Текст книги "Не забудь меня (ЛП)"
Автор книги: roberre
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
С другой стороны, Голд явно предпочёл бы вернуться к средневековым обычаям. При виде Крюка, что, облокотившись на стену, привольно развалился на мягкой постели, он буквально ощетинивается. Но через полшага Голд резко останавливается и отшатывается, будто его ударили дубиной. Он немного подаётся вперёд, прогибаясь в пояснице, точно его сейчас стошнит, и отступает ещё на два шага. Лерой закрывает за ним дверь.
– Проблемы, Голд? – преувеличенно сладко спрашивает Лерой с улыбкой шакала.
Голд обнажает зубы и тяжело опирается на трость, его рука замирает у лба. Грудь вздымается и опускается слишком быстро. Он не совсем задыхается, но близок к этому.
– Что ты сделал?
– Всего лишь чуть-чуть магии фей. Изящное маленькое заклинание, наложенное на это место, чтобы не позволить Реджине и Коре вызволить его. – Лерой засовывает руку в задний карман джинсов и пожимает плечами. – О, и щепотка пыльцы фей, чтобы защитить его от тебя.
– Как? – Голд рычит это слово.
– Разве это важно? Важно то, что я помогал строить твою старую клетку дома. Так что ты ни за что не попадёшь внутрь.
Почти трясясь от гнева, или, может быть, боли (она точно не уверена, потому что эти выражения часто выглядят одинаково на его лице), Голд выпрямляется. Если инстинкты Эммы не сбежали с корабля, он прилагает много усилий, чтобы не убить Лероя прямо на месте. Он обращает полыхающий взгляд на Эмму и говорит:
– Я подожду наверху.
– Как только я что-то узнаю, я сразу же вам сообщу, – обещает она. (Он, может быть, и придурок, но придурок, который скучает по любимому человеку – а она не бессердечна.)
Он уходит по коридору, не говоря ни слова.
Лерой постукивает костяшкой по тяжёлой стальной двери, напоминая, что у неё есть задание.
Эмма выпрямляет плечи и заходит в тесную камеру. Со скрежетом металла и звуком, напоминающим удар по пустому мусорному контейнеру, дверь за ней захлопывается.
Пират, одетый в чёрное (рубашка расстёгнута на груди), развалился на койке, широко расставив ноги и спрятав руки за голову. За время, что ей требуется, чтобы привыкнуть к полумраку, выражение ненависти на его лице сменяется удовольствием. Хмурость исчезает, а брови лезут на лоб.
– Моя дорогая, – говорит он, улыбаясь улыбкой, которую наверняка считает очаровывающей, – разве ты не услада для глаз моих?
Эмма улыбается в ответ, но тут же берёт лампу с маленького стола и светит ею прямо в вышеупомянутые глаза.
Он кривится и закрывает лицо лишённым крюка обрубком.
– Полагаю, ты не жаворонок.
Она бросает на него раздражённый взгляд.
– Не начинай. Я не в настроении для…
– …для чего? – Он ухмыляется (и даже не пытается выглядеть невинно), обводя клетку широким жестом обрубка своей руки.
– Для флирта.
Он пожимает плечами.
– Я понятия не имею, о чём ты, красавица. Я просто поздоровался.
– Ну да, конечно, – говорит она. Но резкие тени от света лампы делают его размытым и тревожным, и вряд ли он станет сотрудничать, если она ослепит его – поэтому она ставит лампу обратно на стол и садится на маленький стул.
– И раз уж мы заговорили о флирте… ты скучала по мне?
Если бы она могла сделать ему лоботомию одним лишь взглядом, она бы это сделала, не задумываясь.
– Ну, мужчина может надеяться, – но, кажется, надежда втянуть её в непринуждённый разговор угасает, потому что он достаёт руку из-под головы (он использовал её как подушку, прислоняясь к сырой каменной стене), садится на край койки и принимает более целомудренную позу. Он наклоняется вперёд, опираясь локтем на колено – из-за этого его рубашка приоткрывается ещё немного шире, и Эмма уверена, что это не случайность – и взмахивает свободной рукой.
– Так что привело тебя в мои покои?
Эмма демонстративно не отрывает взгляда от его лица.
– Что ты знаешь о Джейн?
