Автор книги: Старки
Соавторы: ,,,,
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
Меня разорвала боль. Но даже не это было самым ужасным. Кошмарным было ощущение того, что сейчас меня имеют, как шлюху, а я бессилен. Я ощущал себя использованным, грязным… Это было мерзко, так мерзко, что я вряд ли найду подходящие слова, чтобы описать то, что я чувствовал тогда.
Сколько времени они насиловали меня? Мне казалось, что вечность. В какой-то момент я превратился в силиконовую куклу, во мне словно умерло всё, что до сих пор делало меня живым, так что, когда насильники натешились всласть, я даже не ощутил никакого облегчения.
Они ещё не раз спускались в подвал, не раз проделывали это со мной, а если я пытался сопротивляться, били. Особенно усердствовал Горилла. Я прекратил всякое сопротивление, не из трусости, нет… Я чувствовал, что умер и попал в свой собственный ад, из которого меня не спасет ничто. Механически подчинялся своим насильникам, а в остальное время просто сидел или лежал, безразлично смотря в стену. Долговязый Месси, видимо, стал опасаться моего неадеквата, он сумел как-то утихомирить своего приятеля и сам больше меня не трогал, пытался кормить дурно пахнущими макаронами. Но всё это я вспомнил только потом: и запах макарон, и облупленный таз с холодной водой, и серый край неба в полукруглое оконце, и даже орнамент на истёршемся фланелевом пледе — моей единственной одежде. Я был мёртв, а мёртвым всё равно. А когда высокий, спустившись в подвал, сказал, что завтра будут деньги и меня отпустят на все четыре стороны, я не обрадовался. Мёртвому свобода не нужна.
Гориллообразный бандит устроил напоследок «ебаный выпускной», как он выразился…
— Хорош притворяться! Что с тобой такого страшного случилось? Ты ж пидор! Радоваться должен!
Я продолжал молчать, смотря перед собой безразличным взглядом, и это бесило его сильнее. Он ударил меня по лицу и рявкнул:
— Я сказал, шлюха, хорош притворяться! Не пытайся чокнутого играть!
Когда этот озабоченный наконец убрался, я вдруг ясно ощутил желание умереть. Просто невозможно представить себе возвращения в прежнюю жизнь. Настолько я чувствовал себя вывалянным в липкой грязи с головы до ног, ощущение собственного ничтожества просто выедало меня изнутри. Неожиданно до меня дошло, что насильник не связал меня.
Я поднялся на ноги, двинулся к двери. Ногой запнулся за что-то и упал. Носом в верёвку! Верёвка! Та самая, которой ублюдок забыл меня связать!
Мои пальцы зашарили по верёвке, распутывая узлы, я понял, что это мой единственный шанс уйти, оставив похитителей и судьбу в дураках. А отец… Что отец? Если он узнает — а он непременно узнает, что проделывали со мной похитители, — то возненавидит меня. Он будет презирать меня всю оставшуюся жизнь… К тому же у него остаётся Танечка. Если я уйду, сестрёнка никогда не узнает о том, что со мной случилось, никогда не увидит сломленным и раздавленным. Да, так будет лучше.
Я давно разглядел торчащий из стены кусок арматуры, на высоте чуть выше моего роста. Я соорудил петлю, привязал свободный конец верёвки к пруту и накинул петлю на шею и подогнул ноги... Я где-то читал, что таким способом вешались в камерах заключённые. Никаких слов себе и Богу, никаких слёз и молитв, никаких проклятий и картинок перед глазами. Я же кукла…
Горло обожгло огнём, в глазах замелькали красные круги, по ногам потекла тёплая жидкость. Так вот как я умру — в грязном вонючем подвале, в луже собственной мочи… Ноги инстинктивно задёргались, пытаясь вернуть опору, спастись, но почему-то не хватало сил удержаться — мир вокруг начал куда-то уплывать. Получилось…
Но я не успел нырнуть в смертельную пасть полностью. Сухо щёлкнул выстрел, бетонные крошки обожгли мне лицо, и я мешком обвалился на бетон.
Очнулся я уже в больнице. Белый, стерильный мир. И никакой радости освобождения, только апатия. Приходил отец, он постарел, смотрел на меня скорбно.
Говорил, что мне повезло: получив деньги, похитители скинули на телефон отца СМС с адресом места, где я находился. Это была заброшенная деревня, обозначенная даже не на всех картах. Отец взял начальника охраны и поехал за мной. Так что выстрел мне не почудился, когда они ворвались в подвал и увидели меня хрипящим в петле, а старый вояка сумел среагировать мгновенно.
