Текст книги "Не забудь меня (ЛП)"
Автор книги: roberre
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
– Что-то не так?
Она поджимает губы и качает головой. Пожимает плечами.
– Не знаю.
– Я могу… что-нибудь сделать?
Она вытирает губы салфеткой, и её помада оставляет красный след на темной ткани.
– Не знаю, – честно отвечает она.
Он улыбался, когда они начинали ужинать, но теперь он не улыбается. Теперь его глаза смотрят на неё умоляюще, теперь он боится, что она уйдет, оставив его одного за столом, (как она оставила отца, как она столько раз оставляла самого Голда). Теперь он тоже нервничает, и это только ухудшает ситуацию.
– Думаю… может, мне просто нужен свежий воздух?
Она хочет успокоить его так же, как он успокоил её, и, возможно, это не ложь.
Возможно, ей действительно нужен свежий воздух, а ветер, небо и заходящее солнце уймут головокружение, и сердце перестанет пытаться выпрыгнуть из груди. Возможно, стены и двери перестанут давить на неё, и она сможет окружить себя цветами (вместо внешних атрибутов его могущества), и небом (вместо дома, где раньше жила Белль – места, наполненного воспоминаниями о ней).
Он улыбается сдержанной, осторожной улыбкой и убирает салфетку с колен. Он складывает её пополам и аккуратно кладет рядом с тарелкой перед тем, как встать.
– Как насчет прогулки по саду?
Ей сразу же становится легче дышать, и воздух кажется менее спертым (несмотря на то, что он еще даже не открыл дверь). Она улыбается.
– Хорошо, – говорит она.
Он тянется за прислоненной к краю кухонной стойки тростью, и Джейн думает, что он, так же как и она, чувствует облегчение. (Он не упоминал Белль, но Джейн видит утрату в его глазах так же четко, как их совместную фотографию на каминной полке, как закрытые двери одной из спален во время экскурсии по дому.)
Она складывает свою салфетку (в треугольник, с едва заметной улыбкой на губах) и кладет под тарелку. Она встает и проводит рукой по своему черному платью, чтобы разгладить складки.
Он придерживает для неё дверь, приглашающим жестом показывая на улицу.
Она хочет выйти (но не сбежать), поэтому разрешает ему провести себя по садовой дорожке вокруг дома. Плечом к плечу (слишком близко или слишком далеко друг от друга – она больше не знает, в чем разница), они проходят папоротники и оплетенную виноградной лозой решетку, следуя по брусчатой дорожке к заднему двору.
В дворике их взгляду открывается ухоженный, аккуратно подстриженный газон, окруженный высоким деревянным забором цвета мёда. Несколько деревьев, маленькая скамейка под высоким темным кленом, цветы, кусты и садовые растения. Пахнет влажной травой, торфом и только что распустившимися цветами.
Она останавливается на краю дорожки.
Он тоже останавливается. Лишь его трость пересекает границу, прочно упираясь в покрытую мягкой травой землю.
– Не хочешь идти дальше?
Она хочет. Но она на каблуках, а у него трость, и вряд ли это хорошая идея.
(И край дворика кажется чем-то вроде барьера, как будто переход с дорожки на траву – слишком важный шаг.)
– Я не хочу перегружать твою ногу, – говорит она. – Кажется, сегодня она тебя беспокоит.
– Беспокоит, – он вскидывает глаза, встречаясь с ней взглядом, и уголки его губ приподнимаются, – но не сильнее обычного.
Она смотрит на дворик и видит маленькие углубления на безукоризненно гладком газоне: впадины вокруг деревьев и кустов по всему саду ведут к прислоненным к забору граблям и повешенному на спинку садового кресла зеленому фартуку.
– Ты сделал все это сам? – спрашивает она.
– Да.
– Вручную?
– Ты выглядишь шокированной.
– Я не знала, что ты такой садовод, – говорит она.
– Ну, – он слегка пожимает плечами и смещает свой вес, поудобнее сгибая больное колено, отчего трость поглубже зарывается в траву. – Похоже, я полон сюрпризов.
– Я заметила.
– Правда?
Она улыбается.
– Я очень наблюдательна.
– Так и есть.
А он, правда, умеет удивлять.
