Текст книги "После измены. Месть мне к лицу (СИ)"
Автор книги: Софи Вирго
Соавторы: Алла Ветрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
Глава 11
Глава 11
Марго
Утро начинается с тихого стона, который разрывает тишину комнаты. Я открываю глаза, и мир кажется мутным, размытым. Будто смотрю сквозь грязное стекло.
Первое, что вижу – Сашу. Он лежит рядом, его маленькое тело, обычно такое живое и подвижное, сейчас беспомощно раскинулось под простыней. Лицо красное, воспаленное, веки припухшие и тяжелые. Он дышит через рот коротко, прерывисто.
Сын ворочается во сне, сбрасывает одеяло, потом снова натягивает его. Ему то жарко, то холодно, и от этого в груди сжимается.
– Мам… – его голос хриплый, слабый, будто пробивается сквозь сон.
– Я здесь, солнышко, совсем рядом.
Мои пальцы дрожат, когда прикасаюсь к его лбу. Он как раскаленный уголь. Температура не спала. Не спала за всю ночь, хотя я давала жаропонижающее, обтирала его влажной тряпкой, сидела рядом и шептала: "Все будет хорошо".
Тихо сползаю с кровати, стараясь не разбудить его, но он все равно вздрагивает, когда мои пальцы слегка задевают его руку, и он просыпается.
– Воды... Можно воды... – просит, и в этом "можно" столько детской беспомощности, что все внутри обрывается. – Горлышко такое сухое... И горько во рту...
– Конечно, родной, сейчас принесу, – глаза наполняются слезами, но я быстро их смахиваю. – И чайку с малиной сделаю, хорошо? Бабушкино варенье положу, ты его так любишь. Помнишь, как тем летом у нее в саду малину собирали?
Он не отвечает, только мычит в ответ, и я бегу на кухню. Вода в чайнике холодная, и я включаю его, слушая, как внутри начинают булькать первые пузырьки. Ждать. Все, что я могу сейчас это ждать.
Достаю из холодильника баночку малинового варенья, и открыв крышку с тихим хлопком, чувствую запах малины. Развожу ложку в кружке, заливаю кипятком. Пар поднимается вверх, обжигая лицо.
Телефон лежит на столе, и я беру его, набираю Розу. Она берет трубку почти сразу, будто не спала.
– Ну что, мстительница, готова к отъезду? – голос бодрый, с легкой хрипотцой, и от этого еще больнее. – Чемодан собрала? Паспорт не забыла? Уже представляю, как ты вломишься в их райский отпуск! Эти рожи, когда увидят тебя... Думаю, фотографии будут просто шедевральными!
– Роза... – делаю глубокий вдох. – Я не поеду.
– Что? – ее голос резко меняется, становится жестче. – Ты сейчас серьезно?
– Я передумала. Ни в какую Италию не поеду, – говорю это четко, хотя внутри все сжимается.
– Ты... Шутишь? – она делает паузу, и слышно, как ее дыхание становится резче. – Мы же все обсудили. Билеты, документы, даже отель тот же... Я столько времени потратила на организацию! Ты представляешь, сколько пришлось заморочиться, чтобы попасть в даты? И теперь ты просто передумала?
– Саше хуже, – говорю коротко, потому что, если начну объяснять подробно, голос дрогнет.
– Ладно, допустим, – ее тон становится более мягким, но все еще остается напряженным. – Но ты же можешь оставить сына с со мной, с бабушкой, няней... Это же не конец света!
– Нет, – сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони. – Я не могу его бросить. Не хочу. И не позволю себе. Он проснулся ночью один, в темноте звал, а я... – голос срывается. – Я должна быть здесь.
Не могу.
Не хочу.
Не позволю себе уехать.
– Ты его не бросаешь, а оставляешь на пару недель... – Роза говорит вроде уверенно, но все же дрожь в голосе слышна.
