Текст книги "Trust me (СИ)"

Автор книги: Ray_Pokemon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Вмиг перекосившиеся лица мистера Гилмора и Ньюта надо было видеть. И если последнему в принципе не на что было обижаться, ибо он пришел сюда работать механиком, а не дизайнером, то Гилмору, устроившему все в мастерской на собственном поте и крови, должно быть, слышать подобное было не совсем приятно – он даже перестал что-то жевать и так и застыл с полуоткрытым ртом.

– Ну… – мужчина почесал затылок, оглядываясь, – ремонт здесь, конечно, не помешает… но… все зависит от того, как у вас двоих дела пойдут, – он взял с высокого ящика несколько листов, бегло их просмотрел и отдал Минхо вместе с тут же вынутой из необъятного кармана замасленной ручкой. – Добро пожаловать в нашу мастерскую. Ньют, на пару слов.

Ньют отошел вместе с мистером Гилмором в комнату ожидания, где Томасу несколькими неделями ранее поведали, что Ньют его соулмейт. Томас изучал ноги, покачиваясь, а Минхо вдумчиво прочитывал договор перед подписью. При этом он быстро шевелил губами, едва слышно шепча отдельные слова, и это больше напоминало сектантскую мантру по вызову дьявола. Затем парень оперся о первую попавшуюся твердую поверхность – поставленную вертикально огромную шину с длинным зигзагообразным проколом внизу – и размашисто расписался во всех нужных местах, кое-где перечеркнув неповторимой и незапоминаемой загогулиной добрую половину абзацев.

– А вот теперь, Томми, – он выпрямился, аккуратно сложил бумаги и щелкнул Томаса по носу ручкой, – можешь меня поздравлять, – он прислонился поясницей к шине и скрестил на груди руки. – Ну, так что, утаиваете вы от меня что-нибудь или нет?

Томас замешкался.

– Ой, да ладно, он все равно не слышит, – беспечно добавил Минхо, на этот раз, впрочем, говоря несколько тише.

– Чем вообще вызван такой интерес? – Томас остановился рядом с Минхо и тоже прислонился к твердой пыльной резине. Он нарочно избегал прямого ответа. – Ты никогда особо не любил об этом говорить.

– Ну, знаешь… – Минхо пожал плечами, – за вами внезапно стало интересно наблюдать. Это как в сериальчике, где сначала все шло медленно и скучно, а потом ка-а-а-ак понеслось! И потом, – мгновенно посерьезнев, он повернулся к Томасу и посмотрел тому прямо в глаза, при этом не моргая даже, – вы же мои друзья как-никак, я переживаю за вас. Я же не бездушная скотина, которой насрать, что друг потерял работу, – на последних словах Минхо снова расплылся в улыбке и махнул перед лицом бумагами. – Кста-а-а-ати, а этого, – азиат переплел пальцы одной руки с другой и потряс образовавшимся замком, – не было?

Томас только головой помотал.

– Не думаю, что это так уж и важно.

– И то верно, – Минхо дружелюбно подмигнул Томасу, достал из кармана пачку ирисок, которые у него, казалось, в последнее время никогда не заканчивались, и вопрошающе посмотрел на друга. Томас снова мотнул головой, обхватив пальцами подбородок.

Они молчали некоторое время, по ощущениям заживо сгорая под собственной кожей. Томас думал кое о чем, сомневаясь, стоит ли заводить об этом разговор, особенно с Минхо. В конце концов все же решился.

– Минхо? – азиат, жующий три ириски одновременно, с долгим «ммм?» снова повернулся к Томасу. – А… а что ты чувствуешь, когда… – Томас повторил недавний жест друга, сцепив в замок руки.

Минхо тряхнул головой из стороны в сторону, словно бы сбивая мысли в кучу. Загадочно вытянул губы и сощурил глаза, сфокусировавшись на чем-то в противоположном конце мастерской.

