Текст книги "Trust me (СИ)"
Автор книги: Ray_Pokemon
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
– Нет, прости. Я заглянул к Гилмору, и он отправил меня в магазин с длинным списком. Хотя я как бы помощник, а не курьер, – Ньют едко цокнул, доставая из кармана бриджей замасленный листок бумаги в клеточку, исписанный с одной стороны так, что почти не было видно белого. – Увидимся после шести.
Не хотелось оставлять Томаса одного. Особенно после того, как Ньют первым вспомнил именно его, когда стало сначала невыносимо плохо, а затем не менее невыносимо скучно. Особенно после того, как он, хоть и стараясь отрицать это всеми силами, ожидал его прихода, отталкивая подальше докучливое напоминание от внутреннего себя, что это произойдет не раньше следующего тысячелетия.
Томас вернулся в магазин, на краткий миг задержавшись на входе и выпустив поток холодного кондиционерного воздуха наружу.
– Увидимся после шести, – проговорил он одними губами, – Ньют.
***
– Это определенно наикрутейшее место, где вам приходилось бывать! – Ньют и Томас сбились со счета, сколько раз за последние десять минут Минхо повторил это. Он уверенно вел их по улицам, подземным переходам, проходил мимо дверей других баров, даже не глянув на них. Шел быстро, будто боялся опоздать куда-то или пропустить грандиозное зрелище. Ньюту и Томасу оставалось только покорно идти сзади, держась на разумной дистанции, чтобы ненароком не чиркнуть друг по другу руками.
Томас заметил, что они ни разу серьезно не обсуждали это. То есть, Ньют упоминал, конечно, что не верит в соулмейтов, и очевидно не хотел испытывать судьбу, но и не говорил, что не желает, чтобы Томас прикасался к нему. Сегодня даже позволил обменяться рукопожатиями. Прогресс. Определенно прогресс. Желание поговорить об этом, поговорить серьезно, без отлыниваний и обвинений случайных суицидниц в бедах всех остальных, вспыхнуло в груди настолько сильным пламенем, что Томас испугался немного, что не удержит его и начнет эту тему без отлагательств.
– Если он еще раз скажет, что этот бар шикарен, я кину в него чем-нибудь, – шепот Ньюта неожиданно опалил шею, и Томас дернулся, вырванный из оков собственных мыслей.
– Я тоже, – все еще слегка потерянный, шепнул он в ответ.
– Хватит ворковать! Мы пришли! – Минхо резко остановился, расставив в стороны руки и тормозя тем самым плохо следящих за траекторией пути парней. Азиат кивнул на кованную черную лестницу, уходящую в подполье у стены дома, построенного не раньше века девятнадцатого. Лестница пряталась под крышей, увешанной железными гроздьями винограда, другими фруктами и ягодами, плохо угадываемыми, и почему-то порванными шляпами, отдаленно напоминающими соломенные, но, скорее всего, их и изображавшими. – Рай для плебея, а?!
Ньют недоверчиво поморщился, просовывая голову меж толстыми прутьями, поддерживавшими крышу, – лестница шла довольно глубоко вниз и круто поворачивала влево, упираясь в деревянную дверь с массивным кольцом-ручкой.
– Это все под старинку сделано, – Минхо смело сделал первый шаг. На одной ступени могли уместиться как минимум три его ноги, – но недавно совсем. Крыша на голову так что не обвалится. Там вместо столов – бочки! Вместо стульев – бочки! Даже стаканы под пиво в виде бочонков.
– Ладно. Идем, – Томас проследовал за Минхо. Ньют спускался последним – он зацепился лямкой на рюкзаке за что-то, оторвал ее в итоге вместе с какой-то железной деталькой, с грохотом проскочившей по лестнице и врезавшейся в каменную кладку.
В баре воздух был довольно тяжелый, но прохладный, хотя никаких признаков кондиционера здесь не наблюдалось. Посетителей – единицы, да и те жались отчужденно к своим громоздким бочкам-стульям в отдаленных уголках помещения, практически недосягаемых для красноватого освещения, раздражавшего глаза. У барной стойки, сразу открывавшейся виду при входе, скучающий парнишка приблизительно их лет с большой татуировкой на всю руку быстро печатал на крошечном ноутбуке. Музыка, что едва слышалась, отдавала средневековыми мотивами. Томас с Ньютом только переглянулись, оставляя засевшие на языках комментарии на потом.
