Текст книги "Перепутья (СИ)"

Автор книги: slip

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 38 страниц)

– Чем обязаны? – Фабия сделала несколько шагов в его сторону и приветливо улыбнулась.

Гай ответил ей тем же. Они не виделись больше года и этого времени оказалось более чем достаточно для того, чтобы соскучиться.

– Я бы хотел сказать, что просто зашел узнать, как у вас дела, но, к сожалению, это было бы ложью, – хмыкнул он. Начинать встречу с вранья было неуместно, – Может, пойдем вовнутрь?

Уточнения Фабии не потребовались. Если кто-то в этом Городе и умел увидеть деликатную ситуацию за несколько миль – так это она.

Они прошли вдоль колоннады, к одной из запасных дверей храма. У любого другого человека, тем более – мужчины, были бы проблемы с тем, чтобы попасть сюда, а если бы ему и удалось – обвинения не заставили бы себя ждать, но должность великого понтифика – бывшего ли, настоящего ли, не важно, – предоставляла Гаю некоторые привилегии.

В данный момент – возможность поговорить с верховной весталкой с глазу на глаз и не привести ни себя, ни ее на плаху[8].

Фабия закрыла за ними дверь и пригласила его садиться.

В небольшой комнате не было никого кроме них, но через стенку до них доносились звуки обычной суеты из основного зала храма.

Они устроились в креслах и Фабия выжидательно посмотрела на него:

– Ну так что у тебя за дело?

Вот так сразу? Без расспросов и удивлений?

– Мне нужно изъять завещание Гая Октавия, – Гай принял ее предложение и перешел сразу к делу, – Похороны будут через несколько дней, а Луций Марций хочет увезти Атию из Города сразу после них, так что тянуть не стоит.

Фабии понадобилось несколько мгновений на размышления, прежде чем ответить:

– Ты же все еще его приемный отец? Я ничего не пропустила?

– Нет, – Гай помотал головой, – Меня тут такой лавиной бюрократии накрыло, что я пока до этого вопроса не добрался.

– Это отлично, – просияла Фабия, – Тогда вообще никаких проблем. Подожди здесь, я сейчас принесу.

Как будто у него был какой-то выбор. Даже раньше, когда он все еще был великим понтификом, ему не было хода в священные помещения храма, а сейчас – так и подавно.

Фабия обернулась быстро. В руках она несла сверток, запечатанный печатью и несколько обычных.

Сверток с печатью она положила на столик, а один из обычных протянула ему.

– Ну, все по стандарту.

Гай кивнул и быстро расписался в акте изъятия. Фабия забрала у него свиток и подтолкнула завещание в его сторону.

– Держи, это тебе.

– Спасибо, – Гай сунул завещание за пояс, так, чтобы его не было видно под тогой, – Ну что, как вы тут без меня?

– Да как обычно, – пожала плечами Фабия, снова устраиваясь на кресле, – Семпрония собирается на пенсию через три месяца. Нужно подбирать девочку ей на замену, а Лепид[9] куда-то пропал. Даже не знаю, что делать. Я пробовала уговорить ее остаться, но она ни в какую.

Семпрония… Двоюродная сестра Децима Брута и правнучка Гая Гракха. Ее отец изначально отдал ее в весталки против ее воли и в таком решении не было ничего удивительного.

– Боюсь, у меня для тебя плохие новости, – Гай грустно усмехнулся, – Лепид не пропал. Лепида... – он замялся. Лицо Фабии исказилось беспокойством, – В общем, есть большая вероятность, что Лепида убили.

– Убили? – глаза Фабии округлились, – Кто? Когда? Почему?

– Октавий. Где-то в январе. Слушай, я пока сам не знаю, что там произошло. Пытаюсь разобраться. Но если подтвердится, что он мертв, сама понимаешь… – он развел руками, – Похороны. Перевыборы. Можем не успеть.

– Боги… – Фабия прикрыла рот ладонью, – Но почему?

– Любая твоя догадка так же хороша, как и моя, – Гай пожал плечами.

– А ты? – неожиданно спросила Фабия.

– А что я?

– Ну ты же жив. Должность великого понтифика пожизненная.

