Текст книги "Так и знал, что трахнут все-таки меня (СИ)"

Автор книги: sengetsu_no_yuki

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Японцы отличаются доброжелательностью, общительностью и тягой к знаниям; любят слушать рассказы о Христе, особенно если они им понятны. Я за свою жизнь объездил немало стран, но нигде – ни в христианских государствах, ни в языческих странах – не встречал таких честных людей, как японцы. Большинство из них почитают древних мудрецов, которые (насколько я понимаю) вели жизнь философов; многие поклоняются Солнцу, некоторые – Луне. Они любят слушать о том, что не противоречит разуму; вполне допускают, что грешны и порочны, и когда указывают им на то, что является злом, – соглашаются…

Эти люди ведут очень здоровый образ жизни и доживают до весьма преклонного возраста. Японцы представляют собой убедительный пример того, как человеческая природа может довольствоваться малым, даже если это малое не слишком приятно».

Сразу бросается в глаза тот факт, что Франциск Ксавье четко определил для себя моменты, способствующие распространению в стране Ямато католицизма, и, в общем, они не противоречат нашим выводам, сделанным выше. Это строгое сословное деление и дисциплина, особенно в воинской среде, отсутствие преклонения перед богатством ^[12], скромность в быту (часто вынужденная, если речь идет о крестьянах, горожанах и бедных самураях), общительность, «хорошие манеры», повальная «милитаризированность» высших слоев общества (что не могло не воскресить в памяти миссионеров-европейцев времена господства в Европе рыцарских идеалов) и, что немаловажно, достаточно широкое даже по сравнению с Европой, не говоря о «языческих странах», распространение грамотности. Отметим и то, что для наблюдательного Ксавье не остались незамеченными те моменты, которые сближали буддизм с христианством и также способствовали католической проповеди – идея греховности, посмертного воздаяния и т. д.

Интереснейшим дополнением и некоторым диссонансом к восторженным словам «апостола Японии» звучит текст, написанный португальским епископом, ревизором ордена иезуитов Алессандро Валиньяно спустя 30 лет, в августе 1580 года. «Люди здесь – благородны, учтивы и чрезвычайно воспитанны, и в этом они намного превосходят все другие известные нам народы. Они умны от природы, хотя науки здесь развиты довольно слабо, поскольку японцы – самая воинственная и драчливая нация на свете. Начиная с пятнадцатилетнего возраста все мужчины, и богатые и бедные, независимо от общественного положения и рода занятий, вооружены мечом и кинжалом [по иронии судьбы, как раз в эти годы в Японии набирала силу «охота за мечами» – повальное разоружение несамурайских сословий режимом Тоётоми Хидэёси; два меча могли носить только самураи. – Д. Ж.] Более того, каждый мужчина, благородного происхождения или низкого, имеет такую неограниченную власть над своими сыновьями, слугами и другими домочадцами, что может, если того пожелает, убить любого из них без малейшего повода и завладеть его землей и добром. Они являются полновластными хозяевами своей земли, хотя часто сильнейшие объединяются, чтобы противостоять своим сюзеренам, которые в результате не всегда вольны поступать так, как того хотят. Япония поделена между многочисленными правителями и феодалами, поэтому страну разрывают бесконечные междоусобные войны, процветает измена и никто не чувствует себя в безопасности даже в своем собственном поместье…

Жители настолько бедны, что трудно даже представить, на какие скудные средства живут их короли [даймё. – Д. Ж.] и феодалы. Они так делят свои земли между своими вассалами, что даже при условии, что вассал служит сюзерену бесплатно, все равно доход последнего чрезвычайно мал. В то же время японцы с таким почтением и уважением относятся ко всем людям, и в частности к дворянам, что диву даешься, как это они, несмотря на страшную бедность, умудряются сохранять опрятный вид и хорошие манеры. Но их одежда, еда, обряды, поведение, обычаи так резко отличаются от того, что принято в Европе и у других известных нам народов, что создается впечатление, будто они специально все это придумали, чтобы только не походить ни на кого другого. Поэтому мы все, прибывшие сюда из Европы, оказались в положении малых детей, которым приходиться учиться всему заново: как принимать пищу, сидеть, вести беседу, одеваться, демонстрировать хорошие манеры и тому подобное. Именно их самобытность и мешает нам, глядя на них из Индии или из Европы, разобраться в проблемах этой страны. Невозможно даже представить, что здесь происходит, так как это совершенно иной мир, другой образ жизни, обычаи и законы. Многое из того, что в Европе считается вежливым и достойным, здесь воспринимается как невероятное оскорбление и обида. И наоборот, то, что здесь является общепринятым и без чего невозможно никакое светское общение с японцами, в Европе расценивается как нечто низкое и недостойное, особенно в религиозной сфере.