Минхо провел своих спутников к одной из бочек, по виду настолько старой, что особо романтичные личности могли легко вообразить ее в погребе какого-нибудь английского лорда. На ней, окруженной тремя вытянутыми стульями, уже стояли три большие – не менее половины литра каждая – кружки. У золотистого пузырящегося напитка пена дыбилась миниатюрными сугробчиками, но почему-то не вытекала.
– Ши-кар-но, – Минхо плюхнулся на одну из бочек и нетерпеливо отбарабанил по деревянному блестящему покрытию «стола» ладонью.
– Это часом не та дыра с паутиной до пола, куда ты за сигаретами ходил? – Томас не любил такие темные помещения, зрение его все еще не приспособилось к кроваво-красному полумраку, и он оттого щурился, периодически протирая глаза.
– Нет! В ТУ дыру я ни за что бы больше не явился, – Минхо поднял свою кружку. – Ну что, парни, за знакомство!
Болтовня их, видимо, вынуждала остальных немногочисленных гостей бара покинуть это место. Что удивительно, Минхо не расспрашивал Томаса и Ньюта о всей ситуации с соулмейтами, не заикнулся о Терезе и в целом вел себя лучше, чем ожидалось. Единственное, что заметил Томас – это специально лежащую запястьем вверх правую руку приятеля, цифры на которой не могли ускользнуть от внимания Ньюта. Блондин даже задержал на ней взгляд, силясь рассмотреть в царящей вокруг полутьме черные символы на смуглой коже азиата, потом, не удержавшись, правда, от закатывания глаз, глянул на Минхо, беспечно о чем-то болтавшего.
Запас шуток у последнего был неисчерпаем, и он выдавал их одну за одной, захлебываясь в рвущемся наружу смехе, который передавался остальным. Пиво здесь наливали действительно недурное, свет не то специально настроили на более высокую яркость, не то спустя какое-то время стал немного привычнее, и лица друг друга больше не плавали в тенях, пряча эмоции и блеск в поддавшихся хмелю глазах. Томас рад был слышать, что Ньют не отмалчивался, тоже что-то рассказывал, отвечал на кучу обращенных к нему вопросов, не несущих в себе никакого смысла, и пару раз даже дал Минхо «пять». Такой Ньют выглядел сущим чудом, магией с человеческими чертами, и Томас снова поверил в то, что они соулмейты, что все выйдет как нельзя лучше, даже если Ньют играет в скептика. Или упорно принуждает к себя по неизвестным пока причинам. Иногда он ловил на себе открытый, добродушный и не таящий никаких намеков и прочего взгляд, тот самый, что жадно впитывал цвет его, Томаса, радужек сегодня у магазина, и от этого по всему телу пробегалась, как обезумевшая сороконожка, нервозность, спрятать которую удавалось только лишь за очередным поводом стукнуть бока кружек друг о друга.
– Кстати, – Минхо оправил слетевшую на глаза челку. – Тереза приглашала тебя, Томас, завтра на ужин к нам. Типа в благодарность за то, что твоя халупа свела нас вместе и все дела. Ну, ввиду обстоятельств, я жду вас обоих. Обоих.
Тон его говорил открыто, что отрицания Минхо слышать не готов. Он подмигнул Томасу и поднял вверх указательный палец, изобразив самую самодовольную улыбку, на которую только был способен.
Постепенно музыка с древних духовых инструментов переключилась на скрипку. Минхо, порядком заскучавший, повернулся на своей бочке, вытянул в сторону Ньюта руку и, тщетно пытаясь соответствовать заданному ритму мелодии, завыл:
– Я приглашаю вас на танец, маркиз.
