Текст книги "Trust me (СИ)"

Автор книги: Ray_Pokemon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Не самое лучшее мое решение, – пробубнил Ньют, отслеживая направление взгляда брюнета. – В татухи принято вкладывать какой-то смысл, а я забил себе всю руку просто так. Ну, не совсем просто так, но тату из каталога чуть ли не по считалочке выбирал.

Томас участливо дернул головой. Все еще не привыкший к обществу Ньюта, он отчаянно старался решить, о чем заговорить, потому что придумывать сторонние темы для болтовни, когда в голове вертится что-то одно-единственное, чересчур трудно.

Давай, скажи мне, зачем ты забивал татуировками именно левое предплечье, которое всегда прячешь.

– Бабочку на локте я набил потому, что в тот момент, когда я выбирал, в салон зашла какая-то девица с младшей сестренкой, – Ньют, кажется, отживел немного, хоть и голос его хрипел и понизился, – у которой была бабочка на кармане платья. Глупо, да?

Томас не помнил, что ответил.

Да, продолжай ходить вокруг да около.

– Томас? – Томас сфокусировал взгляд на Ньюте, который смотрел на него слишком внимательно: ему, наверное, не понравилось, что его не слушают. Ньют колебался несколько коротких секунд (глаза при этом отвел сразу же) перед тем, как задать вопрос: – Ты давно здесь живешь?

– С рождения вроде, – на удивленно приподнятую светлую бровь Томас среагировал кратковременным смешком. – Не, я имею ввиду, сколько я себя помню, я всегда жил здесь. А там кто знает? Может, мои родители привезли меня из какого-нибудь Огайо, когда мне было от силы два месяца. Но я точно знаю, что вся отцовская семья родом отсюда. Мамина – из пригорода Нью-Йорка. Она вернулась туда совсем недавно. Говорит, что устала от вечного лета. А ты?

Ньют отхлебнул наконец-таки чай, поморщился, высовывая язык, и отставил чашку в сторону: остывать.

– Рохэмптон, Лондон. В Америку приехал этой зимой. И не собираюсь возвращаться. Хоть и чувствую себя погано немного, потому что бросил маму одну, но она не оставила выбора. Ее гиперопека надоела до чертиков, – на словах о матери Ньют как-то странно фыркнул, вытянув один уголок губы вверх.

За окном внезапно громыхнуло, сопровождая отпечатавшиеся на столешнице отблески молний. Оба парня опасливо покосились на окна, заливаемые нескончаемым дождем, и переглянулись, теряясь в недосказанных словах. Ньют буравил взглядом махровые рукава свитера, полнившего его килограммов на двадцать, и, по всей видимости, чувствовал себя не особо уютно сейчас.

– Чертовы курсы, – с сожалением подметил блондин, когда молчание растянулось на слишком долгое время. – Если бы их не перенесли на несколько часов позже, я бы сейчас дома был. Ни одного таксиста, представляешь? Ни одного чертового таксиста!

– А телефон?

– Сдох, – Ньют безразлично кивнул на черный экран лежащего рядом гаджета, с которого небрежно стерли капли чем-то таким же мокрым, оставив россыпь разводов. – Ты прости, если я помешал. Как только ливень хотя бы утихнет, я уйду.

Рука Томаса подалась было вперед, на противоположный конец стола, но на полпути остановилась и потянулась к кубику сахара. Пока Томас разжевывал его, нарочито громко хрустя и воссоздавая в памяти образ нахмурившей брови матери, которая никогда этого не любила и пугала сына, что зубы все выпадут, слова в голове собирались в кучку.

Если бы Ньют мешал или доставлял какие-то неудобства, он давно был бы выставлен за дверь или даже не вошел бы в квартиру. Это понимали они оба, но Ньют продолжал почему-то Томаса благодарить, словно тот как минимум спас ему жизнь, а не просто открыл дверь в свое жилище.

