Текст книги "После измены. Месть мне к лицу (СИ)"

Автор книги: Софи Вирго

Соавторы: Алла Ветрова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Глава 23

Глава 23

Марго

Я врываюсь в офис Игоря, распахивая дверь с такой силой, что она с грохотом ударяется о стену, и эхо этого удара разносится по всему коридору.

Секретарша вскакивает с места, ее глаза округляются от испуга, рот приоткрывается, чтобы что-то сказать, но я уже прохожу мимо, даже не удостоив ее взглядом. Воздух в коридоре кажется густым, пропитанным запахом дорогого кофе и лощеной кожи, и каждый вдох обжигает легкие.

В голове только одно: увидеть его лицо, когда он поймет, что игра окончена, что я больше не та покорная дура, которой можно помыкать.

Когда врываюсь в кабинет Игоря, он сидит за столом, уткнувшись в бумаги, его пальцы перебирают документы с той самой деловой сосредоточенностью, которая когда-то казалась мне привлекательной. Он даже не поднимает головы, пока я не останавливаюсь прямо перед ним, тяжело дыша, ощущая, как дрожь бежит по спине от неконтролируемой ярости, которая клокочет во мне.

– Ну что, Игорь, доволен своей работой? – вырывается у меня, и голос дрожит, каждое слово обжигает губы, как будто я плюю кислотой.

Он медленно поднимает на меня взгляд, и я вижу, как его брови приподнимаются в этом фальшивом, отрепетированном удивлении, которое он использует, когда хочет показать, что не понимает, о чем речь. Его глаза холодные, пустые, скользят по моему лицу, и в них нет ни капли настоящих эмоций, только раздражение, будто я отвлекаю его от чего-то важного.

– Марго? Ты вообще в своем уме? Что за истерика? – его голос звучит спокойно, почти скучающе, но я знаю эту интонацию, это тон человека, который уже решил, что я не заслуживаю его внимания.

– Не прикидывайся идиотом! Ты прекрасно понимаешь, о чем я! – пальцы сжимаются в кулаки так сильно, что еще немного, и онемеют от боли.

Он откидывается в кресле, скрещивает руки на груди, и его поза кричит о превосходстве, о том, что он все еще считает себя хозяином положения.

– Объясни нормально, если хочешь, чтобы я тебя слушал. А так можешь идти куда подальше со своей истерикой будущей разведенки с прицепом, – и он делает такой ленивый жест рукой, будто отмахивается от назойливой мухи, и это движение вызывает во мне новую волну гнева.

– Мое кафе сгорело, – говорю сквозь зубы, и каждый звук дается мне с трудом, будто я выдавливаю их из себя. – Кто-то облил его бензином и поджег. Намеренно, – чеканю каждое слово и смотрю ему прямо в глаза, ища в них хоть тень вины, но вижу только пустоту.

Он хмыкает, делает вид, что заинтересован в разговоре, вот только в глазах лишь презрение, будто я рассказываю ему о чьей-то чужой проблеме, которая его никак не касается, и словно он к ней непричастен.

– Печально. Но при чем тут я? – он разводит руками, и в этом жесте столько фальши, что мне хочется закричать.

– Не прикидывайся дураком, – голос звучит хрипло, и я чувствую, как слезы подступают к глазам, но я не позволю им пролиться перед этим куском... – Это ты. Ты мне так отомстил. Признавайся, скотина!

Игорь вздыхает и проводит рукой по лицу, этот жест, который должен изображать усталость, но на самом деле лишь подчеркивает его раздражение, и да, я это замечаю.

– У тебя, похоже, реальные проблемы с головой. Совсем двинулась за это время, крыша подтекает. Я весь день был здесь. Спроси кого угодно все подтвердят. Как я могу быть к этому причастен? – в его голосе слышится та самая снисходительность, которая всегда сводила меня с ума.

– Очень удобно прикрываться офисом! Все предусмотрел думаешь? – резко перебиваю его, и мой голос кажется слышно на весь этаж. – Никто не мешал тебе нанять какого-нибудь гопника, чтобы он сделал грязную работу за тебя!