– О ком?
– Белль. Женщине, в которую ты стрелял.
– А-а, – он чуть выпрямляется, мягко прижимая руку к рёбрам. И кривится. – Ручная библиотекарша Тёмного. А что с ней?
– Она пропала.
– А я чем могу помочь? Я был здесь, – как будто ей нужно больше доказательств, он демонстративно смотрит на закрытую дверь камеры, – ты слышала гнома. Я не могу выйти, и никто не может войти.
– Ты знаешь, где она?
– Эмма… – в его устах её имя кажется мягким как тонко выделанная кожа – гладкая и блестящая, и он сопровождает свои слова обаятельной улыбкой, – ты же знаешь, что я в этом не замешан, – он пренебрежительно машет рукой.
– Не шути со мной, – говорит она.
– Здесь так сыро. Тесно. Может быть, мы поговорим в каком-нибудь более уютном месте?
– Конечно. Мы поговорим наверху, – он встречается с ней взглядом, в замешательстве изгибает брови и жадно смотрит на дверь. – Там Голд, и я точно знаю, что он по тебе скучает.
Взгляд Крюка резко отрывается от двери, будто та раскалена докрасна.
– С другой стороны, здесь тоже очень уютно.
Эмма пожимает плечами.
– Или мы можем прогуляться в доки. Вероятно, ты захочешь лично присутствовать, когда я буду пробивать дыры в корпусе твоей посудины, и смотреть, как она погружается на самое дно гавани.
Крюк застывает. Его челюсть сжимается.
– Ты этого не сделаешь.
– Посмотрим.
Она не знает (пока), достаточно ли у неё огневой мощи, чтобы потопить целый корабль, но она уверена, что Голд с огромным удовольствием поддержит её стремление, если она решит его осуществить. (Она не думает, что это понадобится. Крюк, кажется, чрезвычайно заинтересован в том, чтобы поделиться информацией.)
Он в двух словах рассказывает ей всё, что знает об убежищах Коры и Реджины, практически ограничиваясь списком мест и деталей. Они проводили время в доме Реджины и библиотеке. У Реджины есть нечто вроде укрытия под гробом отца и под библиотекой. (О последнем Эмма и сама знает, а о первом ей рассказал Дэвид.) По-видимому, Реджина знает о притаившейся в лесу хижине где-то за границей города, но Крюк никогда её не видел, и они ею никогда не пользовались. По крайней мере, когда он был с ними.
– Я не знаю, где она находится. В нескольких часах езды, если использовать один из этих «автомобилей» – Искривившись, он неловко взмахивает здоровой рукой, как будто может стереть все машины с лица земли одним лишь усилием воли. – И ты не найдёшь у неё в офисе никаких чертежей, это я могу сказать точно. Если о Коре и Реджине и можно сказать что-то наверняка, так это то, что они умеют прятаться. Может быть, ты найдёшь их, но это займёт недели. Так что я бы не поставил на библиотекаршу.
Впервые с тех пор, как вошла в камеру, Эмма уверена, что он говорит правду.
***
После первого информационного выплеска слова Крюка становятся бесполезными как высохшая корка апельсина. Он просто продолжает говорить ради разговора. Очевидно, он больше не боится угроз Эммы потопить его корабль, потому что некоторые сказанные им фразы не являются ни полезными, ни достойными повторения. Наконец она выходит из камеры с горьким привкусом во рту и начинающейся головной болью, пульсирующей в висках. (Ей нужно выпить ещё кофе.)
Лерой закрывает за ней дверь в полной тишине. Эмма подбирает с пола очки и (к сожалению, пустой) стаканчик и идёт отчитываться Голду.
Она находит его в пустом приёмном покое: он стоит рядом с пластиковым стулом у окна и сверлит взглядом пол, будто может расплавить Крюка прямо отсюда. Кажется, что он что-то бормочет сам себе, приложив руку к уху – и Эмма думает, что он действительно пытается проклясть Крюка, пока не подходит ближе и не замечает телефон, скрытый за волосами.
Подходя, она хмурится.
– Эй! Эй, вам нельзя здесь этим пользоваться. Вы испортите оборудование. – Она указывает стаканчиком на знак, запрещающий мобильные телефоны.