– Я, пожалуй, вынужден отказаться от столь заманчивого предложения, виконт, – Ньют опустил голову на согнутую в локте руку, насмешливо и неуверенно поглядывая на Минхо. Томас покачивался на своей бочке, отталкиваясь пальцами от пола, и смеялся, покусывая кулак. Минхо, который однозначно не был пьян и придуривался, скорчил обидную мину и потянулся к Ньюту снова.
– Не отвергайте меня, сэр. Всего лишь один танец. Я настаиваю.
Томас не помнил, насколько быстро это произошло, но вскоре он остался в абсолютном одиночестве, а Ньют и Минхо кружили по залу под средневековую мелодию, чудом не снося бочки и колонны. Получалось у них не очень блестяще, однако забавно донельзя. Глаза азиата то и дело обращались к Томасу, буквально крича «Ну, давай, ревнуй, я смотрю», но Томасу не ревновалось. Совсем. Он понимал отчетливо, что если Ньют не отвернется от него, если доверится окончательно и бесповоротно, никто другой не переманит его.
И с все большим облегчением Томас замечал, что готов влюбиться в Ньюта, даже если тот будет вечно прятать руки и отказываться верить в судьбоносную связь между людьми.
***
– Черт подери, это было круто! – они только что разошлись: Минхо засеменил по адресу издательства, где, как оказалось, работала Тереза, «собирая дерьмецо посредственных писак», а Ньют и Томас пошли вместе по направлению к книжному, не доходя двух кварталов до которого должны были расстаться.
Ньюту Минхо определенно понравился, хоть сперва они и не находили достаточно тем для разговора. Что шокировало Томаса больше всего – это открытость блондина по отношению к новому знакомому. Он не боялся держать Минхо за руку, вальсируя с полуприседами по бару, не избегал сыплющихся на него градом толчков в плечо, не уходил ни от одной темы. Может, уверенности Ньюту прибавила выставленная напоказ дата на предплечье у азиата и отсутствие каких-либо намерений у последнего. Может, он просто позволил себе забыться на один вечер и оттолкнуть прежние принципы. Только вот с Томасом это до сих пор не работало. Ньют прятался в свою кольчугу, замыкался. Словно боялся чего-то. Но Томас не обижался, а, наоборот, принимал это, потому что… да не было в голове никаких «потому что». Возможно, Ньют догадывался о том, что между ним и Томасом все-таки может быть то, чего он сторонился, но обещание отвергнуть потенциального соулмейта, если он сам в него не влюбится, висело на шее грузом весом в миллион тонн. Потому что Ньют явно еще не влюбился.
Вокруг расстилались сизые сумерки – солнце по времени должно было опуститься буквально через несколько минут, и потому небо от предзакатного света разукрасилось в пастельные тона. Людей, казалось, стало на порядок больше, и все куда-то спешили, бежали, о чем-то разговаривали, пили что-то из картонных стаканчиков, закусывали на ходу, сломя голову перебегали дорогу на красный, ловя в свою сторону несколько оскорблений. Ньют продолжал о чем-то рассказывать, общаясь то ли с самим с собой, то ли с Томасом. Привычная обстановка. Привычный вечер. Привычный город. И непривычно веселый Ньют продолжал танцевать с Минхо у Томаса в голове, и брюнет поклялся бы, что отрезал бы руку по локоть, чтобы Ньют вел себя точно так же с ним наедине.
Они подходили к предпоследнему перекрестку. В кармане блондина внезапно задребезжал телефон, который он мгновенно извлек и разблокировал. С настороженным прищуром уставился в экран, читая что-то, по инерции двигаясь в сторону пешеходного перехода. Томас задержался у афиши на столбе с изображением знакомого исполнителя, дающего концерт в одном из местных клубов, чтобы сфотографировать номер для заказа билетов. Можно было даже позвать Ньюта на это выступление, если бы только он…
Томас обернулся в поисках Ньюта, который вышел на удивительно безлюдный переход, все еще уставившись в телефон. Мгновение спустя блондин резко вскинул голову, глядя налево округлившимися глазами и замер, точно потеряв контроль над ногами. Томас невольно повернулся в том же направлении. Сначала увидел и только потом услышал и почувствовал, как внутри что-то сжалось.