Люди здесь привыкли жить, как хотят, поскольку и мужчины, и женщины с детства воспитаны в абсолютной свободе: детям разрешается делать все, что пожелают; родители ни в чем их не сдерживают, не бьют и не бранят… Помимо всего прочего, они никогда не обсуждают свои дела непосредственно – только через посредника; даже отец и сын никогда не интересуются делами друг друга, не обсуждают никакие проблемы, не дают друг другу советов и ни о чем не предупреждают – все делается исключительно через третьих лиц. Поэтому всякое серьезное деловое общение с ними очень замедлено и затруднено. Местные обычаи и законы так необычны и так противоречат здравому смыслу, что научить их жить в соответствии с нашими законами чрезвычайно трудно…»

Комментируя текст письма, отметим, что отец Алессандро (бывший главой иезуитской миссии в Японии с 1579 по 1603 год), равно как и Франциск Ксавье, быстро осознал необходимость тщательного изучения жизни японцев, необходимость учитывать традиции страны. Тридцать лет великой смуты Сэнгоку дзидайне прошли даром – если Ксавье писал просто о бедности, то Валиньяно – об ужасной нищете, в которую впало большинство населения Японии. Он отметил и те черты (намеренно или по неведению проигнорированные Ксавье), которые не способствовали успеху иезуитов – гордость и ранимость японцев в вопросах личной чести, нежелание подчиняться воле чужеземцев.

Говоря об иезуитах в Японии, хотелось бы подчеркнуть не только роль ордена в целом в долгом и противоречивом процессе христианизации страны, но и значение, которое имела личность того или иного миссионера. Если для Китая такой важнейшей фигурой в деле распространения христианства стал Маттео Риччи ^[13], для Японии поворотный момент в процессе христианизации наступает именно после прибытия в страну Алессандро Валиньяно. В частности, именно Валиньяно основал несколько учебных заведений, призванных готовить будущих проповедников из числа самих японцев.

К несчастью для дела христианизации и патеров-иезуитов, многие члены ордена не отличались интеллектом и тактом своих великих современников, и их действия и суждения относительно японской паствы подтверждают этот факт. Так, многие иезуиты в Японии при сборе «урожая душ» нередко пользовались теми же методами, что и в других странах Азиатского региона, относились к азиатам как к варварам, которым они несут светоч истинной веры, настоящую науку и законы. В частности, некоторые из них жаловались на то, что японцы настолько гордые и ранимые, что по отношению к ним не удается, как с другими народами, прибегать к телесным наказаниям – средствам, применение которых оправдывалось представлением о неофитах-христианах: они суть дети неразумные, которых следует всячески наставлять, содержа в строгости и страхе Божьем. Кстати, подобное же отношение к собственно детям господствовало и в самой Европе до распространения гуманистических идеалов в педагогике. К примеру, глава миссии в Японию 1570 года падре Франсишку Кабрал сетовал, что «князья-христиане не заинтересованы ни в чем, кроме торговли», и что он не видел «более высокомерного, скупого, неспокойного и двуличного народа, чем японцы». Фактически досточтимый падре просто «переделал» приписанные Франциском Ксавье японцам добродетели в близкие по сути грехи. Как было известно еще Платону, скупость – возможная обратная сторона скромности и экономности, высокомерие и неспокойность – гордости и озабоченности собственной честью, а двуличие – хороших манер и вежливости.

Впрочем, сетования не мешали иезуитам продолжать активно проповедовать – и торговать. Постепенно Нагасаки, владение христианских князей Омура, превращался почти в португальский город. Здесь появлялось все больше каменных домов европейского типа, принадлежавших португальским миссионерам и купцам, часовни, а в 90-х годах XIX века был построен и первый в Японии настоящий большой собор, прославившийся под японским названием Тэнсюдо. Росло и количество новообращенных по всей стране – по некоторым данным, к 1581 году в Японии было уже более 150 000 католиков и 200 церквей. При этом состав собственно португальских миссий исчислялся даже не сотнями, скорее – несколькими десятками людей (до 150 священников в самые лучшие времена).