– Для него это будет бросить, – мой голос дрожит, и я чувствую, как по щеке скатывается предательская слеза. – Ты не видела, как он вчера смотрел на меня, когда я вернулась... – в горле встает ком, и я глотаю воздух, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами. – Он лежал один и боялся.
Роза замолкает. Я слышу, как она перекладывает трубку, будто обдумывает что-то.
– Ты серьезно? – наконец спрашивает она, и в ее голосе я слышу недоумение, разочарование, и где-то глубоко – понимание. – Ты отказываешься от мести, от того, чтобы наконец посмотреть ему в глаза и дать по заслугам, только потому, что...
– Потому что я его мать, – перебиваю ее, и эти слова вырываются из самой глубины души, горячие и искренние. Взгляд падает на кружку с чаем, где медленно растворяется малиновое варенье, окрашивая воду в розовый цвет. – И, если мне нужно выбирать между местью и тем, чтобы быть рядом, когда моему ребенку плохо... – голос срывается, и я закусываю губу, чтобы не расплакаться.
Тишина между нами становится почти осязаемой. Вода в чайнике начинает тихо шипеть, напоминая, что время не остановилось, что жизнь продолжается, несмотря на всю эту боль.
– Хорошо, – наконец говорит Роза, и ее голос звучит мягче, теплее, будто она наконец-то увидела то, что скрывалось за моими словами. – Я понимаю.
– Прости. И... Спасибо, – я закрываю глаза. – За все. За то, что пыталась помочь. За то, что была рядом, когда казалось, что весь мир против меня.
– Да ладно, – она отмахивается, но я прекрасно слышу ту легкую обиду, что прячется за этими словами. – Просто жаль, что столько усилий насмарку. Столько планов...
– Не насмарку. Ты помогла мне больше, чем думаешь. Ты дала мне понять, что я не одна. Что кто-то еще верит в меня.
– Ну... – она вздыхает, и в этом вздохе целая история. – Ладно. Сын важнее, чем какой-то гулящий кобель, – в ее голосе появляется тепло – Ты права, потом не объяснишь ребенку, почему мамы не было рядом, когда ему плохо. Дети такие вещи запоминают навсегда.
– Именно, – киваю, хотя знаю, что она не видит этого.
– А вот то, что мама его любит, он это запомнит на всю жизнь, – голос Розы звучит теперь по-матерински тепло, и от этого становится немного легче.
– Да, – это единственное, что я могу сказать, потому что все остальное уже сказано без слов.
Еще секунда молчания, наполненного пониманием. Потом в трубке раздается легкий шорох, будто Роза перекладывает телефон в другую руку.
– Ладно, – вдруг говорит она, и в ее голосе снова появляется та самая сталь, что была вначале, но теперь она звучит по-другому, не как вызов, а как обещание. – Тогда я поеду вместо тебя.
– Что?
– Он не должен отдыхать, пока ты тут одна справляешься со всем, – Роза говорит это так просто, будто предлагает сходить за хлебом, а не отомстить за меня. – Это несправедливо.
– Роза, – я не знаю, что сказать. В груди что-то сжимается, но теперь это не боль, а странное чувство благодарности.
– Да не переживай ты так, – она смеется, и этот смех звучит почти по-доброму. – Я просто сделаю то, что ты не можешь. Ты останешься героиней для своего сына, а я... – она делает паузу, – я позабочусь о справедливости.
Я смотрю на кружку с чаем, где пар уже почти перестал подниматься, образуя на поверхности едва заметную дрожь. В голове пусто, все эмоции, кажется, уже выжжены дотла.
– Делай что хочешь, – говорю я, и понимаю, что это правда. – Мне уже все равно. Пусть будет по-твоему.
– Заметано, – в ее голосе снова появляется эта хитрая нотка, и я почти вижу, как она улыбается своей хищной улыбкой. – Я все устрою в лучшем виде. Поверь, они еще пожалеют, что вообще родились на этот свет.
– Хорошо.