– Я в этом не мастер, чувак, но люди чувствуют все по-разному. У кого-то это похоже на электрический разряд (серьезно, как будто пальцы в розетку суешь), у кого-то (как у нас с Терезой) не чувствуется ничего. Только ощущение какое-то… странное. Ну, это не объяснишь. Это почувствовать надо. Я слышал, что это может быть до усрачки больно, или жжение в руках такое бывает, будто тебя в кислоту окунули. И кровь, говорят, холодеет даже на доли секунды. И никто не знает, с чем это связано. А что? – правый уголок губ Минхо растянулся. – Если ты боишься, что вы ничего не почувствуете и Ньют будет до конца жизни весь такой из себя павлин, мол, «яжговори-и-и-л», то не парься. Все в ажуре будет. Даже у вас.

Томас не ответил, заметно успокоившись. Ведь, действительно, почему у них должно быть что-то совсем не так, как у других? Хоть и начиналось несколько иначе, чем у тех же Минхо с Терезой, но потом-то, потом все хорошо будет, верно?

– Ты мне так и не ответил, между прочим, – возмутился вдруг Минхо, отправляя в рот очередную ириску.

– О чем… а-а-а, ты об этом, – Минхо энергично закивал, предвкушая, видимо, интригующую до ужаса историю, оканчивающуюся ночевкой Ньюта в квартире Томаса. – Ну… он поцеловал меня. А теперь снова отчужденный какой-то. Не понимаю я его иногда.

– Не боись, – заверил его улыбавшийся во все тридцать два Минхо, – мы теперь коллеги, о многом поговорить можем.

– Только не заставляй его. Если заговорит сам – пожалуйста, я только рад буду. А так не стоит, правда. Ньют жутко не любит делать что-нибудь, если его заставляют.

– Окей, окей, рыцарь ты наш.

Приятели провожали Томаса уже вдвоем: Гилмор ушел сразу после разговора с Ньютом, сославшись на важные дела и оставив напоследок несколько указаний. Хозяин мастерской с подчиненным условились повременить с оформлением документов и прочим и разделить выручку в более чем удовлетворявших блондина долях: отходящих им с Минхо шестидесяти процентов хватило бы сполна, если количество клиентов, конечно, не сократится в разы. Доли эти со временем должны были увеличиться в пользу Ньюта, а если необходимые формальности будут все же удачно соблюдены, Ньют получил бы все, включая саму мастерскую. Мистер Гилмор все чаще говорил о долгожданной пенсии, на которую он, по его словам, мог спокойно и беззаботно прожить. Если прибавить к тому же кое-какие накопления, то он вполне мог улететь куда-нибудь на Бали.

Ньют собирался показать Минхо еще кое-что и затем вернуться к работе, потому что в гараже ожидали своей очереди несколько недавно прибывших авто. Минхо в свою очередь уже готов был делать все, что попросят, хотя на данный момент бездельничал, развалившись в кресле и читая что-то в телефоне. На говорящих вполголоса Ньюта и Томаса внимание дальновидно не обращал, но глаза его, как замечали оба парня, то и дело обращались к ним и вспыхивали далекими туманными огоньками.

Когда Томас остановился под светофором на перекрестке, буквально растекаясь по сидению от духоты, он вспомнил, как на выходе из мастерской Ньют подошел к нему вплотную, наклонился к уху, почти касаясь его губами и прошептал осторожное «Увидимся, Томми», получившееся настолько интимным, что даже, наверное, никакие поцелуи с ним не сравнились бы. От этой короткой фразы, не несущей в себе никакого подтекста, у Томаса перехватило дыхание, а прежняя обеспокоенность странным поведением Ньюта исчезла бесследно.

Все казалось довольно простым. Какие-то вещи подходят к концу, их заменяют другие, нередко более удачные и хорошие. Так и отчужденность Ньюта иссякала постепенно, заменяемая чем-то совершенно противоположным, более искренним, чувственным, и (хотел бы Томас в это верить) любящим. Может, именно так и должно быть на самом деле?

Немного замешкавшись, Томас нажал на педаль газа и помчался вниз по длинной, чахнущей, как старая пальма от жары, улице.