– Уйдешь завтра утром, – трудно описать, как это прозвучало. Не предложением, не приказом, а чем-то средним. Ньют на это даже бровью не повел, упертый. – Дождь не скоро кончится.

– Не страшно, – Ньют снова сделал попытку отпить свой чай (Томас наблюдал за этим с насмешливой улыбкой и в конце концов подал блондину чашку с холодной водой). – Один раз под дождь попал и выжил. Молния два раза в одно место не бьет.

Что Томас мог на это ответить? Кивнуть в сотый раз, проурчать тормозящее любой разговор «понятно» или, может, начать убеждать Ньюта в чем-нибудь? Все это казалось бесполезным или недостаточно весомым для произнесения.

Время шло. Дождь – тоже. Разговор между парнями то возобновлялся на две-три короткие реплики, то снова умирал, кутаясь в шум воды снаружи. Чтобы не было совсем уж мрачно и тихо, Томас включил телевизор и вполуха слушал поздний выпуск новостей. Меланхоличное настроение, пропитавшее брюнета за день, требовало откровений, воспоминаний и рассказов о прошлом, обсуждений истинного смысла жизни и, несомненно, пресловутых дат, о которых Ньют отзывался с неприкрытым презрением. Но голос блондина и его пугающее «Не стоит говорить со мной об этом, Томми», что хорошо сохранились в памяти, не давали и рта раскрыть.

Даже если дико хотелось.

«Несчастный случай произошел ранее вечером в Вест-сайде. Девушка в возрасте семнадцати лет сделала попытку самоубийства, сбросившись с четвертого этажа многоквартирного здания. Пострадавшая чудом осталась жива, отделавшись многочисленными переломами разной степени тяжести, и была доставлена в больницу. Родители девушки заявляют, что причиной была внезапная смерть молодого человека, который считался соулмейтом неудавшейся самоубийцы. Подробнее о случае расскажет моя коллега в ближайшие тридцать минут.

Город страдает от аномально сильного до…»

Дальше Томас не стал слушать и быстро сдавил красную кнопку на пульте. Заметил осуждающий взгляд Ньюта, устремленный в экран, и невольно поежился: до того холодными показались ему карие глаза, раньше напоминавшие корицу.

– Кто мешал ей влюбиться в кого-то другого? Глупость, – вот он, твой шанс, Томас.

– Так ведь… Соулмейт у всех только один. Нельзя полюбить того, кто им не является.

– Бред. Я уверен, что можно, – в глазах Ньюта загорелся огонек. Не враждебный. Абсолютно дружелюбный, с долей соперничества.

– А у тебя когда-нибудь получалось? Ну, влюбляться в кого-то без дат.

Ньют опустил глаза и задумался. Лицо его выглядело до смешного серьезным в эту минуту. Щеки заметно порозовели, зубы не стучали больше. Правда, нос хлюпал все так же громко.

– Нет, – Ньют сделал демонстративную паузу, вскидывая указательный палец и поправляя себя. – Пока нет. Но не факт, что никогда не получится. Ведь, понимаешь, я думаю, что это тупо как-то – считать, что у тебя есть только один-единственный человек в этом мире. Которому ты идеально подходишь и все дела. Это же утопия. А разве есть место утопиям в том мире, где постоянно случаются трагедии?

– А я думаю, что ты просто огораживаешь себя от неизбежного, – Томас и сам загорелся этим шуточным соперничеством. – Когда ты влюбишься в кого-то, я клянусь, он окажется твоим соулмейтом.

Ньют фыркнул, расплескав тем самым по свитеру чай, и закопал свой ответ в извинениях и попытках стереть образовавшиеся пятня салфетками. Томас пытался было помочь – хотел коснуться левой стороны груди и смахнуть капли, – но Ньют слишком резко отдернул тело назад, не давая этого сделать. Достаточно понятно и красноречиво. Томас, пожав плечами, откинулся на спинку стула и, посмеиваясь, наблюдал за резкими порывистыми движениями рук блондина.