– Держись, ладно? – внезапно ее голос становится мягким, почти нежным. – Для него. Для Саши.
– Постараюсь, – это все, что я могу сказать, потому что никаких других обещаний дать не могу.
Она кладет трубку, и в квартире воцаряется тишина. Я возвращаюсь в комнату, где Саша лежит с закрытыми глазами, но, когда я сажусь рядом, он открывает их. Его глазенки, обычно такие яркие и живые, сейчас кажутся потухшими от болезни.
– Мам... Это чай? – его голосок звучит слабо, но в нем уже нет того страха, что был вчера.
– Да, солнышко, – я поднимаю кружку, чувствуя, как тепло от нее согревает мои холодные пальцы. – С малиной, как ты любишь.
Подношу чашку к его губам, осторожно поддерживаю его за спину. Он делает маленький глоток, морщится от кислинки, но потом пьет.
– Вкусно? – спрашиваю, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
– М-м, да, – он слабо улыбается, и эта улыбка стоит всех мучений. – Спасибо.
– Всегда пожалуйста, родной, – глажу его по горячей щеке, чувствуя, как под пальцами пульсирует лихорадочный жар. – Скоро полегчает. Обязательно полегчает.
За окном окончательно рассвело, и первые настоящие лучи солнца заливают комнату теплым светом. Где-то там, за горизонтом, начинается новый день, день, когда все может измениться.
Но здесь, в этой комнате, есть только мы двое, я и мой сын. И пока он нуждается во мне, никакая месть в мире не сможет быть важнее этого.
Глава 12
Глава 12
Марго
Закат растекается по небу. Я сижу в плетеном кресле на террасе Олиной квартиры, сжимая в руке телефон. Экран то загорается, то гаснет: я открываю контакты, тычу в имя «Марго», но так и не решаюсь позвонить.
– Ты что, собираешься его съесть? – Оля щурится, поднося к губам бокал с гранатовым соком. Лед уже растаял, оставив на стекле мутные разводы. Ее взгляд скользит по моему лицу, выискивая слабину. Ветер шевелит ее волосы, и запах дорогих духов смешивается с терпким ароматом граната.
– Нет, просто... – вздыхаю, перекатываю телефон в ладони. Пластик нагрелся от моих пальцев, стал липким. – Хотел проверить, не писала ли она.
– Ох, как трогательно, – она ставит бокал с такой силой, что сок расплескивается по стеклянной столешнице, оставляя кроваво-красные капли. Ее губы подрагивают не от волнения, нет, это от злости, которую она не может скрыть. – Сидишь здесь, со мной, а голова там, в их квартире. Может, тебе вообще к ним вернуться?
– Не начинай, Оль. Я просто переживаю за сына.
– Ага, конечно, – она резко встает, подходит вплотную. – Ты же сам сказал, что уходишь ко мне! Сам решил, что больше не можешь жить с ней! А теперь сидишь и трусишься над телефоном, как школьник перед первой любовью.
Я отстраняюсь, чувствуя, как по спине бегут мурашки. В горле пересыхает, и каждый глоток воздуха обжигает, будто наглотался дыма.
– Это не дрожь. Я... – глотаю ком в горле, – Я оставил его одного, Оль. С температурой под сорок. Ты хоть представляешь, каково это?
– Представляю, – ее голос становится тише, но от этого только опаснее, как шипение змеи перед ударом. Она скрещивает руки на груди. – И знаешь, что еще представляю? Что через несколько месяцев у тебя будет еще один ребенок. Или тебе наплевать на нашего малыша, и еще неизвестно как эта ветрянка на нас с ним отразиться?!
– Ты же прекрасно понимаешь, почему я ушел. Ветрянка опасна для беременных. Я не мог рисковать тобой и... Нашим ребенком.
Слова застревают в горле, как кость. Где-то глубоко внутри клокочет вина за сына, оставшегося одного в полутемной квартире, за его испуганные глаза, когда я уходил. Но здесь, на этой проклятой террасе, признаться в этом – значит дать Оле новое оружие против себя.