Комментарий к Глава 10. О том, почему конец может означать начало чего-то хорошего

Не думала я, что затяну с главой почти на месяц D:

Она мне далась на удивление тяжеловато. Вроде бы ничего особенного, но за прошедшие три с хвостиком недели я с десяток раз поборола желание забросить фик нафиг (да-да-да, было такое), но в конечном итоге принципиально решила довести его до конца, который, кстати, не за горами.

В любом случае, поздравляю вас с наступающим Новым Годом, желаю, чтобы в грядущем 2017-ом все у вас получилось, мечты и желания сбывались, а всякие грустинки-депрессинки обходили вас стороной! :)

Я очень ценю ваше внимание и интерес к “Trust Me” (да и вообще к любому своему фику, чего греха таить) и даже не знаю, какими еще словами благодарности вас можно засыпать. Вы замечательные, серьезно. Как говорится,

All thе love x)

========== Глава 11. О том, почему нужно отказываться от прошлого ==========

– Ладно, хорошо, я не буду завязывать тебе глаза. При одном условии, – Томас, старавшийся сохранить бесстрастный вид, коротко кивнул, – ты зайдешь спиной вперед. И не будешь смеяться.

– Лады.

– Лады?

– Лады! – Томас измученно выдохнул, сытый по горло всей этой загадочностью и скрытностью. Стоявший напротив Минхо со скрещенными на груди руками просиял, хлопнул друга по плечу и с восторженным «Пойдем тогда!» увлек Томаса за собой в будто наполненное ожившим мраком нутро мастерской.

Минхо и Ньют сработались быстро и, что называется, плодотворно.У них обоих за плечами оказалось немало лет опыта, а в голове накопилось много информации, которой они обменивались постоянно – учили друг друга чему-то новому или осваивали что-то вместе. Мистер Гилмор приходил к ним временами, когда ему становилось особенно скучно, и, сидя в своем старом кресле, контролировал рабочий процесс, попутно награждая обоих парней нелестными междометиями за какие-либо упущения и ошибки. Не обходилось, конечно, и без небольших словесных перепалок и разногласий, которые все же не перерастали в масштабные ссоры и долговременное обоюдное игнорирование. Томас даже завидовал Минхо немного – сблизиться с Ньютом тому удалось на удивление быстро и беспрепятственно, чем сам Томас никак не мог похвастаться.

Обедали они обязательно втроем. Иногда Минхо и Ньют, забаррикадировав мастерскую, как бережно охраняемую крепость, заглядывали к Томасу в магазин, на пути прикупив немного фастфуда, а в остальное же время Томас сам появлялся в темном душном гараже с пакетами, полными съестного. За прошедшие пару недель подобного рода совместные трапезы стали традицией – они не нарушались даже в выходные дни, которые у мастерской и книжного, как известно, разнились. Тогда троица собиралась в каком-нибудь небольшом кафе, где качество еды было прямо пропорционально низким ценам, и больше разговаривала о чем-нибудь своем, нежели ела. Томас любил такие моменты. Нет, он обожал такие моменты хотя бы потому, что Ньют, как он чисто случайно сознался Минхо, в кои-то веки чувствовал себя нужным и «своим». А Томасу важно было, чтобы Ньют не ощущал себя лишним.

И практически сразу (если быть точнее, то дней через пять) после устройства Минхо на работу оба парня наперебой начали говорить о некоем сюрпризе. Что это был за сюрприз, в чем заключался и к какому событию был приурочен Томас даже не догадывался (и, по правде говоря, его это мало заботило), но разговоры о нем не прекращались. Причем и Минхо, и Ньют казались до того радостными и… взволнованными?.. что напоминали детей, с нетерпением ожидающих Рождества, подарков и фальшивого Санты, который виделся вполне настоящим. Глаза у обоих при этом светились и мерцали, как в мультиках (насколько то было возможно с биологической точки зрения). Томас в открытую называл их поведение ребячеством, а к постепенным приготовлениям к знакомству себя с сюрпризом относился со свойственной любому незаинтересованному родителю снисходительностью: как говорится, чем бы дитя не тешилось…

За энное время до дня «икс» Ньют и Минхо начали постоянно и настойчиво напоминать Томасу, что в определенное время определенного четверга брюнет должен появиться в мастерской и узнать наконец, о чем именно фанатично разговаривали друзья все это время. Причем напоминания эти успели Томаса порядком вымотать, настолько вымотать, что Томас предпочел бы перестать ходить вокруг да около и узнать наконец, что именно припасли не то для него, не то для самих себя Минхо и Ньют.