– Да. Только другие люди, занимавшие эту должность, не возвращались из мертвых, – хмыкнул Гай, – Новый прецедент. Пока мы будем разбираться с тем, как его урегулировать, Семпрония не то, что на пенсию выйти – состариться и умереть успеет.

Фабия прыснула.

– Кроме того, – Гай снова стал серьезным, – Я не хочу инициировать эти обсуждения, пока мы не нашли тело Лепида. Нужно устроить ему нормальные похороны.

От одной мысли о том, что тело его друга могло не первый месяц гнить без должного погребения становилось дурно.

– Я понимаю, – кивнула Фабия.

Конец ее фразы утонул в мощном раскате грома. Надвигающееся ненастье было совсем близко.

– Ладно, спасибо за помощь, – Гай улыбнулся и поднялся с кресла, – Мне пора, у меня еще куча дел.

– Не за что, – улыбнулась Фабия, – До встречи. Ты только не забывай про нас надолго, хорошо?

Гай коварно ухмыльнулся:

– Если это намек, то ты опоздала лет на двадцать. Я уже слишком стар для авантюр, где на кону моя голова.

Фабия прыснула в кулак:

– Ты неисправим.

– Даже не сомневаюсь, – хмыкнул он.

Она никак не могла знать, какая именно доля правды содержалась в этой шутке.

У подножия храма переминался с ноги на ногу мужчина в простой тунике. Едва завидев Гая, он улыбнулся и помахал рукой:

– Цезарь?! Я Каллимах, раб Августа. Ну… Бывший. Не знаю. Короче, меня твоя жена прислала с сообщением.

На грани поля зрения мелькнула молния. Через несколько секунд раздался раскат грома.

Гай спустился с постамента храма и, поравнявшись с Каллимахом, спросил:

– Что за сообщение?

– Она говорит, что Педий прибыл и ожидает тебя дома.

– Понятно, – кивнул Гай.

– Передать ей что-нибудь? – не унимался Каллимах.

– Нет, я и так домой собирался, – смерив недоверчивым взглядом небо, сказал Гай.

– Я, пожалуй, с тобой, – задрав голову вверх, констатировал Каллимах.

Поднявшийся ветер разрушил все его планы. Вместе с собой он принес стену проливного дождя, плотную настолько, что дальше вытянутой руки все люди и здания превращались в нераспознаваемые пятна. Молнии сверкали все ближе и ближе, а от раскатов грома закладывало уши.

К счастью, они с Каллимахом не успели отойти от форума далеко.

– Сюда, – крикнул Гай, пытаясь перекричать очередной раскат грома.

Пятно, похожее на Каллимаха, последовало за ним – и превратилось обратно в Каллимаха, мокрого с ног до головы, уже под крышей базилики Эмилия.

Стихии удалось приостановить обычную деловую жизнь внутри. Позабыв о своих делах, люди таращились в окна и выглядывали из-за приоткрытых дверей, с интересом наблюдая за плотной стеной дождя и попытками тех несчастных, что оказались на улице, с ней справится. Тех немногих, кому удалось добраться до спасительного здания, встречали разве что не аплодисментами.

– Еще парочка таких дождей, и я куплю лодку, – пробурчал Гай себе под нос. Намокшая до нитки тога весила, казалось, целую тонну. Хоть снимай ее и бросай прямо здесь.

– Не поможет. Еще парочка таких дождей, и нам всем придется отращивать жабры, говорю тебе, – фыркнул мокрый Каллимах.

– Похоже, сюда уже пол-Города смыло, – оглянувшись, хохотнул Гай.

Пестрая толпа, собравшаяся в базилике, не дала бы ему соврать.

Каллимах мотнул мокрой головой, – брызги полетели во все стороны, – и выглянул на улицу сквозь приоткрытую дверь.

– В принципе можно здесь окапываться. Это надолго, – констатировал он.

Не поверив ему, Гай выглянул наружу через его голову.

Пусть стена дождя и ограничивала видимость до нескольких футов, не рассмотреть свинцовые тучи, обложившие Город со всех сторон, было невозможно. Оценка Каллимаха была недалеко от правды. Педию придется подождать.

