Текст книги "Не забудь меня (ЛП)"
Автор книги: roberre
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Чёрный мерседес Реджины останавливается неподалёку, с противоположной стороны от оранжевой разметки. Реджина выбирается с водительского сидения и становится рядом с задней дверцей, Кора остаётся сидеть внутри, наблюдая сквозь затемнённое ветровое стекло, как Голд подходит ближе.
Эмма делает глубокий вдох и тоже вылезает из машины. Она берёт чёрную коробку с кинжалом, которая лежала на полу у её ног, и захлопывает за собой дверцу так громко, что в любой другой ситуации Голд бы обязательно на неё накричал. Но он даже не смотрит на неё, когда она становится рядом: его глаза прикованы к мерседесу, как будто тот может улететь от малейшего дуновения ветра.
Дверца открывается, и, стукнув каблуками об асфальт, Кора встаёт во весь рост. На ней чёрный блейзер и серая блузка, чёрные туфли на ногах, на губах – красная помада, волосы обрамляют лицо; она очень похожа на дочь. Несмотря на то, что Реджина на полголовы выше, они обе держатся с одинаковой спокойной уверенностью. Обе одинаково ухмыляются и двигаются так, будто асфальт должен быть счастлив, что его касаются их стопы. Они одинаково могут просверлить взглядом дырку в любом, кто встанет на их пути. Эмма была бы слепой, если бы не заметила сходства.
В то время, как Голд стоит на расстоянии добрых двух шагов от черты, Кора останавливается прямо на границе – почти касаясь кончиками туфель оранжевой линии. Она улыбается и наклоняет голову.
– Здравствуй, Румпель. Хорошо выглядишь.
Пальцы Голда подрагивают на трости. Эмма не сомневается, что будь у него возможность – он бы испепелил эту женщину.
– Где Джейн?
– В… машине, – Кора не сразу подбирает слово и расплывчатым жестом указывает на мерседес. – Цела и невредима, конечно же, как и договаривались, – её взгляд опускается и задерживается на коробке у Эммы в руках. – И в том, что касается твоей части сделки, я полагаюсь на твою честность.
– Мы оба знаем, что это никогда не было проблемой.
Улыбка Коры обнажает слишком много зубов.
– Дай мне увидеть её, – говорит Голд.
Кора машет рукой в сторону коробки.
– Покажи мне кинжал.
Он кивает, не глядя на Эмму. Его глаза мечутся от Коры к Реджине, которая всё ещё стоит у задней дверцы мерседеса.
Эмма кивает в ответ. Может быть, она и боролась с его желанием всё контролировать с самого первого дня, но последнее, чего ей сейчас хочется – это всё испортить. Он знает Кору, знает кинжал, и знает магию. Так что раз он говорит показать кинжал – она покажет. Эмма открывает коробку и наклоняет её вперёд, демонстрируя содержимое будто на аукционе. Выражение лица Коры почти не меняется, но её голодный взгляд провожает кинжал до тех пор, пока Эмма не захлопывает крышку.
Кора оглядывается через плечо и щёлкает пальцами, окутанными в перчатку. В ответ Реджина грубо вытаскивает из машины связанную Джейн и полуповорачивает-полутолкает её к черте. Несмотря на верёвки на запястьях и грязный кляп во рту, Джейн удаётся смотреть на похитителей свысока.
– Ты не ранена? – голос Голда совсем не дрожит, хотя звучит намного тише, чем ожидала Эмма.
Джейн качает головой, по щекам её текут слезы. Эмма видит маленький порез на скуле и небольшой синяк на шее.
– Видишь? – говорит Кора. В этой фразе выразительно звучит «Я же говорила».
Реджина сужает глаза и бросает свирепый взгляд на коробку в руках Эммы.
– Откуда нам знать, что кинжал настоящий? – спрашивает она.
– Он настоящий, – отвечает Эмма, возвращая такой же взгляд.
Кора выглядит скорее задумчивой, чем взволнованной.
– Ну, есть только один способ это проверить, – тёмные глаза впиваются в Эмму. Такое ощущение, будто череп буравят горящими углями. – Используй его.
Эмма щурится, косится на Голда, затем снова на Кору.
– Как?
Реджина глядит так, будто её только что спросили, как вдыхать воздух.