Распространение нового учения на Кюсю и на западе Хонсю не осталось незамеченным человеком, который первым преуспел (хоть и не до конца) в нелегком и кровавом деле объединения раздробленной Японии. Речь идет о талантливом и беспощадном полководце Ода Нобунага, почитаемом и сегодня как один из трех объединителей страны в XVI – начале XVII века наряду со своими соратниками и продолжателями – Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу. Решительный и предельно жестокий, чуткий к новым веяниям Нобунага, не отягощенный слишком большим пиететом к буддизму, был во многом человеком весьма широких взглядов. Ему могли импонировать отдельные элементы христианского учения (в особенности относительно божественной природы земной власти) и тот факт, что христианство было связано с возможностью уменьшить влияние могучих буддистских монастырей, активно вмешивавшихся в политику. Кроме всего прочего, христианские миссионеры несли с собой не только слово Божье, но и зримое воплощение Его гнева – смертоносные, хоть и неточные ружья-аркебузы, бившие на 180–200 метров с гарантией пробить почти любой доспех. Фактически история сотрудничества Ода Нобунага и португальских миссионеров (а оно было взаимовыгодным, ибо владыка провинции Овари получал аркебузы, а миссионеры – право проповедовать в его землях и даже при дворе полководца, стававшего все более заметной силой в центральной Японии) началась с тайных поставок оружия (нескольких тысяч аркебуз), привезенного в порты Южного Кюсю и доставленного через полстраны в Центральную Японию войскам Нобунага.

После ряда успешных битв и интриг 9 ноября 1568 года Нобунага вступил в императорскую столицу – Киото, став фактическим правителем значительной части страны. В 1570 году Нобунага выиграл кровавое сражение при Анэгава, в котором и он, и его враги (князья Асаи и Асакура) применяли аркебузы. Собственно, главным тактическим нововведением Нобунага военные историки считают массовое применение ружей, перед которыми не могли устоять даже лучшие копейщики, мечники и конница. В том, что это так, в 1571 году убедились несчастные монахи Энрякудзи (читатель, видимо, помнит драматическое описание гибели этого монастыря – выше мы уже цитировали отрывок из записок иезуита Луиша Фруа, служившего ключевым звеном во взаимоотношениях между европейскими миссионерами и торговцами и князем Нобунага), а в 1575 году – и лучшая в Японии конница грозного восточного клана Такэда, ведомая сыном покойного великого даймё Такэда Сингэна – Такэда Кацуёри. Битва у Нагасино до сих пор известна каждому японскому школьнику – в ее ходе три тысячи стрелков Нобунага, выстроенных шеренгами за частоколом, буквально изрешетили безрассудно атаковавшую кавалерию Такэда. Так европейское оружие объективно помогло объединить Японию, но цена этого объединения вряд ли привела бы в восторг Иисуса из Назарета, чье царство было действительно не от мира сего. Идеология же и деятельность отцов-иезуитов были значительно больше приспособлены к реалиям как раз сего мира. Нобунага несколько раз устраивал при дворе в Киото публичные богословские диспуты с участием буддийских монахов и католических священнослужителей. В дискуссиях неизменно побеждали христиане, к радости самого Нобунага и его придворных, недолюбливавших буддистское духовенство. Иезуиты, в том числе Луиш Фруа, практически постоянно пребывавший в Киото в течение последних лет жизни Нобунага, оставили нам массу интересных свидетельств того, что великий полководец временами демонстрировал определенную склонность к принятию новой веры, и будущее Японии как христианской страны вполне могло стать реальностью.

