Автор книги: Старки
Соавторы: ,,,,
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
— Ты, гонщик, Полозову Алексею скажи спасибо. Он единственный, кто не растерялся тогда: и скорую вызвал, и положил тебя правильно, и в кафе за льдом сбегал для башки твоей дурной. Остальные твои братцы-ухари наложили в штаны: когда службы приехали — их и след простыл. Напокупают железа всяким пиздоклюям…
Лёша пришёл в больницу позже — вернее, его пустили ко мне позже. Просто сидел напротив и внимательно смотрел, а я не знал, как увернуться от его взгляда, и никаких «спасиб» я не собирался ему говорить. После многоминутного и многомучительного молчания только просипел:
— Уходи.
Полозов привстал, наклонился ко мне близко и в самые губы прошептал:
— Нет, теперь я буду всегда рядом, Шугаринов.
Он выполнил эту угрозу. Приходил сначала в больницу, потом в реабилитационный центр, после домой к нам, как на работу. У меня началась депрессия, не хотел жить, проклинал Бога, дьявола, мать, докторов, Полозова. Орал, матерился, пытался вывалиться из своей сложной металлической кровати, чтобы лицом в пол. Или, наоборот, молчал, не ел, не реагировал, всех гнал. Вёл себя как ублюдок, был невыносим. Даже вены принимался резать. Не дорезал. Отчим и сестра перестали со мной общаться. Терпели только мама и Полозов.
Когда в реабилитационном центре мне привезли инвалидное кресло, у меня была истерика. Полозов тогда врезал мне по морде, почти вырубил. Как куль перетащил в кресло, укрыл голые ноги пледом, вымыл лицо мокрым полотенцем и повёз в больничный парк. Была осень, сырой малиново-грибной дух поразил меня своей живостью и бодростью, хотя казалось, что природа должна умирать. Полозов читал тогда стихи. Своего любимого Рождественского. Я закрыл глаза и представил, как он читал стихи, будучи школьником. Ужасно хотелось плакать.
Два года я жил с родителями, вынося им мозг своими депрессиями и срывами. Выдерживал только Полозов. Он уговорил меня закончить дистантно институт, сам ездил в «Microsoft», договаривался о возможности удалённой работы. С упорством возил меня на прогулки, хотя пандуса в нашем доме не было, да и я сопротивлялся — не хотел, чтобы меня кто-нибудь из знакомых увидел таким беспомощным. Потом Полозов убедил маму и, главное, отчима отселить меня. И вот я здесь, замурован в маленькой квартире, оборудованной моим спасителем-мучителем так, что я мог передвигаться, работать, готовить пищу и мало-мальски обслуживать себя.
Сначала он не оставался ночевать у меня в квартире. Но как-то явился с бутылкой виски, заявил, что будем праздновать его день рождения. Я и не знал, когда у него днюха… Именно тогда я решился поговорить с ним о нас.
— Полозов, зачем тебе всё это? Мои безжизненные ноги, уборка толчка, мной засранного, мои истерики, моё грязное бельё, эта убогость…
— Ты знаешь зачем. — И мне показалось, что он ухмыльнулся и перевёл тему: — А подарок мне?
— Хм… бери всё, что хочешь, всё твоё, — ответил я, не подумав.
— Отлично. Я возьму тебя!
Мне показалось, что он просто перебрал, и я не особо-то сопротивлялся, когда он подкатил меня к постели, подхватил и бухнул на моё истерзанное страданиями ложе. Не церемонясь, он навалился сверху. А теперь сопротивляться было поздно. Он меня целовал. Влажно. Важно. Властно. У него были закрыты глаза. Наверное, для того, чтобы отдаться только чувствительности и не видеть моего напряжения и моей безответности.
Нет, было не противно. И в пальцах рук даже появился ток. Но… что я ему мог дать, кроме этого тока и согласия. Ничего.
— Я всё равно буду бревном…
— Это не главное. — Он открыл глаза.
— Я не смогу полюбить тебя.
— Сможешь, я подожду. — Он улыбнулся, сверкнул своими зелёными глазами. Мне показалось, что это змеиная улыбка, которая таит в себе ядовитый клык.
Наверное, я тогда и отравился. Не любовью. Страхом.
Мы больше никогда не говорили об отношениях, даже когда он посмел трахнуть меня. Правда, я не думал, что хоть что-то почувствую, кроме тока в пальцах и стыда в висках. По пояснице и правому бедру прошли какие-то то ли спазмы, то ли стоны. Я чувствовал! А ещё я чувствовал, что Полозов глотал слёзы, лёжа на моей сломанной спине. Но никаких слов о любви, о мести, о прощении не было. Просто он стал оставаться на ночь. Но и всё чаще стал пропадать.
