Текст книги "Так и знал, что трахнут все-таки меня (СИ)"

Автор книги: sengetsu_no_yuki

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Как мы видим, у империи Хубилая были и желание, и определенные возможности для вторжения в Японию. Хан решил действовать традиционным дипломатическим путем, одновременно готовясь к войне. В 1266 году два монгольских посла на корейских судах попытались переправиться в Японию для переговоров. Однако эту попытку сорвали штормы в Корейском проливе. Следующее посольство Хубилая в январе 1268 года достигло своей цели – послы предстали перед представителем бакуфуна острове Кюсю и передали письмо очень примечательного содержания.

«Мы, милостью и велением Неба Император Великой Монголии, направляем это послание правителю Японии.

Нам известно, что с древнейших времен правители даже маленьких государств стремились поддерживать дружеские связи с владыками соседних земель. В столь же большей мере наши предки, которые обрели Срединную Империю, стали известны во множестве дальних стран, которые все преклонились перед их могуществом и величием.

Когда мы только что взошли на трон, множество невинных людей в стране Корка страдало от продолжительных войн. Посему мы положили конец войнам, восстановили их земли и освободили пленных, и старых и малых…

Мы просим, чтобы отныне вы, о правитель, установили с нами дружественные отношения, дабы мудрецы могли сделать Четыре Моря своим домом. Разве разумно отказываться поддерживать отношения друг с другом? Это приведет к войне, а кому же нравится такое положение вещей! Подумайте об этом, о правитель!»

На языке дипломатии XIII века это послание могло означать только одно: лишь немедленное подчинение Японии воле великого хана и выплата дани может спасти страну от широкомасштабного монгольского вторжения. Хубилай прозрачно намекал японцам на то, что им стоило бы последовать примеру Кореи («страны Корка») и наслаждаться всеми благами монгольского правления, отсылая в Ханбалык регулярную дань. Кроме всего прочего, письмо носило несколько провокационный характер – японского тэнно, небесного государя, именовали термином правитель,в то время как Хубилай подчеркнуто именовал себя императором.Такая сознательная провокация не могла не возмутить придворных императора Камэяма. Известный исследователь военно-политической истории средневековой Японии Стивен Тёрнбулл даже считает, что при дворе началась паника, связанная с безапелляционными и грубыми требованиями монголов. Впрочем, реальная власть в Японии находилась в руках сиккэнов Ходзё. 5 марта 1268 года сиккэном стал уже упоминавшийся нами Токимунэ, который сделал потрясающе простой ход: отослал монгольскую делегацию ни с чем, одновременно обратившись ко всем японским князям и самураям с призывом забыть клановые распри, несправедливости, причиненные им, и объединиться ради защиты родных очагов и храмов. Хубилай настойчиво продолжал посылать своих представителей в Японию – в марте и сентябре следующего, 1269 года монгольские делегации снова посещают Киото и Камакура. Постепенно стало ясно, что обе стороны усиленно готовятся к войне, параллельно ведя безрезультатные и бесперспективные переговоры. Японцы не собирались становиться добровольными данниками династии Юань. Последняя монгольская делегация посетила императорский дворец в Киото в мае 1272 года. Никаких результатов это не принесло, хотя, возможно, именно тогда китайцы и монголы в составе посольства закончили сбор разведывательной информации, отосланной впоследствии Хубилаю.