Мотоцикл на гигантской скорости несся по полосе, захлебываясь в гудках и свисте собственных колес. Вслед за ним таким же бешеным вихрем, сопровождаемая визгом сирен, мчалась машина полицейских. А Ньют стоял на дороге, опустив телефон с все еще сияющим экраном, в упор смотрел на приближающийся мотоцикл, и только Томас замечал, что тело его дрожит, дрожит неестественно, словно в некоем подобии припадка.
Кричать что-либо и просить Ньюта сделать хотя бы шаг назад было бессмысленно: он ни за что бы не услышал.
И его точно сейчас собьют.
Томас сорвался с места, выронив спущенный с плеч рюкзак.
Обхватил Ньюта той самой рукой за грудь и оттащил на себя. Слишком, может, грубо, но не время было думать об этом. Мотоциклист вместе с копами подняли слой пыли в полуметре от них, обдали бензиновым запахом и унеслись дальше по улице, оглушая пешеходов сигналами и сиренами.
Сердце Ньюта колотилось у Томаса под ладонью с гигантской скоростью. Казалось, еще мгновение – и оно разорвется к чертям. Томас дышал Ньюту в макушку, что-то шепча. Ньют не двигался. Только дрожал мелко-мелко, будто внезапно заплакав, и Томас не удивился бы, если бы на руку ему упало несколько соленых капель.
– Хей, все хорошо, Ньют. Все хорошо, – Томас наконец смог вымолвить что-то связное. Отдышавшись и заметив, что дыхание у блондина стало размереннее, медленно и осторожно убрал руку, будто одно лишнее движение могло обратить Ньюта в мелкую крошку костей.
И знакомые, до боли знакомые цифры, которые он так упорно прятал от себя и всех вокруг, которые тщетно пытался замаскировать под татуировками, выцветавшими спустя несколько минут, которые пытался забыть, но не мог, в которые не верил, промелькнули у Ньюта перед глазами.
Комментарий к Глава 7. О том, почему забываться порой необходимо
Я сама запутываться начала, господи боже мой. И как выкручиваться отсюда = хрен его знает.
Нет, если кому интересно, прикосновения не было. Я его на самое вкусное оставила *злорадный смех* с:
Мне хотелось увидеть Ньюта таким, честно. Которым он сам себя не представлял в тот самый депрессивный момент в самом начале главы.
А о почти-аварии что сказать… Хех, это было задумано почти с самого начала, когда идея только-только появилась в голове :з
[OFFTOP] В среду я дочитала-таки “Код Вспышки”. Мне дико хочется с кем-нибудь поделиться, но не с кем, кроме вас, ребят. Обещаю не спойлерить, если не попросите [за этим в аск, ссылка в био есть]. Честно скажу, что дочитывала последнюю главу и эпилог, захлебываясь в слезах, а отношение не только ко Ньюмасу [гооосподи, там такой умилительный Ньюмас-момент был, я визжала, клянусь], чья история стала для меня трагичней, но и ко всей серии “БвЛ” изменилось. В лучшую сторону, само собой, но… черт, это больно, господамы, очень больно. Больно от несправедливости, жестокости, больно от того, что все заканчивается именно так, хотя в “Коде Вспышки” персонажи фантазировали об ином будущем.
В общем, ждите от меня скорее всего миник по этой книге с грустинками-депрессинками. Ньюмас, конечно же [эти двое меня скоро до ручки доведут]. Либо пара-тройка небольших глав, либо одна, но масштабная. Еще не решила. Возможно (возможно!), получится так, что отложу на время девятую главу этого макси, потому что ААА ХОЧЕТСЯ.
========== Глава 8. О том, почему важно все-таки доверять ==========
– Ты в порядке? – Ньют до сих пор с трудом понимал, что его шокировало больше: то, что его чуть не сбили, потому что он остановился и пялился на фары, как последний идиот, то, что Томас больше минуты дышал ему в макушку и шептал, что все хорошо, или же то, что он увидел цифры на руке брюнета. Те самые, черт бы их побрал, цифры.
