторону люка.
Ночью во сне я героем восьмибитной игры скачу по трубам и крышам, пытаясь собрать неведомые монетки и не попасться чудовищу. А утром меня накрывает кашель и невысокая, но выматывающая температура. Провалявшись полдня в постели и измаявшись бездельем, обмусолив со всех сторон своё внезапное приключение, решаюсь на повторный эксперимент. На следующее утро, дождавшись, когда отец даст указание про таблетки и полоскание и уйдёт, втискиваюсь в джинсы, надеваю джемпер и лечу параллельной дорогой дворов к гимназии, чтобы успеть раствориться в потоке учеников. Проскочив охрану, пристраиваюсь в знакомой кабинке туалета и выползаю только к середине первого урока. Пуганым котом брожу по этажам, принюхиваясь и озираясь. Атмосфера запрета делает всё необычным, превращая типичный школьный день в захватывающий шпионский квест. Поиграв ещё немного в Джеймса Бонда, наконец иду на крышу и в ожидании промерзаю на осеннем ветру ещё перемену и урок, но бессмысленно. Сегодня крыша остаётся невостребованной. Это приносит неожиданно сильное разочарование. Хочется уйти домой, наглотаться нужных таблеток, выпить горячего чая и, забравшись в кокон одеяла, провалиться в бесконечный сон. И надо бы отдать отцу джемпер. Но на следующий день я, сбив температуру аспирином, снова иду в гимназию. Я впитываю в себя атмосферу шумных перемен, растворяюсь в потоке учеников и чувствую себя удивительно комфортно. Уроки я провожу на крыше. Так проходит ещё два дня, я не могу заставить себя остаться дома. Хотя моя лёгкая простуда разворачивается во всю ширь, я ни на что не променяю впервые полученное чувство сопричастности. Я хочу быть одним из них!
Лоб кипит высокой температурой, бьёт озноб, закладывает горло, доводя голос до невнятного сипа, но я упорно плетусь на крышу. Зачем? Этот вопрос я задаю себе всё время и не знаю ответа. «Сегодня последний раз» — обещаю себе и с трудом выползаю под пронзительный ветер. Тут же замечаю, как, делая ладони домиком, пытается раскурить сигарету тот самый парень. Я без приглашения плюхаюсь рядом и, отдышавшись, вытаскиваю свою пачку. Холодная ладонь ложится на мой лоб, и глаза тяжело закрываются, я хочу носом уткнуться в его тёплую шею и уснуть.
— Ты весь горишь.
— Простыл, — хриплю я в ответ.
— Тебе бы домой?
— Надо бы, — согласно киваю, но не трогаюсь с места. Дым выворачивает лёгкие наизнанку, и я захожусь в жутком кашляющем лае.
— Вставай. — Он сдёргивает меня с места и тащит вниз. — Вызову тебе такси.
— Я живу недалеко, — упрямо мотаю головой. — Тебя как зовут? — наконец-то интересуюсь я.
— Меня? — Он приостанавливается на мгновение и с интересом обсматривает моё колотящееся в ознобе тельце. — Эрик.
— Эрик. — Я согласно киваю: всё правильно, имя хорошо вписывается в этот особенный мир.
— Я тебя провожу.
Мы бредём к дому молча. В голове вперемешку крутится что-то про остаточную индукцию, коэрцитивную силу и легенду про Магниса. И я чувствую себя кучей металлических опилок, которая готова влипнуть в Эрика, но здравый смысл отклоняет инерцию тела в противоположную сторону, и моя походка напоминает скорее маятник.
— Пришли, — вымученно улыбаюсь, киваю в сторону собственного подъезда и собираюсь толкнуть благодарственную речь.
— Ок, — прерывает Эрик на полуслове. — Пошли, угостишь чаем. Какой этаж?
— Четвёртый, — плетусь я следом, лихорадочно вспоминая, в каком состоянии квартира и в частности моя комната.
На кухне Эрик отодвигает на край стола стопку книг, журналов и тетрадей, оставленных отцом. С любопытством открывает одну из них и поднимает на меня изумлённый взгляд.
— Объяснишь?
— ПалГенадич мой отец.
Я ставлю чайник и достаю мёд.
— Не знал, что у него есть сын.