Он обращает на неё свой расплавляющий-Крюка-взгляд. Её зубы сжимаются, и она почти забывает сделать шаг. Его глаза, покрасневшие и запавшие из-за недосыпа, сверкают как полированная сталь. Она видела разгневанного Голда и раньше, но если бы гнев был соревнованием на Олимпиаде – в этот раз он взял бы золото. (И это не каламбур. Этот гнев проникает под кожу и прожигает насквозь.)
Не говоря ни слова и не отрывая взгляда от её глаз, Голд отнимает телефон от уха и включает динамик.
Оттуда сочится голос Коры. (Эмма не может его не узнать. Он слишком часто преследует её в ночных кошмарах.)
– Ах, и я слышала о твоей неудачной попытке объединиться с дочерью Белоснежки. Ты размяк на старости лет, Румпель.
Они звучат как старые друзья в ссоре. Эмма удивляется, как хорошо они знают друг друга. (Но, с другой стороны, может быть, она не хочет знать, откуда.)
– Она слушает, не так ли? – спрашивает Кора.
– Почему ты так думаешь? – Голд прожигает Эмму взглядом, будто подлетевшего слишком близко мотылька. Она хранит молчание.
– Хорошо. Значит, вечером ты приведёшь Генри.
Эмма роняет стаканчик на пол. Она почти готова ударить его по лицу (мозг требует бросить в него огненный шар, но ладони остаются холодными и липкими), но он мастерски парирует ее выпад, упираясь тростью в ее запястье. Сквозь стиснутые зубы она с трудом выговаривает:
– Ты не заберёшь моего сына.
– Значит, вы всё-таки слушаете. Я так и думала, – Кора смеётся. (Это похоже на звук бьющегося стекла), – было так сложно просто сказать мне?
В тишине комнаты Эмма слышит собственное учащённое дыхание.
– Ты и пальцем его не тронешь. Ни ты, ни Реджина. Только через мой труп.
Трость Голда жжёт кожу расплавленным свинцом, и Эмма почти ожидает, что та обрушится на её лицо, или придавит горло.
– Уверена, ваш труп можно легко устроить…, но к счастью для вас, мисс Свон, я не заключаю сделок на детей. Каким же чудовищем вы меня считаете?
Губы Голда сжимаются. Он медленно опускает трость. Кажется, будто сейчас он просто рухнет на неё, не в состоянии удержаться прямо. (Он выглядит… старым.)
– Мне нужно три дня, – говорит он.
– Для чего? – спрашивает Кора.
– Это моё дело.
– Чтобы найти способ обмануть меня?
– Чтобы привести в порядок свои дела.
Голос Коры звучит так, будто он только что попросил единорога и космический корабль.
– Точно нет.
– Два. Как минимум.
Эмма пытается поймать его взгляд, чтобы найти ответы: привести дела в порядок? Какие дела? Но он всё время смотрит только на телефон.
– У тебя один день, – говорит Кора, – мы встретимся у черты завтра в полдень. Если ты не придёшь, мы с радостью оставим твою маленькую Джейн под замком на всю её оставшуюся жизнь, – она делает паузу для пущего эффекта, – она очень послушная узница. Очевидно, у неё есть в этом опыт.
– Мы там будем.
– Мы?
– Мисс Свон тоже придёт. Она может переступить черту. Она проведёт обмен.
Эмма хмурится.
– Я?
Впервые за время, которое показалось ей вечностью, Голд отводит взгляд от телефона, заставляя её чувствовать себя самой большой идиоткой на всей планете.
– Ага. Конечно. Конечно, я проведу обмен, – говорит она, наклоняясь и поднимая с пола свой стаканчик – просто чтобы увернуться от его взгляда.
– Отлично, – говорит Кора. – Никакого оружия.
– Ты приведёшь её живой и невредимой.
– Да, Румпель, мы это уже обсуждали.
– И ты больше никогда не причинишь ей зла. Не ранишь её, не заберёшь её, даже не притронешься к ней. Никогда. Ты не станешь ни отдавать приказы, ни строить заговоры, которые смогут ей как-то навредить. Ты оставишь её в покое.
– Если ты сдержишь слово, мы не тронем ни единого волоска на её прелестной головке.