– Да. Норма, – Ньют провел ладонью по лицу, смахивая пот и всеми силами стараясь скрыть, что это самое «норма» произнеслось с большим трудом.
То, что произошло минуту назад, неожиданно прояснилось в сознании Томаса, ударило в грудь, выбивая из легких воздух, хлестнуло по лицу словно бы кнутом, заливая кожу красным. Ньют увидел. Ньют понял. И Ньют сейчас смотрел на него так пораженно и вместе с тем испуганно, словно увидел привидение или какое-то другое мифическое существо. И, казалось, он забыл даже о том, что его чуть было не размазали по асфальту, потому что занимало его только одно. Однако дыхание его становилось все более умеренным, рука, оказавшаяся на груди сразу после того, как Томас убрал свою, постепенно переползла на шею, глаза заметно сузились, не смотрели больше, распахнувшись до размеров тарелки.
– П-прости, – Ньют невольно заикнулся, будто ему не хватало воздуха, – мне пора. Я свяжусь с тобой, если решу идти к Минхо и… как ее? Терезе.
– Ладно, – Томас ответил это уже спине стремительно удалявшегося Ньюта. Он попытался было выкрикнуть последнее отчаянное «Пока!», точно оно действительно могло что-либо изменить, но голос его утонул в человеческом гомоне – Ньют его уже не слышал.
«Я надеюсь, что ты решишься», – пробормотал Томас.
Он до последнего старался избегать каких-либо возможностей показать Ньюту свою дату, скрывал ее не хуже самого блондина и в конце концов так жалко и позорно провалился. Что теперь будет? Ведь Ньют наверняка только-только начал доверять ему (если вообще начал), а теперь это все подорвано и испорчено окончательно.
Глаза резало. Кто-то подошел сзади, аккуратно коснувшись плеча, и произнес неуверенное «Сэр, вы в порядке?», на что Томас заверил случайного доброго прохожего, чьего лица так и не увидел, что все хорошо. И Томас не знал, кого он пытался убедить больше: этого незнакомца или себя. Что все было, есть и будет хорошо.
Он шел к парковке в полном одиночестве, повторяя для себя надоедливую мантру. «Все будет хорошо. Я ничего не испортил. Все будет хорошо».
Правда, он сам в это верил с трудом.
***
Хлопку двери аккомпанировали грохот отбрасываемой в стену обуви, стук чего-то, что ударилось об пол вместе с рюкзаком, шорох стягиваемой с тела кофты и малопонятные полустоны-полурыки, что нещадно царапали глотку. Дом, казалось, вздрогнул от неожиданности, потому что где-то на кухне какая-то вещь шлепнулась на пол, и потом все замолчало, пронзительно и выжидающе, словно предполагая, что Ньют вот-вот начнет разбивать костяшки о все твердые предметы и разбивать все хрупкое.
Но Ньют не хотел портить собственное имущество – вжался голой спиной в стену с такой силой, что в позвоночнике что-то отдалось кратковременным болезненным импульсом, ногтями проводя по краске и нещадно ее царапая. Свет фар, что ослепил его целой кинолентой знакомых и далеко не самых приятных воспоминаний и заставил замереть посреди проезжей части, ожидая неминуемой смерти или крайней стадии инвалидности, теперь пугал на порядок меньше. То, что Томасу хватило смелости обнять его, оттащить на себя и продержать, прижимая к груди, тоже отходило на второй план. Сейчас его заботило лишь одно.
Вот она – гадкая ирония судьбы. Ты по-бараньи настырно не веришь в соулмейтов, и даже, черт возьми, начинаешь понимать, что не только привязываешься, но и постепенно начинаешь влюбляться в человека, не обращая внимания на то, что нарисовано у вас на руках, но именно он оказывается тем, о ком трещат все вокруг без умолку. Тем, чье существование ты упорно отрицал. Тем, кого считал последователем глупых и смешных сказок. Тем, кого называл исходом миллионов случайных удачных совпадений. И если это не было какой-то насмешкой свыше, то Ньют не мог найти этому иного объяснения.