— Неудивительно, — бурчу я под нос. — Тебе с лимоном?
— И мёдом.
Плюхнув в кружки по большой ложке мёда и дольке лимона, я вручаю одну Эрику, который с любопытством осматривает наше более чем скромное жильё.
— Бедность не порок, — хмыкаю, выдавая один из вечных постулатов папеньки.
— Мне даже нравится, — кивает Эрик. — Очень вписывается в его образ.
— Какой это?
— Неподкупная принципиальность с налётом благородного презрения к суете мирской.
— Эта принципиальность шлифуется неплохим коньяком как минимум раз в два-три месяца, оттого и обрасти жирком мещанского благополучия не получается, — вырывается у меня. Почему-то явное расположение Эрика к отцу вызывает злость.
— Логично, — усмехается он. — Столь долгий срок хранения принципов должен иметь обоснование. Алкоголь — прекрасный консервант.
— Заступничек, — фыркаю, открывая дверь в собственную комнату. — Если бы ты знал, что такое запой…
Мы продолжаем пикироваться ещё минут двадцать, тихонько потягивая горячий чай. В окно хмуро заглядывает насупленная туча, сгущает полумрак в комнате, скупо брызнув на стекло дождём. Мне удивительно хорошо. Эрик принёс с собой это удивительное состояние сопричастности.
— Мне, наверное, пора? — Эрик ставит кружку на стол.
Я, в надежде удержать его ещё на пару минут, дёргаю за руку. «Не уходи. Побудь ещё», — робко мнутся в гортани слова, но так и не осмеливаются выйти наружу. Я судорожно перебираю его пальцы, рассматривая ровные длинные ногти и грубоватые узлы суставов, едва заметную поросль волосков на фалангах. Красивая мужская рука.
Эрик осторожно присаживается на край кровати и тянет меня к себе. Я неловко застываю скособоченной неуверенностью между его ног. Он утыкается лбом в мой живот. Голова моя в огне, мысли смешиваются в густой клубок и увязают в тяжёлом, расплавленном дурмане, который заливает и топит сознание. Мои пальцы осторожно зарываются в его шевелюру, его руки так же аккуратно ложатся мне на бёдра. Мы как синхронисты в модерновом балете, объединённые не движением, но смыслом и внутренним пульсирующим ритмом. Робкое поглаживание пальцев пересылает колкие разряды тока по всему телу. Эрик приподнимает мягкую ткань джемпера, и его губы, едва касаясь, покрывают кожу лёгкими поцелуями. Меня выгибает от сильнейшего разряда удовольствия, которое кажется почти болезненным.
— Тише, тише, — шепчет Эрик.
Он откидывается назад, тянет меня за руку плавными движениями, и я неловко следую за этими отточенными па. Рука на талию — по спине вверх — толчок — рывок — поворот — губы накрывает поцелуй. Я, широко распахнув глаза, отчаянным взглядом окидываю комнату — так утопающий хватает последний глоток кислорода, перед тем как сдаться. Силюсь что-то вспомнить, остановить и сказать и проваливаюсь в чёрную бездну, прошитую яркими импульсами болезненного удовольствия. Мне хочется раствориться под тяжёлым телом Эрика, просочиться сквозь его одежду, проникнуть сквозь поры и под кожей оплести его тонкой сеткой нервной паутины, чтобы передать то, что чувствую я. Но я лишь могу отчаянно цепляться за его плечи, притягивая теснее и теснее, и рвано вдыхать короткие порции воздуха в секундных промежутках между поцелуями. Когда тёплая ладонь, забравшись под пояс, ложится на лобок, моё тело выгибает навстречу. Одновременно хочется развести ноги как можно шире, пропуская его пальцы в собственное тело, и сжать бёдрами ладонь, чтобы удержать её от продвижения вперёд.
— Эрик, — умоляю я.
Он застывает в неподвижности, я подаюсь вперёд, сдаваясь желанию получить освобождающее удовольствие. Эрик отстраняется, приподнимается на локте и с недоумением смотрит на меня.
— Ты… — Хмурые складки прорезают его лоб. — Ты… девушка?