– Ты держишь кинжал. Затем говоришь, что делать.
– Я знаю, как. Я имею в виду – что ты хочешь, чтобы он сделал?
Кора сцепляет пальцы – её перчатки скрипят в почти полной тишине.
– Используй воображение, дорогая, – отвечает она. – Но постарайся, чтобы было убедительно.
– «Унизительно» тоже приветствуется, – добавляет Реджина.
Эмма облизывает губы и пытается сообразить. Она смотрит на Голда в поисках подсказки, но он стоит с застывшим лицом, плотно сжав зубы, и полностью её игнорирует. Она смотрит на Джейн, глаза которой прикованы к Голду, излучая ужас и сочувствие (и так странно видеть сочувствие на лице того, кто провёл последние три дня в руках похитителей). Кора и Реджина – обе смотрят на Эмму хищными тёмными глазами.
Эмма перебирает и отвергает около сотни идей, прежде чем ей на ум приходит хоть что-то убедительное. Наконец она достаёт кинжал из коробки, сжимает рукоять во внезапно вспотевшей ладони, откашливается и смотрит на Голда.
– Раздевайтесь, – говорит она.
Ей кажется, это последнее, на что им всем хотелось бы посмотреть, так что можно надеяться, всё закончится быстро.
Кора выгибает бровь, глаза Джейн широко распахнуты (Эмма видит, как под слоем грязи краснеют её щёки), Реджина выглядит почти такой же встревоженной, какой Эмма себя ощущает. Голд бросает ей свирепый взгляд, и Эмма шепчет одними губами «простите», надеясь, что он не станет припоминать ей это всю оставшуюся жизнь.
Голд без предисловий расстёгивает пиджак и бросает его на асфальт (тяжёлая ткань падает с глухим звуком). Он снимает ботинки и становится на тротуар в одних носках. (Эмма с опозданием замечает, что Джейн тоже босая – туфель на ней нет с того самого момента, как она вышла из машины; она стоит, раскачиваясь взад-вперёд на голых пятках.) Голд одной рукой снимает жилетку и галстук, затем бросает трость в растущую на асфальте кучу одежды. Слегка пошатываясь на здоровой ноге, чтобы удержать равновесие, он расстёгивает ремень.
Эмма отворачивается, бросая быстрый взгляд на Реджину – похоже, что ту сейчас стошнит.
– Достаточно, – говорит Кора.
Эмма откашливается и, не глядя, указывает кинжалом на кучу одежды на асфальте.
– Вы можете… эм… надеть всё снова, – она кладёт кинжал на место и закрывает коробку. Внезапно ей не терпится отдать её Реджине и Коре. Эмма очень надеется, что Голд прав: что ранение сработало, и кинжал больше не имеет над ним власти, что он только что раздевался только ради того, чтобы вернуть свою девушку. (Если нет – у них у всех крупные неприятности.)
– А теперь проведём обмен, – говорит Кора, не давая Голду времени ни на что, кроме как застегнуть ремень и подобрать трость.
Эмма подступает к черте, оказываясь почти нос к носу с Реджиной.
– Сначала отпустите Джейн, – говорит она.
– Не доверяешь нам? – спрашивает Реджина, выгибая бровь. Она хватает Джейн за блузку на спине.
Эмма долго не отвечает. Она крепче сжимает коробку в руках и пытается понять, что прячется за внешней бравадой этой женщины. Если отбросить высокомерие, Реджина выглядит скорее оборонительно, чем презрительно, выглядит как загнанный в угол зверёк.
– Знаешь, – тихо говорит Эмма, – Генри правда надеялся, что ты изменилась.
– Не говори со мной о моём сыне, – огрызается Реджина.
– Хватит, – голос Коры сокрушительной волной врывается между ними, и огонь в глазах Реджины превращается в мокрый пепел, исходящий лишь паром. – Отпусти её, Реджина.
Замешкавшись лишь на секунду, Реджина выпускает Джейн из своей хватки. Джейн поворачивается, подозрительно глядя на неё широко распахнутыми глазами.
– Ну? – говорит Реджина, и Джейн как можно быстрее переступает черту, тут же оказываясь в объятиях Голда.
Эмма почти швыряет коробку в Реджину.