Кажется, будто комнату окутывает тень. Глаза Голда выглядят чёрными как сера в темноте; выглядят, как глаза убийцы. Он обнажает зубы и подносит телефон ко рту трясущимися руками.
– Договорились, – рычит он и захлопывает телефон.
========== Глава 22 ==========
Глава 22
Магазин Голда рассматривает идею беспорядка со всех сторон, вертит её так и сяк, а затем отбрасывает как слишком примитивную.
Каждая полка здесь, каждая витрина, каждый шкаф и каждый стол (не говоря уже о каждом квадратном дюйме стен) заполнены вещами. Буфет, виолончель, странные деревянные маски, стаканы и ножи, чаши для умывания и зеркала (не сильно отличающиеся от тех, что они использовали для заклинания), всевозможные запчасти и обрывки, маятники, дверные ручки и брелоки. Словом, мечта барахольщика. И ведь не только в лавке все щели заполнены… хламом… Эмма бывала у Голда дома. Там целые комнаты набиты под завязку таким количеством предметов, что хватило бы ещё на два магазина. При этом Эмма понятия не имеет, как Голд собирается хоть что-то продать, когда никто не подходит к нему ближе, чем на тридцать шагов (кроме как чтобы поспорить или попросить его помощи).
Эмма задаётся вопросом, говорит ли это что-то о самом Голде (как мимолётный взгляд на жилище преступника даёт подсказку, где его искать). Возможно, всё дело в том, что она пьёт уже четвёртую чашку кофе – а ещё даже не полдень, – но ей кажется, что и сам Румпельштильхцен – шумный, суматошный, сбивающий с толку ходячий бардак, паршиво систематизированный и начиненный таким количеством тайн, которое едва ли возьмешься разгадывать… хотя, если удосужиться хорошенько исследовать три ящика ржавых ножей и вилок, в конце концов можно наткнуться на настоящее серебро. (Или, возможно, всё дело в том, что она пьет уже четвёртую чашку кофе).
Как бы там ни было, он живёт в непрекращающемся буйстве организованного хаоса, через эпицентр которого и ведёт её в заднюю комнату магазина к своему рабочему столу, не говоря ни слова. Эмма ставит дорожный стаканчик рядом с инструментами, осторожно отодвигая покрышку, чтобы освободить место, затем поворачивается к Голду, наблюдая, как он роется в буфете.
– Так, давайте-ка проясним, – говорит она, барабаня пальцами по столу. – Чуть больше, чем через двадцать четыре часа Кора планирует обменять Джейн на магический ножик. С помощью которого они с Реджиной смогут вас контролировать. – Никакого ответа. – Или убить вас. Или сначала контролировать, а потом убить.
Наконец, на кратчайший миг, он поднимает взгляд.
– Да.
– Просто уточняю.
Она вздрагивает от грохота, когда он бесцеремонно бросает кастрюлю на пол.
– Я не понимаю, в каком месте этот план хорош.
Горсть ложек отправляется вслед за кастрюлей. Получившийся звук напоминает визг тормозов перед страшной аварией: звон такой громкий, что она почти не слышит ответа.
– Всё прояснится в своё время.
– Почему меня это не убеждает?
– Потому что, – говорит он, доставая из глубин шкафа продолговатую картонную коробку. – У вас совершенно нет веры, а воображения – ещё меньше. – Он со стуком опускает коробку на рабочий стол.
Хотя его слова задевают её, и она открывает рот, чтобы из принципа возразить, крошечная её часть с энтузиазмом кивает в ответ. (Возможно, год назад Голд был бы прав. Но с тех пор ей пришлось принудительно пройти несколько серьёзных испытаний на веру.)
– Эй, думаю, я… Зачем вам молоток?
Её речь обрывается, не успев начаться, при виде небольшого деревянного молота, который он достаёт из коробки.
– Киянка, – говорит Голд.
– Без разницы, – Эмма старается не пялиться. У неё появляется плохое предчувствие от того, как он приподнимает киянку, вертит и взвешивает её в своей ладони. – Вопрос в силе.
Он переворачивает киянку и упирает ручкой в стол, складывая руки поверх головки, как будто это миниатюрная версия его трости.
– Я собираюсь научить вас чинить.
– Чинить что?
Голд пожимает плечами и кривит губы. Он кладёт руку на стол ладонью вниз.