Удивлять, как сейчас, когда его свободная рука повисла вдоль тела (словно ее ладонь должна лежать в его ладони, и ему без неё едва удается сохранить равновесие).
Удивляет тем, как смотрит на сад и улыбается Джейн, не глядя на нее (словно он знает, что ей тоже едва удается сохранять равновесие, словно ощущает, как их притягивает друг к другу, словно она должна стоять на шаг ближе).
Солнце заходит (и тепло постепенно уходит), но это не единственная причина, почему она придвигается поближе к нему. Не единственная причина, почему она складывает пальцы вместе, почему пытается собраться с духом.
Она придвигается ближе к нему и собирается с духом, потому что она не знает, чего она хочет (но она знает, что ей нужно его прикосновение так же, как ему – её, и она знает, что хотела дотронуться до него с тех самых пор, как он появился в библиотеке с корзинкой для ланча.) И потому она вкладывает руку в его ладонь. Его ладонь теплая (и у нее по коже бегут мурашки). Но это приятные мурашки (приглушенные), и ей не страшно, потому что она знает, что он отпустит ее, если она попросит.
Мгновение он не двигается. Он стоит, не шелохнувшись, будто грянул выстрел, будто пуля прошла через его плечо, и он в шоке, он не помнит, кто он, и мир погружается в хаос – а потом его пальцы сжимаются поверх её. Мягко. Будто прикосновения перышка. (Так же робко и неуверенно, как чувствует себя она, и в его взгляде появляется нечто счастливое и душераздирающее одновременно.)
– Спасибо, – говорит он после долгой паузы (во время которой кажется, что он едва ли может дышать).
– За что?
– За все, – говорит он и улыбается.
Она прикусывает губу и старается не обращать внимания на разливающийся по щекам жар. К счастью, солнце садится быстро, и все вокруг сияет таким же розовым оттенком, как и её лицо.
– Мы… – она прочищает горло, кашляя в свободную руку, и старается, чтобы её голос звучал беззаботно. – Мы можем вернуться, если хочешь.
– Необязательно, – говорит он. – Если ты еще голодна, я могу принести наши тарелки сюда.
– Все нормально, – говорит она. – Думаю, я готова.
Он кивает и поворачивается, а она просовывает руку под его локоть.
Они идут не совсем синхронно – его походка немного неловка, а стук его трости совсем не соответствует ритму их шагов – но ей хорошо. Ей хорошо, и она чувствует себя в безопасности рядом с ним (и его темная рубашка мягче, чем ей казалось, его плечо теплее, а его мышцы крепче). И она думает, что ей это нравится.
– Мне жаль, что я испортила ужин, – говорит она.
– Ты ничего не испортила.
– Он, должно быть, уже остыл.
– Эту проблему легко решить, дорогая.
Она смотрит на его лицо (потому что он смотрит под ноги за них обоих) и пытается прочесть его выражение.
– Магия? – спрашивает она.
Его губы изгибаются, и он пожимает плечами. Особо крупный ухаб, вдобавок к их и без того неловкой походке, заставляет её слегка споткнуться. Он придерживает её и улыбается.
– Думаю, мы могли бы ею воспользоваться, – говорит он. – Но я имел в виду микроволновку.
Он открывает дверь, и она смеется (она все еще нетвердо стоит на ногах, потому что она на каблуках, и брусчатка неровная, а при нем невероятно трудно сконцентрироваться) и покрепче сжимает его локоть.
Они доедают ужин (благодаря микроволновке), и пробуют замечательный десерт из шоколадного мусса. Они моют посуду, и слушают радио, и смеются над не очень смешными вещами, затем он отвозит её обратно в больницу. Они сидят на парковке, в красном кожаном мирке черного кадиллака, и разговаривают, пока в горле не начинает першить. Он провожает её к парадной двери и желает ей спокойной ночи.
Он не целует её (и, похоже, то возбуждение было все же из-за предвкушения, и, кажется, она не возражает).