Я, распотрошённая и вскрытая до нутра, медленно начинаю умирать под этим мгновенно меняющимся взглядом. Недоумение сменяется растерянностью, которая моментально вскипает злостью и под занавес оледеневает отвращением.
— Эрик… — тянусь я следом за ним всем телом.
Он брезгливо стряхивает мои руки с себя.
— Подожди, я объясню… — пытаюсь я встать, оправить одежду и удержать его.
— Не надо! — почти рычит он мне в ответ, выставляя ладонь в защитном жесте.
— Эрик… — шепчу я в тишине опустевшей комнаты и падаю на перевёрнутую постель.
Что же я натворила? Я со стоном утыкаюсь лицом в подушку. Перед глазами ярко вспыхивают сцены неминуемой кары. Как разозлённый Эрик рассказывает всё отцу, как тот приходит домой, как смотрит на меня… Нет! Рука привычно ползёт под подушку в поисках ножа. Будет ли эта боль утешающей?
Link | Leave a comment {141} | Share
***
— Знаете, Клара Бруновна, мне кажется, что мой дом полон психических. Никогда бы не подумал, что столько странных людей живёт через несколько кирпичных перекрытий.
— Не томи. Что там с жильцом из сто сороковой? Павел Геннадьевич Языков.
— Как я уже и говорил, видон у него очень странный. Даже в жару он ходит в бесформенной чёрной одежде, здоровых тёмных очках, в шапках, в перчатках, в шарфах, чтобы шею закрыть. Я сначала предположил, что у субъекта витилиго или ещё какая-нибудь кожная неприятность. Поговорить с ним, проникнуть в квартиру я не смог…
— С отмычками проблема? — съязвила Карла. Я проигнорировал.
— Зато поболтал с соседкой, тётей Валей. Короче, я чуть в осадок не выпал. На самом деле этот запакованный гражданин — вовсе не Павел Геннадьевич. А его… ДОЧЬ! — Эффект от моего выкрика был стопроцентный — Карла вскинула брови. — Сам Языков, ответственный квартиросъёмщик, находится на лечении — как алкоголик, циррозник и старик. А его дочь вовсе не страдает никакими кожными проблемами. Мадам Валя сказала, что у неё проблемы в голове, а на шее и на руках шрамы. И что это не суицидальные отметины — что-то другое. Соседка, знающая эту семейку давно, сказала, что девушка эта с детства одевалась как парень и резала себя по каждому случаю, но никогда до скорой дела не доходило. В первый раз, в десять лет, когда мать от них сбежала с каким-то дальнобойщиком.
— Шрамы как сублимация душевной боли. Когда-то я с таким уже сталкивалась… — Клара вдруг подтянула рукава серого пиджака. — А по существу — кроме сексуальной деформации и психологической защиты что-то есть? Может это существо быть писателем?
— В принципе… может. С такой внешностью и образом жизни вполне… Работает в архиве одного НИИ. Компом владеет.
— И отца лечит на гонорары… Или на операцию копит…
— Операцию по смене пола? Это вряд ли! Такие, как она, операции не делают. Заигралась…
— Получается, что ты не выяснил ничего…
— Я послежу ещё…
— Заодно займись квартирой шесть. Одинокие всегда подозрительны и бесконтрольны.
— Как мы с вами, Карла Бруновна, — заржал я.
— Мы не одинокие. У меня есть кот, а у тебя змей!
— Какой такой змей?
— Зелёный.
========== Глава 8. Эксцесс исполнителя ==========
fiction-s.livejournal.com
(no subject)
Sept. 07th, 2016 | 08:12 pm
Дождь размывает картинку двора в акварель. Растушёвывает контуры людей. И, должно быть, растворяет и мой портрет в окне. Поэтому дождь мне нравится.
Во время дождя я даже могу погулять по городу, ведь все прячутся в капюшоны, под зонты, спешат укрыться в домах. И я, свободный, могу бродить, дышать, слушать шелест неба.
Выходить из дома в многолюдный мир мне невыносимо. Хотя люди сейчас на редкость нелюбопытны, но ведь их внимание ко мне возможно. Потому живу в небольшой однокомнатной квартирке, соседи не слышат, не видят, компаний не вожу, никого не беспокою.
Слышал, как соседка с кем-то болтала обо мне. Дескать, парень с тараканами!