Сложно сказать, насколько эта склонность была лишь умелым политическим маневром, дабы заинтересовать ценных португальских союзников в продолжении взаимовыгодных отношений, как считают многие ученые. С другой стороны, жестокость Нобунага по отношению к врагам не могла временами не шокировать иезуитов, да и его подданных. Но, так или иначе, крестить «некоронованного сёгуна» (ведь Нобунага никогда официально не носил этот титул) португальские миссионеры не смогли или не успели – его блистательная карьера внезапно прервалась на рассвете 21 июля 1582 года, когда один из полководцев Нобунага, Акэти Мицухидэ (отец той самой героической Грации Хосокава), поднял мятеж против своего господина и окружил его временную ставку, находившуюся в монастыре Хоннодзи на окраине Киото. Аркебузиры, лучники и копейщики Мицухидэ расправились с сотней охранников Нобунага и окружили храм. Последовавшие затем события описал очевидец – все тот же отец Фруа: «Нобунага только что встал. Он умывался, когда услышал снаружи шум. Неожиданно стрела ударила ему в ребро. Он вырвал ее, схватил первое попавшееся копье и защищался им до тех пор, пока пуля не раздробила ему левую руку. Тогда он отступил в комнаты и с трудом запер за собой дверь. Одни говорят, что он вспорол живот и умер по обычаю японских владык, другие утверждают, что он заживо сгорел в объятом пламенем дворце, который подожгли нападавшие. Так или иначе, тот, кто прежде заставлял трепетать других не то что словом, но даже именем своим, теперь обратился в прах и пепел». По иронии судьбы, замечает Стивен Тёрнбулл, мастер ружейной тактики был сражен в своем последнем бою пулей из португальской аркебузы, привезенной в страну его союзниками!

Изменник Акэти Мицухидэ правил недолго – через 13 дней он был разбит в битве при Ямадзаки полководцем, которого считали правой рукой покойного Нобунага – «японским Наполеоном» Тоётоми Хидэёси. Мицухидэ бежал и был убит простыми пехотинцами из вражеской армии, а Хидэёси, когда-то простой крестьянин, продолжил свое головокружительное восхождение к вершине власти над всей Японией. Еще будучи полководцем Нобунага, Хидэёси внимательно присматривался к иностранным миссионерам и их учению. Его отношение к христианству менялось несколько раз в течение его правления (Хидэёси управлял Японией до самой своей смерти в 1598 году). В отличие от Нобунага, желавшего любой ценой заполучить ценного союзника, Хидэёси чувствовал себя гораздо увереннее – за 16 лет своего правления он сумел разбить всех основных врагов и заложить фундамент единой Японии. В отличие от самоуверенного потомственного самурая Нобунага, политика бывшего крестьянина Хидэёси была более осторожной, в том числе по отношению к буддизму и синто, и менее прохристианской. Общеизвестная в Японии притча-сказка о соловье прекрасно иллюстрирует то, в чем усматривали японцы тех времен различия характеров трех объединителей их страны. Если коротко, суть этой притчи заключается в вопросе: что делать, если подаренный вам соловей (певчая птица, называемая в Японии соловьем, – это зеленая камышовка угуису) отказывается петь, и в ответах на этот вопрос. Ответ в стиле Ода Нобунага: «Соловей не хочет петь? Убить соловья!» Ответ Хидэёси: «Соловей не хочет петь? Что же, найдем способ заставить его петь!» И наконец, ответ Токугава Иэясу: «Соловей не хочет петь? Ничего – подождем, пока он запоет». Хотя, конечно же, и жестокость, и изворотливость, и умение выжидать не раз в течение своей политической карьеры блестяще демонстрировали все трое, пусть и в несколько разной мере.

Впрочем, в начале своего правления Хидэёси вообще не мешал деятельности миссионеров и торговцев из Европы и даже разрешил итальянскому иезуиту падре Солдо Органтино (он прибыл в Японию в 1570 году и проживал здесь до самой смерти в 1609 году) построить церковь рядом с грандиозным замком, выстроенным Хидэёси в Осака. За строительством церкви, которая открылась в 1583 году, наблюдал доверенный соратник Хидэёси – христианин Такаяма Укон. Именно в это время португальцам удалось обратить в христианство таких видных даймё и военачальников, как Кониси Юкинага (который считался любимцем Хидэёси), Курода Нагамаса, глав родов Укита, Такаяма, Мори и Маэда, а также любимую жену самого Хидэёси Ёдогими, родившую всесильному правителю наследника – Хидэёри, которому так и не суждено было стать сёгуном. Как не суждено было стать Японии католической страной, хотя значительная часть ее элиты уже стала христианами, а число обращенных в христианство японцев, по оценкам известного историка профессора Совастеева, во времена расцвета католической миссии в Японии во второй половине XVI века составляло порядка 150 тысяч человек, то есть около 0,6 % населения (Японию тогда населяли около 26 миллионов человек), а по мнению польского католического историка Юзефа Дремлюга – не менее миллиона (700 тысяч крещеных плюс 300 тысяч готовых принять крещение), то есть почти 4 % населения страны.