***
Она не помнит, как училась в старших классах, да и отца здесь нет, но Джейн чувствует себя подростком, украдкой скользя через холл и далее по коридору к палатам. Не считая неловкого, извиняющегося помахивания медсестре у кофейного автомата, ей почти удается избежать встреч. Вторую половину пути к своей палате она несет в одной руке туфли, а в другой – синий пиджак, и она рада, что не попросила медсестру у кофейного автомата помочь ей расстегнуть платье, потому что, завернув за угол, она видит доктора Вэйла, сидящего на пластиковом стуле прямо у двери её палаты.
– Джейн, привет, – он встает, – я надеялся встретить тебя.
– Что-то… что-то не так? – спрашивает она. (Он врач, и сейчас уже далеко за полночь, и, судя по всему, что она читала – эта комбинация никогда не сулит ничего хорошего.)
– Нет, вовсе нет, – отвечает он. Он улыбается ей (а если бы что-то было не так, он бы не улыбался), – я просто надеялся поговорить с тобой.
– Сейчас?
Он разводит руками (держа в одной пластиковый стаканчик с кофе, а в другой – блокнот на пружине) и пожимает плечами.
– Нет времени лучше, чем настоящее, – он окидывает взглядом её пиджак, туфли и платье, затем проверяет часы на запястье, и его лоб хмурится, а улыбка угасает, – если только у тебя нет других планов.
Она пожимает плечами и кладет туфли и пиджак на пол, прислоняя к стене.
– Ничего такого, что не может подождать. Только сон.
– Его значимость сильно преувеличена, – говорит он, и допивает свой кофе, будто доказывая эту точку зрения.
– Так… о чем же вы хотели поговорить? В час ночи. В коридоре.
– Ну, ты завтра переезжаешь, – говорит он. – А я не работаю по четвергам – не считая экстренных операций, или женщин, слишком беременных, чтобы подождать до пятницы. Поэтому, – он засовывает руки в карманы, и блокнот со стаканчиком исчезают в глубинах белого больничного халата, – я просто хотел попрощаться, пока еще есть такая возможность.
Она улыбается, потому что он выглядит таким робким (и потому что это единственный способ сдержать собирающуюся в глазах влагу).
– Я же никуда не исчезну, – говорит она, смеясь. – Буду жить на этой же улице.
– Я знаю, – говорит он.
– И библиотека – общественное место, или, вернее, будет им. Вы можете заходить в гости в любое время.
– Я знаю, – говорит он. Он вынимает руки из карманов (но оставляет там блокнот и стаканчик) и складывает на груди. – Но, по правде говоря, мне будет скучно без тебя. Не каждый же день ко мне попадает пациент с амнезией.
– Слава Богу, что не каждый.
– Хотя, пожалуй, количество таких случаев у нас все же значительно выше среднего. Но среди всех пациентов с амнезией, которых мне доводилось лечить лично… – он делает паузу и улыбается, сверкая зубами и поднимая брови (его голубые глаза ласковы, смотрят на неё как на личность, а не как на пациента или на призрака), – …ты – мой любимый.
– И вы хотите, чтобы я заплакала, – она закусывает губу и смотрит в пол, чтобы не встречаться с ним взглядом.
– Эй, нет, не делай этого. – Он улыбается, и ей удается улыбнуться в ответ.
Он протягивает ей упаковку салфеток, вытащенную из еще одного кармана. – Тебе следует отмечать это, как праздник. Ты долго ждала его.
– Я знаю, – говорит она и поражается, как быстро они поменялись ролями (и, возможно, они поддерживают друг друга, и, возможно они уже не совсем врач и пациент, а скорее… друзья).
– Я очень рад за тебя, Джейн.
– Спасибо, доктор Вэйл.
– Виктор, – говорит он.
Он убирает салфетки (и она замечает, что одну он все еще держит в руке и быстро промокает глаза, когда ему кажется, что она смотрит в другую сторону).
– Мне нужно вернуться к работе, – говорит он, – но я буду на открытии в субботу.
– Тебе не надо будет работать?
– Я этого не пропущу, – говорит он. – Конечно, если не будет срочных операций или беременных женщин.
– Я буду по тебе скучать.
Он кашляет (в салфетку и сжимает ее в кулаке) и пожимает плечами (будто это не имеет значения).
– Дай мне знать, если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится, и я буду счастлив помочь тебе.
– Обещаю.
– Спокойной ночи.