– А вы смешной.
Он поднимает бровь. Затем снимает пиджак, вешает его на крючок для одежды, торчащий среди прочего хлама, и расстёгивает манжету.
– И вы не шутите.
Он закатывает рукав по локоть, снимает кольца и снова кладёт руку на стол. Как будто это абсолютно естественно, он прикладывает головку молота к своему мизинцу.
(Он определённо не шутит.)
Внезапно Эмма чувствует, что у неё вспотела спина. Её руки начинают дрожать. (Она свирепо смотрит на свой стакан из-под кофе, виня во всём кофеин вместо страха.)
– Не делайте этого, – говорит она.
На кратчайший миг, за который вспышка света отпечатывается на сетчатке, его веки смыкаются, и его рука вздрагивает. Он смотрит на молот как на предателя, будто тот лично оскорбил его. Но потом это выражение исчезает, сменяясь мрачным торжеством и нетерпением. (Или, может быть, она действительно выпила слишком много кофе, или, может быть, она просто проецирует собственную возрастающую панику, потому как он при взгляде на неё чуть ли не ухмыляется.) Он поднимает молот к плечу.
– Давайте надеяться, что вы быстро учитесь, мисс Свон.
– Голд… – говорит она. А затем, как будто это может как-то помочь, добавляет: – Пожалуйста.
Молоток со стуком опускается.
(Его кости хрустят как битый фарфор, но он не издаёт ни звука.)
***
На протяжении следующих двух часов они прерываются лишь дважды. Первый раз – чтобы Эмма смогла освободить желудок от последних выпитых чашек кофе (у неё сильный желудок, но пальцы не должны сгибаться в другую сторону), и второй раз – без всяких объяснений (когда Голд просто откладывает киянку, выходит из комнаты и возвращается спустя пятнадцать минут).
Починка сломанных костей похожа на марафон, который бежишь с завязанными глазами спиной вперед, на спуск в тёмную пещеру без всякой страховки, (на жёлтый Фольксваген, угнав который, ты обнаруживаешь мужчину, спящего на заднем сидении). Через некоторое время Эмма просто плюхается на табурет, закрывает глаза и роняет голову на руки. Используя удар киянки как сигнал, она выбрасывает магическую энергию в ту сторону, откуда слышится хруст, не отрывая взгляда от пола.
Пока она как бы «учится» исцелять, он отказывается отвечать на любые вопросы, и на некоторое время Эмма забывает их задавать. Голд говорит, что она должна уметь делать это даже во сне. Она должна уметь устранять худшие вообразимые увечья сильным потоком защитной магии, от которой её шатает как при бурном шторме.
Но даже когда он заменяет молот кухонным ножом и прикладывает острие к колену больной ноги, он не говорит, для чего это нужно.
Голд в первый раз заносит нож, и её решимость рушится, словно смытый морской волной песчаный замок (словно она стоит на неровном краю обрыва, и небольшой шаг вперёд сбросит её в пропасть).
– Я не буду этого делать, – внезапно говорит она, в ужасе глядя на углубление, которое лезвие оставляет на его безупречном костюме.
Плавным движением, как будто делал это сотни раз, как будто он давно привык наносить удары людям (и себе) коротким лезвием, он отнимает нож от ноги.
– Что бы тут ни происходило, – продолжает Эмма, не отрывая взгляда от ножа. – С меня хватит. Я не хочу быть в этом замешанной.
– Вы уже в этом замешаны.
Она потирает глаза (такое ощущение, будто их прополоскали водой), затем прижимает руки к пульсирующим вискам.
– Ага, что ж, я увольняюсь!
– Отлично! – он указывает ножом на парадную дверь магазина, плотно прижимая к телу свою многострадальную руку. – Вы знаете, где выход.
Если бы она могла устоять на ватных ногах, возможно и приняла бы его предложение. Но Эмма просто сверлит его взглядом, сидя на своём табурете.
– Я не собираюсь вас здесь удерживать, – говорит Голд. – Если вы хотите вручить Сторибрук в руки Коры и Реджины – это ваш выбор, – он слегка пожимает плечами (и слегка улыбается). Он знает, что уже победил.