Несмотря на то, что в базилике было тепло, холод от мокрой тоги пробирал до костей. Недолго думая, Гай принялся ее разматывать. Каллимах долго наблюдал за его попытками освободится от тяжелой ткани, хихикая в кулак, прежде чем предложить:

– Тебе помочь?

– Было бы неплохо, – сразу же согласился Гай.

Стоило избавиться от веса и холода тоги, давившего на плечи, жить сразу стало проще.

Вода понемногу начинала заливать вход в базилику, и они переместились вглубь обрамленного колоннадой зала. Людям постепенно надоедало наблюдать за стихией, и они начинали возвращаться к прерванным делам.

Из располагавшихся на втором уровне залов суда доносились отдаленные споры по поводу чьего-то наследства. Быстро сориентировавшиеся продавцы зазывали случайных покупателей к себе в магазины, и глаза их блестели алчностью в предчувствии неожиданно большой прибыли. И только такие случайные зеваки, как они с Каллимахом, сидели между магазинов, и усиленно пытались обсохнуть.

– Слушай, ты говорил, что ты – раб Октавия? – спросил Гай, отвлекаясь от праздного разглядывания прохожих.

Сама того не ведая, Фабия закинула ему в голову идею – и сейчас она уже проросла и превратилась в план действий.

– Ну да, – Каллимах кивнул. Брызги снова полетели во все стороны.

– Ты не знаешь, что случилось с Лепидом?

Каллимах отвел взгляд и сложил руки в замок, перед тем как начать говорить:

– Ничего конкретного. Октавий всегда все свои грязные делишки делегировал германцам, я с ними не общался. Странные они какие-то. Но знаешь, кажется, я знаю, кто может тебе помочь. Если ты, конечно, заставишь его говорить.

– И кто же? – тут же зацепился за соломинку Гай.

– Аймар. Светлый тип с длинными усами, – отозвался Каллимах, – Когда Филипп с Атией все выяснили, Филипп собрал нас всех в атрии и начал допрашивать. А он втихую сбежал. Это не просто так, я тебе говорю. Он точно что-то знает. Кроме того, его дружок, Рикхад, пропал где-то в середине января. Если это никак не связано, я свои сандали сожру, вот серьезно.

– И где он сейчас?

– Понятия не имею, – Каллимах пожал плечами, – У него есть какие-то дружки на Субурре, но больше я ничего не знаю. Говорю же, мы не общались.

Какая-никакая, а зацепка. Еще утром у Гая не было и такой.

Только через несколько часов дождь ослаб достаточно для того, чтобы стало возможным выйти на улицу. Первые робкие лучи света пробивались из-за свинцовых туч, что давили на и без того тяжелую голову.

К чести Педия, несмотря на длительную задержку, он все-таки дождался. Один из немногих людей, которым Гай все еще мог доверять. Единственный, кто подходил для переговоров с Антонием.

Завидев его, Педий быстро попрощался с Кальпурнией, что развлекала его все это время, и проследовал за ним в таблинум.

– Ну что, где там твое письмо? – спросил он, когда раздвижная дверь за ними закрылась.

– Где-то здесь было, – неопределенно отозвался Гай.

Беспорядку на его столе мог позавидовать даже такой “творческий” человек, как Джузеппе. Незаконченные проекты законов валялись вперемешку с письмами, как написанными так и недочитанными, и где-то внизу этого безобразия прятался свернутый планшет. Рабы, может быть, и не задавали лишних вопросов, но в распространении самых невероятных слухов им не было равных.

Пока было не ясно, кому из них можно доверять, шифроваться приходилось даже дома.

– А официальных предложений пока никаких нет? – пока Гай искал свиток с письмом, Педий ни на мгновение не позволял себе отвлечься от дела.

– Откуда бы? – отозвался Гай, проверяя очередной свиток, – Даже с учетом всех тех, кого Матий уже уговорил вернуться в Город, у нас не набирается не то, что кворума – половины кворума.

– Засада, – резюмировал Педий, – Так просто Антоний может не согласиться говорить.

– Согласится. Куда он денется? – Гай выудил еще один свиток, из-под будущего закона об отмене проскрипций, и воскликнул, – О. Нашел.

Он запечатал письмо своей восковой печатью, и только после этого протянул его Педию.