Отец… Нет, он не выказывал своего презрения, но я-то понимал: он знает, что творили со мной похитители. Об этом знали все вокруг: и мне казалось, что все на меня косятся с презрением и брезгливой жалостью. Это было невыносимо, начались кошмары, хотя физически я оправился довольно скоро.
Отец оплачивал клиники, лекарства, реабилитацию… Сначала — наши, потом заграничные… Иногда в таких удивительных местах, что удавалось на короткое время забыть, принять жизнь, улыбаться солнцу… Но всё возвращалось. Петля того подвала затягивалась и затягивалась…
Пока не появился Костя.
Он просто однажды утром возник на пороге моего жилища. Неужели он надеялся, что я кинусь к нему на шею с распростёртыми объятиями? Я захлопнул дверь. Признаться, я не сразу сообразил, что это он. После похищения я болезненно реагировал на мужчин. Даже когда отец подходил ко мне слишком близко, у меня начиналось сердцебиение, а на висках выступал пот. А уж прикосновение… Этого я просто не мог вынести.
Костю я к себе не пустил, он пытался звонить и стучать, но я не отвечал, потом на шум высунулась старушка-соседка и обещала вызвать полицию, так что моему бывшему пришлось уйти. Я надеялся, что он понял — здесь его не ждут.
Зря надеялся — спустя неделю я обнаружил в почтовом ящике конверт. Вскрыл, и из конверта выпал листок, написанный знакомым почерком. Костиным почерком.
«Малыш! (меня передёрнуло) Прости, я понимаю, что ты зол на меня из-за того, что я послал твоему отцу эти фотографии, но я реально не хотел, чтобы всё так повернулось. Давай начнём всё сначала, я понял, что всё равно люблю тебя, несмотря ни на что. Твой Постоянный».
Я смял листок и отбросил его. К чёрту этого непостоянного Постоянного! Отец знал о наших с Костей отношениях до похищения?
Я просидел, уставившись в пустую стену всю ночь, я составлял эту неправдоподобную историю. Давние слова и образы, случайные жесты и незамеченные поступки соединял как пазл. Всё складывалось логически, но не нравственно. Картинка получалась почти шекспировской.
Мой отец — ярый гомофоб. Я — его единственный сын и наследник, но вдобавок один из тех, кого он презирает. Гей. Скандал поднимать нельзя — подобного рода резонанс не на пользу бизнесу. И он решил меня перевоспитать! Нанять пару отморозков, за деньги готовых на всё, — чего уж проще? Разыграть похищение как по нотам, поручив этим самым отморозкам выбить из меня дурь, чтобы больше на мужиков не тянуло. А отморозки… немного перестарались. Не только выбили.
И эта отговорка, что он не смог сразу собрать наличные... Чтобы у моего запасливого отца и не нашлось не самой крупной, с его точки зрения, суммы свободных денег? Вот почему он выглядел виноватым, когда навещал меня в больнице, — не рассчитал эффект перевоспитания? И сейчас заезжает редко — не потому, что заботится о моей психике, а потому, что сын-гей, которого трахали, как последнюю сучку, ему противен?
Когда я составил эту версию, со мной приключилась нехилая истерика. Хотелось прыгнуть с крыши, запереться в ванной с пачкой лезвий, открыть газ, найти ту самую верёвку… Но я пережил ночь, а наутро, которое «мудренее», я подумал: что, если это — только мои домыслы, бред моего воспалённого мозга? Я должен был это проверить.
Довольно долго, ибо неумело и не выходя из квартиры, я искал частного детектива. Нашёл. Его звали Андрей Токмаков. Никогда бы не подумал, что этот щуплый лохматый человек с проницательным зелёным взглядом и тонкими пальцами настоящий сыщик. Я даже встретился с ним лично, хотя каждый выход из квартиры был для меня сущей пыткой, к горлу подкатывала тошнота, подступала паника, в любом приближающемся мужчине виделся враг… Да ещё и это знойное лето... Я сидел рядом с Андреем и считал это огромным достижением для себя, ведь он даже касается меня рукавом, а я не пытаюсь с воплями убежать.
Мою историю он выслушал с профессиональным интересом, равно как и мою версию, согласился с тем, что она вполне правдоподобна, получил аванс, мы подписали договор, и он удалился, чтобы искать. А я — чтобы ждать и надеяться, что это лишь моё воспалённое воображение.
Но уже через неделю Андрей полностью подтвердил мои подозрения. Назвал случившееся эксцессом исполнителя. Похрен как это называется — мой зыбкий мир вновь рухнул. Не в первый раз, но этот удар был не менее тяжёлым. Я вновь оказался погребён под обломками собственной реанимированной веры и надежды, барахтаясь, как раздавленный жук.