Хан еще в 1268 году потребовал от корейского правителя Ван Джона предоставить в распоряжение формирующейся монгольской армии вторжения корейских копейщиков, стрелков и моряков, а также корабли, провиант и все необходимое для успешной высадки в Японии. Экономика Кореи еще не восстановилась после разрушительного вторжения монголов, и Ван всячески тянул время, утверждая, что не может выполнить требования великого хана, особенно относительно поставок провианта. Естественно, Ван Джон никак не был заинтересован в том, чтобы его страна стала трамплином для завоевания Японских островов и основной тыловой базой монголов. Кроме всего прочего, активное участие Кореи в организации вторжения могло спровоцировать (и спровоцировало) резко негативную реакцию японской стороны. Японские пираты (реальная сила, в отличие от «официального» флота Японии, собиравшегося от случая к случаю) вполне могли парализовать корейскую морскую торговлю и перерезать важные для Кореи морские пути сообщения. Со своей стороны, правительство Ходзё Токимунэ пыталось сдерживать своих «джентльменов удачи», дабы не злить корейцев. Несколько пиратских вожаков были даже казнены, судя по всему – с использованием традиционного для Японии «малоприятного» способа казни для пиратов: варки живьем в котлах. Однако ни осмотрительность Токимунэ, ни нежелание Ван Джона вести войну не могли помешать планам Хубилая. В 1273 году монгольские передовые части, предназначенные для вторжения, прибыли в Корею, где к ним должны были присоединиться корейские войска. Собственно монгольский контингент в объединенной армии составлял около 25 тысяч человек, плюс китайские (до 10 тысяч) и корейские (5 тысяч) части. Перевезти эту немалую армию (а монголы, собственно, представляли собой конницу, поэтому к вышеупомянутым цифрам следует добавить еще порядка 25 тысяч лошадей) должны были 900 корейских и китайских кораблей, собранных в портах Пусан, Ульсан и т. д. Современному читателю, привыкшему мыслить грандиозными масштабами, следует иметь в виду, что, например, по праву вошедшая в мировую историю попытка высадки испанских войск в Англии в 1588 году, которую испанцы пытались произвести с использованием так называемой «Непобедимой армады», имела несколько меньший размах, нежели это первое вторжение войск Хубилая в Японию (испанский флотоводец герцог Медина-Сидония имел в своем распоряжении 130 судов, 10 тысяч моряков и 20 тысяч солдат).

Вообще-то определенные параллели между двумя вышеупомянутыми военно-морскими предприятиями просто-таки напрашиваются. И здесь и там высадку организовывала могучая континентальная империя, имевшая значительный перевес в сухопутных силах, правда, в случае с монголами она к тому же еще и заметно превосходила своего островного противника на море. И Хубилай, и Филипп II Испанский проявили недюжинные таланты по формированию флота (которые собирались по всем владениям этих досточтимых монархов буквально при помощи метода «по сусекам поскребли»), а также при дипломатической и военной подготовке к вторжению. Войсками вторжения должны были командовать опытные профессионалы, состоявшие на имперской службе, – китайский стратег Лю Фухэн и итальянский герцог Алессандро Фарнезе. Монгольская конница и испанская пехота в свое время не знали себе равных на полях сражений. Их противники могли уповать, во-первых, на сильный, но менее многочисленный, чем у их врага, флот, ядро которого составляли вчерашние пираты и корсары, и, во-вторых, на достаточно слабую армию (в случае с Англией), и на немногочисленные пиратские корабли и неплохие, хотя и не слишком прогрессивно организованные (по сравнению с монгольскими) сухопутные войска (как это было в случае с Японией). Объективно и испанцы, и монголы имели солидные шансы на победу, даже несмотря на то что первым, чтобы добраться до врага, нужно было пересечь неширокий Ла-Манш, а вторым – Корейский пролив. Но и первые и вторые проиграли, причем с катастрофическими потерями. Наконец, результат обоих неудавшихся вторжений имел немалое (хотя и различное) значение для стран-победительниц. По иронии судьбы, и в первом и во втором случаях важную роль сыграл погодный фактор – штормы и ураган. Последний момент можно расценивать как чистой воды случайность, хотя ни средневековый японец, ни англичанин эпохи Елизаветы Тюдор с нами, пожалуй, не согласился бы (на медали, выбитой в Англии в честь победы над «Непобедимой армадой», были слова: «Дунул Господь, и они рассеялись»).

И все же: были ли перед началом первого вторжения монголов в Японию хоть какие-нибудь факторы, хотя бы отдаленно указывавшие на их возможное поражение? Как нам представляется, такие факторы действительно были. Во-первых, хотя монгольские военачальники и правители демонстрировали подчас просто удивительную способность быстро осваивать новые для себя методы ведения войны (мы имеем в виду применение осадной техники, сложных гидротехнических работ при осаде крепостей и др.), морские плавания для них были делом новым, а на лояльность и желание воевать моряков-профессионалов – корейцев и китайцев – они не всегда могли положиться. Ясно, что и боевой дух сил вторжения (особенно корейских и китайских частей) был несколько ниже, нежели у японцев, которым отступать было попросту некуда. Кроме того, даже солидной армии в 40 тысяч человек было явно недостаточно для завоевания Японии. Похоже, мы можем констатировать тот факт, что Хубилай и его стратеги несколько недооценили противника. Два с половиной тумена ^[4]конницы и 15 тысяч корейской и китайской пехоты вряд ли были в состоянии захватить даже южный остров Кюсю и удерживать его до прибытия подкреплений. В конце концов, даже два прославленных монгольских полководца, Джебе-нойон и Субудай-багатур, в 1223 году разбившие объединенную рать половцев и князей Руси в битве на Калке, не рискнули продолжать поход в глубь Руси, имея два тумена монгольских войск плюс неустановленное число союзников из числа степных племен. Войскам же Хубилая предстояло завоевывать страну, по количеству населения вполне сравнимую с Русью, страну, войска которой состояли из суровых воинов, готовых к назревавшей отчаянной схватке.