– Только будь поаккуратнее. Если я что-то знаю о Клеопатре, а я что-то знаю о Клеопатре, – Педий криво усмехнулся. Пусть в слухах было больше слухов, чем правды, они были очень живучими, – Она попробует, обманом или силой, а скорее всего – и тем, и тем, заполучить это письмо. Не ведись. Его нужно передать Антонию лично в руки.

– Понял, – Педий энергично кивнул.

Гай проводил его удаляющуюся спину взглядом, пока двери таблинума не захлопнулись, закрывая обзор.

Все-таки стоило указать его наследником первой линии тогда, но хорошая мысль, как водится, пришла в голову с запозданием. Пусть Педий и не был настолько талантливым, как Октавий, у него было одно неоспоримое преимущество – ему никогда не пришло бы в голову утопить Италию в крови ради захвата власти.

Дверь таблинума отъехала в сторону и вовнутрь заглянула Кальпурния.

– Гай, там к тебе Антистий пришел, – сказала она.

– Антистий? – нахмурился Гай, – А что он здесь забыл?

Старый врач был его хорошим знакомым и никогда не славился обилием свободного времени, или желания ходить по гостям.

– Я его позвала, – призналась Кальпурния, – Ты же говорил, что у тебя что-то с ребром.

– А, это, – Гай махнул рукой, – Ничего серьезного, наверное, просто ушиб. Оно уже даже почти не болит, – для убедительности он постучал себя по ребрам. Те отозвались слабой ноющей болью, – Видишь?

– Все равно, пусть лучше он посмотрит, – помотала головой Кальпурния.

– Да что он сможет сказать? У него рентгена нет. Он даже не знает, что это такое, – усмехнулся Гай.

– Гай, не заговаривай мне зубы, – Кальпурния мгновенно раскусила его план, – Пусть он посмотрит, мне так будет спокойнее.

Спорить с ней было бесполезно.

Правда все-таки оказалась на его стороне – отличить перелом от ушиба или трещины на глаз Антистию оказалось не под силу.

– Ну, я ничего серьезного не вижу, – резюмировал в итоге Антистий, – Скорее всего, просто ушиб.

– А теперь пойди и скажи это Кальпурнии, – усмехнулся Гай, натягивая обратно тунику.

– Ну уж нет. Твоя жена, ты ее и успокаивай, – Антистий хохотнул, но собирать свои вещи обратно в сумку не спешил.

Гай смерил его вопросительным взглядом. Антистий ответил тем же. Эта игра в гляделки могла продолжаться сколь угодно долго, если бы Гай не сдался первым.

– Что-то еще? – вздернув бровь, спросил он.

Глаза Антистия бегали. Так, словно он хотел что-то сказать, но никак не решался.

Тяжелый вздох сорвался с губ. И почему информацию из всех приходилось цедить буквально по капле? Сначала распорядитель, теперь вот Антистий.

– Слушай, ну я же вижу, что ты что-то хочешь сказать. Давай, выкладывай.

– Да если бы я знал, как это сказать, – Антистий усмехнулся и посмотрел Гаю в глаза.

– Словами. Через рот, – невозмутимо отозвался Гай.

Антистий прыснул:

– Нет, ну это точно ты.

– А что, были какие-то сомнения? – Гай вздернул бровь в притворном удивлении.

Реакция Антистия, однако, оказалась неожиданно серьезной:

– Ну как бы тебе сказать… – он растерянно почесал шею, – Понимаешь, четыре года назад я осматривал… ну… те… того человека, которого похоронили вместо тебя.

Гай сразу же понял, куда он клонит.

– И? – стараясь не выдавать беспокойства, спросил он.

– Ну… – Антистий замер и с шумом втянул воздух, – В общем… Гай Юлий, я помню все как будто это было вчера. И… Это был ты.

Повисла гробовая тишина. Попытки совладать с волнением полностью провалились – и Гаю понадобилось какое-то время, чтобы взять себя в руки.

– Ч-что? – было единственным словом, которое он смог выдавить из себя.

– То! – голос всегда умиротворенного Антистия неожиданно сорвался на крик, – Это был ты. Аид меня забери, если это не так! Даже раны были там же, где у тебя сейчас шрамы. Что вообще здесь происходит, Цезарь?!