– Мы ещё не закончили, – говорит она. – Я этого так не оставлю. (Она не уверена, имеет ли в виду Джейн или намерения злой-мамочки-Реджины касательно Генри. Наверное, и то, и то.)
– Конечно, не закончили, – говорит Кора. Она открывает коробку в руках Реджины и проводит пальцем по кинжалу, кривя губы в зловещей усмешке, – уверена, мы очень скоро встретимся вновь, – она захлопывает коробку и садится обратно в машину.
Когда Реджина следует за матерью, Эмма почти выдавливает из себя толику сочувствия. Почти.
Позади неё Джейн разговаривает с Голдом тихим шепотом, который Эмма может разобрать лишь частично. Мерседес отъезжает, и Эмма поворачивается, засунув руки в карманы.
Они вдвоём стоят у беспорядочной кучи одежды на асфальте. Рядом валяются два коротких обрывка верёвки, и на Джейн поверх грязной блузки наброшен пиджак Голда. Его рука мягко покоится на её плече (будто он боится, что она улетит, если он не будет её касаться, и в то же время в ужасе от мысли, что если коснётся – она тут же рассыпется в прах). Эмма слышит, как Голд произносит «Мне так жаль» и «Джейн», а Джейн – «Спасибо». Затем сила воли Джейн лопается как перетянутая эластичная резинка, и она падает в объятия Голда.
Он пошатывается и отступает на несколько шагов, теряя то ли уверенность, то ли равновесие, а затем обвивает её руками. Джейн, подрагивая, рыдает у него на груди, а он проводит рукой по её волосам.
Они обнимаются очень, очень долго и отстраняются лишь тогда, когда Эмма, собирая одежду Голда, бормочет «Простите меня, извините». Она забирается на водительское сидение Кадиллака, пытаясь не уронить ботинки, и бросает одежду на пол рядом с собой. Ключи всё ещё торчат из коробки зажигания.
Ей хотелось бы чувствовать больше радости: возвращение Джейн – счастливое событие, которое обещает в скором будущем бесконечное количество молочных коктейлей в компании Руби и Лероя, но до победы над Корой ещё очень далеко, и слишком многое может пойти не плану. Всё, чего ей хочется – поскорее забраться в постель, а ведь её сегодня даже не протыкали кинжалом и не похищали.
Ноги Голда короче, поэтому Эмма регулирует сидение (а так же руль, зеркала, кондиционер и радиостанцию), пока Голд и Джейн медленно подходят к машине и забираются назад.
Эмма смотрит на них в зеркало заднего вида.
– В больницу? – спрашивает она.
Голд бросает взгляд на Джейн, которая в нерешительности качает головой.
– Ко мне домой, – говорит он. – Примем ванну и приготовим чего-нибудь поесть, а потом я позвоню доктору Вэйлу.
Голд ворчит, когда Джейн крепче сжимает его в объятиях, шепча приглушенные благодарности ему в плечо, но не отпускает её.
В тесном пространстве автомобиля Эмма чувствует запах пота и несвежей одежды. Запах чего-то затхлого и заплесневелого, подвала и гнилой древесины, но Голд целует Джейн в макушку и вдыхает её аромат, будто это приятнейший запах роз.
– Прости меня, – шепчет Джейн.
– Не извиняйся, – говорит Голд. – Не сейчас. Не за это.
– Останься со мной.
Эмма заводит машину. Даже сквозь гул двигателя она слышит дрожь в голосе Голда.
– До самой смерти.
***
Следующие несколько часов они проводит в суете, которую Голд называет «отдыхом». Эмма наблюдает со стороны, как он хлопочет вокруг Джейн с удивительной производительностью: ванна, яйца с тостами, приготовленные по-старомодному (на кухне, с фартуком и прочими атрибутами), чистая одежда и свежая постель. Чай, груда книг, а затем, наконец, визит доктора Вэйла… Хотя, прежде чем Джейн разрешает ему войти в комнату, он целую минуту доказывает свою личность.
Эмма наблюдает, оставаясь в стороне, и замечает очень многое.
Она замечает, как Голд клонится вбок, когда думает, что никто не смотрит, как Джейн прячет покрытые синяками запястья под покрывалом и улыбается, чтобы он не волновался слишком сильно. Эмма уверена, что Вэйл чувствует себя виноватым – он смеётся слишком громко и осматривает Джейн, словно боясь, что та в любой момент может разрыдаться или залепить ему пощёчину (Джейн не делает ни того, ни другого). Эмма уверена, что Голд любит Джейн. И что Джейн нуждается в тишине и спокойствии.