Он качает головой, и его губы кривятся в презрительной усмешке, которую ненавижу больше всего на свете.

– Боже, у тебя уже параноидальный бред начался. Я не собираюсь это слушать, – он отворачивается к компьютеру, будто я уже перестала существовать, и это последняя капля его терпения.

– А как же твоя срочная командировка? – резко перебиваю его, и мой голос звучит ледяно. – Почему ты вообще здесь? Должен был уже улететь к своей любовнице, разве нет? – я произношу это с таким ядом, что даже сама удивляюсь своей злости.

– Из-за твоих истерик пришлось отложить, – он пожимает плечами, и немного теряется. – Но сегодня вечером как раз рейс к ней.

Он наслаждается моей болью. Гад.

Я смотрю на него, на эту наглую, самоуверенную моську, и внутри все сжимается от ненависти, такой острой, что мне хочется броситься на него, разорвать, заставить его почувствовать хоть каплю того, что чувствую я. Но я стою на месте, сжав кулаки.

– Лети, конечно, куда хочешь. Но когда вернешься, я тебя посажу. Обязательно. Ты за все свои преступления ответишь.

Он замирает, и впервые за весь разговор в его глазах мелькает что-то кроме презрения, но не могу разобрать, да и не хочу. Важно лишь то, что я наконец-то пробила его броню.

– Ты ничего не докажешь, – говорит он, но его голос уже не так уверен, как минуту назад. – Потому что я ни в чем не виноват.

Вроде бы просто говорит, а у меня слова в голове проносятся на распев как в той песне. Ни в чем не виноват, не виноват… Тьфу блин.

– Увидим, – бросаю я через плечо, разворачиваюсь и ухожу, оставляя его посреди кабинета, – кто и что не докажет.

Глава 24

Глава 24

Марго

Вила в Порто-Черво выглядит так же, как на фотографиях: белоснежные стены, бирюзовый бассейн, пальмы, отбрасывающие тени на террасу. Но вместо Ольги в шезлонге с бокалом пустота. Тишина, нарушаемая лишь далеким шумом волн и криками чаек, настораживает.

– Оль? – зову ее, заходя в спальню.

Комната погружена в полумрак. Шторы плотно задернуты. Воздух спертый. На кровати скомканное одеяло, а в нем, как в коконе, Ольга. Ее бледное лицо покрыто красными пятнами, губы пересохшие, потрескавшиеся. Волосы, обычно безупречно уложенные, прилипли ко лбу и вискам.

Она щурится на свет из коридора, и я вижу, как ее зрачки сужаются от боли, прежде чем она снова закрывает глаза и стонет.

– Закрой дверь, сволочь! Свет режет!

– Что с тобой? – подхожу ближе, и шутка про "при смерти" застревает в горле. Вместо нее внутри поднимается страх, злость, вина.

Она резко приподнимается, но сразу хватается за голову.

– Ты слепой, что ли? Я больна, как собака! И это все твоя вина!

– Моя? Ты о чем?

– О ветрянке, кретин! – она плюхается обратно на подушки, срываясь на хрип. – Ты притащил эту заразу от своего сына! Если бы не твои семейные разборки, я бы сейчас загорала у бассейна, пила коктейли, а не корчилась здесь с температурой под сорок!

Я осматриваю комнату. На тумбочке разбросанные таблетки, полупустая бутылка воды, скомканные салфетки. Ольга нервно почесывает шею, злится, выглядит жалко, как раненый зверек в клетке.

– Ты вообще понимаешь, чем это грозит? – сажусь на край кровати, стараясь говорить спокойнее, но внутри все сжимается от тревоги. В голове мелькают страшные картинки, Ольга в реанимации, подключенная к аппаратам, ее прекрасное лицо, изуродованное шрамами от расчесанной в кровь сыпи. – Ветрянка у взрослых, это не просто сыпь и температура. Могут быть осложнения на легкие, на мозг...

– Ой, заткнись со своими страшилками! – она швыряет в меня подушку, но сил нет, подушка падает рядом, бессильно скользя по мятому шелковому одеялу. Ее руки дрожат от слабости, но в глазах привычные упрямство и злость. – Я не маленькая, сама знаю, что делать!