Он берет пластиковый стул и начинает уходить по коридору. Она подбирает туфли и пиджак с пола, и его шаги замирают.
– Джейн? – зовет он.
– Да?
– Желаю тебе хорошей жизни там, снаружи, – говорит он. (Уверенность в его голосе заставляет её думать, что, может быть, это возможно.)
– Спасибо. Виктор.
– Не надо благодарить меня, – говорит он, снова уходя по коридору с зажатым под мышкой стулом. – Ты этого заслуживаешь.
И может быть, уверенность заразительна, (потому что он говорит, что она заслуживает хорошей жизни, и впервые за долгое время она чувствует, что это действительно так).
Комментарий к Глава 12
Перевод выполняется Etan с редакцией Helena222 и бета-ридингом La donna.
========== Глава 13 ==========
Глава 13
Не впервые она видит эту квартиру.
Не впервые она поворачивает ключ в замке (новый ключ, новый замок, потому что старый все еще потерян, как и её старая жизнь) и входит внутрь.
Не впервые она заходит в дышащую привольем комнату, и слышит стук своих каблуков по полу, и отдергивает все занавески, пока лучи солнца не заиграют на деревянных поверхностях цвета мёда и серо-голубых стенах. (Это даже не десятый раз – она выполнила двойную норму на прошлой неделе, когда приходила проверить водопровод и впервые постирать одежду в собственной квартире.)
Но это первый раз, когда она планирует здесь остаться. Первый раз эта квартира действительно принадлежит ей. (Первый раз она чувствует себя дома.)
Перевозить нужно не так много вещей. Большая часть посуды, книг и картин на стенах принадлежала Белль, а мебель, скорее всего, находилась здесь ещё с незапамятных времен (мебель тяжелая и старинная, и сможет простоять еще целую вечность, если она будет обращаться с ней бережно). Но за последние несколько месяцев у неё накопилось несколько коробок книжек и одежды, не считая полюбившейся коллекции личных вещей. Лампа, которую ей подарила Бабушка, подборка DVD-дисков от Руби (а так же несколько облегающих платьев, которые она запрятала подальше на дне чемодана), книги от доктора Вэйла и браслет шарм от Генри (он получил его от Эммы, которая, в свою очередь, получила его от Мэри-Маргарет, а та купила его в антикварном магазинчике Голда). «Джейн Эйр», бутылка белого вина от Лероя и страницы из National Geographic. (Это частичка уюта, надежды и дружбы, которую всегда можно захватить с собой.)
Перевозить нужно не так много вещей, но зато это вещи, которые она хочет забрать с собой: осязаемые вещи, вещи, которые много для неё значат, вещи, которые принадлежат лично ей.
Но всё равно это важный шаг. И это всё ещё немного пугает (даже несмотря на то, что она уже бывала здесь раньше), поэтому она рада, что Румп и Эмма предложили ей помощь. Встретиться с пустым пространством квартиры в одиночку кажется ей непосильной задачей. (Даже захвати Румп с Эммой всего лишь по карандашу – они помогли бы ей больше, чем могут себе представить). Они пререкаются, они обмениваются насмешкам, они бросают друг на друга убийственные взгляды, но они ломают тишину и делают новизну более терпимой.
К десяти часам Эмма следует за ней вверх по лестнице с последней партией коробок, а Румп обустраивает кухню (по двум причинам: потому что она безоговорочно доверяет ему хрупкие предметы и потому что она хочет уберечь его больную ногу от ступенек).
Эмма с коробкой, помеченной “7/7”, в руках пробирается по полу к дальнему концу комнаты, где полки уже набиты почти под завязку (книгами Белль), и остальные шесть коробок сложены внизу. Эмма ставит коробку поверх других двух (получается одна горка из трёх коробок и другая – из четырёх) затем вытирает руки о джинсы.
– Ну вот, эта – последняя, – Эмма засовывает руки в задние карманы и поворачивается к Джейн. – Если только ты не планируешь перевезти сюда остальную библиотеку.
Джейн смеётся. Действительно, кажется, что Белль скопила у себя значительную часть библиотеки, но она проверила каждую книгу и убедилась, что на внутренней стороне всех обложек нацарапано «Белль». (Она унаследовала внушительную коллекцию – и она не жалуется.)