Особенного внимания, несомненно, заслуживает флот, который должен был перевезти монголо-китайско-корейские войска на Кюсю. К счастью, у нас есть как минимум два достаточно доступных источника, которые могут помочь представить себе, какими были китайские и корейские морские корабли XIII века. Для начала позволим себе еще одну цитату из книги наблюдательного Марко Поло. О судах, на которых китайские купцы совершали далекие торговые экспедиции в Индию, он пишет следующее: «Начнем сперва о судах, в которых купцы плавают в Индию и обратно. Суда эти, знайте, строятся вот как: строят их из елового дерева; на них одна палуба, на ней более шестидесяти покоев, и в каждом одному купцу жить хорошо. Они с одним рулем и четырьмя мачтами; зачастую прибавляют еще две мачты, которые водружают и опускают, как пожелают. Сколочены они вот как: стены двойные, одна доска на другой и так кругом; внутри и снаружи законопачены и сколочены железными гвоздями. Смолою они не осмолены, потому что смолы у них нет, а смазаны они вот как: есть у них иное, что они считают лучше смолы. Возьмут они негашеной извести да мелко накрошенной конопли, смешают с древесным маслом, смесят хорошенько все вместе, и получится словно клей; этим они смазывают свои суда, а слипает та смазка, как смола.

На судах по двести мореходов; суда эти так велики, что на ином добрых пять тысяч грузов перцу, а на другом и шесть. Идут на веслах; у каждого весла по четыре морехода.

Есть у судов большие лодки, по тысяче грузов перцу на каждой и по сорока вооруженных мореходов, и зачастую тащат они большое судно. Плывут за большим судном две больших лодки, одна побольше; плывет до десяти маленьких с якорями, для ловли рыбы и для службы на большом судне.

И все эти лодки плывут по бокам большого судна; скажу вам еще, кругом двух больших лодок есть также лодки.

А когда, скажу вам еще, после года плавания судно нужно чинить, делают они вот что: кругом, на две прежних, прибивают новую доску, законопачивают их и смазывают. Так они чинят. А при новой чинке прибивают еще доску и доходят до шести досок. Описали вам суда, в которых купцы плавают в Индию и оттуда».

Описанные Поло корабли, похоже, являлись крупными мореходными джонками китайского типа. Подобные большие суда вполне могли использоваться монголами для перевозки войск, а также лошадей и припасов. Корейские суда, очевидно, имели меньшие размеры – простой арифметический расчет показывает, что вместимость каждого из 900 судов первого флота Хубилая могла составлять 40–50 человек. Естественно, такие расчеты очень неточны, ведь часть судов должны были загружаться лошадьми, припасами и т. д., а не воинами.

Китайские судостроители первыми в истории предложили несколько оригинальных конструкторских решений. Это, прежде всего, применение водонепроницаемых отсеков при построении корпуса, установка мачт не по центральной оси палубы, а немного левее или правее от нее (что помогало ловить боковой ветер), навесной руль. Последнее изобретение, похоже, проникло в Европу с Востока, причем для Марко Поло корабли без кормового весла, оснащенные значительно более удобным навесным рулем, были уже не в новинку – они появились в Европе в середине XIII века. Паруса флота Хубилая один японский источник именует складчатыми – это были традиционные китайские паруса, плетенные из циновок, с большим количеством реек. Когда ветер чересчур усиливался, можно было уменьшить площадь паруса, подтянув любое количество реек и прикрепив их к соседним. Впрочем, был в конструкции джонок один момент, который не может не обратить на себя внимание в свете несчастья, постигшего флот великого хана. Большинство китайских судов не имело ярко выраженного киля, что делало их довольно уязвимыми во время шторма. Особенно велик был шанс того, что судно не сможет удержаться на якоре при сильном боковом ветре.