– Нет, не знаешь, – хватаю ее за плечи, заставляю посмотреть на меня. Кожа под пальцами горячая, липкая от пота. Чувствую, как ее тело слабо дрожит, от температуры или от злости, не понять, наверное, от всего вместе. За окном плещется море, солнечные блики танцуют на потолке, но здесь, в этой душной комнате, время будто остановилось. – Ты в чужой стране, без нормальной страховки. Местные врачи даже историю болезни толком не поймут. Если начнется пневмония, тебя тут и лечить-то не станут как надо.

– А мне плевать! – вырывается у нее, но она тут же морщится от боли в горле, а глаза наполняются слезами, но она яростно их смахивает. Ее взгляд скользит по роскошному номеру, который теперь выглядит как больничная палата. – Ты все испортил... Весь отпуск... Все планы... Я столько готовилась, столько ждала...

– Какие к черту планы? – не могу сдержаться от грубости, говорю резче, чем хотелось бы. В голове всплывают картинки из ее соц. Сетей: яхты, рестораны, закаты... Все то, что теперь невозможно. – Забудь о них, все изменилось. Не в этот раз воплощать планы будешь.

– Ты не понимаешь, я должна была кататься на яхте, ужинать в ресторанах! – она почти визжит, но тут же переходит на хрип. – А теперь что? Ты даже не можешь нормально за мной ухаживать! Вчера я три часа ждала, пока принесут жаропонижающее! – в ее словах столько горечи, что мне хочется закричать в ответ, но я сжимаю зубы.

– Потому что надо было при первых симптомах сразу лететь домой! – встаю, начинаю метаться по комнате. За окном смеются туристы, их веселье кажется издевательством. – Там нормальные врачи, лекарства, все под контролем.

– Нет! – она бьет кулаком по матрасу. Удар слабый, но отчаянный. Ее тело напрягается, как струна, готовая лопнуть. – Я не хочу! Я не для этого сюда приехала! – в ее глазах читается животный страх, страх потерять то, ради чего она так старалась, страх перед тем, что все ее мечты рухнули в одно мгновение.

– Оль, ты вообще слышишь себя? – наклоняюсь, хватаю ее за подбородок. Ее кожа горит под пальцами, как раскаленный металл. Чувствую, как ее дыхание стало частым и прерывистым. – Ты готова рискнуть жизнью ради нескольких дней на пляже? Хочешь, чтобы тебя всю шрамами изуродовало? Или чтобы в реанимацию загремела?

Она молчит, тяжело дышит. В глазах застыли слезы. Не от боли, от бешенства, от осознания, что все ее мечты рухнули в одно мгновение. Ее взгляд блуждает по комнате, останавливаясь на чемодане с вещами, которые так и не успела надеть, на билетах на яхту, лежащих на столе.

– Ты... Ты мне все испортил... – шепчет, и в ее голосе столько ненависти, что мне становится холодно.

– Знаю. Но сейчас не время истерить, – достаю телефон. Экран слепит в полумраке комнаты. Пальцы дрожат, когда набираю номер. – Собирай вещи. Я вызываю такси в аэропорт и бронирую билеты.

Она вытирает лицо, морщится.

– Ты мне должен. Еще один отпуск. Полноценный. Без твоих семейных драм, без детей, без оправданий.

– Да, конечно, – машу рукой, чувствуя, как напряжение медленно спадает. В голове уже считаю убытки, но понимаю, что это мелочи по сравнению с тем, что могло бы случиться, оставь я ее здесь больную. – Летим домой, лечишься, потом куда угодно. Мальдивы, Бали, черт побери.

Она еще секунду смотрит на меня, потом кивает. Соглашается. Но в ее глазах нет благодарности, только злость и ненависть.

Черт.

Проклятый сын со своей ветрянкой.

Чтоб ему там было так же плохо, как и Оле сейчас.

И как жаль, что Марго в детстве переболела этой заразой.