День «икс», как того и следовало ожидать, настал быстро и практически неожиданно. Томаса, повернувшегося спиной ко входу в мастерскую и чувствующего себя полнейшим идиотом, Минхо довольно грубо, до боли вцепившись пальцами в плечо, тащил за собой, неустанно о чем-то болтая. Спустя шагов тринадцать (Томас пытался считать, но сбился) азиат, резко остановившись и не дав Томасу по инерции врезаться себе в спину, окликнул Ньюта. Знакомый голос выкрикнул в ответ ничего лично для Томаса не значащее «готово все!» откуда-то из дальнего угла, куда, судя по грязно-желтым отблескам на стенах и немногочисленной мебели, умудрились подсоединить крайне тусклую лампочку.

Томаса протащили еще немного вперед, резко развернули и поставили перед чем-то довольно массивным – оно доставало почти до пояса – и плохо угадываемым под толстым слоем грязного, покрытого крошечными дырками брезента, слишком большого и оттого стелющегося по полу, как фата у невесты. Воздух здесь до того пропитался пылью, что дышалось с трудом, точно в задымленном горящем здании. Томас даже потянулся было к воротнику футболки, намереваясь прикрыть ею нос, но по руке его бесцеремонно шлепнули и тем самым опустили вниз.

В полутьме Томас углядел Ньюта (или хотя бы его очертания) – тот сидел на низком ящике, из-за чего колени у него поднялись до самого носа и закрывали посерьезневшее лицо почти целиком. Ньют поигрывал обгрызенным с одного конца карандашом и вообще напоминал лидера преступной группировки – не хватало только темных очков и толстой сигары. Голова его полностью пряталась во мрак, а блеклое освещение стелилось по рукам и груди болотистого цвета отблесками, выставляя напоказ некоторые татуировки, грязные пятна на бицепсах и темные полосы на шее.

Ньют не стал подниматься, чтобы по обыкновению приобнять Томаса и шепнуть свое «Привет, Томми», а ограничился только бессловесным кивком. Изображал загадочность. Физиономия у Минхо была не менее пафосно-хитрая – азиат даже улыбался как-то по-особенному.

Судя по обстановке, Томас должен был изображать если не восторг от долгожданной встречи с сюрпризом, то хотя бы нетерпение, чего он позволить себе никак не мог: слишком пресытился нескончаемой трескотней об этом. Брюнет снисходительно улыбнулся, убирая руки за спину, и даже позволил себе произнести практически немое «ну, что?», в ответ на которое Минхо с Ньютом только переглянулись.

– Отвернись, – скомандовал Минхо, для пущей убедительности и ясности своего приказа опустив указательный палец кончиком вниз и прочертив им небольшую окружность. Томас, стараясь не вздохнуть снова и не закатить глаза, покорно встал к сюрпризу спиной и зачем-то начал отсчитывать секунды.

Позади послышалась возня, тихий смех Ньюта, цоканье Минхо, раздраженное «аккуратнее, мать твою!» и шуршание осторожно снимаемого брезента. В итоге Томаса ткнули пальцем в область между лопаток, разрешая развернуться.

– Погляди, Томми. Прелесть, а? – Минхо раскинул руки в стороны, только, разве что, не оставляя в неведомом па ногу. – И типа сюрпри-и-и-и-з!

Освещение стало на порядок лучше, от него даже самую малость слепило глаза. Томас, сощурившийся поначалу, протер веки и оглядел представший перед ним объект долгих надоедливых разговоров.

Мотоцикл. Старый, наверняка переживший Вторую Мировую, покрытый ржавчиной и кое-где помятый, но тем не менее выглядящий довольно солидно. Сидение съехало набок, потрепанное и изодранное вплоть до вываливающейся набивки, руль развернуло под непонятным углом, шины проколоты, некогда наклеенный на топливный бак белый дракон угадывался лишь по очертаниям, обрубкам когтистых лап и изогнутого шипастого хвоста – масштаб разрушений даже неискушенного Томаса вводил в ступор. О повреждениях более серьезных Томас даже не задумывался – очевидно было, что живого места на мотоцикле нет вот уже лет тридцать.