К счастью, у нас есть еще один источник, рассматривая который, можно почерпнуть немало ценной информации об армии и флоте империи Юань, вторгнувшейся на Японские острова в 1274 и 1281 годах. Это знаменитый «Мёко сурай экотоба» («Свиток монгольского вторжения»). Он был создан неизвестным японским художником (или художниками) около 1286 года по заказу князя Такэдзаки Суэнага, хотевшего тем самым напомнить сиккэнам Ходзё о своих подвигах во время отражения монгольской агрессии и ненавязчиво намекнуть на необходимость надлежащего вознаграждения. Изображения на свитке цветные, расположены на длинной ленте наподобие современного комикса. В дальнейшем мы будем неоднократно обращаться к этому уникальному источнику.

Корабли империи Юань на этом свитке явно нарисованы человеком, неплохо разбиравшемся в морском деле. Некоторые из них достаточно велики, идут на веслах (что и понятно – ведь мы видим бой недалеко от берега, в бухте Хаката), но, очевидно, имеют несколько мачт, поскольку видны их основания. Изобразить паруса, видимо, не позволил формат свитка – «Мёко сурай экотоба» очень узкий и длинный. Эти большие суда Хубилая имеют довольно высоко поднятый бак и ют (художник изобразил надстройки в носовой и кормовой части этих кораблей), что в целом говорит в пользу их неплохих мореходных качеств. Однако скорость – явно не их конек: корпус этих вместительных транспортов широкий, носы закругленные. Корабли монгольского флота палубные, оснащены кормовым рулем, имеют вертикальную транцевую корму (то есть корпус заканчивается поперечной доской, расположенной вертикально, – от англ. transom) и так называемый балкон – деталь, которая в дальнейшем будет широко применяться европейскими кораблестроителями. На этом балконе под защитой высокого фальшборта располагались монгольские лучники, дополнительно прикрытые большими прямоугольными стационарными щитами. Эти щиты и весь фальшборт на рисунках густо утыканы японскими стрелами. Тут же на корме гордо развевались белые, желтые, зеленые с черными иероглифами, драконами и солнечными дисками флаги империи Юань, украшенные бахромой, – по два на корабль, плюс нередко одно большое знамя, которое держал знаменосец. В средней части корабля фальшборт был пониже, здесь (ближе к носу) на палубе находились барабанщики, бившие в большие барабаны с боковыми кольцами для их переноски (кстати, эти инструменты на свитке очень похожи на украинские тулумбасы). На одном из кораблей флота вторжения мы даже можем увидеть музыканта с инструментом, напоминающим бубен или какой-то маленький плоский барабан. Очевидная цель музыкального сопровождения – не подавать сигналы во время боя, а задавать темп гребле (подобные «оркестры» позднее были на европейских и турецких галерах). На носу кораблей были установлены большие устройства, оснащенные двумя колесами со спицами и ручками, соединенными между собой валом с накрученным канатом. Это аналог европейского кабестана – лебедки для подъема и отдачи якоря. Сам якорь, кстати, тоже можно рассмотреть на одном из изображений. Он имеет две «лапы» и каменный или, возможно, свинцовый утяжелитель. Якоря кораблей флота вторжения могли достигать колоссальных размеров – в 2001 году экспедиция американских подводных археологов под руководством Джона Дэвиса нашла в бухте Хаката якорь длиной 7 метров и весом около тонны.

Флот империи Юань состоял не только из больших судов, описанных выше. В его состав входили и более маневренные, быстрые гребные лодки (как не вспомнить описание Поло), которые могли буксировать тяжелые корабли, а также играть важную роль при высадке войск. Эти лодки тоже есть на рисунках «Мёко сурай экотоба». Они полны лучников и пехоты, имеют низкий борт, и сидящие в них гребцы и воины прикрыты большими прямоугольными щитами со сложной верхней частью на манер знаменитых кораблей викингов (правда, у тех щиты были поменьше и круглые). Интересно, что на многие щиты наносился популярный буддистский символ – свастика ( мандзю). Между прочим, и изображение солнечного круга встречается на этих рисунках чаще над монгольскими, нежели над японскими кораблями. На гребных лодках флота Хубилая нет надстроек, лебедок (якоря небольшие, их могли поднимать и отдавать вручную). В носовой части лодок имеется массивное кольцо, к которому мог крепиться трос для швартовки или буксировки лодки.