Эмму снова тошнит. Каждый её мускул дрожит. Она доводила себя до такого состояния всего дважды: первый раз – скрываясь от закона, второй раз – служа ему. Она бежала, пока не начинала спотыкаться, спотыкалась, пока не начинала хромать, и хромала, пока не падала, и лежала до тех пор, пока не появлялись силы двигаться снова. Но она улизнула в первый раз, и поймала преступника во второй… так что, может быть, спасение города (и Джейн, и, в конечном итоге – Генри) стоит выхода на бис.
И все же это не лучший способ провести субботнее утро.
И, несмотря на всю его браваду, для Голда тоже. Он и пытается показать, что ему гораздо лучше, но выглядит почти таким же измотанным, как она. Он крепко прижимает поломанную-затем-исцелённую руку к телу, как будто подсознательно защищает её от Эммы. Рука в порядке – он шевелит ею с преднамеренным, порой слишком показным изяществом, словно пытается доказать это им обоим – но его пальцы остаются неподвижными, точно он боится, что исцеляющее заклятие Эммы долго не продержится. Таким помятым она его ещё не видела: галстук ослаблен, рукава закатаны, а верхняя пуговица расстёгнута. И ей кажется, что она видит щетину на его щеках.
Эмма смотрит на нож в его руке, которая теперь покоится на столе.
– Это больно? – спрашивает она. (Она не знает. Голд не выказывал никаких признаков. Но его галстук ослаблен, и он прячет вторую руку от одного упоминания о боли, так что, может быть, это действительно больно. Может быть, он просто лучше, чем она, умеет скрывать свои чувства.)
– Я научился блокировать боль до некоторой степени, – он колеблется, потирая пальцы, затем добавляет: – Но да, больно.
Если он испытывает хотя бы частичку той боли, которую причинил себе сам, и хотя бы частичку поглощающего её изнеможения, то как он вообще стоит на ногах? (Как будто чтобы продемонстрировать его собственное состояние, её тело покачивается, Эмма хватается за край стола, чтобы не упасть с табурета.)
– Зачем вы это делаете? – спрашивает она.
– Ради неё. (В тоне его голоса отчётливо слышится «тупица».)
– Да, это я знаю, но зачем? Как умение вылечить сломанные пальцы может мне помочь?
– Может потребоваться, чтобы вы исцелили рану.
Пузырь гнева с оттенком паники (или паники с оттенком гнева – она не знает, что сейчас сильнее) разъедает её и без того пустой желудок. Это убивает уверенность в её голосе, оставляя только подозрение и волнение.
– Почему? Какую рану? Чего вы мне не говорите?
– Много чего, мисс Свон.
Одно дело – знать, что он что-то от неё скрывает. И совершенно другое – слышать, как он сам это признаёт. (Пузырь паники лопается. Вместо него закипает ярость.)
– Тогда это должно прекратиться прямо сейчас.
Уголок его рта дёргается.
– Правда?
– Да, – она сверлит его взглядом, тыкая пальцем в грудь, ровно в тот незащищённый участок кожи, проглядывающий из-под ослабленного галстука. – Я устала бегать по кругу, пытаясь в одиночку разобраться в этом дерьме. Устала от того, что вы ходите вокруг да около, не говоря главного, будто я сбегу от вас как только узнаю правду. Я не идиотка и не слабачка. Скажите мне, что нужно сделать, и я это сделаю! – Её голос звучит энергично, хотя она думала, что совсем истощена.
– Вы закончили?
– Нет.
Он смотрит на неё. Её лицо начинает гореть, но она не отрывает взгляда от его глаз и не предоставляет ему удовольствия видеть её смущение.
– Почему я не должна задавать вопросов? – требовательно спрашивает Эмма. – Ради всего святого, вы раните собственную руку! Думаю, вопросы так и просятся, чтобы их задали!
– Отлично, – говорит он, наблюдая за ней с таким видом, будто они обсуждают погоду за чашечкой чая.
Тишина стеной встаёт между ними. Эмма вскидывает руки.
– Чего вы от меня хотите?
– Доверия.
Она хмурится.
– Что?
– Я хочу, чтобы вы мне доверяли, мисс Свон.
– Это будет трудновато выполнить.