Если бы он только знал…

Странности накапливались с колоссальной скоростью – и игнорировать их больше не было никакой возможности, как бы ему ни не хотелось обратного.

Мертвый Лепид. Живая Атия. Принявший титул Августа раньше срока Октавий. Живые Децим и Марк Бруты.

Мертвый он сам.

Никакого рационального объяснения. Ни единой зацепки для возможного рационального объяснения.

– Я... – теперь пришла очередь Гая запинаться после каждого слова, – Я не знаю. Я думал, Антоний просто подсунул всем труп какого-то похожего мужчины.

– Исключено, – отрезал Антистий, – Раны на теле были прижизненными.

– С него станется сделать так, чтобы были, – мрачно усмехнулся Гай, – Ты же его знаешь.

– Ну да, – на короткое мгновение на губах Антистия появилась улыбка, но затем он снова стал предельно серьезным, – Но это ничего не меняет. Это был ты.

– Я не знаю… – Гай обхватил голову руками и повалился на ближайшее кресло, – Может, тебя просто подводит память? Сам посуди, я же тут. Живой и теплый.

– Да вижу я, вижу, – в голосе Антистия звучало легкое раздражение, – Это-то и странно.

Был только один способ проверить слова Антистия. Он проводил осмотр тела официально, а значит – в архиве должен был сохраниться протокол.

Единственная зацепка.

Единственный шанс определить, кто сошел с ума – он, Антистий, или весь мир вокруг.

[1] Рыбный соус со специфическим запахом.

[2] В данном случае политические кружки по интересам, которые в 60ых-40ых часто служили прикрытием банд. Частично распущены после смерти Клодия и ссылки Милона в 50ых, запрещены Цезарем в его диктатуру.

[3] Официальная формулировка закона Педия (по сути – закон о проскрипциях). В любых других случаях, кроме законов, по которым проводились проскрипции, формулировка означает изгнание (и автоматически следующее за ним лишение гражданских прав, должностей, имущества, etc. etc.).

[4] (лат.) Patres patriae. Один из вариантов наименования сенаторов.

[5] Пользуясь общим шоковым состоянием Кальпурнии, Антоний вымутил у нее все средства Цезаря уже вечером после его убийства, и ничего никому не вернул.

[6] До избрания на должность великого понтифика в 63ем году Цезарь жил на Субурре. Судя по косвенным признакам, с деньгами у него тоже было не все радужно.

[7] Богиня смерти и всего сопутствующего.

[8] Весталки обязаны быть девственницами. Если вдруг весталку поймают с каким-то мужчиной – конец и ей и ее любовнику. В текущий момент все уже не так строго, как было раньше, но подозрения все равно штука неприятная и больно бьет по репутации. Ну и при желании, конечно, можно все вывернуть в сторону казни для обоих.

[9] Девочек-весталок из семьи забирает великий понтифик.

Мать (Атия I)

Ничего больше не имело никакого смысла.

Солнечный свет едва пробивался из-за закрытых ставен. Отдаленные звуки напоминали о том, что где-то там, за толстыми стенами, у кого-то продолжается жизнь. У кого-то – но не у нее. Где-то там – но не в ее темной спальне.

Сил пошевелиться не было. Мир казался пустым и нереальным. Словно все за пределами этой небольшой комнаты было не более, чем тенями на стене.

Атия не хотела никого видеть. Ни Луция, что настырно и назойливо пытался ее расшевелить каждый раз, когда возвращался домой, провоцируя только чувство щемящей боли где-то в груди. Ни рабов, которые выглядели слишком живыми, слишком нормальными, так, словно мир не перевернулся с ног на голову по одному-единственному щелчку пальцев.

Она не хотела видеть даже Октавию – свою единственную дочь. Только заслышав о случившемся, та бросила все и примчалась в Город вместе с мужем – а Атия не могла ее даже видеть. На словах она скорбела о брате не меньше Атии, но в ее глазах читалось облегчение, от которого становилось совсем невыносимо.

Но хуже всего было, когда приходил Цезарь. Постепенно затягивающиеся ссадины и желтеющие синяки на его лице и руках служили немым напоминанием о том, о чем она не хотела бы знать никогда – и вызывали жгучее, невыносимое чувство в груди.