Томас понятия не имел, как отреагировать. Он закусил губу, перевел взгляд с Минхо на Ньюта, которые пристально пялились на него, ожидая реакции, и, чувствуя, что зря открывает рот, с сомнением спросил:

– Это все? Вы полторы недели конопатили мне мозги из-за полуразвалившегося драндулета? – Томас спрятал одну руку в карман, а второй небрежно махнул на мотоцикл.

Слова Томаса подействовали на Ньюта и Минхо, как внезапный удар кулаком в лицо.

– Я же говорил тебе, что он не поймет! – Минхо театрально взмахнул руками. – Куда ему, простому смертному!

Ньют только плечами пожал. Повернулся к Томасу, подперев кулаком голову, и прикусил карандаш (видимо, именно он довел стержень до столь плачевного состояния).

– Мы выкупили его у одного старичка по дешевке. Да, он довольно древний и потрепанный и даже не заводится, но мы починим его. Мы ради этого его, собственно, и взяли. Если довести его до ума, это будет крутейшая и неповторимейшая вещь! Думаю, у нас хватит деталей, чтобы его доделать, и уже… к концу месяца, может? К первым числам следующего? Мы сможем провести первый тест-драйв. Ну, – Ньют поправил себя, – Минхо проведет.

– Окей, – согласился Томас, – вы купили старый мотоцикл и все это время визжали, как поехавшие, именно поэтому? Серьезно, парни?

Ньют махнул рукой и с разочарованным «ничего ты не понимаешь, Томми» смахнул пыль с сидения байка. В принципе фанатизм друзей Томасу был понятен: Минхо интересовался попросту потому, что он интересовался всем вокруг, а Ньют в недалеком прошлом проводил в байке если не дни, то часы напролет. Минхо и Ньют в свою очередь тоже понимали незаинтересованность Томаса: в конце концов, у них должны быть интересы, которые не совпадают.

– Ну, – Минхо, выждал некоторое время, – не важно. Томми сам поди будет просить его покатать, когда мы закончим, – он стукнул Томаса по плечу. – Ты там что-то про кофе говорил, не?

***

Томас сидел в сторонке, пока Минхо и Ньют обсуждали тактику ремонта байка, нескончаемо извергая технические термины, которые для брюнета казались не более чем абракадаброй. За редким исключением. Иногда оба приятеля (правда, чисто из вежливости) одновременно поворачивались к внезапно перешедшему в лагерь третьих лишних другу и спрашивали что-нибудь банальное, на что Томас отвечал с неохотой.

Минхо поглощал один за другим крошечные круассаны из картонной коробочки и запивал горячим кофе. Ньют в свою очередь опустошал пачку ирисок, на время забытую, и стаканчик чая, который, как обещали Томасу, готовился в лучших традициях Великой Британии. Говорили они постоянно, без остановки и непонятно и все поглядывали на оставленный в углу мотоцикл, будто его могли угнать за считанные секунды прямо у них на глазах. Томас иной раз пытался влезть в разговор и либо поддержать, либо направить его в другое русло, но его попытки всегда пересекались на корню – все равно что бойкот объявили. Но Томас искренне старался не дуться и дать Минхо и Ньюту переболеть этой лихорадкой диковинного типа.

– Как думаешь, в какой цвет перекрашивать, Том? – Минхо опечаленно проводил взглядом исчезнувший во рту Томаса последний круассан. По нему видно было, что спросил он для галочки, чтобы втянуть друга в беседу любыми способами.

– Не нажшивай меня штак, – промямлил Томас вместо ответа, – меня эчто бешит, – он замолчал, жуя и думая. Глянул мельком на мотоцикл, сощурился и затем снова обратился к Минхо. – Черный оставьте.