Иногда его не было всего сутки. Иногда дня три. Однажды больше недели.
В конце этой недели я готов был пробить лбом эти стены, что закрывали от меня его мир, разодрать свои тощие ноги, что не могли бежать за ним, искать его, разбить все гаджеты за то, что могли нас связать, но я не позволял себе связаться… Мне казалось, что он больше никогда не придёт, и это было больнее, чем смерть. Ведь мне было с чем сравнить.
Но когда он заявился, потрёпанный, пропахший чужими запахами, пропитанный чужим потом, нашпигованный новыми словечками и новыми впечатлениями, я задушил в себе всякие глупые признания. Только потребовал не рассказывать мне о его зашибись-съёмках и обалдеть-показах. Ревность и страх овладели мной настолько, что я даже чувствовал дрожь в ногах, чего быть не могло. Мне стали сниться кошмары, как Лёша уходит от меня, как он трахается с кем-то, как он решает жениться и как он мстительно смотрит на меня спящего и шипит, как змей. Полоз. В холодном поту я просыпался и сам смотрел на него, мирно спящего.
Я стал понимать: Полозов ждёт, когда я признаюсь ему. «Пройдёт время, и ты будешь просить меня быть с тобой, трогать тебя, любить тебя. Ты будешь рыдать, ты будешь готов унижаться и молить». Та детская речь побитого мальчишки отравила меня. «Будешь, я тебе обещаю… Будешь выть и упрашивать хоть немного меня… Хоть частицу…» Если я начну молить и упрашивать, если я признаюсь, что люблю его, он уйдёт. И плевать, что он будет чувствовать себя победителем, не до гордости. Он уйдёт. Поэтому я разжую язык — не признаюсь, лишусь руки — не позвоню, задохнусь от невыносимости — не выдам своих чувств. Ни словом, ни жестом, ни дыханием.
Полозов появился через шестьдесят шесть часов пять минут. Я услышал его от своего компа, в котором пытался тестировать новую опцию сервиса Microsoft Dynamics. Лёша зашёл и остановился там, в прихожей. Молчит, хотя знает, что я работаю, не сплю. Что-то не так.
Я развернул кресло в коридор.
Полозов сидит на корточках, прижавшись спиной к стене, закрыв лицо ладонями.
— Что случилось?
Молчит.
— Лёш, что произошло? — Я включил свет.
Молчит. Но отнимает от лица руки. Губы разбиты.
— Лёш…
— Меня чуть не изнасиловали.
— Как? Кто? — Сердце вдруг заколотило, двинул колёса ближе, взял его за подбородок. В его глазах не страх, не гнев, не отчаяние, а усталость.
— Это неважно. Я должен был понимать, на что подписываюсь… Если я завяжу с показами и съёмками, ты прокормишь меня, Шугаринов?
— Конечно! Работа прёт! Бросай это агентство! Лёш, надо в полицию! — Меня вдруг охватило бессилие, я не могу пойти и воздать ублюдкам по заслугам, защитить и отомстить!
— У нас цела бутылка вискаря?
— Нет. Я выпил.
— Зачем ты пил?
— Ну…
— Что-то болело?
— Нет. Приступ уныния.
— Жалел себя?
— Нет. Жалеешь меня ты, а я себя ненавижу.
— Хм, ты считаешь, что я с тобой из жалости?
— Из жалости и из принципа. Н-н-не будем об этом говорить. — Я отпустил его лицо и направил свою каталку назад, в комнату.
— Ты дурак, Шугаринов. Из жалости подают милостыню. А из принципа подают в суд. А я дурак, что шесть лет рядом с тобой из-за того, что любил.
Я остановился. Он сказал «любил» в прошедшем времени! Вот оно! Сейчас он вынесет диагноз: синдром хронической усталости от любви. Лечится хирургически — ампутацией объекта любви. Он уйдёт. Навсегда.
— Шугаринов! Скажи мне, что любишь меня, иначе… я уйду. Навсегда.
Выдох. Безвременье. Беззвучие. Момент истины и пересечения параллельных. Тихий шелест колёс моей каталки. И вдруг спазм в правом бедре.
— Я люблю тебя, Полозов, чем бы это ни закончилось.
Лёша закрыл глаза и будто просветлел.
— Это закончится тем, что схожу куплю вискаря.
Link | Leave a comment {56} | Share
***
Идти было совершенно невозможно — вернее, возможно, но только ползти, и не до работы, а до унитаза. Ноги не слушались. Ничего! Бывало уже такое! Я все хвосты отрезал, напишу Карле в почту. А завтра как огурец приду уже с наработками… Надо только до летучки написать…
<Без темы>
От: Kisluha
Клара Бруновна, я приболел, простуда. Будьте великодушны, дайте мне день!
