Автор книги: Старки
Соавторы: ,,,,
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
— Нет… таких снов у меня никогда не было. Ты сказал: «Лети!» — Кукла тряслась, губы некрасиво кривились, зубы стучали друг о друга. — Мне… мне бы успокоительного.
— Сейчас. — Виктор выбрался из-под одеяла и отправился на кухню. Там, налив стакан с водой и вытащив из блистера таблетку, он вдруг остановился и тихо позвал меня:
— Ася? Это ведь ты? Дай мне знак! Ася? — Он постоял ещё немного, вслушиваясь и вглядываясь в ночь, но, ничего не почувствовав, направился к своей Соне.
— Знаешь-ка что, милая, — он заботливо гладил её по плечу, — езжай-ка домой! А то случится ещё что-нибудь нехорошее. Я тебе такси вызову.
— А п-п-портфолио? — Девушка уже начала одеваться, напялила топ шиворот-навыворот, нервно икала и кивала, не останавливаясь. Красота неописуемая!
— А портфолио как-нибудь снимем. Не сейчас же!
Уже через пятнадцать минут Сонечка укатила в жёлтой машине. Но и Виктор не спешил возвращаться. Он сидел на скамейке во дворе, а потом к нему подходил какой-то человек. Черноволосый мужчина. Просидели около часа, этот мужчина курил. Затем ушёл, а Вик прилёг, сжался и, видимо, заснул.
Почему он не возвращается? Пускай лето, но ночью там холодно! Комары! Неужели он не вернётся домой?
Я не находила себе места. Вероятно, это его отсутствие связано с тем, что он ощутил меня, позвал. Для него это шок? Разве я не была с ним все эти десять лет? Разве не оберегала любимого? Не утешала? О чём он размышляет там, на жёсткой скамейке для мамаш на детской площадке? Обо мне? Он вспоминает наше лето.
Мы познакомились в парке. Он — местный, я — приезжая наивная абитуриентка. Я была очень смешно одета: пёстрое платьице, белые носочки, розовые тенниски, мамина кофта тонкой вязки. Он был в чёрных джинсах и в красной футболке, на роликах, а волосы были длиннее, убраны в хвостик, что для меня, провинциальной девушки, было вершиной смелости и новаторства. Я читала учебник по биологии, чтобы сдать экзамены в медицинский. Но страх перед поступлением, перед большим городом, перед новыми людьми мешал сосредоточиться. Термины и законы вываливались из переполненной тревогами головы. Парень на роликах уселся на скамейку напротив и стал что-то крутить в увесистом фотоаппарате. Потом обратил внимание и на меня.
Навёл объектив и стал щёлкать. Подкатился ближе и щёлкал, передвигаясь по дуге рядом с моей скамьёй.
— Ой! Я плохо получаюсь! Н-н-не нужно меня фотографировать, — зарделась я.
— Кто вам это сказал? Вы очаровательны! А можно вас попросить сесть по-другому? Ноги поднимите на скамейку.
— Как? Прямо с ногами на скамейку, — хлопала я глазами и глупо улыбалась.
— Прямо с ногами! И читайте свой учебник дальше. — Его голос, абсолютно уверенный, совсем не заигрывающий, заставил меня подчиниться. Фотограф на роликах подъехал совсем близко и что-то сделал с моими волосами: то ли поправил, то ли растрепал. — Читайте! На вас так здорово падает свет! Меня зовут Виктор! А вас?
— Ася…
— Прелестно! Это имя удивительно вам подходит. А теперь смотрите на меня, да, вот так, снизу вверх… — Виктор опять приблизился и снимал моё лицо. Невыразимое чувство смущения и гордости заполнило мои лёгкие. Новый знакомый присел рядом на скамейку, вытащил бутылочку воды, отпил и протянул мне. — Жарко сегодня. Пойдём гулять, Ася?
Учебник биологии был забыт на скамейке, страхи отступили, я улыбалась. Вода в той бутылке была восхитительно вкусной, солнце — необычно ласковым, вечер — приятно долгим. Я помню всё-всё, каждое слово, каждое первое прикосновение. Как он показывал мне на цифровом экранчике мои фотографии (мои проклятые веснушки выглядели как богатство, а не как уродство), как он кружил вокруг меня на роликах, а я смеялась его историям, как он купил мороженое, запачкал футболку и я оттирала пятно водой из фонтанчика. Это была любовь. Нежность и восхищение сразу затопили моё сердце и больше не отступали оттуда.
Не было никаких намёков, никакой похоти, никаких плоских шуток. Когда мы расстались около общежития, он просто пообещал, что приедет завтра. И приехал. С куцым букетом синих ирисов, которые, как он говорил, сорвал преступно с клумбы. Так началось наше лето.