Я чувствовал, что во мне поселилось зло. Нет, не зло! Праведная ярость!
И эта ярость меня спасёт. Вернёт мне самого себя».
Листы, исписанные мелким почерком, многократно поправленные, я не хотел сжигать. Чтобы не уничтожать свою праведную ярость, чтобы чувствовать себя живым и сильным. Чтобы не жалеть себя.
Нож я выменял на бутылку водки у вонючего алкаша Мотьки. Забавно, что Мотька бесконечно вставлял в свою сбивчивую речь слово «дерьмо» в разных сочетаниях. Жизнь — дерьмо. Дерьмовая закуска. Дерьмовая баба. Дерьмо у тебя, а не водяра. Я им покажу собачье дерьмо! Дерьмово ты ножик держишь!.. И так далее…
Отец тоже вставлял это словцо куда ни придётся. И погода дерьмовая, и власти, и пробки, и законы, и, видимо, сын… Такое вот фатальное совпадение: отец и пьяница Мотька.
После Мотьки, его дерьмовой лексики и его ножа мне стало легче. Как вдох спасительного кислорода. Прояснение в голове и сила в мышцах. Правда, на время. До вчерашнего дня.
Вчера, в дождь, я гулял по полупустым улицам. На перекрёстке, нарушая правила, из дорогой машины вылез грузный человек. Он, матерясь, стал раскрывать неподдающийся зонт. И вроде ничего примечательного... Но тут я заметил татуировку на руке. Черепа, розы, полусолнышко... Как у отца. Сразу навалилась духота, несмотря на прохладный дождь... Кто этот человек?
Я проследил за ним. Я знаю, где его найти. Я беру Мотькин нож...
Link | Leave a comment {01} | Share
***
— Единственное, что я выяснил про парня со второго этажа, что он не просто Развалов, он тот самый Развалов!
— В смысле?
— Сын Родиона Развалова, владельца развлекательной империи «Империя».
— Как? Ведь писали, что он живёт в Великобритании!
— Вот так. Его Британия — это наш район и однушка в старом доме. Он никуда не выходит, никого не принимает. Я его самого видел только в окне… А вчера к дому подкатил белоснежный «гелендваген», пассажира я не разглядел, так как его заботливо прикрыли от дождя и моего наблюдения зонтом. Но номера-то машинки мне расколоть на раз — друзей много в ОВД. В общем, это был Развалов-отец. Он дошёл до третьего этажа, своих шавок оставил в подъезде, а сам зашёл в квартиру этого загадочного парня. Разговор охранников я и подслушал, так и понял, что в квартире сын.
— Очень странно! — Карла нахмурилась. Застыла на пару мгновений. Повернулась к монитору компьютера. Набрала что-то на клаве и объяснила мне: — Спросим Байсан, она же писала о разваловской «Империи».
В кабинет Карлы величественно вплыла Байсан, безупречна, как всегда.
— Какой-то вопрос, Клара Бруновна?
— Присаживайся, Байсан. Вопрос о Развалове, вернее о его сыне. Я понимаю, что ты сыном не занималась, но ведь что-то знаешь о семье. Вон Кирилл говорит, что сын Развалова живёт в его доме.
— Интере-е-есно… — протянула наша восточная принцесса, и никаких эмоций на лице.
— Может ли такое быть?
— Я могу рассказать следующее: два года назад прошёл слух, что сын Развалова — Павел — похищен. Потом вдруг батюшка-олигарх опроверг эту информацию и сообщил, что сын уехал учиться в Лондон. Я полагала, что отец захотел вправить сыну мозги, отправив его в какой-нибудь закрытый колледж, так как Павел гулял налево-направо: клубы, гонки, шлейф прихлебателей, фейерверки, уик-энды в Гренобле, вечеринки на яхте… Хотя, в общем-то, он парень неплохой — честно получил медаль в школе, побеждал на каких-то олимпиадах по программированию, законов не нарушал, в политику с малолетства не лез… Симпатичный. В мать.
— Кирилл видел Развалова-отца у себя в доме и слышал разговоры охранников. Получается, что Павел не в Лондоне.
— Возможно, слухи о похищении — не слухи? И теперь у Павла есть причина прятаться от людей, от прессы и даже от бывших приятелей. Может, он изуродован? — Байсан повернулась ко мне.
— Я видел его издалека, но уродств не заметил.
— Вы подозреваете его в том, что он и есть автор Эм Шугар? — Байсан всегда отличалась прямотой.