– Прямо сейчас я пытаюсь преподать вам многолетний материал меньше, чем за двадцать четыре часа. Я составляю план, как не дать Коре и Реджине использовать меня, чтобы стереть с лица земли каждого жителя в этом городе. Я пытаюсь спасти женщину, которую люблю. И я пытаюсь сохранить необходимое состояние рассудка, чтобы всадить этот нож в свою ногу.
Требуются значительные усилия воли, чтобы не отводить от него взгляд.
– Итак, – продолжает он тихо, постукивая пальцами по лезвию ножа. – Если вы молча будете выполнять то, что я прошу, не переча мне на каждом шагу, я с радостью поделюсь с вами своими планами, когда мы закончим урок.
Мысль о продолжении урока (о сверкающем ноже) давит на Эмму как свинцовая кольчуга. Она уже так устала. Кажется, будто тело может взбунтоваться и вырубить её в знак протеста. Её руки трясутся, а глаза слипаются, и она больше опирается на стол, чем на стул. (Но где-то за чертой города у них Джейн, а в перспективе – Генри) Она садится прямо.
– При одном условии, – говорит она.
– Каком условии?
– Вы тоже должны мне доверять.
– Вы ошибаетесь, мисс Свон. Я уже вам доверяю, – он улыбается, глядя на свои ладони, будто делится с ней чем-то личным, затем обеими руками поднимает нож. Держа его горизонтально, словно собираясь преподать лекцию о балансировке и искусной отделке, он скользит взглядом по лезвию. – Между прочим, свою жизнь.
Без предупреждения он сжимает пальцы на рукояти и всаживает нож в правое бедро.
Хруста нет. Это не кости и не звук перелома. Но его лицо бледнеет, и он шипит сквозь сжатые зубы, и это первое выражение боли, которое она видит, и лезвие выходит красным (и почему-то это намного хуже).
Комментарий к Глава 22
Перевод – Etan
Редакция – skafka
========== Глава 23 ==========
Глава 23
Вжавшись лбом в столешницу, Эмма пытается найти достаточно некомфортную позу, чтобы удержаться в сознании. Она неуклюже складывает руки за головой и всем телом подаётся вперёд. Дерево (такое грубое, что, кажется, будто состоит исключительно из заноз) царапает ей лицо. Стол пахнет цитрусовой полиролью. Она бы с радостью вдыхала эту цитрусовую полироль всю оставшуюся жизнь, только бы ей позволили полежать здесь в не-совсем-сознательном состоянии ещё пять минут.
Где-то очень далеко Голд бродит по комнате. Дрейфуя между сном и реальностью, Эмма ждёт нужных звуков: удар молотка, рвущаяся под ножом плоть или ворчание, которое Голд не всегда может сдержать. Она выбрасывает поток магии на любое причиненное увечье, а потом вновь продолжает ждать, а Голд продолжает себя калечить, и так снова, и снова, и снова.
Под закрытыми веками комната качается точно лодка на воде.
Звук шагов Голда приближается. Она слышит, как он кладёт руку на край стола напротив неё.
– Эмма!
– Я не сплю! – она выпрямляется, насколько это возможно, и широко открывает глаза, чтобы не дать им снова закрыться. Осматривает руку Голда и его тёмный костюм (по щелчку пальцев уже совершенно целый и чистый), лодыжки, ноги и лицо в поисках любых признаков травм. Их нет. (По крайней мере, видимых.)
– Вам нужно поспать.
Она моргает.
– Что?
(До этого Голд обрушал на неё непрерывный поток разнообразных «Не спать!», «Оставайтесь в сознании!», «Не закрывайте глаза!», «Не смейте отключаться!»; бесконечно доливая кофе и угрожая перебить ей киянкой суставы.)
– Мы на сегодня закончили.
Она бросает взгляд на часы.
– Ещё даже ужинать не пора.
– Вы потратили внушительное количество энергии на исцеление. Вы могли бы проспать дня два, если бы я вам позволил. А я не позволю.
– Вы серьёзно? А как же ваши панические предчувствия?
– Мои «панические предчувствия» никуда не денутся до утра, – он машет рукой в сторону двери, сквозь которую поздние солнечные лучи бросают золотые отблески. – Ложитесь спать. У нас впереди долгий день, и вы нужны мне отдохнувшей и бдительной.