О японских «плавсредствах» мы поговорим несколько позже, когда речь пойдет о морских боях в бухте Хаката во время второго вторжения.

Как мы видим, Хубилаю удалось в короткое время собрать и оснастить большой флот, состоявший из весьма неплохих кораблей, укомплектовав его экипажами и десантом. И первые известия о действиях флота и войск Лю Фухэна не разочаровали повелителя монголов. В начале ноября 1274 года монгольская армада подошла к островам Цусима – тем самым, которые через шесть с лишним веков станут местом знаменитой морской битвы Русско-японской войны. Обороной островов руководил внук знаменитого полководца войны Гэмпэй, несгибаемого Тайра Томомори, прыгнувшего за борт своего корабля после проигрыша решающей битвы при Данноура (совр. Симоносэки). Звали его Сё Сукэкуни. Задачей этого князя и нескольких сотен его самураев было вовремя оповестить Ходзё Токимунэ о приближении врага и задержать монголов, выиграв время для мобилизации сил. Князь Сё погиб вместе со своими подданными, а обозленные недолгим, но яростным сопротивлением монголы вырезали немногочисленное население островов Цусима и увели в плен уцелевших местных женщин. Та же судьба постигла через несколько дней и жителей острова Ики, расположенного далее к востоку, у самого побережья Кюсю. После этого Лю Фухэн направил свою армаду в бухту Хаката, неподалеку от того места, где ныне находится город Фукуока. 19 ноября 1274 года началась высадка. Бухта Хаката – большая и вместительная, здесь можно поставить на якорь крупный флот. На входе в нее расположен ряд маленьких островков-отмелей (Айно, Сига, Ноко и т. д.), которые были сразу заняты монголами.

Самопожертвование Сё Сукэкуни и его вассалов не было напрасным – монголов ждали самурайские дружины острова Кюсю, в основном близлежащих провинций Хидзэн и Тикудзэн. Стивен Тёрнбулл, опираясь на данные японских источников, оценивает силы японцев в 3,5–6 тысяч человек. Интересно, что японцы, в отличие от позднейших событий 1281 года, не попытались атаковать монгольский флот ни во время его перехода из корейских портов, ни уже в самой бухте. Они ждали захватчиков на суше, уповая на свое мастерство в стрельбе из длинных луков ( о-юми) и рукопашной схватке с применением нагината(аналог европейской глефы ^[5], или, что менее точно, алебарды) и знаменитых мечей. Кстати, в некоторых современных (разумеется, не японских, а русскоязычных) описаниях последовавших событий самураи лихо рубят монгольские головы «сверкающими как молнии каганами», хотя термин катананедопустим относительно XIII века. Мечи тех времен вернее называть тати.Чтобы не вдаваться в излишние подробности, скажем, что в общем он отличался от позднейшей катана оправой и тем, что носили его способом, более близким к европейскому – лезвием вниз (это прекрасно видно на рисунках «Мёко сурай экотоба»).

Битва, или же серия стычек между самураями Кюсю и монголо-китайско-корейским войском 20 ноября 1274 года, наиболее известна под названием «битва у Хакодзаки» (по названию расположенного рядом храма). На рассвете монгольская конница, китайские и корейские пехотинцы атаковали городок Хаката, который обороняли японцы, узнавшие немало нового о своих противниках и их боевых приемах. Предоставим слово Стивену Тёрнбуллу:

«Первый урок касался тактики. Храбрость самурая, в некотором смысле составлявшая его главную силу, в данном случае обернулась слабостью. Традиция, предписывавшая вступать в схватку первым, собрать отрубленные головы и, главное, вызвать на поединок достойного противника, была совершенно неприменима по отношению к иноземному врагу. Как мы уже знаем, на протяжении войны Гэмпэй формальные поединки в действительности едва ли оказывали сколь-либо заметное влияние на исход сражений, однако они стали незыблемой легендой, в которую верил каждый самурай. Если вспомнить, что после окончания войны Гэмпэй прошло почти столетие и что за это время произошла лишь одна война, довольно незначительная (в 1221 году), станет ясно, что каждый самурай больше всего желал сразиться один на один с каким-нибудь монголом и отсечь ему голову, подражая деяниям предков, подвиги которых с каждым годом казались все более славными. Монголы же, которые с боями прошли через Китай и Корею, были не просто обучены воевать, но провоевали большую часть своей жизни. Они сражались в сомкнутом строю, наподобие македонской фаланги. И на эту монгольскую фалангу всадники-самураи бросились с немыслимой храбростью, ибо храбрость была их главным преимуществом».