Центрами распространения христианства в этот период стали города Сакаи, Фусима, Дзэсима и Нагасаки. В Нагасаки было открыто училище и типография, где Святое писание и многие произведения европейской христианской литературы (как богослужебной, так и светской) переводились на японский язык и печатались в латинской графике. В Нагасаки существовали художественные мастерские, где японцев обучали искусству иконописи, фактически впервые познакомив жителей Страны восходящего солнца с основами живописи масляными красками. Надо сказать, что культурные контакты той эпохи не были односторонними. Так, иезуит Жоао Родригеш (1562–1633), прекрасно знавший японский язык, составил первую его грамматику для европейцев, а также подробный японо-португальский словарь. На страницах своего двухтомного труда, посвященного истории деятельности католической миссии в Японии, он с интересом и часто с восхищением писал о культуре Японии, рассказывая о произведения живописи, ландшафтных садах, чайной церемонии, как раз начавшей распространяться в стране Ямато. Конечно, не всегда эти контакты были безоблачными – так, даже вдумчивый Алессандро Валиньяно искренне удивлялся трепетному, «детскому» восхищению японцев несовершенными, как ему казалось, произведениями их искусства (керамике и т. д.).

Именно в эту пору расцвета надежд Рима относительно будущего христианства в Японии в 1583 году Алессандро Валиньяно и четверо молодых японца из княжеских семейств (Отомо, Омура и Арима) с Кюсю – Ито Мансио, Тидива Мигель, Хара Мартино и Накаура Джулиан – отправились в Рим к папе Григорию XIII. Это беспрецедентное японское посольство в Европу имело своей целью ознакомление с европейской культурой в целом и положением ордена иезуитов в частности. Также князья-христиане с Кюсю были не против установить прямые торговые отношения с Европой, иезуиты же – показать японцам величие и могущество католических держав, а усиливающим свое влияние протестантам – успехи католической миссии на Востоке. За годы пребывания в Европе (1582–1590) юноши были представлены ко двору португальского короля и Папы Римского. Посольство выражало надежду христианской части населения Японии на скорое обращение всей страны. Впрочем, еще до возвращения его участников на родину были изданы первые указы, резко ограничивавшие деятельность христианских миссионеров. И издал их не кто иной, как Тоётоми Хидэёси.

Существует масса версий того, почему вдруг регент ( кампаку) и владыка Японии решил порвать с европейцами и их религией и почему этот разрыв был столь внезапным и непоследовательным, ведь первая волна гонений на японских христиан была недолгой. Отечественные, западные и собственно японские историки выдвигают несколько основных возможных объяснений – от изменчивости и непостоянства характера Хидэёси, при всей своей мудрости и политическом чутье склонного к вспышкам неконтролируемого гнева (так, в одном из таких приступов ярости он приказал своему племяннику и наследнику Хидэцугу, обвиненному в измене, совершить сэппуку и уничтожил всю его родню и домочадцев, включая маленьких детей), до интриг среди окружения Хидэёси и возможного противостояния с могущественными князьями Южного Кюсю, уже принявшими к тому времени христианство.

События начала 1587 года, казалось, не предвещали христианству в Японии ничего плохого. Еще в мае предыдущего года в Осака из Нагасаки прибыл очередной высокопоставленный иезуит – падре Коэльо, духовный глава всех миссий на юго-западе Японии. Он и неоднократно упоминавшийся нами Луиш Фруа, выступавший в роли переводчика, удостоились пышного приема у Хидэёси, заявившего, ни много ни мало, что он собирается сделать всю страну христианской. В ходе дальнейших нескольких месяцев Хидэёси завершил покорение Кюсю, кое-где столкнувшись с отчаянным сопротивлением, в том числе со стороны христианских князей Симадзу. Побывав на южном острове, присоединенном к его владениям, Хидэёси обратил самое пристальное внимание на сомнительные или откровенно негативные последствия принятия японцами христианства. Впоследствии они были сформулированы в виде вопросов, которые кампаку задавал князьям Кюсю в личных беседах летом 1587 года. Принуждают ли иезуиты японцев к принятию христианства? Подстрекают ли они свою паству к разрушению синтоистских и буддистских храмов, и если да, то почему? Почему христианство (в отличие от буддизма) не запрещает употребление в пишу мяса дорогих и полезных для крестьян животных – лошади и буйвола, – тем самым способствуя обнищанию крестьян? Почему христианскими князьями преследуются буддистские священники? Правда ли, что португальские пираты обманом и силой захватывают японцев из прибрежных селений и затем продают их как рабов в Китае, Корее и других странах?