Глава 25

Глава 25

Ольга

Самолет ревет, вздрагивая в воздушных ямах, а я сижу, стиснув зубы, и пытаюсь не чесаться. Кожа горит как после ожога, каждый миллиметр покрыт зудящими волдырями, которые хочется разодрать до крови. Я впиваюсь ногтями в подлокотники, но это только усиливает адское жжение.

В глазах темнеет от бессилия, а в ушах стоит навязчивый гул.

– Ты опять? – Игорь бросает на меня взгляд, полный раздражения. Его холодные глаза скользят по моим красным пятнам с таким отвращением, будто я какая-то прокаженная. Он уже десять минут делает вид, что не замечает, как я корчусь от боли. – Хоть бы потерпела до дома.

– Потерпеть? – резко поворачиваюсь к нему, чувствуя, как мокрые от пота волосы прилипают к воспаленной шее. Каждое движение причиняет невыносимую боль, будто кто-то сдирает с меня кожу. – Ты вообще представляешь, каково это? Вся кожа горит, каждый нерв будто оголен, а ты мне про "потерпи"!

– Да, потерпи? – он раздраженно щелкает откидным столиком, и этот звук режет мне слух. – Ты уже не ребенок, должна себя контролировать.

– Да иди ты, сам мне заразу принес, а теперь ее и я виновата, – хочется демонстративно обидеться, но зуд мешает.

– Может, таблетку выпьешь? – он достает упаковку антигистаминного с таким видом, будто делает мне одолжение. – Хоть немного успокоишься.

– Да они не помогают! – снова с силой сжимаю подлокотники, чувствуя, как пластик трещит. Если он и дальше так продолжит, я сорвусь на крик. – Ты же сам видел!

– Тогда зачем ты их вообще пьешь?

– Потому что хоть надо что-то делать с этой ветрянкой, – и когда говорю это, мимо проходит женщина с ребенком. Девочка, лет пяти, в розовом платьице, которое сейчас кажется мне особенно раздражающим, держит маму за руку. И вдруг останавливается вслед за матерью, уставившись на меня широкими, противными детскими глазами.

– Мам, – тянет она тонким голоском, – а у тети пятна!

– Женщина, у вас, простите, ветрянка? Мне не послушалось? – ее голос дрожит, а пальцы судорожно сжимают детскую ручонку, будто пытаясь создать живой щит между мной и ее ребенком.

Вокруг внезапно стало тихо, слишком тихо, будто все пассажиры затаили дыхание, наблюдая за этим унизительным спектаклем. Они смотрят на меня не как на человека, а как на опасный биологический объект, случайно попавший в их стерильный мир.

– Какая вам разница? – слова прозвучали резко, но внутри все дрожит от ярости, которую я не могу продемонстрировать идиотке из-за слабости.

– Какая разница? – женщина резко подняла брови, и на ее лице появилась смесь возмущения и самодовольной праведности, которое я ненавижу больше всего на свете. – Вы серьезно? Это же заразно!

– Так, – Игорь наклонился вперед с фальшиво-вежливой улыбкой, от которой у меня сводит зубы, – не стоит делать поспешных выводов.

– Какие еще выводы? – женщина уже повысила голос, и ее крикливый тон привлек внимание окружающих. В салоне стало еще тише, только гул двигателей напоминал, что мы все еще в полете, а не в каком-то кошмарном судилище. – У нее явно у нее ветрянка. Вы что, не видите?

– Вижу, – спокойно отвечает Игорь. – Но это не повод устраивать сцену.

– Сцену? – женщина фыркнула, раздувая ноздри, будто унюхала что-то гнилое. – Вы больные летите в самолете, где десятки детей, и говорите мне про "сцену"?

Соседи по ряду зашептались, словно стая испуганных птиц. Их взгляды, полные осуждения и страха, скользят по моему лицу, словно пытаются найти новые признаки заразы. Кто-то позади нас резко откинулся в кресле, лишь бы отстраниться.

– Послушайте, я не обязана перед вами отчитываться о своем здоровье.