– Мне начать распаковывать или взяться за что-то ещё?
– Нет… спасибо, – говорит Джейн, пожалуй, слегка поспешно. Она улыбается и пытается выглядеть благодарной (больше, чем напуганной мыслью, что Эмма начнет расставлять книги, вмешиваясь в тщательно продуманный порядок на полке). – Я займусь этим позже.
Эмма пожимает плечами.
– Я могу сделать что-нибудь ещё?
Ей нужно распаковать только книги и одежду, и она все убрала и протерла пыль уже несколько раз, поэтому она пожимает плечами в ответ.
– Можешь сделать… чаю? Не знаю, как ты, а я бы не отказалась от чашечки.
Джейн понятия не имеет, умеет ли Эмма заваривать чай, (потому что она видела шерифа только с горячим шоколадом или кофе, или, изредка, с алкоголем в руках) – но мистер Голд неподалёку на случай бедствия.
Поэтому Эмма уходит. Джейн слышит, как звенит посуда, звякают выдвигаемые ящики (и почти сразу же затевается спор).
Голос Голда негромок, но оттенок раздражения в его тоне без труда проникает в гостиную.
– Вы же понимаете, что я должен выложить посуду в шкаф, а не наоборот, не правда ли?
– Её всё равно рано или поздно достанут оттуда, – вновь звон посуды, звук выдвигаемых ящиков и открывающихся шкафов. – Где чайник?
– Всё ещё в коробке.
– Джейн попросила меня заварить чаю. Это трудновато сделать без кипятка.
– О да, – и сарказм сочится из его голоса подобно мёду, такой густой, что Джейн прикрывает рот рукой, чтобы не рассмеяться в голос. – Если бы только был другой способ вскипятить воду! Что-нибудь… металлическое, например. Смутно напоминающее формой миску, – стук кастрюльки по столешнице. Раздражённый вздох Эммы.
Рискуя кухней, Джейн полностью игнорирует их и несёт свою коробку – коробка раскрыта, потому что ей не хотелось возиться с клейкой лентой – в спальню.
Её комната – это мебель, и голые стены, и лишь едва заметные намеки на её характер. Кровать у окна, комод и книжный шкаф расставлены вдоль стен, небольшой письменный стол и деревянный стул расположились у двери. В комнате поселились авторучки вместо шариковых ручек, жёлтый стикер со списком дел, исписанный витиеватым почерком, прилеплен к высокому, во весь рост, зеркалу, покрывало с узором из ирисов накрывает постель, а на книжном шкафу стоит единственная в этой комнате фотография – изображение немецкого замка. Тяжёлые занавески, которые она не станет задёргивать, перехвачены бантиками. Из окна открывается вид на город (и вид на небо).
Может, это и не особняк, но зато квартира уютна, светла и очаровательна (и это её собственная квартира).
Она открывает окно и, сидя на углу матраса, раскладывает свои пожитки на покрывале. Её любимый свитер и мобильный телефон, несколько открыток от медсестер и одна от доктора Вэйла, её «Джейн Эйр». Она уберет эти вещи перед сном. Найдет для каждой своё местечко, но сейчас ей нужно их видеть. (Потому что ей всё ещё трудно поверить, что она сидит в собственной комнате, что у неё есть собственная жизнь, свобода и независимость – и это всё, чего она хотела.)
Она сидит, окутанная лучами солнца и спокойствием, а потом слышит, как громыхает заварочный чайник по столешнице, и вспоминает, что её кухня оккупирована, а посуде грозит очень реальная опасность (а её свобода и независимость значат, что она вполне в состоянии оплатить любой ущерб, который Эмма и Румп нанесут её посуде).
Каким-то образом, за то время, что ей понадобилось, чтобы перейти из спальни в гостиную и подойти к дверному проему маленькой кухни, более-менее вежливое подтрунивание переросло в полномасштабную войну. Румп и Эмма провели линии фронта по обе стороны от заварочного чайника (пышущий паром, белый, временно без крышки, он стоит на кухонной стойке между ними). Эмма воинственно размахивает чайной ложкой перед Румпом, а тот тычет в ответ пальцем, который выглядит столь же убийственно.