Поэтому следующие несколько часов она проводит за телефонными звонками – Дэвиду, Мэри Маргарет, Генри, Руби, Лерою, и, наконец, Мо Френчу – и дремлет на голдовском диване. Затем ставит на идеально отполированный серебряный поднос две чашки и кувшин горячего шоколада и несёт их по коридорам огромного голдовского особняка.
Комната Джейн – одна из многих в длинном коридоре, где все двери выглядит одинаково, но вскоре Эмма замечает свет от настольной лампы и определяет направление. Она перехватывает поднос поудобнее и, стукнув по двери ребром ступни, сразу же открывает её. Петли скрипят, Джейн отрывается от своей книги. В свете прикроватной лампы она выглядит бледнее обычного, но улыбается тепло.
– Эмма, – говорит она, опуская книгу на колени, – заходи.
Эмма улыбается в ответ.
– Спасибо, – она ставит поднос на небольшой столик у кровати Джейн (стараясь не задеть небольшую башенку из книг, которая занимает почти всё свободное место). – Я подумала, что ты не против чего-нибудь выпить.
– Ты уверена, что тебе не нужно возвращаться к семье?
– С ними всё будет в порядке. Дэвид отлично готовит, а я всё равно обычно работаю допоздна. – Эмма пожимает плечами и наливает горячий шоколад в чашку. – К тому же, ты ведь знаешь Мэри Маргарет. Если я сейчас пойду домой, она будет кричать, что я оставила тебя одну, и тут же примчится сюда кормить тебя куриным супчиком и подбивать подушку.
– Я не буду одна, – говорит Джейн, – здесь мистер Голд.
Эмма протягивает ей кружку, затем выдвигает кресло из угла комнаты и садится в него.
– Ага.
Джейн всматривается в свой шоколад.
– Знаешь, он хороший человек.
– Ага. К этому… непросто будет привыкнуть, – Эмма наливает и себе и тут же выпивает полчашки. Так горячо, что обжигает руки даже сквозь фарфор. А на вкус как магма со вкусом шоколада, но Эмме это нравится. – Я над этим работаю.
Джейн дует на свой напиток и хмурится, когда пар ударяет ей в лицо. Она одной рукой держит чашку, а другой – разглаживает покрывало на ногах.
– Спасибо.
– Эй, если Голд готовит еду – меньшее, что могу сделать я – это напоить тебя чем-нибудь горячим.
– Нет, я имею в виду – за то, что спасла меня. Мистер Голд сказал, что без тебя у него ничего бы не получилось. – Джейн сжимает губы и заставляет себя встретиться с Эммой взглядом. (Её глаза выглядят измождёнными – ярко голубые и обведённые такими же тёмными, как синяки на руках, кругами, – и блестят от слёз). – Так что спасибо.
– Всегда рада, – Эмма поднимает чашку, будто говорит тост. – Но всё же я надеюсь, что это был первый и последний раз.
– За это я выпью.
И они выпивают. Морщась от жара, Джейн выпивает свой шоколад так торопливо, что это смахивает на отчаяние.
Эмма смотрит шокировано. Разговор не возобновляется. Такое ощущение, что он просто растворился в выпитом.
Джейн ставит чашку поверх груды книг на прикроватном столике и подтягивает колени к груди. Она проводит пальцами по синякам на запястьях и, кажется, даже не отдаёт себе отчёта в своих движениях. После суеты последних нескольких дней – метаний и споров (ранений, насилия и слёз) – комната кажется Эмме необычайно тихой.
Она смотрит на книгу, что Джейн читала до её прихода – та лежит на кровати обложкой вверх, с клочком бумаги вместо закладки. «Отверженные». Эмма никогда не была сильна во французском, но кажется, это неплохая тема для разговора…
О которой она тут же забывает, увидев застывшее лицо Джейн.
– Ты в порядке? – спрашивает Эмма, осторожно кладя руку на самый краешек кровати.
Со слезами на глазах Джейн пожимает плечами и качает головой.
– Не совсем.