– Как скажешь, «не-нажшивай-меня-так», – Минхо усмехнулся, протараторил что-то Ньюту и вдогонку обозвал его обнаглевшей свиньей, заметив, что от ирисок ничего не осталось. Ньют бросил азиату в лицо пустую упаковку и посоветовал впредь меньше хлопать зенками и налегать на булочки.

Между ними в очередной раз завязался разговор, состоящий лишь из шутливых переругиваний, что двумя минутами позже превратились в неконтролируемые оскорбления, которые человеку непосвященному точно показались бы началом или разгаром серьезного и долговременного спора. Томас успевал только переводить взгляд с Ньюта на Минхо и обратно, пытался запомнить хотя бы несколько крепких красноречивых выражений, придумываемых, скорее всего, прямо здесь и сейчас, но в голове что-то раздражающе позвякивало, словно отталкивая всякое вторжение новой информации извне.

Меряться талантом к созданию матерных слов парни перестали довольно скоро: все же это занятие, практикуемое изо дня в день, быстро начинало надоедать. Минхо предложил выкурить сигарету мира, откинулся на спинку крошечного раскладного стульчика и щелкнул зажигалкой. Выдул дым Ньюту и передал тому сигарету, которую блондин некоторое время осматривал с толикой брезгливости во взгляде.

– Знаете, что? – Ньют медленно, будто с наслаждением, затянулся и передал так называемую эстафету Томасу, не удивившись ничуть, что тот молча, без лишних слов, вернул сигарету Минхо: не очень горел желанием курить. – Мы с вами прямо как три товарища у Ремарка, – он пропустил мимо ушей вылетевшее у Минхо «Ты читаешь? И Ремарка читал? Ну нихрена себе!», – у тех тоже была мастерская, они тоже купили и починили какое-то старье. Минхо у нас однозначно Робби: только у него есть девушка, – на этих словах Ньют перевел взгляд на Томаса и улыбнулся, едва-едва растянув уголки губ, – Томми точно Ленц, потому что Ленц мне нравился, Томми мне нравится и вообще я так хочу. К счастью, Томас живой пока, – Томас поперхнулся, а лицо его от оттенка румянца – совсем светлого розового, вызванного услышанным «Томми мне нравится», – перешло в цвет чуть-чуть не дозревшего помидора. Ньют пару раз сильно хлопнул его по спине, посмеиваясь. – А я однозначно Кестер. Самый рассудительный и самый клевый из всех троих.

– Твое сравнение основано лишь на сугубо субъективных предпочтениях, – удивленные Томас и Ньют повернули лица к Минхо – тот потерял всякое желание передавать сигарету мира и докуривал ее в одиночку, – ты не учитываешь психологический аспект личности каждого персонажа, что делает проведенные тобой параллели между ними и нами абсолютно бессмысленными.

Ньют, кого подобные речи в исполнении Минхо не затрагивали больше, устало цокнул языком.

– Хочешь поумничать – напиши доклад на десяти листах а-четыре одиннадцатым шрифтом «Times» о том, какой из этих чуваков больше подходит каждому из нас по «психологическому аспекту», – проговорил он, не меняя интонации.

– Вот и напишу.

– Вот и напиши!

– Вот и…

– Серьезно напишет? – Томас сделал попытку остановить дальнейший долговременный переброс одной и той же фразы от Минхо к Ньюту и обратно. Ньют наклонился к нему, почти касаясь губами уха, и шепнул, перебивая громкое «конечно, напишу, я же не завожу разговор о том, чего не знаю!»:

– Конечно нет. Он позерствует, – и незаметно подмигнул.

– Я все слышу, – буркнул Минхо, сверяясь с крошечными электронными часами на руке, – до конца обеденного перерыва осталось десять минут. Ты точно успеешь доехать до книжного, Томас? Не хотелось бы, чтобы твой чокнутый начальник снова пилил тебе мозг.

Томас даже не успел дослушать: рванул к машине, не считая нужным проверять, действительно ли уже так поздно. Ньют и Минхо сказали что-то ему на прощание и снова о чем-то заговорили, пытаясь друг друга перекричать.