Мне знакомый из ОВД слил темку, у них там дело по воровству из багажа в аэропорту. Целая система раскрыта. Хочу взять тему в разработку, уже сегодня поеду туда… Одобряете?
Что касается «наших поисков».
Я представился работником социальной службы и оказался в квартире Шугарина Ильи. Оказалось, он там живёт не один! С другом. Просто этот друг известный манекенщик часто отсутствует. Я было подумал, что вдруг этот смазливый мальчик выдавал себя за Полину Абрамову… Накрасит лицо, шмотки наденет женские — и вперёд дурить издателя. Тем более дома комп стоит навороченный, мне пояснили, что это «работа», а не просто развлекаловка. А Илья Шугарин хмурый и скрытный тип. На запястье у него я заметил шрамы; думаю, суицидник. Он ни слова мне не сказал. Болтал его друг.
В общем, я сначала решил, что нашёл.
Но его разговорчивый дружок всё разъяснил: Шугарин — фрилансер, работает на «Майкрософт», получает достаточно, да и отчим у него бизнесмен, держит бани. А живет как затворник из-за инвалидности. Он в аварию попал лет шесть назад. Это и стало решающим аргументом. Когда появился первый роман, Шугарин был отрезан от жизни больничными стенами, ему было не до литературных излияний.
В общем, не он. Фамилия — лишь совпадение.
Ну и ещё, мы же ищем гомофоба, а тут, похоже, парочка…
Кстати, это тема написать про фриланс для инвалидов… Я бы развёл Шугарина на интервью.
Что теперь?
Заняться квартирой 100?
Re:<Без темы>
От: getz_privilege
Кирилл, вы рискуете, не много ли таких «дней по болезни»? Завтра же ко мне с утра.
В аэропорту найдите Мартынова Ивана Евгеньевича, заместитель службы охраны, скажите, что от меня, он поможет. Тема одобрена. Ориентируйтесь на оформление в стиле поп-арта, хотя можно и снять что-то. Жду глубины и не единичного примера. Два разворота — вполне! Мне в прошлом году выдали багаж со вскрытым и сломанным замком!
Инвалида вычёркиваем. Действительно не он. Тема фриланса не ваша.
Хорошо, проверьте человека из сотой, того, которого никто не видел.
P. S. Я вам не верю.
========== Глава 4. Оно ==========
fiction-s.livejournal.com
(no subject)
Aug. 08th, 2016 | 06:03 am
Она приходит раз в три недели, всегда в одно и то же время. Она приносит с собой шуршащие пакеты, набитые продуктами, которые я не ем, и запах свободы, мне не доступной.
Она всегда здоровается кивком и глубоко, тяжело вздыхает, заглядывая в холодильник, в котором нетронутыми лежат продукты, что она принесла в прошлый раз. Она сосредоточенно их изучает, бормочет вполголоса: «Ну, хоть помидоры съел». Затем изымает безнадежно испорченные и отправляет их в мусорное ведро, стоящее под раковиной, безмерно меня этим удивляя — кто бы подумал, что у меня мусорное ведро есть?
Свежие продукты она аккуратно расставляет по полкам, не забывая кидать на меня укоризненные взгляды. Спустя пару десятков взглядов и вздохов, от которых я теоретически должен начать чувствовать себя дерьмом, она наконец говорит:
— Запустил ты себя.
Она всегда начинает с этой фразы.
Вздохи, взгляды и «ты себя запустил» — это ритуал.
— Посмотри на себя, совсем на скелет похож, скоро просвечивать начнешь.
Я послушно гляжу в зеркало. Зрелище и впрямь не самое приятное — болезненного вида костлявый парень с неопрятными всклоченными волосами и лихорадочно блестящими глазами.
У неё звонит телефон. Пугающе громко. Я еле удерживаюсь от того, чтоб не шарахнуться в сторону, закрывая голову руками. В моём доме давно уже нет вещей, воспроизводящих звук. Она как-то раз принесла мне телевизор, и он оказался вышвырнут с балкона быстрее, чем она успела выйти из подъезда. Больше не приносит.
— Рафаэль звонил, — говорит она таким тоном, будто это должно мне что-то сказать. Я силюсь вспомнить: кто такой Рафаэль? Её муж? Мой брат? Не Рафаэль же Санти!
— Твой друг, — поясняет она. — Знаешь, у него скоро открытие новой выставки. Он говорил, что очень хотел бы тебя на ней увидеть. Всегда говорит, что у тебя исключительное восприятие мира.
— М-м-м, — киваю я. Рафаэля я так и не вспомнил. И почему он считает мое восприятие мира исключительным, не знаю.