– Вы не можете просто… накладывать заклятия… на чужие дома, – говорит Эмма.
– И почему же нет?
– Потому что это не ваше дело? Это, как бы, входит в понятие: «чужие дома».
– Технически… – он поворачивает обвиняющий, угрожающий палец, указывая на себя, и постукивает кончиками пальцев по груди, будто играет на пианино: – Я всё ещё владелец. Поэтому это моё дело.
– Технически, – говорит Эмма, размешивая чай ложкой, прежде чем снова указать ею на него, одновременно заливая чаем плиточный пол, – вы передали его ей. И она здесь живет. Поэтому решать не вам.
– Кора всё ещё где-то поблизости.
– Мы несколько недель ничего о ней не слышали.
– Тем более стоит подготовиться. – Он достает три кружки из буфета (где они уже идеально размещены – расставлены аккуратной ровной линией, как маленькие солдатики, ручками вперёд) и ставит на стойку. – Не позволяйте ей обвести себя вокруг пальца, мисс Свон. О ней ничего не слышно, потому что она что-то замышляет – и в этом мире нет ничего опаснее, чем строящая планы Кора. Не считая меня.
(Джейн кажется, что их позы отчасти наиграны. Они тяжело дышат, они бросают обвинительные взгляды, они ухмыляются, а у Эммы сужены глаза. Но они всё же нервничают. Они начеку. Они напряжены, потому что, может быть, затихшая Кора – смертельно опасная Кора, и, может быть, эта женщина действительно ждёт идеального момента, чтобы нанести удар.)
Эмма складывает руки на груди.
– Если вы так опасны, почему бы вам просто не избавиться от неё прямо сейчас?
– Я не всеведущ. Делайте свою работу, шериф, и найдите её, и тогда мы поговорим. А пока я собираюсь сделать что-нибудь полезное и защитить эту библиотеку.
– Белль бы это не понравилось.
Что-то соскальзывает с лица Румпа. Его враждебность спадает, будто отдёрнутая занавеска. Одно мгновение он просто смотрит на Эмму, держа одну руку на трости, а другую бесшумно положив на столешницу. Он дышит. Брови почти незаметно сдвинуты. Затем его взгляд застывает.
– Белль здесь нет, – говорит он.
Да, её нет. (Но Джейн здесь.)
И теперь это её дом и её ответственность, поэтому она шагает вперёд, заходя в кухню и улыбаясь им обоим. (Она улыбается вовсе не зловредно, ну, почти нет, просто ей непременно нужно подчеркнуть своё присутствие.)
– Вы можете спросить меня вместо неё, – говорит она, наслаждаясь виноватыми выражениями, застывшими на лицах Голда и Эммы.
Голд первым приходит в себя. Он гладко и невозмутимо улыбается в ответ (улыбкой продавца подержанных автомобилей). Опираясь на столешницу (его трость прислонена к спинке кухонного стула), он протирает кружки внутри чайным полотенцем, которое выхватил из ближайшего ящика.
– Конечно, – говорит он. – Конечно, мы спросим.
– И, – спрашивает она, подходя к холодильнику, чтобы достать пакет молока, – что же вы хотите сделать с моим домом?
– Зачаровать, – говорит Эмма, а Румп бросает на девушку убийственный взгляд, заставляя замолчать (и получает такой же взгляд в ответ).
Он перебрасывает полотенце через плечо.
– Всего несколько заклинаний, для защиты. Ничего такого, о чём стоит волноваться.
– Что за заклинания? – спрашивает Джейн. Она протягивает ему молоко.
– Нечто вроде барьера. – Он наливает по струйке молока в каждую чашку. – Люди, которых ты не хочешь видеть внутри… – и он слегка пожимает плечами, – … не смогут попасть внутрь.
– Это им навредит?
Он бросает ещё один быстрый взгляд на Эмму (ещё один вызывающий, неодобрительный взгляд, будто спрашивает, осмелится ли она противоречить ему) и говорит:
– Да. Но только если они попытаются проникнуть силой, – он оставляет пакет молока, берётся за чайник и наполняет чашки. – И это их не убьёт.
– А мои друзья? – спрашивает Джейн.