Не стоило им с Луцием лезть в дом к сыну.

Не знай она всей правды, не видь того, что увидела, было бы намного легче. Можно было бы злиться на того человека, который занес меч. Ненавидеть его. Винить во всем. Придумать тысячи объяснений случившемуся с Цезарем. Выплеснуть боль хоть куда-то.

Но, к сожалению, она видела то, что видела, и знала то, что знала – и боль копилась внутри, не находя никакого выхода.

Цезарь мог тысячи раз говорить о том, что сын был уже взрослым мужчиной и сделал выбор сам, о том, что она, Атия не несет и не может нести никакой ответственности за его поступки. Цезарь мог быть даже тысячи раз прав. Но это не меняло ничего.

Она воспитала его таким. Она сознательно отгораживалась от любых тревожных звоночков, пытаясь избежать боли от осознания и признания.

Она упустила тот момент, когда Гай превратился из серьезного сообразительного мальчишки в человека, способного на все ради власти. Для того, чтобы пробиться сквозь выстроенную ею стену отрицания не хватило ни проскрипций, ни убийств без суда и следствия, ни залитой кровью Италии.

Для того, чтобы правда пробилась сквозь выстроенную ею стену отрицания понадобилось, чтобы от рук сына пострадал ее родной дядя.

Дверь скрипнула – и Атия зажмурилась от непривычно яркого света. Пусть того и была только тонкая полоска, но и этого было достаточно.

– Атия, привет, – раздался голос Луция.

Она никак не отреагировала. Раздались шаги и тихий скрип кресла.

– Атия, я хочу с тобой поговорить, – голос Луция был непривычно серьезным. Если раньше он пытался делать вид, что ничего не произошло, теперь словно что-то изменилось, – Я тут подумал. Как ты относишься к тому, чтобы сменить обстановку? Поехать куда-нибудь на месяц-другой. Скажем, в Байи?

Его слова заставили ее распахнуть глаза и посмотреть на него в упор. Кресло, в котором сидел Луций, стояло совсем близко к ее кровати. На его лице читалось неприкрытое беспокойство.

– Зачем? – голос Атии прозвучал глухо. Она слишком давно ни с кем не говорила.

Луций протянул руку и взял ее ладонь в свою.

– Здесь все напоминает о том, что случилось. Нам нужно отвлечься. Перезагрузиться. Посмотреть на мир вокруг, – отозвался он.

– А как же похороны? Гай… Он… – слова застряли в горле.

Если бы Луций сейчас сказал, что ее сын не заслужил нормального погребения, она бы восприняла это как что-то бесконечно болезненное, но должное. Тому, что сделал сын, – тому, что делал сын все последние годы, – не могло быть никаких оправданий, как бы ни больно было это признавать.

Но Луций сказал совсем другое.

– Цезарь обо всем договорился. Похороны будут послезавтра. Публичные, со всеми почестями, – тихо отозвался он, покрепче сжав ее руку.

Ее глаза широко распахнулись в удивлении.

– Дядя? – тихо сказала она, опасаясь поверить в свои слова, – Но… Но почему? После всего?

Луций кивнул:

– Пойми, Октавий, может быть, и наворотил дел, но… Он ведь хотел как лучше.

По лицу Луция она никак не могла понять, говорит ли он то, что на самом деле думает. Словно не замечая ее ошеломленного взгляда, Луций продолжал:

– Его поколению просто очень не повезло. Они родились, когда все начало разваливаться[1]. Все их детство прошло под аккомпанемент бесконечных беспорядков, уличных банд и отсутствия хоть какого-то нормального функционирования государства. Их подростковые годы выпали на гражданскую войну. Атия, они не знают, как можно по-другому. Они не верят, что можно по-другому, они никогда этого не видели. В этом нет ничьей вины, так просто вышло.

– Но… Но… – Атия пыталась найти хоть что-нибудь, чтобы ему возразить.

– Это не твой провал, как матери. Это не наш общий провал как родителей. Так просто сложились обстоятельства, – сказал Луций.

Слова, желание услышать которые она давно спрятала за десятки замков.