— И Катерина, его супруга, спрашивала о тебе. У них такой чудный сыночек! Скоро два годика будет, он такой славный. — Она тяжело вздохнула и скосила на меня глупые глаза. — Может, я приглашу доктора, а? В прошлый раз это немного помогло.
И смотрит на меня с надеждой. Кажется, она с годами совсем не изменилась. Невысокая, худенькая, с правильными чертами лица. Она красива той самой красотой, которую так любят изображать художники. Она являет собой образ идеальной матери и домохозяйки. Таких обычно считают настоящими женщинами, с большой буквы «ж». Всё у таких женщин в порядке: мысли, чувства, маникюр, укладка. Она почти идеальна. Её портит только кривоватая, неестественная улыбка. Она никогда не улыбается мне искренне. Я знаю, она боится меня. Сколько угодно может это отрицать, но где-то в глубине души липкий, иррациональный страх не дает ей спокойно дышать, когда я рядом. Будь она чуть менее совестливой и чуть более решительной, она давно бы вычеркнула меня из своей жизни.
— Мне не нужен доктор.
Доктора… сколько их уже было. Они ставили мне разные диагнозы — от расстройства пищевого поведения до шизофрении. Нашёлся и умный, который считал меня симулянтом. Пара докторов находила у меня признаки маниакально-депрессивного психоза. Кто-то видел глубокую психологическую травму и проявления обсессивно-компульсивного расстройства.
Я половину этих терминов и выговорить с первого раза не мог. Зато слово «хуй» говорить умел. Туда и посылал врачевателей души, неиссякаемым потоком появляющихся на пороге квартиры благодаря ей… Я уже два года не мог назвать ее мамой. У меня физически язык не поворачивался. Один из бесконечного числа психиатров говорил, что это у меня такая особая форма протеста.
Его я тоже послал.
Она качает головой и в очередной раз глубоко вздыхает, отводя глаза. Она чувствует свою вину в том, какой я есть. Я не стремлюсь ее переубеждать, потому что мне удобно винить во всем ее. Хоть я и не понимаю, в чем она виновата.
— Уверен, что не хочешь посетить выставку? Ник, сколько ты уже на улицу не выходил — год, два?
Она каждый раз заводит этот разговор, как будто надеется, что однажды я скажу: «Да без проблем, пойдем!» — и, радостно улыбаясь, убегу в закат, напевая жизнеутверждающую песенку.
— Я не могу. Оно не одобрит.
— Что «Оно»? — переспрашивает.
Всегда переспрашивала, но так и не смогла понять. Я сначала пытался ей объяснить, но она почему-то всегда начинала плакать, бормотать что-то себе под нос, а потом лезла меня обнимать — это было хуже всего. Прикосновения для меня были хуже звука, даже хуже удара электрическим током. Она, кажется, знала почему. Я — нет. У меня проблемы с памятью. Многое не помню, многое забываю. Иногда мне кажется, не приходи она — я бы и её забыл тоже.
Наверное, мой мозг просто вытесняет ненужную информацию.
— То,
что
пытается
меня
убить,
— отвечаю.
Максимально
просто.
Доступно.
Только она
всё равно не понимает.
— Что за ерунда, Ник, — кривится. Мне удивительно, что она не верит. Она ведь приводила ко мне людей, мнящих себя экстрасенсами, безоговорочно верила тому, что во мне живет злой дух, безропотно расставалась с парой десятков тысяч рублей на «терапию» вениками из полыни, которые должны были способствовать тому, чтобы коварный дух из меня изошёл. Она верила этим экзорцистам, верила в них. Не верила мне. — Ты сам себе это придумал. Никто за тобой не следит.
— Это ты так думаешь, — возражаю я.
Для неё и правда не существует Его. Она не видит, не замечает, не слышит. Потому что Его цель — я. И Оно не остановится, пока не добьётся своего. Оно будет следить, будет ждать, пока я сделаю ошибку и Оно, наконец, сможет заполучить меня целиком.
Иногда я думаю, что проще самому закончить свое жалкое существование. На моих запястьях десятки следов от лезвия. Я ни разу не решился довести дело до конца. Не потому, что боялся боли. Потому, что по какой-то удивительной причине всё ещё хотел жить.
— Мы можем вызвать такси к самому подъезду, тебе нужно будет только дойти, это пара шагов, — уговаривает она. — Рафаэль будет очень рад тебя видеть!
Я вздрагиваю. В этот раз имя кажется мне до боли знакомым. Я чувствую, что это имя значимо для меня. Вспоминаю большие жилистые ладони с тонкими, длинными пальцами, будто издалека слышу свой собственный голос: «У тебя девчачьи руки, Рафаэль. Слишком ухоженные».
— Ра-фа-эль?