В медицинский я не поступила, но совершенно не переживала из-за этого, ведь у меня есть Вик! Он нашёл мне комнатку в шестнадцатиэтажном доме, обещал помочь с работой, познакомил с папой. Правда, произошло это случайно, когда он привёл меня сниматься в отцовскую мастерскую, уверенный, что того нет в городе. Его отец — известный скульптор, и огромное помещение было заставлено гипсовыми головами и телами, были здесь и композиции из камня, из какого-то ржавого железа. Вик снимал меня «ню», и кадры получались волшебными: я живая под мёртвыми взглядами скульптур, укутанная во взвесь мраморной и известняковой пыли, я — Медуза Горгона, превратившая людей в камень, я ботичеллевская Весна с цветочками в локонах на фоне безжизненного железа. В самом разгаре фотосъёмки и пришёл отец. С какой-то женщиной. Было ужасно стыдно и неудобно. Но Евгений Викторович одобрительно покивал снимкам на камере. Он тоже видел, что его сын талантливый фотограф.
С каждым днём, проведённым вместе, я влюблялась в своего Вика всё больше и больше. Отдавалась ему с упоением и без остатка. Правда, у него была работа, приходилось его ждать, быть терпеливой. Не всегда получалось, иногда казалось, что он так и не придёт сегодня, что разлюбил, что я ему надоела, что не берёт трубку, так как уже с другой. Тогда я рыдала, забиваясь в угол, писала ему злобные письма с угрозами покончить с собой, если что… Смешно. Письма я, конечно, рвала и никогда не отдавала ему. Потому что он всегда приходил — с ирисами и ирисками, с улыбкой, со светом.
В конце августа над городом заполыхали удивительные закаты и живописные восходы. Просто аномалия! Виктор предложил сделать сессию на крыше моего дома. И чтобы обязательно то самое платье, пёстрое в голубой цветочек. Он даже остался у меня ночевать, чтобы не прокараулить восход. В пять утра мы уже были в небесной выси.
Первые лучи в моих рыжих волосах, серо-розовая перина облаков, безлюдный мир влажных от ночи крыш, моя любовь в глазах — всё это на тех снимках.
— Благодаря этим кадрам ты навсегда останешься со мной. Ты моя принцесса зари! — И я верила этим самым важным для меня словам.
— Я тебя люблюу-у-у! — кричала я равнодушному городу. — Я с тобой летаю-у-у! — изображала я птицу. — Я всегда буду с тобо-о-ой! — А Виктор снимал и снимал, следовал за мной своим чудо-оком…
— Летай! Повернись навстречу солнцу! Ты моя ласточка! Летай…
На карниз я взобралась сама, сбросив обувь. Хотелось быть выше, хотелось быть птицей, и я даже попыталась изобразить ласточку… Мне было совсем не страшно. Вера, Надежда и Любовь ведут человека по воде и через огонь, а уж по облакам и подавно!
Только Вера, Надежда и Любовь не могли учесть, что кровля была по-утреннему мокрой. Нога вдруг поехала в сторону края, в сторону полёта… У-у-ух… Боль в пальцах! Вера, Надежда и Любовь ухватили меня за пальцы и тянули обратно, на крышу, не позволяя летать… Какая я невыразимо тяжёлая! Какая я неуклюже земная! «Рожденный ползать летать не может!» Лихорадочным импульсом сознания, которое задыхалось от пережавшего горло ужаса, я успела увидеть ошарашенное и испуганное лицо Вика. Он замер в нерешительности… сейчас... сейчас... он встанет на сторону трёх моих покровительниц, ухватит за руки, прижмёт, спасёт от ледяного зева пропасти под болтающимися ногами…
Но Вик вдруг вскинул аппарат, щёлкнул несколько раз… А потом сделал шаг ко мне и срывающимся голосом вдруг сказал:
— Лети...
И я полетела.
Виктор был прав: я осталась с ним навсегда. И буду рядом всегда. Ведь я люблю его. Любовь побеждает. И в печали, и в радости до гробовой доски. До его гробовой доски.
Виктор пришёл под утро. Вид болезненный. Я знала, он простынет!
Двигался по квартире как-то странно, оглядываясь.
Потом зашёл в кабинет и стал снимать со струн мои фотографии. Те самые фотографии. Отправился на кухню. Достал чугунный казан, включил вытяжку над плитой. Взял спички. Посмотрел куда-то в сторону буфета и почти агрессивно заявил:
— Это был несчастный случай! А ты мне всю жизнь испортила, сука! Хватит! Я знаю, что надо сделать!
Вик чиркнул спичкой и поджёг первую фотографию. Рыжее лисье солнце, игреневые волосы и ресницы, морковные веснушки занялись ещё более ярким огнём. Впервые за десять лет я почувствовала жар внутри, а не холод. Я закричала Вику, заорала, завопила: «Не предавай меня в этот ра-а-аз!»