– Будут невредимы, – отвечает он.
– Гости?
– Тоже, – говорит он.
– И никто не умрёт.
– Нет. – Он добавляет пол-чайной ложки сахара в её чай (потому что он обратил внимание на её заказ «У Бабушки») и протягивает ей кружку.
Она принимает кружку, охватывает пальцами и наклоняется лицом, чтобы вдохнуть пар.
– Хорошо, – говорит она, не поднимая лица. – Сделай это.
– Что? – говорит Эмма.
Джейн поднимает взгляд.
Румп ухмыляется и берёт свою чашку, оставляя сахар и третью чашку на стойке.
Эмма хватает оставшуюся чашку чая (сахара она не касается, а ведь Джейн знает, что она сладкоежка) перед тем как сложить руки и склониться над стойкой. Кажется, что Эмма приготовилась защищаться, она будто ушла в раковину, будто ей не по себе, будто она ждёт угрозы.
– Ты уверена?
Джейн смотрит на Румпа; он одной рукой подносит к губам чашку (а другой опирается на стойку) и притворяется, что их беседа его совсем не интересует.
Она поджимает губы, улыбается и принимает решение.
– Уверена, – говорит она. – Я ему доверяю.
А Эмма – нет. Но Эмма ничего не говорит, только строит гримасу, делая глоток обжигающего чая, и ведёт себя так, будто ей всё равно.
– Решать тебе.
Она всё ещё не знает точно, как она относится к магии (всё, что она помнит – это огненные шары, исцеление и ужас, и он всё ещё не показал ей магию, как обещал), но если это убережёт её от опасности, она готова рискнуть. Если Румп думает, что это хорошая идея – если он готов это сделать ради неё (а, может, ради Белль, но Джейн не хочет сейчас о ней думать) – значит, она позволит ему сделать все, что необходимо.
– Сделай это, – говорит она. – Пожалуйста.
Уголок рта Румпа чуть поднимается, когда Джейн пытается поймать его взгляд, но он старается скрыть это движение, делая слишком небрежный глоток.
– Я соберу необходимые принадлежности, и мы с мисс Свон вернемся в субботу, – говорит он.
– Погодите секундочку, – говорит Эмма. – Я на это не подписывалась.
– Считайте это возможностью чему-нибудь научиться.
– А что, если я не хочу учиться? – скрещенные руки и гримаса на лице (смесь раздражения и обжигающего чая) придают Эмме более чем устрашающий вид.
Тем не менее Румп улыбается ей, как будто она всего лишь упрямый ребенок.
– Я могу заехать за вами в восемь, если вас нужно подвезти.
Эмма выглядит так, будто готова выплеснуть свой чай Румпу на голову, но затем она тяжело вдыхает через нос и окидывает его взглядом исподлобья.
– Я и сама умею водить машину.
***
Они с Румпом встречаются в его розовом особняке, чтобы поужинать (после того, как её книги разобраны, и чайная посуда вымыта и расставлена по местам), и в этот раз они действительно едят снаружи. Сидя рядышком на скамейке под клёном, они едят тушёное мясо и твёрдый хлеб, пьют воду со льдом и охлаждённое белое вино, и гуляют после того, как её бокал пустеет, а только что зашедшее солнце навевает дремоту.
Он показывает ей свой огород и гигантскую неизведанную пещеру сарая. Он стоит рядом с ней, когда они разговаривают, и она сплетает свои пальцы с его. И это чудесно.
Как хорошо гулять с ним вот так, прикасаться к нему (потому что ему это нужно так же, как и ей) и ощущать его прикосновение. Теперь их шаги более синхронны, и его рука так нежно охватывает её руку, что можно почти забыть о том, что он рядом, вот только кожу пощипывает (искрящееся и счастливое ощущение, как пузырьки в содовой) и забыть его невозможно.
– Есть кое-что, что я хочу тебе показать, – говорит Румп, когда они ступают на выложенную кирпичом дорожку, возвращаясь в дом (когда в ушах начинает раздаваться жужжание москитов).