– Я… могу чем-нибудь помочь?
Джейн снова качает головой. Волосы падают ей на лицо, и она вытирает слёзы тыльной стороной кисти.
– Я буду в порядке. Просто нужно немного времени. – Она поджимает губы и смотрит на Эмму, пытаясь улыбнуться. – У меня уже есть опыт выздоровления после душевных травм.
Эмма тоже улыбается, хотя ей кажется, что получается очень слабо.
– Тогда… просто дай мне знать, если тебе что-нибудь понадобится.
Джейн кладёт руку поверх руки Эммы.
– Друг?
– Это я могу предоставить! – говорит Эмма, прикладывая немало усилий, чтобы не убрать руку. (Друзья могут выдержать физический контакт с друзьями.)
– И, может быть, ещё чашечка горячего шоколада.
Эмма смеётся и высвобождает руку, чтобы забрать чашку Джейн с книжной башни.
– Ага, – она ставит чашку на поднос и поднимает кувшин, – это я тоже могу предоставить.
========== Глава 26 ==========
Глава 26
Вопреки опасениям и несмотря на травму, скорость выздоровления Джейн превосходит все ожидания.
Эмма заходит каждый день, и каждый день Джейн открывает ей дверь с улыбкой на губах и отчётливым ледяным осколком, притаившимся во взгляде. Она не намерена прятаться. Она не та робкая барышня в больничной робе – больше нет. Может быть, она и не готова пока что вернуться в квартиру над библиотекой, о чём и сообщает Эмме, но Джейн – не инвалид, и она хочет, чтобы с ней обращались соответственно.
Она наводит порядок в голдовских безделушках и протирает пыль на полках. Она готовит, убирается в комнатах, читает книги и переназначает Торжественное открытие библиотеки на субботу через две недели. Она встречается с Арчи и прощает доктора Вэйла. И когда она говорит, в ней чувствуется что-то крепкое, что-то сильное, пылкое, уверенное и смелое.
К концу недели Джейн значительно лучше.
Голду – нет.
Каждый день Джейн с этой дерзкой улыбкой на губах открывает Эмме дверь, каждый день они обмениваются новостями, а потом Эмма двигается дальше – снабдить ножевую рану Голда мощной дозой магии. Она выслеживает его (где бы он ни прятался) и прикладывает руку к его рёбрам, концентрируя все свои эмоции и ощущая, как под ладонями зарождается жар… а к следующему утру снова накапливается целая корзина окровавленных бинтов, которые она должна магически постирать.
Надолго магия не задерживается.
Несмотря на все усилия, исцеляющие чары соскальзывают, будто скотч с мокрого металла. Все понимают, что что-то не так (а как не понять, если кровь из раны сочится сильнее, чем жидкость из перерезанного тормозного шланга?), но Голд отгораживается от Эммы и требует не волноваться. Уверяет, что всё будет в порядке. Но полные корзины кровавых бинтов не располагают к доверию – и, как обычно, она верит ему не больше, чем длинноносому Пиноккио. Так что к концу недели Эмма решается поговорить с Голдом начистоту.
Она находит его сидящим у прялки с клубком шерсти в руках. Комната тускло освещена лишь утренними солнечными лучами, пробивающимися в окна, но ей не требуется много света, чтобы увидеть: нить, которую он прядёт, остаётся белой, а тёмное пятно на рубашке слева блестит красным.
Скрестив руки, она опирается на его стол.
– Знаете, это уже становится смешным.
Уголок его рта чуть приподнимается. Ногой он продолжает вращать колесо в скрипучем ритме. Его взгляд ни на секунду не отрывается от клочков шерсти и плетущейся нити.
– Не одобряете работу руками, мисс Свон?
– Ваша рубашка насквозь промокла. Снова.
– Я не заметил.
Она поднимает бровь.
– А-га.
Впервые с тех пор, как Эмма вошла в комнату, Голд поднимает на неё взгляд.
– Я очень неплохо научился игнорировать мелкие неприятности, мисс Свон.
– Истечь кровью – не мелкая неприятность, Голд.
Он пожимает плечами.
Может быть, этот человек и сравним в дружелюбии с зазубренной железякой, но он ранил самого себя (не единожды), чтобы спасти любимую. По меркам Эммы такое точно заслуживает дополнительных очков. И чуть больше уважения, чем требуется, чтобы оставить его выверты без внимания.