Но он меня не слышал. Жёг фотографию за фотографией, превращал в угли мои веру, надежду и любовь…
Но… как мне ни было больно, я знала, что всё равно буду с ним рядом.
Тогда, в день моих похорон, его отец, Евгений Викторович, приходил к сыну. Долго-долго рассматривал мои фотографии. И три, на которых виден страшный карниз, белые пальцы, летящие ржавые локоны и выцветшие глаза, он убрал из общей стопки, спрятал в другой конверт, где жили аисты, синее небо и изумрудные лапы деревьев. Евгений Викторович хотел уберечь сына от судебных неприятностей, но кадры были гениальными, поэтому уничтожать не стал. Ведь он ценитель искусства. Просто перепрятал фотографии, чтобы защитить.
Защитил.
Link | Leave a comment {11} | Share
***
— Она ела овсянку по утрам! Такую пресную и мёртвую овсянку… Такую пресную и мёртвую овсянку… далась ему эта овсянка! Полночи мне об этом рассказывал — про овсянку, про ревность, про неуклюжесть её…
— Кислуха, вы в своём уме?
— Клара Бруновна, разрешите мне заняться чем-нибудь нормальным: убийством каким-нибудь или облапошиванием пенсионеров… Пожалуйста…
— Кирилл… Впрочем… Наташа! — Карла воскликнула в микрофон. — Кофе нам! Два! Без сахара! И… Персен, что ли, захватите…
Наталья, которая соответствует союзу «впрочем», — седая, с прямой шеей и холодным взглядом, сиюсекундно принесла кофе и коричневые таблетки. Вид невозмутимый. Так и должно быть. Персен и кофе. Кофе и Персен — то ли Вуди Ален, то ли Том Тыквер…
— Я говорил с этим уродом…
— Он урод?
— Нет, он красив. Если бы я был девушкой, то влюбился бы без оглядки.
— Кирилл, ты пьян?
— У него чёрные брови и сильная шея. Думаю, что это всё, что надо эстрогенным девам.
— Откуда вам знать?
— Мне знать. Карла Бруновна… Клара, вернее. Понимаете, красивые тоже плачут… Представляете! Все одинаково плачут. Этот фотограф… бля-а-а…
— Кислуха!!!
— Он думает, что в его квартире кто-то живёт! Призрак… И самое печальное то, что я ему верю. Красота. Она даётся в нагрузку с чем-то. С одержимостью, с жестокостью, с глупостью, с лживостью, с легковесностью…
— Кислуха, у вас всё хорошо?
— Да…
— Что там с нашим фигурантом?
— Ни-че-го… Он съезжает. И это не он. Он двух слов связать не может, не то что рассказ. И фамилия такая известная… Вальц. Я ходил на его выставку. Интересно. Можно я напишу про что-нибудь другое? Например, про фальсификации в избирательном праве…
— Кирилл, об этом и так все знают… Может, вам отдохнуть?..
— Спасибо… Вчера… вчера он полетел… Дурак...
========== Глава 6. Белый шум ==========
fiction-s.livejournal.com
(no subject)
Aug. 24th, 2016 | 18:55 pm
— Ты псих? — спрашивает миловидная Анечка, вступая в мою белоснежную прихожую.
Нет, просто отличаюсь от привычных тебе людей.
Отрицательно качаю головой, наполовину погружённый в медитативное состояние покоя.
Пусть говорит, что хочет. Пусть делает, что хочет, но сначала разуется. Я наблюдаю, как её туфельки оставляют пыльные следы и едва заметные царапины от каблуков на белом глянце пола. Словно посторонние звуки, прорывающиеся в белом шуме радиоэфира.
Разуваюсь, надеваю мягкие тапочки, ещё одну пару опускаю прямо перед ней. Длинные ножки аккуратно переступают препятствие.
Иду к бару, разбивая собственное раздражение размеренным ритмом шагов. Делаю приглашающий жест, охватывающий всё богатство выбора напитков.
— Почему здесь всё белое?! — восклицает Анечка почти истерически.
Это вместо ответа. Это женщина, в её мозгу всё упорядочено, и нет смысла пробиваться в начало очереди — она должна сначала откинуть ряд занимающих её мыслей. Неспособность к переключению.
Пожимаю плечами. Мне так комфортно. Я люблю белый цвет. Яркие краски и громкие звуки вдавливаются в мозг, оставляя отпечатки. Я люблю чистоту. Люди грязны. И я грязен.
Её взгляд пробегает по моему безупречному синему костюму.
— Это точно твоя квартира?
Можно подумать, что она одевается под цвет своих обоев.
Киваю.
— Неуютно здесь. Холодно. — Анечка нервно передёргивает плечами.
Что я могу ответить? Развожу руками. Другого жилья у меня нет. Сама напросилась, если уж быть до конца честным и до крайности бестактным.