– О, вот как? – женщина сложила руки на груди, приняв позу носителя праведного гнева, будто она последний бастион морали в этом падающем мире. – А если мой ребенок заразится? Вы готовы оплатить лечение? И вы вообще спросили, хочу ли я, чтобы он болел. Может мы ему вакцину вколоть хотели, а не вот это все?

– Да идите вы... – хочу послать ее, но тут в разговор вступила другая пассажирка с младенцем на руках.

– Да как вам не стыдно? Вы не одна здесь. Вы вообще понимаете, какому риску всех подвергаете? Ветрянка у взрослых, это не шутки! Могут быть осложнения на легкие, на мозг...

– Ой, хватит страшилки рассказывать! – резко повернулась к ней, и по телу бежит волна ярости, такая сильная, что едва сдерживаюсь. – Я же не чумная какая-то!

– Для не привитых детей вы ничем не лучше! – парирует она, прижимая к себе ребенка с таким видом, будто я вот-вот на нее наброшусь с ножом.

Игорь резко встает, и в тесном пространстве салона он кажется огромным.

– Все, хватит! – его голос гремит на весь салон. – Никто ничем не заразится за эти несколько часов. Прекратите балаган.

– А вы врач, чтобы так утверждать? – первая женщина не сдается.

– Нет, но я точно знаю, что истерика здесь никому не поможет.

– Это не истерика! – кричит хуже дрели соседа верху посреди ночи. – Это забота о детях!

– Мама, мне страшно, – девочка прижимается к матери, и в ее глазах читается настоящий ужас, будто она смотрит не на человека, а на чудовище из ночных кошмаров.

По салону идет волна возмущения. Кто-то вызвал стюардессу, кто-то доставал телефон, наверное, чтобы запечатлеть мой позор для соцсетей.

– Да пошли вы все! – не выдерживаю, посылаю всех. – Сидели бы дома, если боитесь!

На минуту наступает блаженная тишина.

Но потом случается взрыв.

– Как вы смеете!

– Это безответственно!

– Надо было остаться в Италии!

Игорь что-то кричит им всем в ответ, но его голос терялся в общем гуле. А я сижу, сжав кулаки так, и думала только одном, чтоб вы всем сгорели.

Глава 26

Глава 26

Марго

– Заходи, не стой на пороге, – открыв дверь, говорит Роза, жестом приглашая внутрь.

Переступаю порог, и дверь тихо захлопывается за моей спиной, словно отрезая меня от внешнего мира, от всех этих проблем, от Игоря, от сгоревшего кафе. Гостиная выглядит уютно. На диване разбросаны цветные подушки, на журнальном столике открытый ноутбук, рядом кружка с недопитым чаем, на дне которого долька лимона. Окна распахнуты настежь, и легкий ветерок играет с полупрозрачными занавесками, наполняя комнату свежестью и запахом лета.

– Садись, где удобно, – Роза машет рукой в сторону дивана, сама направляясь к кухне. Ее движения такие привычные, такие домашние, что на мгновение мне кажется, будто ничего не изменилось, будто последний месяц кошмара был всего лишь дурным сном. – Чай, кофе? Или может, что-то покрепче? После последних дней, думаю, нам не помешает.

– Чай, если не сложно, – отвечаю, осторожно усаживаясь на край дивана, боясь нарушить этот хрупкий уют.

– С мятой, с медом, с чем угодно, – ее голос доносится с кухни, сопровождаемый звонком посуды. – У меня тут целая аптека травяных сборов, бабушка в прошлом месяце присылала.

Я откидываюсь на спинку дивана, закрываю глаза на секунду. Веки будто налиты свинцом. Сколько я спала? Два часа прошлой ночью? Три? Последние дни, больница, разборки с полицией, бесконечные звонки адвоката, высосали все силы.

Я как выжатый лимон.

– Мятный с медом, – отвечаю ей и просто растворяюсь в тишине, вырвавшись всего на час из кошмара, в который превратилась моя жизнь.

Через пару минут Роза возвращается, неся в руках две огромные кружки. Пар поднимается над ними густыми клубами, создавая мимолетные узоры в воздухе.