– Итак?
Колесо вращается всё так же ритмично и стремительно. Голд сосредотачивает всё своё внимание на шерсти в руках, сплетая и туго натягивая нить, превращая бесполезные волокна в нечто ценное.
– Ну, я был ранен.
– Я на это не куплюсь. Дайте мне взглянуть на рану, – говорит Эмма.
Он убирает ногу с педали и кладёт руку на колесо. Тишина отдаётся в ушах ударами кнута.
– Зачем?
Скрестив руки на груди и продолжая опираться на стол, Эмма пытается не шевелиться под его пристальным взглядом.
– Потому что я так хочу.
– Нет.
– Я хочу увидеть, почему магия не работает.
– Вы делали, всё что могли, – говорит он.
– Да, так и было. Так почему же вам не стало лучше?
– Шериф, вы не в состоянии сделать больше. – Он отнимает руку от прялки и кладет на сердце в якобы искреннем жесте. Но она лишь провожает руку взглядом и сосредотачивается на окровавленном боку. – Уверяю вас, я здоров настолько, насколько этого вообще можно было ожидать.
– Ладно. Тогда почему вы прячетесь в подвале, вместо того, чтобы резвиться с Джейн наверху?
– Резвиться?
Эмма машет рукой.
– Или чем вы двое там занимаетесь. Неважно. – Она поднимается со стола и делает шаг вперёд, протягивая руку к кровавому пятну на рубашке. – Важно то, что вы что-то от меня скрываете. Вы или говорите, что именно, или ищите себе другую медсестру. Мне есть, чем заняться и без стирки вашего белья.
Он долго обдумывает её слова. Мучительно долго – пока она вслушивается в рыки заводящихся моторов, чириканье птиц на улице, поскрипывание собственной кожаной куртки и сапог. Её сердце стучит где-то в висках или в горле, а он просто сидит, положив одну руку на колесо прялки, а во второй сжимая клочок шерсти.
Затем он кивает, сдвинув брови, и говорит:
– Ваша магия не действует.
– Спасибо, я заметила.
– Я имею в виду – совсем.
– Это не смешно, Голд.
– А я и не шучу.
Но если это всё-таки шутка, то совсем не смешная.
Потому что он умирает у неё на руках – после всего того дерьма, что им пришлось пережить вместе. Потому что Эмма часами смотрела, как он ранит сам себя только для того, чтобы научить её исцелять. Потому что воспоминания об этом не дают ей уснуть по ночам, и она никак не может забыть звук удара ножа по кости. Потому что она приходила сюда каждый день, прикладывала ладонь к его ране, каждый раз думая, что счастливый финал притаился прямо за углом. (А вот это, и правда, смешно – трагический финал её собственной сказочной надежды.)
Как он смеет после всего этого?
– Я… я вам не верю, – говорит Эмма. Она – скептик. Всегда была. Он не может просто сказать ей такое и ожидать, что она слепо поверит. (Отрицание – лучшая альтернатива.)
Голд поднимается, роняя шерсть на пол, и поворачивается боком, чтобы уродливое красное пятно оказалось прямо перед Эммой, затем подтягивает край рубашки. Ткань выскальзывает из-под ремня, и он поднимает её выше, обнажая участок кожи, испачканный красным. Ещё чуть выше. Оттуда проглядывает кость. И вспышка красного – слишком яркого даже для цвета крови. Воспалённая рана с неровными краями…
Эмма снова облокачивается на стол, упирается в него руками, чтобы удержаться на внезапно ослабевших ногах. Она качает головой.
Чёрные усики вьются от места пореза, создавая зловещий узор из вен на его боку, вплетаясь в грудь.
Она широко открывает глаза.
– Что за…?
– Часть моего проклятия, – отвечает Голд, – правила кинжала. – Он пробегает пальцем по одной из чёрных линий и морщится от собственного прикосновения. – Рано или поздно это меня убьёт.
Она не может отвести взгляда от этих усиков – медленного смертельного марша чёрных чернил. Такое ощущение, что в горле застрял кактус. Слова со скрипом срываются с её губ.
– Но… я думала, у вас был план.
Голд отпускает рубашку, затем изображает рукой чашу весов, словно взвешивая свои следующие слова.