– Поверьте, – говорит Эмма, – Я бы с удовольствием. Но есть она маленькая проблема.
Он поднимает бровь. (Он потратил последние сорок восемь часов на то, чтобы втянуть её в свои интриги, а сейчас выглядит так, будто никак не может от неё избавиться.)
– Какая?
Она не хочет говорить, но выбора нет – очень скоро её проблема станет предельно очевидной. Она пожимает плечами и как можно обыденнее произносит:
– Ну, не думаю, что смогу добраться до дома. Честно говоря, я даже не знаю, смогу ли идти.
Он окидывает её взглядом, затем указывает на кушетку, зажатую в углу комнаты.
– Вы можете поспать здесь.
– Отлично! Ночевка у Румпельштильцхена, – упираясь руками в табурет, она заставляет себя встать. Колени подгибаются, но Эмма тяжело прислоняется к столу, чтобы удержаться на ногах.
Как будто заметив грозящее падение, Голд обходит стол и протягивает Эмме руку. Она смотрит на неё (целую и невредимую – длинные пальцы, уверенность и ловкость движений), и желает никогда больше не видеть её в другом состоянии. Она опускает взгляд, но затем поднимает снова.
– Вам это противно так же, как и мне? – спрашивает она.
Он морщится.
– Противно что?
Она снова бросает взгляд на его руку, затем на собственные трясущиеся пальцы, отбивающие по столешнице беспорядочный ритм.
– Позволять людям видеть, что вы не неуязвимы.
Какое-то время он молчит. Эмма ощущает его взгляд на своей руке и видит, как он переводит его на собственные (гораздо более спокойные) пальцы.
– Нехарактерно вдумчивое замечание для вас, шериф
– Ага. Должно быть, это от недосыпа. Или от ауры обречённости, которой вы пропахли вместо нового одеколона.
Он хмыкает. Трудно сказать, собирался ли он хихикнуть или просто уйти от ответа.
Никакой другой реакции не следует, и она принимает протянутую руку.
Она опирается на него, он опирается на свою трость, и каким-то образом им обоим удаётся пересечь комнату без падений. К моменту, как он опускает Эмму на кушетку (она приземляется так тяжело, что кажется, будто пружины вот-вот лопнут), губы его плотно сжаты, а дыхание сбилось. (Может быть, она и потратила «внушительное количество энергии» для исцеления, но Голд и сам не в том состоянии, чтобы бежать марафон.) Он почти кривится, доставая платок из нагрудного кармана и вытирая лицо.
(Как бы ловко Голд ни пытался уйти от ответа, Эмма все равно понимает: видит ответ, спрятанный за слоем спокойствия – отвращение и стыд, адресованные собственной слабости.)
Эмма прислоняется спиной к стене.
– Знаете, – говорит она, глядя на него едва сфокусированным взглядом, – мы, и правда, выглядим жалко.
В его глазах вспыхивает раздражение, он суёт платок обратно в карман.
– Говорите за себя.
Она пожимает плечами.
– Нет, серьезно. Вы выглядите так, будто попали под товарняк.
– Спокойной ночи, мисс Свон, – говорит он с немалой долей раздражения, но когда он поворачивается, чтобы уйти, на его губах проступает тень улыбки.
Ворочаясь под тонкими покрывалами, Эмма задаётся вопросом, куда он собрался (если по всем правилам должен сейчас валяться рядом на полу без сознания)… затем вспоминает, что слишком устала, чтобы об этом думать, и немедленно засыпает.
***
В жизни Эммы было немало неприятных пробуждений. Сигнализации, сирены, звуки выстрелов, камни, брошенные в окно, грабители (один или парочка), крики, удары по рёбрам, подушка на лице, словарь, падающий на голову, схватки… В этом контексте постукивание тростью по спине – не худший способ вернуть её в сознание. Но это не значит, что он ей нравится.
Ещё несколько резких толчков между позвоночником и лопаткой, и ей, наконец, удаётся открыть глаза. Эмма чувствует себя так, будто за ресницами разгрузили целый грузовик гравия. Она переворачивается, отталкивает от себя трость и, щурясь от света нескольких тусклых ламп, разглядывает тонкие полоски на брюках Голда до тех пор, пока не поднимает глаза на его хмурое лицо.