– Но рискнуть оставить сына одного, это пожалуйста? – ее ладонь со всей силы бьет по стеклянной столешнице. Звонкий удар эхом разносится по террасе. Стакан подпрыгивает, падая на бок, и последние капли сока медленно растекаются по гладкой поверхности, образуя причудливые узоры, похожие на следы от слез. – Ты вообще слышишь себя? Мы или они? Два стула не занять.
Я вскакиваю, отхожу к перилам, загнанный в ловушку ее вопросом. Прутья холодные под пальцами, пропитанные вечерней сыростью.
Внизу уже зажглись фонари, выстроившиеся в бесконечные цепочки. Машины ползут вдалеке, как светляки в темноте, такие маленькие и незначительные с этой высоты.
– Черт возьми, Оля! Я не бог, чтобы всем угодить! – поворачиваюсь к ней, и голос звучит хрипло, будто бежал километры, задыхаясь от собственной лжи. В груди колотится сердце, выбивая яростный ритм. – Да, я испугался за тебя. Да, пожалел сына. И да, я не знаю, как теперь жить с этим.
Она медленно подходит, останавливается рядом.
– Здесь не надо знать, как жить со всем этим. Здесь нужно решать, либо ты окончательно уходишь от нее, либо... – ее пальцы скользят по моей груди, цепляются за пуговицы рубашки, будто хотят разорвать ее, добраться до сердца и вырвать его, чтобы больше не мучилось, – уходишь от меня. Полумер мне не нужно. Да и тебе, чтобы вот так не крыло.
– Прекрати это! – хватаю ее руку, останавливая. – Ты же знаешь, что не могу просто взять и вычеркнуть Сашу из жизни.
Хотя тут я ей вру. Я просто хочу запасной аэродром сохранить. Сохранить тех, к кому смогу вернуться, не потеряв баллов у общества.
– А я могу, – она высвобождается одним ловким движением, отступает на шаг. Ее глаза блестят в свете заката, как два кусочка льда. – Выброси его из головы. Или я выброшу тебя.
– Хватит, – говорю тихо. – Никого выкидывать не надо. Я сам разберусь.
Оля вдруг улыбается, сладко, неестественно. Ее губы растягиваются в идеальной улыбке, но глаза остаются холодными, пустыми, как окна брошенного дома.
– Ладно, – она снова подходит, обвивает руками мою шею. Ее пальцы в моих волосах, слегка дергают их, будто держат на поводке. – Тогда думай лучше о приятном. О моих новых купальниках, например. О том, как мы будем загорать в Италии... – ее губы касаются моего уха, горячие, влажные, оставляя после себя липкий след. – ведь ты же не оставишь меня? Ни за что?
– Ни за что, – цепенею, глядя поверх ее плеча на телефон, лежащий на столе.
Она права, это надо прекращать. С этой стервой на двух стульях не усидеть. Но хороша же она, так почему бы и не сменить седалищное место?
Глава 13
Глава 13
Марго
Больничный коридор кажется бесконечно длинным. Белые стены, резкий запах хлорки и антисептика, въевшийся в пластиковые панели, лампы мерцают, отбрасывая на пол резкие тени, которые кажутся длиннее, чем должны быть.
Я сижу на жестком стуле возле палаты, его холодная поверхность буквально впивается в бедра, но я почти не чувствую дискомфорта, все мысли там, за стеклянной дверью, где мой мальчик лежит бледный, с капельницей в тонкой руке, усыпанной красными точками.
Его кожа, обычно такая розовая и упругая, теперь напоминает старый пергамент, а губы потрескались от температуры.
Ветрянка дала осложнения, воспаление легких, говорят врачи. Их профессиональное спокойствие, когда они произносят "это редкость, но лечится", не приносит облегчения, только усиливает страх, панику, отчаяние, который не проходит уже несколько часов.