Обращает на себя внимание спорный характер обвинений против христиан, выдвигаемых Хидэёси. С одной стороны, все вышеизложенные факты вполне могли иметь место, но с другой – доказать причастность к ним миссионеров не так-то просто. К примеру, им было элементарно невыгодно и опасно поддерживать нелегальную работорговлю своими же прихожанами, не говоря уже о вопиющей аморальности этого занятия. Пункт о мясе животных тоже кажется надуманным, хоть и продиктованным крестьянской сметкой правителя Японии. Так или иначе, но само решение о высылке миссионеров от 25 июля 1587 года было принято (или все-таки представлено специально для иезуитов?) как почти спонтанное. Утром Хидэёси пригласил падре Коэльо в свою временную ставку близ Нагасаки, крайне любезно пообщался с ним, посетил португальский корабль, осмотрев его вооружение и оснастку, и даже разрешил построить церковь в отстраивавшемся после боев городе Хаката. Затем ночью он призвал христианских святых отцов к себе и огорошил их неожиданным указом о запрещении проповедования в Японии и необходимости в двадцатидневный срок покинуть страну. Коэльо пытался протестовать и уговаривать всемогущего диктатора, ссылаясь на невозможность в столь короткий срок выехать из страны, учитывая недостаточное количество кораблей и невозможность быстро оповестить всех миссионеров. Хидэёси был неумолим и в ответ на вопросы о причинах запретов и репрессий привел пункты о мясе коней и быков, попутно обвинив католических миссионеров в неучастии в общегосударственных религиозных церемониях и распрях христиан с буддистским и синтоистским духовенством. При этом Хидэёси совсем не собирался порывать с португальцами вообще – в последнем пункте указа речь шла о том, что все европейские торговцы, желающие остаться, могут сделать это. То есть, образно говоря, изгнанию подлежал крест, но не аркебуза.

Хидэёси не мог не понимать, что многочисленные христианские общины во главе с иностранными священниками не исчезнут – они просто замаскируются под торговые представительства, фактории и т. д., что и произошло в действительности в течение нескольких последующих месяцев. Отсюда возникает интересная гипотеза: а не был ли этот первый указ Хидэёси просто попыткой слегка (и по-японски в несколько театральном стиле) припугнуть обнаглевших, по его мнению, иностранных миссионеров, дабы они не смогли в дальнейшем представлять угрозу для его власти и единства страны, в том числе поддерживая слишком независимых князей Кюсю? Ведь тогда, в отличие от следующей волны запретов 1597 года, особых репрессий к иезуитам применено не было, указ кампаку они, похоже, просто проигнорировали, хотя, возможно, стали действовать более осторожно, многие укрылись во владениях христианских даймё. По крайней мере, документы ордена не показывают сколь-нибудь заметного сокращения числа проповедников в Японии в 1587 году. Наконец, указ 1587 года был обставлен как акт веротерпимости, явно рассчитанный на поднятие авторитета Хидэёси в среде его подданных любого вероисповедания – исповедование христианства «по велению своего сердца», то есть без принуждения со стороны своих князей или иностранных священников, не возбранялось.

Последующее десятилетие ознаменовалось ростом числа новообращенных, к тому же в 1590 году из Европы вернулось упомянутое нами выше японское посольство и с ним – Алессандро Валиньяно и еще 17 миссионеров-иезуитов. В результате переговоров с Хидэёси миссия фактически продолжила работу.