Я пожал плечами.
— Не получается, — вздохнула Карла. — Во-первых, слишком молод. Во-вторых, ещё три года назад он был прожигателем жизни и вряд ли мог написать «Дебют стрижа» и «Ниже пояса». Если только он не страдает чем-то вроде раздвоения личности.
— Мне продолжить копать эту историю?
— Каким образом? Полагаю, что интервью тебе никто не даст, в квартиру Павла ты не влезешь, полицейские ничего не знают…
— Для этой истории нужен не журналист, а сыщик, — встряла Байсан. — Кирилл, у тебя же есть приятель, такой толстый и разговорчивый. Он же помогал тебе пару раз. Обратись к нему.
— Это Андрей Токмаков, частный детектив? — прищурилась Карла. — Вы правы, Байсан. Звоните Андрею, Кирилл. А сами лучше проверьте одинокую женщину с седьмого этажа. На всякий случай.
Я неохотно набрал номер Токмакова, надеясь, что тот крайне занят…
========== Глава 9. Синдром Кассандры ==========
fiction-s.livejournal.com
(no subject)
Sept. 15th, 2016 | 04:02 аm
Немолодая, немного мужеподобная докторша с шершавыми, как наждак, руками по третьему разу начала мне объяснять, что гистология пришла «плохая» и что мне срочно нужно ложиться в онкологическое отделение областной больницы. Я кивала, уже зная, что никуда не поеду, но послушно взяла протянутое направление и встала, чтобы уйти.
— Вам нужно поговорить с родственниками, — вдруг сказала докторша. — У вас же есть родственники?
Я задумалась. Сестра, бывшая на много лет старше меня, давным-давно растворилась на просторах нашей необъятной страны. Вестей до меня не доходило, но я надеялась, что она жива. Мама умерла четыре года тому. А больше никого никогда и не было. Возможность иметь детей я оставила в операционной под шершавыми, как наждак, руками две недели назад.
— Есть, — сказала я.
— В вашей ситуации очень важна поддержка родных, — никак не желала отвязаться докторша, — возможности современной медицины…
— Безграничны, — подсказала я.
— Нет, — вздохнула она, — но по сравнению с тем, что было двадцать лет назад…
— Я поняла, — перебила, — спасибо вам, доктор.
И уже на пороге обернулась:
— Поменяйте билет на любую другую дату.
— Простите? — переспросила докторша.
Всё, как обычно.
— У вас забронированы билеты на самолёт — измените дату вылета, — сказала я, — подумайте о внучке.
Она смотрела на меня по-жабьи выпученными глазами. Я попрощалась и закрыла за собой дверь.
Всё плохое случается в дни, когда я вижу.
Нет, не так.
В дни, когда я вижу, случается всё плохое.
Мама говорила, что это дар. Я бы назвала это проклятьем. Оно у нас в роду давно: все женщины семьи — кто больше, кто меньше — отравлены болезнью всезнайства.
Когда я была маленькой, то думала, что у моей мамы очень много друзей. Она забирала меня из школы, и мы ехали к «хорошему другу» в Читу или Петрозаводск, в Краснодар или Челябинск. Мы приезжали в незнакомый дом, где всегда пахло сердечными каплями, а на плечи давило страхом и недоверием. Люди, которых я до этого не видела, заискивали перед мамой, а меня кормили шоколадом. А потом мама уходила с ними в другую комнату и, достав старую колоду карт, садилась за стол. Я могла незаметно проскользнуть следом и затаиться где-нибудь в углу, меня не выгоняли. Мама перекладывала карты несколько раз — то направо, то налево, то вверх, то вниз. Она курила одну за одной, перемешивала карты и начинала снова. Иногда так проходили часы. В итоге она говорила хозяевам то, что они хотели услышать. И тут начинались слёзы, мама хмурилась, бралась пальцами за виски.
За всю жизнь я ни разу не видела её плачущей. Или кричащей. Когда она начала меня учить видеть, она сказала: «Если ты не научишься его контролировать, он сожрёт тебя». Мамина сестра закончила жизнь в психушке. Это я знала. А о том, что бабушка покончила с собой, мне сообщили болтливые соседки в день маминых похорон.
После этих поездок у нас появлялись деньги. Мама брала меня с собой в магазин, где я могла выбрать всё, что угодно, но только что-то одно. Я никогда не думала долго. Просто говорила «это» и показывала пальцем. Мама расплачивалась, и мы тащили через полстраны то когтеточку для кошки, которой у нас на тот момент ещё не было, то надувной матрас, на котором мы укладывались спать через месяц в первой собственной нашей квартире.