Ньют поднял левую руку, которая, казалось, весила не меньше тонны, и посмотрел с ненавистью на восемь цифр, разделенных точками. От запястья до локтя предплечье покрывали татуировки, набитые буквально друг на друге, являя тем самым хаотичный, далекий от привычной «полурукавам» красоты и гармоничности, рисунок. И на всем этом смешении орнаментов – те самые числа, что проявлялись, окруженные ровным прямоугольником абсолютно чистой, словно бы никогда не тронутой иглами и чернилами, кожи.
Последний раз, когда Ньют смотрел на дату, та еще не изменилась – на месте последних четырех цифр были «Х». И, казалось, так много времени прошло с тех пор, хотя на самом деле – чуть больше месяца. Как раз тогда Ньют только-только влип во всю ситуацию с курсами и бегал по книжным магазинам в поисках пособий, завалил первый зачет, и Томас согласился отвезти его на другой конец города. Потом он, Ньют, сам решился прийти к Томасу и побеседовать обо всем подряд, а потом… столько небольших «потом» произошло с момента их первой встречи. И они представлялись такими далекими, а теперь, когда-то, чего Ньют сторонился, все-таки подтвердилось, снова и снова вспоминались все красочнее и красочнее.
И Ньют не знал, что ему делать. Он проследовал в ванную, прижимаясь плечом к холодной стене. Посмотрел на себя в зеркало, будто не делал этого уже как минимум столетие. Глаза красные, готовые пролить несколько слезинок. Кожа на лице намного бледнее, чем обычно, волосы, сбившиеся набок, открывали обзор на несколько шрамов, оставшихся после операции. Тело напряжено, и остатки прежних мускулов еще проглядывали сквозь кожу.
Ньют долго разглядывал свое растрепанное отражение, похожее на подстреленного птенчика, который забился в угол и к которому тянул руки человек, совсем не похожий на того, кто подбил его. И птенчик не знал, стоило ли поверить этому незнакомцу, чье лицо, впрочем, не выражало ничего враждебного. Он тянулся было к нему, доверчиво расправляя живое крыло, но внезапно сжимался в крошечный комочек. И метания эти продолжались уже бесконечно долго, но человек оставался терпеливым и все говорил свое словно бы заученное «все будет хорошо». Оставалось сделать лишь несколько шагов, пересилить себя и свой страх и дать наконец кому-то позаботиться о себе, но боязнь у птенчика была сильна настолько, что обматывала хрупкое тельце цепью.
« – Значит, если кто-то в тебя влюбится, но в итоге ты узнаешь, что он твой соулмейт, ты оттолкнешь его?
– Только если не влюблюсь в ответ.»
Ньют не настолько разобрался в своих чувствах, чтобы говорить о безоговорочной и бесповоротной влюбленности, но то, что начало этому было положено, он знал точно. Потому что хоть Томас и оказался его соулмейтом, отвергать его не хотелось – после такого Ньют точно возненавидел бы себя. Да. В Томасе крылось слишком много замечательных черт, которые не могли не очаровывать и не заставлять что-то в душе плавиться и растекаться горячей жидкостью по венам. Его любовь к жизни, его готовность помочь, его несменяемая улыбка, то, как он смеялся, откидываясь назад и закрывая лицо ладонями, то, как он мгновенно серьезнел, когда дело доходило до каких-нибудь важных вещей, то, как внимательно и чутко он относился к скепсису Ньюта и позволял ему закапываться в собственное личное пространство. И Томас явно не был назойливым – он был тем, кто заставлял скучать по себе и жаждать очередной встречи.
Разве мог Томас обмануть его? Разве могла единственной его целью быть именно встреча с соулмейтом и все вытекающие из этого последствия? Разве мог Томас ценить лишь сам факт того, что у него есть некто, дарованный судьбой, а не человека?
Это было слишком на него непохоже.