Наливаю вино в пару тонкостенных бокалов.
— Ой, смешно, — улыбается она. — Бокалы огромные, а вина на донышке.
Вздыхаю. Настоящие винные бокалы и в самом деле похожи на воздушный шарик на длинной ножке, но как иначе ощутить весь букет?
— Фу, кислое, — морщит носик.
Сухое. Я близок к тому, чтобы отказаться от затеи. Зачем я привёл её сюда?
Анечка бродит по просторной гостиной, разглядывая монохромные художественные фотографии на стенах. Пятная и протыкая белоснежный пушистый ковёр каждым шагом. Трогая пальцами рамы, оставляя следы своих выделений. Выдыхая мой воздух из своих лёгких. Изменяя его. Как трудно.
— А ты давно немой? — неожиданно останавливается и смотрит так, будто вопрос является естественным продолжением беседы.
Будто я легко могу сказать: «Да, уже лет десять. Всё в порядке, я привык».
Отставляю бокал и показываю десять пальцев.
— Лет?
Киваю.
— Бедненький, — вздыхает с разрывающей моё терпение жалостью.
Подхожу и решительно обнимаю её за талию. Она льнёт ко мне и тянется за поцелуем. Мне приходится подавить брезгливость, чтобы коснуться её губ своими, но она норовит углубить поцелуй.
Меня отбрасывает от неё волной возмущения, и я некоторое время смотрю в её изумлённые глаза.
— Зачем же ты меня звал, если не хочешь?
Зачем я её позвал? Зачем я её сюда привёл? Это бесполезно. Бессмысленно. Грязно. Но я хочу. Если бы кто-нибудь знал, насколько сильно, счёл бы маньяком.
Потереть бы лицо руками, но я их ещё не вымыл, войдя в дом. Мотаю головой. Волосы падают на лоб, и их я тоже не могу убрать сейчас.
— Что-то не так, да?
Всё не так.
— Мне, наверное, лучше сейчас уйти?
Это не вопрос. Это ответ.
Её бокал звонко стучит по стеклу столешницы. Падают бордовые капли.
На меня находит отчаянье. Я с размаху бью её по щеке так, что хрупкое тело отлетает, с шумом погружается в мягкие подушки дивана и, кажется, чуть подпрыгивает, прежде чем опуститься в них снова.
Удивлённый вскрик стоит в ушах. Что я делаю?
Мои пальцы дрожат, когда я подношу руку к лицу. Руку, ударившую женщину. Женщину, которая мне нравится. Которую я сейчас потерял.
— За что? — спрашивает сквозь слёзы.
Я не знаю. Не знаю. Не знаю.
Моё сердце стучит ровно, будто живёт отдельной жизнью. Лицо расслаблено и пусто. Я потерял маску.
— Не пиши мне, ладно?
Рвано киваю. Неуверенность растекается внутри. На белой обивке дивана алеет пятнышко крови. Я разбил ей губы. Она ждала поцелуев.
Дверь закрывается с резким звуком, похожим на хлопок выстрела.
Я иду принимать душ. Потом замываю пятно, чищу ковёр, натираю до блеска пол.
— О, прикольно, — изображает комплимент яркая барышня лет двадцати, пряча откровенный испуг.
Я не запоминал имя. Запомнил только сумму, часть которой уже ей отдал.
— А ты точно не псих?
Отрицательно мотаю головой.
Я сам тщательно мою девушку, надев латексные перчатки. Обрабатываю раствором, предотвращающим половые инфекции. Заставляю чистить зубы одноразовой щёткой в течение двух минут. Сам чищу её язык и щёки изнутри.
Лишившись косметики и откровенного наряда, она смотрится совсем просто и приятно.
— Всё-таки ты — псих, — заключает она.
В спальне уже расстелено плотное серое покрывало, что вызывает у неё вздох облегчения. Чтобы приступить к делу, мне приходится снять перчатки.
— Я думала, ты трахаться будешь в скафандре, — нервно хохотнула она. — Прости, прости. У всех свои закидоны.
Не странно ли, что такое естественное и нужное понимание я нашёл в проститутке?
Дальше всё проще, чем казалось. Мне удаётся расслабиться довольно быстро, стоит ей лишь замолчать и превратиться в воплощённую покорность. Команды она ловит с полужеста. Часть желаний угадывает до того, как я сам их успеваю осознать. Легко соглашается на минет в презервативе. Так же безропотно отдаётся в неудобной позе, обеспечивающей минимальное соприкосновение тел. Искренне улыбается, если удаётся заставить меня сдержанно застонать.
Убеждаю себя, что её пот свежий и не несёт угрозы. Она спешит в ванную по первому кивку. Я вежливо ожидаю своей очереди, стараясь ничего не касаться.