И сейчас, выйдя в этот проклятый коридор я понимаю, что больше не могу, и набираю адвоката.
– Алло, Кристина Дмитриевна? – голос дрожит, когда она поднимает трубку с третьей попытки, хотя я изо всех сил сжимаю челюсти, чтобы звучать не так отчаянно, как есть на самом деле.
– Да, Маргарита Сергеевна. У вас что-то срочное случилось, что вы игнорируете наши договоренности? – адвокат говорит ровно, но в ее тоне слышится дикое напряжение, будто она уже знает, к чему идет этот разговор, и не желает его продолжать.
Где-то на заднем фоне скрипит офисное кресло, наверное, она сидит за своим массивным столом, среди аккуратных папок с чужими разбитыми жизнями, и мечтает об отпуске, пока я мечтаю о выздоровлении сына.
– Я в больнице с ребенком. У Саши осложнения из-за ветрянки, – глаза сами собой цепляются за дверь палаты, и сердце сжимается за моего малыша.
Он там сейчас ворочается в постели, хмурится во сне, его брови сдвигаются в той же гримасе, что и у отца, когда тот был чем-то недоволен. Эта схожесть сейчас режет по живому, и я ненавижу эти схожести.
– Сочувствую, выздоравливайте, – равнодушно, без тени участия говорит это, а мне хочется рыкнуть на нее. – Но что вас заставило мне так упорно дозваниваться?
– Я передумала ждать. Я хочу, чтобы документы о разводе подготовили сегодня же и направили Игорю уведомление.
Едва говорю эти слова, становится легче дышать. Словно весь груз с плеч сбросила.
– Сегодня? – адвокат удивленно спрашивает и делает паузу. Я слышу, как перелистываются бумаги, наверное, мое дело листает, в котором еще ничего толком не готово, и это явно ее злит. – Конечно, это ваше право, но, если не подготовиться должным образом, можно упустить часть активов. Вы готовы к этому?
– Мне уже плевать. Пусть забирает что хочет, – голос хрипит, я почти шепчу, но с такой ненавистью, что даже сама вздрагиваю. – Сделайте все, чтобы он больше не мог называть себя моим мужем, потому что он бросил ребенка одного с температурой, пока я ездила в аптеку и к вам на встречу, он уехал к любовнице, найдя повод сбежать из дома. Мне ничего не нужно от него, все заработаю сама. Но я не хочу, чтобы этот человек лишнюю минуту был частью наше с сыном семьи.
Она с минуту молчит, и эта минута кажется самой долгой в жизни, после того момента, пока врачи сейчас объяснили, что с моим сыном.
– Хорошо, – наконец-то слышу ее голос. – Тогда документы на подпись вам привезет другой юрист, сомневаюсь, что вы сейчас сорветесь к нам, – правильно понимает. – Я передам ваше дело тому, к кому вы изначально должны были попасть, если бы не опоздали на первую встречу.
А вот с этого места подробнее.
– Почему меня передают другому специалисту? Разве это нормальная практика? – сжимаю телефон так, что пальцы болят, я шиплю на нее, не скрываю своего раздражения, и остановиться не могу, все эмоции, сдерживаемые в последние дни, рвутся наружу.
– Маргарита, ничего страшного, вы ставите те сроки, в которые я не смогу качественно все отработать, потому что у меня своих клиентов много, а у него больше ресурсов для срочных дел. Поверьте, это пойдет вам на пользу, – в ее голосе появляется усталость, будто она уже тысячу раз объясняла это другим таким же, как я. – Вам стоит радоваться, что вместо уставшего человека вашим разводом займется тот, у кого есть время и силы.
– Ладно, – в горле ком, такой плотный, что кажется, будто я проглотила камень. – Пусть приезжает поскорее и сделает все в лучшем виде.
– Не волнуйтесь, вы позвонили вовремя. Думаю, после обеда он сможет направить ему уведомление с краткими требованиями и выиграет время.