– Джейн свободна.
Он поднимает вторую руку.
– Город будет в безопасности от Тёмного, – он пожимает плечами, – так что мой план сработал.
– А ваш план не предполагал, что вы… не умрёте?
Он грустно улыбается.
– Я никогда этого не говорил.
Эмме хочется бросить что-нибудь. Хочется уйти. Ей хочется бросить что-нибудь в него, а потом уйти. Но она только начинает шагать взад-вперёд вдоль стола, плотно скрестив на груди руки.
– И что теперь?
– Я буду приводить свои дела в порядок и учить вас магии, чтобы вы могли защитить город. А вы в это время будете удерживать меня в живых, пока сможете.
Она хмурится.
– Сколько у вас осталось времени?
Голд пожимает плечами и заправляет рубашку обратно в брюки.
– Два месяца. Может быть, три.
Продолжая ходить туда-сюда, Эмма начинает грызть ноготь.
– Джейн знает?
– Нет.
– Вы должны сказать ей, – Эмма крепко сжимает зубы и кулаки. – Она всё равно узнает. А потом вы пожалеете, что не сказали ей сами.
– В таком случае – хорошо, что к сожалениям мне не привыкать, – голос Голда звучит так напряжённо, что Эмма оборачивается. Она наблюдает, как он подбирает свою трость у стены и опирается на неё с преувеличенной медлительностью, смотрит на тонкую линию его губ и на тёмные круги под глазами. Когда она подходит ближе, то видит на его лице морщины, которых никогда раньше не замечала, видит лихорадочный отблеск боли в его глазах и капельки пота у самой кромки волос. – Итак, вы собираетесь меня исцелять или нет?
Эмма закусывает губу и хмурится, глядя на его окровавленную рубашку. Хмурится, потому что знает, что в углу подвала спрятана целая корзина окровавленных рубашек. Хмурится, потому что всегда думала, что он неуязвим, а сейчас он умирает.
– Собираюсь.
Она подходит ближе и приседает. Кривясь, неуверенно прикладывает ладонь к тёплому и влажному кровавому пятну. Такое ощущение, что кожа горит под тонкой рубашкой.
Эмоции.
Страх – это эмоция, и гнев – это эмоция, и грусть – эмоция, и недоумение – тоже эмоция – они все бурлят в ней: коктейль из тысячи чувств, смешанный в её голове. Этого более чем достаточно, чтобы исцелить его – если бы он не был проклят – и достаточно, чтобы постирать всё его окровавленное бельё и бельё соседей в придачу. Достаточно, чтобы хорошо справиться со своей задачей.
Но «хорошо» продержится всего лишь день, и после «хорошо» рана всё ещё остаётся красной, воспалённой и обвитой чёрнотой.
Эмма делает всё, что может – магически стирает пятна со своей ладони и его одежды, жар – с его кожи, пот – с его лица, пытается удержать подкрадывающуюся чёрноту подальше от смертельной точки. От этих усилий она дрожит, а он задыхается. Она изо всех сил старается не выплеснуть завтрак на его ботинки.
– Что ж, – говорит Голд, тяжело сглатывая, – Вы определённо не признаёте полумер. – Он крепче перехватывает трость и чуть выпрямляется, расправляя рёбра и кривясь при этом меньше, чем до этого. – Продолжайте в том же духе, и возможно, у меня будет даже четыре месяца.
– Ваши комплименты неуместны, – говорит Эмма, пытаясь встать, не хватаясь за его руку для поддержки, – но спасибо. – Она выдыхает, сметая несуществующие пылинки со своих джинсов и бордовой куртки, которая внезапно кажется тяжёлой, как свинцовое одеяло. Расправляет плечи и пытается выглядеть как обычно.
– Ладно, – говорит она, – Мне пора. Я задолжала Дэвиду дежурство в выходные. Передавайте Джейн привет. – Возможно, он когда-нибудь снова решится с ней заговорить, вместо того, чтобы жаться по углам, скрывая собственную смертность.
– Конечно, – отвечает он.
Эмма поворачивается, чтобы уйти.
– Мисс Свон?
Она снова поворачивается.
– Я почти забыл… – Голд поднимает вверх палец, и она уверена, что он ничего не забывал. Для случайности слишком идеально подобран момент. – …я обналичиваю услугу, что вы мне задолжали.