Ньют страдал этими мыслями, расхаживая по комнате. В нем боролись две разные личности: одна, что помнила отчетливо все произошедшее раньше, твердила, что все это ложь и иллюзия, вторая же пыталась убедить Ньюта, что нужно довериться. Довериться так же, как Томас, который в какой-то мере пожертвовал тем, во что искренне и преданно верил. И необходимость выбрать между чем-либо одним из двух пугала Ньюта донельзя, и он понятия не имел, как поступить. Ему было страшно рисковать, потому что воспоминания были слишком свежи, чтобы отталкивать их вот так просто, но и вместе с тем хотелось сделать хотя бы пару шагов вперед из своего омута переживаний и страхов, приблизиться к свету, что упорно и непрерывно разгонял обволакивавший все вокруг мрак.
Бороться с самим собой оказалось одним из самых тяжелых испытаний, что Ньюту удавалось когда-либо проходить.
***
– Да, мам, – Томас повернул ключ в замке и шагнул в знакомую обстановку собственной квартиры, – нет, мам, не думаю.
Последний раз он разговаривал с мамой в тот самый день, когда заметил, что дата на руке наконец изменилась. Тогда он думал, что потерял все или упустил. Но сейчас, в тот самый день, когда он слишком неосторожно дал Ньюту знать, что они все-таки являются соулмейтами, он только бы усмехнулся, посмеиваясь над самим собой. Если он и испортил все, то точно сегодня. Сегодня он облажался как никогда.
Мысли об этом перебивали бодрый мамин голос, о чем-то воодушевленно рассказывавший. В трубке послышалось молчание, которое Томас поначалу расценил как окончание разговора, но мамино любопытное «ну так?» напомнило брюнету, что ему на самом деле задали какой-то вопрос, который он, слишком погруженный в свои мысли о собственных систематических неудачах, не расслышал.
– Ты что-то спросила? – мама на другом конце театрально вздохнула. Томас включил режим громкой связи – так ему всегда было удобнее разговаривать – и приземлился в узкое кресло возле дивана, на котором не так уж и давно спал Ньют.
– Конечно спросила. Ты меня совсем не слушаешь, Том! – Томасу захотелось упомянуть в миллионный раз, насколько сильно его злит, когда мама обращается к нему таким образом, но буквально поперхнулся воздухом, когда вслед за этой укорительной репликой последовал оставшийся до поры до времени без ответа вопрос: – Как там твой соулмейт? Или вы еще не встречались лицом к лицу?
– Н-н-нет, мы виделись. Много раз. И очень тесно дружим, – во внезапном молчании мамы, которая обычно никогда не могла удержаться хотя бы от однословных комментариев, Томас прочел немой вопрос, – но… все довольно-таки сложно, мам. Не уверен, что ты поймешь.
– Мне абсолютно плевать, в чем ты уверен, а в чем – нет. Я хочу знать, почему голос моего сына дрожит так, будто он только-только с похорон пришел, – мама помолчала секунду, – ладно, неудачное сравнение.
– Да, совсем неудачное.
– Ты уходишь от ответа, Том. Тебя что-то беспокоит? Если ты не перестанешь темнить, я однозначно приеду раньше Рождества и задержусь у тебя месяца на два. Тогда-то ты от меня не отвертишься! – последние слова она договаривала с тем обеспокоенным тоном, который означал, что она готова слушать, причем временного ограничения у ее режима внимательного слушателя не было. Томас вздохнул, собираясь с мыслями.
Он рассказал ей все. Это показалось ему дико непростым занятием, и под конец он чувствовал себя тем, кому доверили важную тайну, которую он, увы, не сдержал. Ему даже показалось на мгновение, что он зря это сделал и что все произошедшее между ним и Ньютом должно было остаться только между ними двумя и если и выходить из этого тесного круга, то, как в случае с Минхо, все равно сохранять кое-какие границы. Хотя лукавить при разговоре с мамой он попросту не мог, и поэтому все вылилось из него, как горячая вода из гейзера. Все его мимолетные переживания, надежды, боязнь ошибиться и сделать что-то неправильно, боязнь отпугнуть Ньюта и разбудить в нем ненависть к себе – все выразилось в долгом, красноречивом монологе, неожиданном даже для самого Томаса.
Чтобы обдумать услышанное маме хватило немногим больше минуты: она ненавидела подолгу молчать.