– Мам... – слабый голосок из палаты пробивается сквозь приоткрытую дверь. Сначала кажется, будто мне послышалось после бессонной ночи, но потом он зовет меня. Я подхожу к палате и заглянув внутрь, вижу, что Саша приподнимается, его глаза мутные от температуры, но он пытается улыбнуться, увидев меня.
– Я сейчас, солнышко, иду, – его рваный вдох, в груди колет, будто кто-то вонзил туда тысячу игл. – Кристина Дмитриевна, мне надо идти. До свидания.
Не слушая, что она скажет, вешаю трубку и иду к ребенку. Саша тянет ко мне руку, такую горячую, такую хрупкую, с синяком от капельницы на тыльной стороне ладони.
– Где папа? – шепчет он, и в этом вопросе столько наивного доверия, что сердце сжимается.
– Он... Занят, – отвечаю и сажусь на край кровати, глажу его по волосам, мокрым от пота. – Но я здесь.
Он кивает, закрывает глаза, его пальцы слабо сжимают мои, как будто он боится, что я исчезну, если он отпустит.
За окном уже во всю наступает утро. Где-то там, за этими стенами Игорь с Олей, их грязные секреты и та жизнь, в которую я больше не хочу возвращаться.
Но в одном я уверена, разберусь с болезнью сына, и потом... Потом все остальное наладится.
Глава 14
Глава 14
Марго
Тишину палаты разрывает резкая вибрация телефона в моих руках, и я вздрагиваю от неожиданности так сильно, что чуть не роняю его.
Сердце бешено колотится в груди, пока я инстинктивно хватаю телефон, боясь разбудить Сашу. Меня даже холодным потом обдает от страха.
Когда перевожу дух, вижу на экране незнакомый номер. Сообщение короткое, но от него перехватывает дыхание, а в горле встает ком.
"Маргарита Сергеевна, это адвокат Раевский. Уведомление о расторжении брака направлено вашему супругу. Он уже ознакомился с документами. Нам с вами необходимо встретиться, когда это возможно? Подъеду в удобное для вас время"
От понимания, что написано в сообщении, пальцы начинают дрожать так сильно, что я трижды стираю набранный текст, прежде чем отправить ответ.
"Спасибо, что оперативно все сделали. Я сейчас в больнице, можете подъехать сюда, но я не знаю, что теперь делать. Подскажите, какие следующие шаги?"
Не знаю почему, но теперь голове пульсирует одна мысль: о уже прочитал, он знает, он поплатился.
Вот только дальше подумать не успеваю о муже, приходит сообщение от адвоката, и я ловлю себя на том, что сжимаю телефон так крепко, будто он может исчезнуть.
"Вам не нужно ничего предпринимать. Я приеду в больницу сегодня же, привезу все документы для подписи. Вам останется только их просмотреть и поставить свою подпись. Остальное я сделаю сам. Вы о сыне заботьтесь."
Я закрываю глаза, чувствуя, как с плеч спадает невидимая тяжесть, но вместо облегчения приходит пустота, будто кто-то вырвал из груди часть меня, оставив лишь холод.
Неужели это конец? Настоящий конец?
Не могу в это поверить.
"Спасибо. Тогда я вас жду с документами"
Отправив ответ, откладываю телефон на тумбочку, покрытую царапинами, и смотрю на Сашу. Его бледное личико, обычно такое румяное и живое, теперь покрыто красными пятнами, а ресницы, слипшиеся от слез, дрожат во сне.
Губы шевелятся, словно он что-то бормочет в забытьи, а тонкие пальцы сжимают край одеяла, будто даже во сне ищут опору.
Сегодня наша годовщина с мужем. Десять лет. Десять лет, которые он променял на нее. И он... Он сегодня улетает в Италию. С ней.
Телефон снова вибрирует, и я вздрагиваю. Снова беру его, но на этот раз сообщение от Розы.