– Эй, если вы хотите, чтобы я исцеляла вас – это не должно считаться услугой. Я делаю это не потому, что должна вам что-то.
– Но мы оба знаем, что кое-что вы мне всё-таки должны. И вот моя цена. – Его улыбка исчезает, он задерживает дыхание и отводит взгляд, прежде чем продолжить: – не говорите Джейн.
Эмме требуются значительные усилия, чтобы закрыть рот.
– Что?
– Не говорите Джейн, что я умираю. Не говорите ей, что меня ранили.
– Я же буду появляться здесь каждый день, Голд. Думаете, она ни о чём не спросит?
Голд пожимает плечом, всё ещё тяжело опираясь на трость.
– Я даю вам уроки магии.
– А если она мне не поверит?
– Вы умная женщина – вы с этим разберётесь.
Эмма небрежно пробегает пальцами по волосам, убирая их с лица, и вздыхает.
– Знаете что? Хорошо. – Она дёргает за края куртки и возится с молнией, не собираясь на самом деле её застёгивать. – Это не моё дело. Но не рассчитывайте, что я буду защищать вас, если Джейн узнает и сама захочет вас убить.
Губы Голда чуть искривляются. Эмма не уверена, улыбка это или гримаса.
– Не думайте, что сможете выкрутиться, рассказав кому-нибудь другому.
Эмма запрокидывает голову, глядя в потолок. Ей просто необходима кружка крепкого кофе. Или, может, бутылка бурбона.
– Хорошо, Голд.
– Посмотрите на это с хорошей стороны, мисс Свон. Вам не придётся долго хранить этот секрет.
Его слова словно термиты прогрызают дыру в её животе – она чувствует себя такой же деревянной, как Август – и такой же лгуньей. Она зажата меж двух огней: сделать то, что правильно или сдержать обещание – две невидимые силы, что сковывают крепче любых верёвок на запястьях.
Эмма поднимается по ступенькам голдовского подвала во двор, ступенька за ступенькой, шаг за шагом, не отрывая взгляда от дороги на всём пути к воротам. Она не хочет смотреть в окно. Не хочет видеть, как Голд стоит там – мёртвый человек, прядущий шерсть; не хочет видеть, как Джейн машет ей из дома. Она не хочет лгать. Она хочет забраться в машину, поехать к «Бабушке» и заказать кофе. А потом забиться в нору на все четыре месяца – пока время Голда не выйдет, и ей не придётся подбирать осколки города.
Но, опять же… она привыкла к Голду. Видеть его каждый день – день за днём, хотелось ей того или нет. Он так же упрям, как и она сама, только раздражает в два раза больше. Он ей даже не нравится (почти), но и она была бы разбита, найдя его в одно прекрасное утро мёртвым без всякого предупреждения. Джейн заслуживает такой малости. Она заслуживает знать.
Может быть, Эмме не позволено говорить ей. Но она научилась у Голда не только магии. Она теперь знает о словах, их последствиях, о намеках и подтексте. О тонкостях и неправильных трактовках.
А главное – о негласном правиле любой сделки.
Всегда есть лазейка.
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.
Комментарий к Глава 26
Перевод – Etan
Редакция – skafka
========== Часть 3. Глава 27 ==========
Часть 3. Раскрытия тайн и новые начала
Глава 27
Джейн засыпает в полночь и просыпается в четыре утра.
Для неё это – хороший ночной сон.
Хозяйская спальня пахнет цитрусовой полиролью и стариной, как музей (или библиотека), в ней всё из тёмного дерева, большие открытые окна и много мягкого жёлтого света. Голд спит в соседней комнате – когда вообще ложится спать, и стук его трости успокаивает, словно бессловесная колыбельная. Комната находится на втором этаже. В ней три лампы и нет замка. Она отличается от психбольницы и подвала в хижине настолько, насколько это вообще возможно, если только Джейн не захочется спать на улице.
Поначалу это помогало.
Но ночные кошмары не отступят только потому, что она в безопасности.
Теперь она вернулась к своей обычной рутине – урывая сон где и когда только получается. Её жизнь – это сливающееся пятно из сонных чаепитий, успокаивающей музыки и полуночной выпечки.