– Надеюсь, это десерт, – говорит она. Она просовывает руку ему под локоть, а он смотрит на неё так, будто она – иллюзия, а не человек (будто ему страшно сжимать ее руку, потому что она может исчезнуть). Поэтому она покрепче сжимает его плечо и улыбается, глядя, как его глаза расширяются. – Ты, знаешь ли, обещал мне шоколадный пирог.
– Помню, что обещал, – говорит он. – Но сначала я обещал тебе кое-что другое.
Магия.
Она знает, что речь о магии, едва он произносит последнюю фразу. Она читает это слово в его глазах, полных борьбы. Возбуждение и надежда, покорность и предвкушение, настороженность и страх, они все смешались. И она спрашивает себя, стоит ли ей тоже нервничать (и она спрашивает себя, больно ли ему всё ещё от тех слов, что она произнесла тогда, в самом начале, когда швырнула в мужчину, исцелившего её рану и зажёгшего на ладони огонь, вопрос: «Что вы такое?»).
Она потирает большим пальцем ткань его пиджака, (потому что ему нужно прикосновение, чтобы убедиться, что она не уйдет снова, даже если он владеет магией, и она видит, как дергаются уголки его рта, когда он притворяется, что не замечает этого). Он напрягает локоть и притягивает её чуть поближе к себе.
Он ведёт её мимо кухни к концу дорожки у края забора, и останавливается напротив двери, что ведет в подвал.
Ветер (до этого – летний бриз) внезапно становится холодным.
Он отходит от неё, чтобы открыть дверь, и Джейн сглатывает. Она смотрит на две верхние ступеньки, освещённые жидким солнечным светом, пробивающимся из сада, и закусывает губу.
– Вниз? – спрашивает она.
Он оборачивается, чтобы посмотреть на неё (и она слышит заботу в его голосе, несмотря на то, что смотрит в землю, а не в подвал и не в его глаза).
– Для тебя это трудно? – тихо спрашивает он.
– Возможно, – отвечает она, и это правда. Возможно, она будет в порядке, а, возможно, и запаникует, ведь она не была в подвале с тех самых пор, и не планировала снова туда заходить ещё долгое время.
– Хочешь попробовать? – спрашивает он.
Она доверяет ему. Но доверять ему в саду и за обедом – это одно, и совершенно другое – доверять ему там, внизу (в темноте), где её запрут старые деревянные двери, тусклые железные петли и замки. Бетонные ступени и грязь (и, на самом деле, она не знает, как выглядит его подвал, но подвалы ей не нравятся). Она смотрит вниз в темноту, и темнота словно извивается перед глазами, визжит и уползает прочь со света. Она смотрит в темноту так, будто тьма может укусить ее.
Он делает два шага вниз и щёлкает выключателем на стене.
– Мы ненадолго, обещаю. – Он протягивает ей руку.
Тяжесть нерешительности обрушивается на неё, вся Британская Энциклопедия устраивается на груди, и невозможно перевести дыхание. А он ждёт так терпеливо, и в грустных карих глазах она видит проблеск надежды, и она знает, что она не Белль (потому что Белль пошла бы за ним немедленно) и ей так больно, точно она с размаху ударилась лодыжкой о низенький стол.
Но она так же видит, что там есть окно, там сухо (нет воды, нет потопа и нет шторма). И подвал пахнет деревянной стружкой и соломой, с примесью слабого аромата, похожего на корицу, или на горький кофе, или пекущийся хлеб, или что-то такое, что она не может точно определить, но почти помнит. Так не похоже на больницу (и его глаза совсем не напоминают больницу, его глаза ласковы) и если она не захочет спускаться, он не будет её заставлять.
И она знает, что она не Белль, но, может быть, в эту самую минуту ему нужна именно Джейн.
Она берет его за руку.
Он помогает ей спуститься по лестнице, и они преодолевают ступеньку за ступенькой (потому что у него трость, а её всё ещё колотит дрожь), и он ведет её в комнатку, где она замечает прядильное колесо, охапку соломы в углу под окном и полку с ярко светящимися бутылочками. (Одинокое, тихое помещение, отдающее той же грустью, которой окрашены его глаза – и ей кажется, что она теперь всегда будет узнавать в его улыбке отзвук деревянного потолка, прядильного колеса и соломы). В подвале светло, и из оконца виден сад (и здесь ни чуточки не страшно).