На этот раз Томас думал о мотоцикле, том самом «Томми мне нравится», вводившем его в ступор, и трех товарищах. Думал много и безостановочно, буквально истязая и без того кипевшие мозги.

Вернуться с обеда вовремя он не успел и ввалился в книжный, когда у дверей уже стояли несколько клиентов, ожидая открытия, а начальник несколько раз позвонил на мобильный. Томаса тут же вовлекло в неостановимый водоворот вопросов, просьб посоветовать книгу поинтереснее, проверок изданий по базе и прочего. Разговоры в мастерской отошли на второй план, забылись, и все казалось обычным, таким, каким было всегда. И Томас впервые за долгое время мог вдохнуть полной грудью и не волноваться понапрасну.

***

– Ты точно не хочешь, чтобы я тебя отвозил? – Минхо завел мотор и высунулся из окна. Ньют в это время закрывал тяжелый замок на воротах мастерской, который явно требовал замены и с каждым разом поддавался все неохотнее. Оглянувшись на друга, замершего на сидении недавно купленного низкого седана неизвестной марки, чей возраст перевалил за десяток, он отрицательно помотал головой.

– Спасибо, чувак, но я своим ходом дойду. Увидимся! – Минхо в ответ помахал ладонью, пожал плечами и медленно выехал с парковочного места. Долго стоял у проезжей части, надеясь вклиниться в сплошной поток автомобилей, и периодически выдавал что-нибудь грубое, когда очередной водитель не пропускал его вперед. Ньют наблюдал за другом какое-то время и потом, не без иронии пожелав удачи, зашагал по тротуару, пряча голову под тонким капюшоном и затыкая уши наушниками.

Кто-то говорил ему раньше, что по улицам больших городов лучше не расхаживать со включенной на полную музыкой – не заметишь, как кто-нибудь вырвет сумку или огреет сзади битой. Но Ньюта такие предостережения всегда только смешили: он не верил, что что кому-либо есть дело до невзрачного парня, уткнувшего взгляд в свои ботинки. И поэтому он делал музыку громче. Так, чтобы уши закладывало, а извне не доносилось ни звука.

За практически полгода жизни в этом городе Ньют так и не выучил расположение многих улиц и знал наизусть лишь ближайшие к дому, мастерской и зданию, где проходили курсы, кварталы. И, может, названия нескольких улиц рядом с домом Томаса – прогулка вечером под дождем оказалась очень полезной для запоминания. Все, что выходило за их пределы, оставалось сплошным лабиринтом однотипных зданий, указателей и светофоров, в котором Ньют разбирался лишь благодаря GPS. Правда, GPS не спасал от внезапной встречи с фонарным столбом или скамейкой, и иной раз Ньют едва-едва успевал отступить в сторону. Он шел, временами поднимая голову и пытаясь запомнить названия улиц, расположение каких-либо относительно заметных мест. Запоминалось плохо. Наверное, слова Минхо про топографический кретинизм в случае Ньюта все же имели место быть.

Он испытал на себе всю прелесть окончания рабочего дня: люди валили отовсюду в огромных количествах, исчезали в дверях магазинов и кафе, ловили такси, практически выбегая на дорогу. Благо, привычного городам многоголосия Ньют не слышал. Он привык к людности, потому что жил в этой обстановке с самого детства, но единственная вещь не укладывалась у него в голове: каждому, абсолютно каждому из них якобы уготован лишь один человек. Вот так. Никаких «мы не сошлись характерами», «мы узнали друг о друге слишком много плохого», «мы не подходим друг другу» – все сразу идеально, красиво и приторно настолько, что даже любовные романы покажутся чем-то неестественно скучным. Разве возможно такое – жить в сплошной утопии?

Ньют остановился на перекрестке, не глядя переключая музыку и одновременно следя за обратным отсчетом на светофоре.

Хотя, если задуматься, ничего из этого никогда не было и не могло в принципе быть утопией. Ведь даже не сотни тысяч, а миллионы жизней ломаются из-за верности этой странной, нелогичной концепции, потому что те, кому повезло меньше остальных, существовали всегда. И все же – разве возможно такое, чтобы каждому было предначертано прожить всю жизнь (или часть ее) с одним лишь человеком? Разве возможно – вот так, только с одним, без каких-либо исключений?