– Но… Секст Помпей? – последняя попытка возразить, – Он…

– Ничем не лучше своего старшего брата[2], – грустно улыбнулся Луций, – Разве что хотя бы пытается врать.

Рука Луция переместилась ей на плечо, и спустя какое-то мгновение, он заключил ее в объятья.

– Я с тобой. Все будет хорошо.

Плечи содрогнулись – и горячие слезы полились по щекам. В отчаянной попытке их сдержать, Атия резко села на ложе. Луций подтянул ее ближе к себе – и она сдалась. Уткнувшись ему в плечо, она просто отпустила всю скопившуюся внутри боль наружу.

Когда слезы закончились, ей словно… стало легче.

Она отодвинулась от Луция. Подсохшие дорожки, оставшиеся на память, стягивали кожу.

– Спасибо, – тихо сказала она, улыбнувшись одними уголками губ.

Луций ответил ей мягкой улыбкой. Они помолчали – и было в этой тишине что-то очень уютное.

– Так что насчет поездки? – первым нарушил молчание Луций.

– Мне нужно подумать, – отозвалась Атия.

Тревога пришла ближе к следующему вечеру – и заполнила собой то место, что еще недавно занимала в груди пустота. Черная столла, которой удалось пролежать не побеспокоенной всего каких-то четыре года, легла на плечи слишком тяжелым для такой легкой ткани весом и, когда они с Луцием в сопровождении рабов под крики беспокойных чаек вышли в раннее утро, осознание навалилось на нее со всей силы.

Она шла на похороны своего единственного сына.

Как мать, она обязана была присутствовать там, но ставшие ватными ноги никак не хотели нести ее навстречу неизбежности.

Октавия с болезненно бледным Марцеллом присоединились к ним по пути. Недомогание, сразившее зятя недавно, никак не хотело отступать – и было одной из причин, по которой они удалились из суеты Города на одну из загородных вилл. Похоже, это ему не помогло.

Обменявшись дежурными вежливостями, они продолжили путь в такой же скорбной тишине.

К их прибытию возле дома сына уже собралась целая толпа. Завидев их, люди перешли на шепот, так, что, если не прислушиваться специально, их слова было легко игнорировать. Вряд ли они говорили о чем-то хорошем. Вряд ли Атии действительно стоило слышать их слова.

Луций только подтвердил ее подозрения, когда взял ее за руку и мягко, но настойчиво, провел вглубь дома, в атрий. Туда, где с самого раннего утра выполняли свою работу либитинарии.

В ближайшем ко входу углу актеры примеряли одежды и посмертные маски предков. На небольшом расстоянии от них толпились молчаливые гости, – знакомые и незнакомые лица вперемешку. А посередине атрия, на ложе из слоновой кости, лежало тело сына. Возле него сидела Скрибония, весь вид которой кричал о том, что она не спала всю ночь, возможно – даже не одну.

Словно завороженная, Атия сделала несколько шагов в сторону ложа. Страх и слабо осознаваемая тревога, что сжимали ее в плотных тисках, неожиданно начали отступать.

Она боялась этого момента. Ожидала, что не выдержит. Что упадет. Что расплачется.

Почему-то ничего из этого не произошло, а сжимавшая ее сердце невидимая рука словно ослабила свою хватку. Как будто появилась какая-то определенность. Бесконечно тоскливая, но все-таки определенность.

В дальнем углу, скрытые от взоров широкой публики за тенью колонны, негромко общались Котта и Цезарь. Стоило Атии подойти к последнему ложу сына, они замолчали и Цезарь, переглянувшись с Коттой, подошел к ней.

– Привет, – улыбнулся он, словно извиняясь, – Ты как?

Такой простой вопрос, но он ухитрился поставить Атию в тупик на несколько мгновений.

– Не знаю, – после непродолжительного молчания, выдохнула она, – Не пойму.

Цезарь кивнул и взял ее за руку:

– Слов не хватает для того, чтобы описать, да?

В его взгляде мелькнуло что-то. Что-то непонятное, но вызывающее глубокое ощущение, что он говорил со знанием дела.

Атия неуверенно кивнула.

– Твой сын был достойным мужем, – продолжал Цезарь, – Мне жаль, что так вышло.