"Ну что, я уже в аэропорту, скоро начну творить справедливость"
Черт, о ней я и забыла. Медленно набираю ответ, чувствуя, как каждое слово давит на грудь, и корю себя, что не могу печатать быстрее.
"Все отменяется. Его уведомили о разводе. Ты можешь не ехать за ним, как мы планировали. Прости, забыла написать, все из головы вылетело"
Ее ответ не заставляет себя ждать. Я боюсь открывать сообщение, представляя, куда меня сейчаас пошлют, но все же делаю это.
"Ох, ну ты и обломщица! Я уже представляла, как вторгнусь в их итальянский рай. Но... Ты молодец. По-взрослому поступила. Хотя и скучно"
Фух, пронесло. Я улыбаюсь ее словам, но улыбка получается горькой, увы.
"Хватит уже этого цирка. Я поняла одно, они не стоят того, чтобы на них тратили нервы и силы"
Пишу и понимаю, что это правда. Никакой мести вот так, никаких драм в отпуске, нужно просто сделать конец агонии, и все будет хорошо, мне этого хватит. Она ничего не отвечает, и мне не страшно почему.
Тишину палаты нарушает только мерное капание капельницы. Я поправляю одеяло на Саше, глажу его горячий лоб, и мои пальцы запоминают каждую морщинку, каждый вздох, будто боятся, что и это может понадобиться врачу.
Я глажу Сашину ладошку, такую горячую, такую маленькую, и вспоминаю, как в роддоме он впервые ухватился за мой палец. Тогда мне казалось, что на свете нет ничего крепче нашей связи.
А как он заливисто смеялся, когда Игорь подбрасывал его к потолку, а я замирала от ужаса, готовая поймать. Теперь его никто не подбрасывает, а ловлю его я.
Губы Саши шевелятся, будто он хочет что-то сказать, но выходит только хриплый вздох, а мне почему-то вспоминается его первый крик в родзале, громкий, требовательный, полный жизни. Сейчас он даже плачет беззвучно, только слезы текут по воспаленным щекам.
Руки сами сжимаются в кулаки.
Игорь должен был быть здесь. Должен был сменить компресс, принести воды, утешить, когда я уже валюсь с ног. Вместо этого он...
Я представляю, как прямо сейчас он поправляет чемодана, проверяет билеты на самый рейс, о котором мы мечтали.
"В следующем году обязательно поедем втроем" – обещал он в прошлом июне, целуя меня в макушку.
Врун.
Саша ворочается, сбрасывает одеяло. Я поправляю его, и рука натыкается на мокрую от пота простыню. Невольно вспоминаю, как в прошлом году он простыл после новогодней елки. Игорь тогда сидел у его кровати всю ночь, читал "Айболита" смешными голосами.
Где этот человек сейчас? Упаковал чемодан и стер нас из памяти?
Зачем-то беру телефон. Ни одного пропущенного от него. Ни одного сообщения.
"как там Саша?"
"что врач сказал?"
Ничего этого нет. Пустота.
Саша всхлипывает во сне. Я прижимаю его руку к губам, его кожа пахнет лекарствами, а не тем родным запахом, от которого когда-то щемило сердце.
– Прости, малыш, – шепчу, – что твой папа оказался ничтожеством. Но я никуда не денусь. Я рядом, родной.
Глажу Сашу по волосам и клянусь себе, что мы выберемся из этого кошмара. Без него. Вопреки ему.
И вдруг раздается резкий скрип двери, такой громкий, что у меня холодеет кровь.
Я оборачиваюсь и застываю.
В дверях стоит Игорь.
Его лицо искажено яростью, глаза горят, как у зверя в капкане, а губы подрагивают от бешенства. Он тяжело дышит, будто бежал сюда через весь город, и его пальцы сжимаются в кулаки так, что костяшки белеют.
– Ты совсем страх потеряла, тварь?! – его голос дрожит, и в нем столько ненависти, что мне хочется отшатнуться. – Ты вообще понимаешь, что натворила?!