Внимательный читатель, возможно, обратил внимание на «македонскую фалангу» в исполнении всадников-монголов. По-видимому, на такой несколько сомнительный образ автора приведенной выше цитаты вдохновили изображения корейских и китайских пеших копейщиков из все того же свитка «Мёко сурай экотоба» – там они держат строй, прикрываясь большими прямоугольными щитами и выставив копья, а японские конные лучники обстреливают их издали. Впрочем, прямо противоположная картина также вполне могла иметь место – монгольская конница, по словам того же Тёрнбулла, «стрел не жалела и выпускала их целыми тучами». По-видимому, битва началась ожесточенной перестрелкой, в которой японцы имели меньшие шансы на успех. Дело в том, что бамбуковый большой японский лук (в рост человека), несмотря на свои габариты, все же несколько уступал в дальнобойности и скорострельности монгольскому сложносоставному луку (который делался из дерева, рога и сухожилий). Считается также, что воины юга Японии (в том числе острова Кюсю) пользовались более легкими и менее мощными луками, нежели, например, жители Хонсю.

Похоже, массированный и эффективный огонь монгольской конницы вынудил японцев начать атаку – отчаянную и безнадежную, в свете приведенных нами выше цифр (40 тысяч воинов армии вторжения и, в лучшем случае, 6 тысяч самураев; впрочем, в битве, видимо, принимала участие лишь часть войск Хубилая – кто-то же должен был прикрывать корабли, да и высадиться за одни сутки могли не все). Далее вполне могла последовать одна из любимых средневековыми японскими бродячими певцами бива-хосии режиссерами современных самурайских боевиков сцен – повторяющиеся атаки небольших конных отрядов самураев на огромные силы врага. Они во всей красе запечатлены и на картинах «Мёко сурай экотоба» – знаменосцы ведут в бой отряды, мчатся, стреляя на ходу, лучники в доспехах с разноцветной (желтой, зеленой, алой) шнуровкой, падают сраженные монгольскими стрелами кони, а всадники, высвободив ногу из стремени (тогдашние японские стремена имели форму деревянного башмака без задника, и из них было легко выдернуть ногу при падении), продолжают бой пешими. По всей видимости, самураям, с их ставкой на безрассудную отвагу, удалось внести замешательство в ряды монголов и китайцев, но это стоило больших потерь японской стороне. Далее, как в классическом эпосе, немногие уцелевшие после лихих атак японские воины заняли остатки каких-то земляных укреплений, чтобы принять последний бой.

Нам не известно, когда именно в ходе боя произошло одно важное событие, возможно, серьезно повлиявшее на его исход – молодой самурай Сиони Кагэсукэ тяжело ранил стрелой главнокомандующего армией вторжения Лю Фухэна, которого вынесли из гущи боя и перенесли на корабль. Натиск монголов продолжался до ночи, однако японцы держались стойко. На помощь воинам Кюсю спешили войска сёгуната с Хонсю и Сикоку – за подкреплениями послали сразу же после первых известий о приближении врага. Впрочем, надежды на то, что подкрепления прибудут вовремя, было мало. «Всю ночь мы оплакивали нашу судьбу, – писал один из самураев, – думая, что обречены и будем уничтожены до последнего человека, и что не останется семени, чтобы наполнить девять провинций» [Кюсю был традиционно поделен на девять провинций. – Д. Ж.]. Очевидно, сетования на судьбу перемежались горячими молитвами к родным богам. Эти молитвы не остались неуслышанными.

То, что произошло дальше, является поистине одной из самых больших загадок первого монгольского вторжения в Японию. Наиболее вероятно, что монголы начали, по словам Тёрнбулла, «тактическую эвакуацию» с целью перегруппировать силы и нанести новый удар по врагу. Это вполне в духе монгольской стратегии и тактики – бить там, где враг слаб, обходить его с флангов и т. д. Возможно, рельеф местности мешал совершить такой обходной маневр по суше силами монгольской конницы. Вероятно также, что армию вторжения несколько обескуражил яростный отпор со стороны японцев (ослабленных дневным боем, но вполне способных устроить внезапную ночную атаку) и тяжелое (по некоторым данным, смертельное) ранение Лю Фухэна. Версия о подошедшем к концу запасе стрел кажется несколько надуманной – на кораблях должны были быть значительные запасы оружия. Так или иначе, высадившиеся на берег части начали грузиться обратно на корабли под прикрытием копейщиков и пеших стрелков. Чтобы осветить место погрузки на корабли (а заодно насолить японцам), монголы подожгли несколько рыбацких деревень и храм Хакодзаки.