– Все идет так, как нужно, – мамин голос успокаивал, – ты сделал все правильно. И если я верно поняла позицию этого…
– Ньюта, – Томас слегка улыбнулся, – его зовут Ньют.
– Окей… не перебивайте меня, юноша! Я забыла, о чем говорила. Го-о-осподи, Томас, ты меня доведешь, – мама засмеялась, и смех этот заставил Томаса невольно съежиться в своем кресле. – Так вот. Если я правильно все поняла (хотя, честно скажу, совсем не знаю, почему он может так себя вести) позицию Ньюта, он разозлился бы, узнав об этом позже. Лучше списать это на случайность сейчас, чем потом, если бы у вас действительно что-то получилось, ставить его перед фактом, который, может, ему и не понравился бы вовсе.
Томас слушал внимательно, параллельно обдумывая все, что ему пытались объяснить.
– И я уверена, солнышко, что у вас все будет хорошо. Потому что не могут такие удивительные истории плохо оканчиваться, – Томас буквально-таки ощущал мамину улыбку сквозь динамик. – Вот увидишь, он обязательно или напишет, или позвонит. Он не захочет тебя отталкивать.
Они говорили еще какое-то время о чем-то стороннем. О лете, которое заканчивалось, о Нью-Йорке, где, как и всегда, людно, шумно и грязно, о планах на Хеллоуин и Рождество, о которых никто и не думал еще, о продажах в книжном и маминой скучной офисной работе. О тех мелочах, которые они обсуждали обычно по вечерам за ужином, когда жили вдвоем и которые тогда казались обыденными и слишком унылыми для разговоров. Томасу удалось наконец успокоиться и перестать корить себя за неосторожность. Он даже поверил на мгновение, что, может, не все так плохо, и Ньют на самом деле не злился, не рвал на себе волосы и не паковал чемоданы на Коста-Рику, а собирался ему, Томасу, либо написать, либо позвонить и сказать наконец, что согласен пойти вместе на ужин к Минхо и Терезе.
Но Томасу после разговора с мамой никто больше не звонил и не писал. Даже Минхо, казалось, нашел себе занятие на вечер. Часы шли, Томас искренне старался не уснуть и все сверлил глазами мертвый телефон. Ходил взад-вперед по комнате, перебирая в голове мысль за мыслью, что образовались после маминых слов. И чем больше минут протекало бесследно, тем сильнее Томас разуверялся во всем, что ему наговорили и в чем попытались его убедить.
Ньют ни за что не пересилит себя. Ни за что не напишет. Ни за что, тем более, позвонит. Потому что Томас испортил и без того хрупкие, как фарфор, отношения, каким-то образом между ними сложившиеся. Потому что Томас, видимо, принадлежал к тому же числу людей, что и мистер Гилмор, та девушка-самоубийца, и многие-многие другие (даже его родная мама в каком-то смысле), – к тем, кто был обречен на одиночество или провалы. Томас не мог говорить за всех них, но за себя сказал бы точно: он чертов неудачник, которому с самого начала судьба делала недвусмысленные намеки, а он, напитавшись досыта ложными надеждами, теперь пожинал плоды собственной наивности. Именно это и было истинно правильным. Эта дурацкая жалость к себе даже смешила немного, но поделать с ней ничего Томас не мог.
Он подождал еще совсем немного – до полуночи.
До часу.
До двух.
И когда сон настолько крепко сковывал веки, что противостоять ему невозможно было, Томас нехотя встал со своего кресла, накинул на плечо полотенце и пошел принимать душ, где смыть с себя переживания так и не представилось возможным. Сознание, казалось, нарочно сосредотачивалось на неприятном и трудном, и от этого что-то внутри черепа начало нестерпимо болеть, болеть настолько, что хотелось проломить голову томагавком. В самую последнюю минуту Томас понял, что плачет, прижавшись лбом к стенке кабины, и слезы его смешивались с горячими каплями и утекали под ноги. Он не знал о причинах, чтобы не верить в соулмейтов, которыми руководствовался Ньют, но наверняка они были очень важными, и Томас, скорее всего, задел Ньюта за самое больное. Как он только мог ожидать ответа после такого?