– Держи, – она протягивает мне одну кружку, и я замечаю, как ее пальцы слегка дрожат от усталости. – Мятный, с ложкой меда и долькой апельсина. Балуй себя.

В ее голосе звучит та самая нежность, которую она обычно прячет за сарказмом.

– Спасибо, – обхватываю ладонями теплую кружку, чувствуя, как жар проникает в озябшие пальцы. Тепло разливается по рукам, напоминая, что я все еще жива, что где-то под всеми этими слоями боли и усталости еще осталась та самая Марго, которая умела радоваться простым вещам. – И... Спасибо за все. За то, что была рядом.

Роза плюхается рядом, подтягивает ноги под себя, устроившись поудобнее. Ее движения такие естественные, что мне хочется запомнить этот момент до мельчайших деталей.

– Ну-ка, ну-ка, давай без этих сюсюканий, – она делает глоток чая, потом ставит кружку на стол. – За что конкретно благодарности? За то, что сняла, как твоя бывшая подружка-змея кокетничает с полуголым итальянцем и уходит с ним? Или за то, что сняла скандал в самолете, который теперь гуляет по всему интернету?

В ее глазах вспыхивает знакомый озорной огонек, но где-то в глубине я вижу усталость, может быть, или боль, которую она так мастерски прячет.

Я улыбаюсь, но тут же чувствую, как в груди что-то сжимается. Это смесь благодарности и вины, я ведь втянула ее в свою войну, в этот грязный развод, в месть, которая, возможно, не принесет нам ничего, кроме новых ран.

– За то, что поехала вместо меня. За то, что вообще ввязалась в этот бардак, – говорю, глядя на свое отражение в темной поверхности чая. Оно искаженное, размытое, совсем как я сама сейчас. – Ты же могла просто сказать "разбирайся сама" и остаться в стороне.

– Да брось ты, – наконец говорит она, откидывая прядь волос за ухо с привычным жестом. – Мне не сложно было.

– Но ты же даже не знала Ольгу до этого, – настаиваю на своем. – Ты вообще ничего о ней не знала, как и обо мне, и так помогла.

– А мне и не надо было знать, – Роза пожимает плечами, но в ее голосе появляется жесткая нотка, как стальной стержень, проступающий сквозь привычную легкость. – Я ехала не из-за нее.

– Тогда зачем? – вопрос висит в воздухе, такой простой и такой сложный одновременно.

Роза замирает, вижу, как по ее лицу пробегает тень какой-то старой боли, которую она обычно так тщательно скрывает.

– Потому что я сама когда-то была на твоем месте, – наконец произносит она, и слова звучат так, будто вырваны силой.

– Ты... Никогда об этом не рассказывала нормально, – осторожно говорю, чувствуя, как могу ее ранить.

– Потому что не люблю копаться в этом, – ее голос становится резче. – Но да. Мой бывший тоже ушел к другой. Тоже думал, что может просто взять и разрушить все, что у нас было. И тоже был уверен, что останется безнаказанным.

Последнее она произносит с такой горечью, что мне хочется обнять ее, но я знаю – сейчас это только разозлит ее.

Я молчу, давая ей время. Если она захочет – продолжит. Если нет – не стану давить.

– Ладно, хватит об этом, – Роза резко встряхивает головой, словно отгоняя навязчивые мысли. – Как-нибудь вернемся к этому. Лучше посмотри, что я там наснимала.

Она тянется к ноутбуку, открывает его с каким-то неестественным рвением. Экран загорается, и через секунду передо мной видео: салон самолета, Ольга с красными пятнами на шее, злобно шипит что-то на испуганную женщину с ребенком.

Кадр такой четкий, что я вижу, как дрожат руки Ольги, как ее глаза горят лихорадочным блеском.

– Очешуеть, – вырывается у меня.

Роза смеется, и я подхватываю ее смех, и мне за него не стыдно.

– Подожди, это только начало, – говорит она, прокручивая дальше. Ее пальцы летают по тачпаду с какой-то лихорадочной энергией. – Тут еще минут десять золотого контента.

И я понимаю, что месть все же сама находит обидчиков, в этом есть свой кайф.