Атия сомневалась в том, что он сам верил в свои слова. Но правда сейчас была бы лишней. Правда часто бывала лишней – и делала только хуже. Что-то, что некоторые так и не смогли понять.

Котта поравнялся с ними и просто молча обнял ее. Многословный в сенате, в ситуациях личного характера дедушка всегда становился молчаливым.

Либитинарии занимались последними приготовлениями. До начала церемонии еще оставалось время – и Атия не могла потратить его ни на что, кроме последнего прощания с сыном. Иное было бы… Неправильным.

Она подошла к ложу, – взгляд скользнул по умиротворенному лицу сына, и сердце защемило, – подтянула к себе кресло и села напротив Скрибонии. Та не нарушила скорбного молчания ни на мгновение. Так диктовала традиция, но на самом деле в их браке никогда не было любви, только чистый расчет – и вряд ли она могла понять Атию.

Вряд ли хоть кто-то здесь мог понять Атию.

Она и сама не могла себя понять.

Люди прибывали в дом, и дежурные соболезнования сыпались со всех сторон, однако в сравнении их было очень немного. Сын не успел обрасти связями как следует, а в свете последних событий и те немногие из существовавших были подвергнуты серьезному испытанию и не все из них его выдержали.

В этом не было ничего удивительного – сын только-только успел начать свой политический путь, – но ей, как матери, было очень грустно это осознавать.

Многие из присутствующих, так и вовсе пришли сюда только из уважения к ним с Луцием, Цезарю или Котте.

Зато в зеваках недостатка не было. Недостатка в зеваках никогда не было.

Шло время, атрий заполнялся скорбящими, – пусть и для вида, – людьми, но среди них Атия не видела лучших друзей сына – Марка Агриппу и Гая Мецената. Она не слышала ни об одном из них с того самого дня, и складывалось ощущение, что они погибли, если бы не одно “но” – их имена не числились в соответствующих списках.

– Кого-то выглядываешь? – Цезарь оказался рядом неожиданно, и от звука его голоса Атия вздрогнула.

– Агриппу и Мецената, – после короткого промедления ответила Атия.

Цезарь не смотрел на нее – его взгляд был прикован к телу сына. По каменному выражению его лица невозможно было понять, о чем он думает.

– Пойдем, проветримся, – неожиданно предложил Цезарь и махнул рукой, – До начала еще куча времени.

Посмотрев на умиротворенное лицо сына еще раз, Атия поднялась. Кресло напротив давно пустовало – родственники Скрибонии по материнской линии тоже пришли на похороны и теперь она была вместе с ними.

Цезарь увлек ее за собой, в пустынный сад.

– Я не хотел говорить при всех, – сказал он, устало облокотившись на стену, – Агриппа и Меценат сбежали, еще тогда, сразу после сходки. Думаю, они решили, что мы их убьем. Просто испуганные дети.

– А вы? – быстро выпалила Атия.

Цезарь перевел на нее вопросительный взгляд, и она пояснила:

– Ну, вы бы убили?

Цезарь пожал плечами.

– Хочешь по-честному?

После недолгого замешательства, Атия кивнула.

– Зависело от ситуации, – сказал Цезарь, – Если бы Агриппа действительно пошел за третьим, как предполагал Бальб, и вступил бы с нами в бой, у нас могло просто не остаться выбора.

– То есть… Они не бросили Гая? – Атия перевела на дядю полный надежды взгляд.

Цезарь отрицательно покачал головой.

– Как мне говорили, Агриппа даже пытался защитить Октавия. Но не успел, все произошло слишком быстро. А Мецената там просто не было.

Он говорил именно то, что хотела слышать Атия – и уже это вызывало определенные подозрения. Она гнала их от себя подальше. Иногда правда ранила куда больше любой лжи.

Они помолчали. Цезарь смотрел куда-то вдаль, словно бы и на одну из статуй, стоявших на другой стороне сада, но одновременно с этим сквозь нее.

– Дядя… – первой нарушила тишину Атия, – Что он с тобой сделал?

Самый страшный, важный и беспокоящий вопрос в ее жизни – и наконец-то она смогла найти в себе силы его задать.

– Шантажировал, – Цезарь пожал плечами.