Впрочем, позиции португальских иезуитов в Японии несколько подорвал тот факт, что Португалия во второй половине XVI века переживала не лучшие времена – в 1578 году в битве с марокканцами при Алькасерквивире погиб молодой король Себастьян I (ставший после смерти героем настоящей легенды, похожей на историю о грядущем возвращении короля Артура или Фридриха Барбароссы) – погиб, возможно, сжимая в руках самурайский меч, подаренный ему в 1562 году одним японским князем-христианином с Кюсю. После гибели короля и армии Португалия вскоре была присоединена к Испании, чей монарх заявил о своих правах на португальский трон и на огромную Португальскую колониальную империю. По договору 1580 года, заключенному при посредничестве Папы Римского, страны объединялись под скипетром испанского короля Филиппа II, но при этом португальские колониальные владения и торговые фактории имели и в дальнейшем свою собственную систему управления и администрацию, а за португальскими монахами-иезуитами сохранялось монопольное право на проповедническую деятельность на Дальнем Востоке. Такие же монопольные права имели в этом регионе и португальские торговцы. В 1585 году папа торжественно подтвердил основные пункты этого договора. Впрочем, испанские власти вскоре продемонстрировали свое нежелание мириться с такими невыгодными для великой империи Габсбургов условиями. Первый шаг сделали местные колониальные власти испанского форпоста на Тихом океане – Филиппинских островов, всячески поддерживаемые и направляемые монахами францисканского ордена (главными конкурентами иезуитов), доминиканцами, августинцами и местными купцами. Несмотря на все усилия Валиньяно, стремившегося не допустить испанских францисканцев в Японию, они все же прибыли сюда в 1593 году, заявив, что являются послами испанского короля и не собираются вести проповеднической деятельности. На самом же деле они быстро построили церковь в Киото и монастырь в Осака. Горячие протесты иезуитов ничего не дали – наоборот, в 1608 году Папа Римский официально отменил запрет представителям других орденов заниматься проповедничеством в Японии, после чего сюда хлынули испанские монахи, в основном францисканцы. Отношения между ними и иезуитами резко обострились.

Конечно, можно было бы усмотреть причину произошедшего в, мягко скажем, «нелюбви» иезуитов-португальцев к завоевавшим их родину испанцам, католический фанатизм которых был известен всей Европе. Однако многие исследователи (например, Ф. Роджерс) усматривают здесь более глубокие корни – так, тот же Валиньяно (кстати, итальянец, а не португалец) боялся, что присутствие нескольких орденов в Японии принесет неизбежные распри в борьбе за паству, которые не пойдут на пользу миссий и дискредитируют христианство в глазах японцев – прихожан и властей. Более того, самые талантливые из числа проповедников-иезуитов, многие из которых прожили в Японии не один десяток лет, понемногу научились понимать и ценить необычную и чуждую им поначалу культуру, стали более открытыми к некоторым японским влияниям, более гибкими, менее фанатичными и догматичными в отстаивании своих постулатов. Как оказалось, эти качества почти полностью отсутствовали у испанских монахов и священников, рассматривавших проповедь в Японии как шанс быстро увеличить количество паствы папы на уже подготовленной почве и заработать себе бессмертную славу, не особо церемонясь при этом с методами «обработки» этой самой паствы, обычаи и нравы которой рассматривались как варварские и подлежащие скорейшему «исправлению».

Определенная логика в таких рассуждениях, конечно, есть, хотя вряд ли стоит представлять себе иезуитов толерантными и гуманными просветителями, а их коллег-соперников – беспардонными фанатиками. И те и другие при наличии определенных различий были все же детьми той эпохи, когда европоцентризм (пусть еще и не в крайней форме, запечатленной в бессмертном «Бремени белого человека» Редьярда Киплинга, которое, то есть «бремя справедливости, просвещения, демократии и общечеловеческих ценностей», непременно следует нести лишенным всех этих благ «наполовину бесам, наполовину детям») был само собой разумеющимся понятием для абсолютного большинства образованных европейцев. Впрочем, история ордена иезуитов, к сожалению, все еще малоизвестная широкому читателю, чаще всего ассоциирующему орден Иисуса исключительно с тайными интригами, преступлениями и кознями, доказывает, что иезуиты действительно почти всегда хорошо приспосабливались к окружающей их реальности, везде – от Украины до Японии, от Португалии до Парагвая (где в свое время существовало целое иезуитское индейское государство (!), разрушенное светскими колонизаторами).