Ньют быстро пересек улицу и, остановившись на долю секунды посреди тротуара, снова сверился с GPS, согласно которому до дома оставалось совсем немного.

А он дал себе в это поверить. Или если не поверить, то хотя бы уклониться немного от своих принципов, что раньше позволял себе крайне редко.

Но, если, опять же, задуматься, ради Томаса стоило это сделать. Томас заслуживал любого противоречия самому себе и игнорировании прежнего «я». Ценил ли Ньют то, что было между ним и Томасом? Определенно. Был ли благодарен за то, что ему посчастливилось Томаса встретить? Это даже не обсуждалось – Ньют понятия не имел, как его, столь поглощенного в собственное упрямство, могли терпеть, уважать и любить. Как о нем, таком временами грубом и эгоистичном, могли заботиться и волноваться. Это казалось невозможным и чем-то заоблачным, сошедшим со страниц сказки со сладким счастливым концом. А Ньют не жил в мире сказок со счастливыми концами. И никто точно не стал бы делать исключение ради него.

Ньют шел вдоль низкой ограды у детской площадки. Детей в этот час здесь было не так уж и много в основном из-за того, что родители не вернулись еще с работы и не решили вывести своих чад на пару часов на свежий воздух, чтобы лишний раз побеседовать друг с другом. Краем глаза Ньют заметил девочку лет трех-четырех, тянущую руку, на которой парень заметил цифры, к довольно-таки взрослому мужчине – может, папе, может, дяде, может, другу семьи, может, кому-то совершенно незнакомому. Ньют остановился, глядя на них и стиснув в руках телефон, до сих пор указывавший флажком на однотонной карте местонахождение нужного дома.

Воспоминания хлынули в голову – такое обычно случается с фотографиями, выпавшими из давно забытой книги, которую открывать не хотелось, но по каким-то причинам все же пришлось.

Ньюту шесть. Впервые за довольно долгое время он выходит с мамой на детскую площадку в небольшом парке, расположенном в районе, где они жили. Обычно такой шанс выпадал мальчику очень редко. Он играет с ребятами, чьи имена узнал буквально только что, а мама обсуждает что-то с другими женщинами. Они всегда так поступают: выводят детей на прогулку, делают что-то якобы ради них, а сами только разговаривают о чем-то своем и хвалятся наперебой успехами своих чад. Будто это единственное, чем можно хвалиться.

Ньюту в кои-то веки действительно весело. Он не чувствует себя лишним и ненужным, потому что никто из только что встреченных детей не знает о нем ничего. Никто не будет, как в школе[1], спрашивать, почему у него только одна мама и почему та не живет с кем-то еще, хотя дата у нее не зачеркнута. Ньют догадывался, что детей это на самом деле мало интересовало. Все это было из-за родителей, которым иногда попросту нужно держать язык за зубами и разговаривать о таком только наедине. Или не разговаривать вообще.

Дети с детской площадки не докучают его с подобными вопросами: им все равно. Они всего лишь предлагают поиграть во что-нибудь новое каждые десять минут, засыпают песок друг другу за шиворот и кидаются веточками и камнями. Те, кто постарше, с серьезным видом сидят в стороне и о чем-то болтают, но болтовня их на самом деле не имеет смысла. Кто-то качается на качелях, а кто-то бегает, поднимая ногами пыль.

Ньют играет с несколькими мальчишками в мяч по придуманным только что правилам, которые до сих пор не запомнил. Ловит, отбрасывает, ловит, отбрасывает, с визгом отбегает в сторону, услышав слово-сигнал, кто-то выходит из круга, и игра продолжается. Он периодически поворачивается к маме, которая по-прежнему сидит с женщиной, чьи волосы собраны в небрежный пучок на затылке, а зубы выпирают, как у белки. Мама смеется, застенчиво прикрывая рукой рот – она отчего-то никогда не любила свою улыбку, хотя Ньют находил ее самой милой на свете. Уверившись, что мама не ушла никуда и не даже не собирается, Ньют успокаивается и снова обращает все внимание на игру.