За такое святотатство монголы были покараны самым жестоким образом. Сильный дождь, погасивший пожары, и штормовой ветер начались именно в тот момент, когда армия и флот вторжения были наиболее уязвимы – во время погрузки войск на корабли. Иногда авторы, описывающие эти события, говорят об урагане, тайфуне. По нашему мнению, «камикадзэ № 1» вполне мог быть просто очень сильным штормовым ветром из разряда тех, что часто дуют в Корейском проливе, особенно в осенние месяцы. Неужели главная ошибка монгольских военачальников была именно в выборе времени для начала похода? Не исключено, что это именно так. Помните послов Хубилая, которые не смогли с первой попытки попасть в Японию из-за шторма осенью 1266 года? Так или иначе, сильная буря разметала армаду Хубилая, многие корабли были потоплены или выброшены на берег, один из них сел на отмель Сига и был взят японцами на абордаж. Потери войск Хубилая во всей экспедиции (в боях на суше и от шторма), по данным корейских хроник, были немалыми – 13 тысяч человек убитыми и утонувшими (т. е. треть всей армии).

Несомненно, такой внезапный и чрезвычайно драматичный перелом в ходе событий мог быть расценен японскими священнослужителями, а также простыми воинами и крестьянами как прямое божественное вмешательство коми –японских синтоистских божеств. Коми кадзэ,божественный ветер…

Представление об особой защите со стороны богов земли Ямато основывалось на глубоко укоренившемся представлении об императоре-тэнно как прямом потомке богини Солнца Аматэрасу и представителе никогда не прерывавшейся династии. По мнению японских интеллектуалов былых времен, божественный ветер насылался богами ками по разным поводам не единожды, и, получается, случай с монголами даже не самый ранний (хотя и самый широко известный). Уэда Акинари (1734–1809), японский новеллист XVIII века, в рассказе «Круча Сираминэ» (входящий в знаменитый сборник «Луна в тумане», неоднократно издававшийся в русском переводе) воспроизводит один любопытный диалог между известным поэтом XII века Сайгё и духом императора Сутоку. Речь идет о книге китайского философа Мэн Кэ «Мэн-цзы» («Философ Мэн»), содержащей опасные и неподходящие, по мнению Сайгё, идеи о возможности свержения нечестивого правителя народом. Уэда Акинари вкладывает в уста Сайгё следующую сентенцию:

«Власть принадлежит богам. Так установлено, что никому не дано своевольно отнимать престолы… Все книги земли Хань – сутры, хроники, стихи, – все до одной привезены к нам, в Страну восходящего солнца, и только эта книга Мэн-цзы не привезена. Говорят, что всякий корабль, который везет к нам эту книгу, непременно попадает в бурю и тонет. А почему? Как я слыхал, боги опасаются появления у нас этого хитроумного сочинения, так как в последующие времена может объявиться злодей, который скажет: «Нет преступления в том, чтобы отнять престол у потомка богов». Между тем с тех пор, как богиня Аматэрасу основала нашу страну, ни разу не прерывалась династия императоров – ее потомков. Потому разгневанные боги, поднимая священный ветер «камикадзэ», губят корабли с книгами Мэн-цзы. И немало в учениях других стран такого, что не годится для нашей страны, хотя это и учения святых. Есть даже стихи:

Пусть дома ссорится семья —

У ней отпор врагу один.

Перевод А. Штукина

Эти стихотворные строчки, взятые Уэда Акинари из «Шицзина» (всемирно известного китайского сборника стихов и песен), неплохо перекликаются с призывами Ходзё Токимунэ ко всем японцам объединиться перед лицом врага и стать с молитвой и мечом на защиту родных очагов.

Истории о тонущих кораблях с книгой Мэн-цзы и флоте Хубилая объединяет прежде всего то, что в обоих случаях японские боги спасают свою страну от вторжения: в первом случае «идеологического», во втором – самого настоящего.