В итоге Ньют скрестил на груди руки, оттолкнул локтем опустевшую чашку, и с философичным видом перекатил из одной щеки в другую кубик сахара.

– Я в это не верю, чувак. И, да не будет это сказано слишком сопливо, хочу, чтобы меня полюбили просто так, а не из-за каких-то бесполезных циферок на руке. Понимаешь, это как-то странно – полюбить кого-то только потому, что так должно быть. Это фальшиво.

– Значит, если кто-то в тебя влюбится, но в итоге ты узнаешь, что он твой соулмейт, ты оттолкнешь его?

– Только если не влюблюсь в ответ.

– И поверишь в соулмейтов?

– Это вряд ли.

– Ну и баран.

Ньют запустил в Томаса сорванной с нагревателя кофтой, которая еще не успела высохнуть. Уворачиваясь от нее, брюнет ударился лбом о край стола, смачно выругался, и в ответ бросил в ехидно улыбавшегося Ньюта слетевшим с ноги тапком (благо, он был мягкий, как игрушка).

– Я думал, что байкеры все такие из себя серьезные неотесанные бородатые мужики, а они, оказывается, закидывают противника мокрыми тряпками, – Томас повесил кофту Ньюта обратно на нагреватель.

– Стереотипы – вещь дерьмовая, скажу я тебе, – раздался голос из-за сгорбленной спины в зеленом свитере. – Никто, среди тех, кого я знал, не вел себя, как ошалелый придурок из фильмов. Мы просто любим скорость, свой мотоцикл… и свободу. Я это любил, по крайней мере… до аварии.

Ньют по-прежнему говорил о случившемся спокойно и размеренно, и Томаса это пугало. Случись с ним подобное, он явно остался бы дерганным до конца жизни. Или подвергался бы паническим атакам с пугающей частотой. Но Ньюта, казалось, авария никак не затронула. Или он старался выглядеть так, что его это не затронуло.

– Ты не против спать на диване? – Томас вытащил из шкафа в своей комнате подушку, простынь и теплый плед и орал из коридора, пытаясь разглядеть дорогу в гостиную.

– Вовсе нет. Я бы, наверное, даже от коврика в прихожей не отказался, – саркастично ответивший Ньют забрал у Томаса часть «груза», осмотрительно стараясь не коснуться его ненароком. Он помог расстелить простынь, неаккуратно бросил поверх всего подушку и остановил взгляд на Томасе на мгновение.

– Спасибо. Еще раз, – почему-то в голове Томаса в такие моменты люди либо обязательно пожимали друг другу руки, либо обнимались нежно и крепко, либо, что еще лучше, целовались долго-долго, но Ньют был не то неправильным человеком (нет, это не так), не то не был готов (это уже вероятнее) и потому только улыбался как можно шире.

– Не за что, – Томас, зевавший чрезмерно часто, выключил свет в «кухонной» части комнаты, позволяя мраку окутать помещение полностью. – Спокойной ночи.

– Да. Спокойной, – Ньют проводил брюнета глазами и не осмелился снять свитер до тех пор, пока Томас не вышел и не закрыл за собой дверь. И все равно, чисто по привычке, обмотал предплечье висевшим на спинке одного из чудом не сшибленных в темноте стульев полотенцем.

***

Томас заглянул в кухню-гостиную почти в четыре часа утра: горло пересохло настолько, что, казалось, еще секунда – и брюнет умрет от обезвоживания.

Ливень за окном слышен не был, и оттого комната мертво молчала. Диван был аккуратно заправлен, нагреватель – выключен.

Ньюта здесь уже не было.

Комментарий к Глава 5. О том, почему грозы иногда могут быть полезны

Сколько я тянула с продой? Почти три недели, да?

Писала по паре предложений почти каждый день, сегодня решила взять себя в руки и закончить главу наконец. Она даже длиннее пяти страниц получилась, вау.

***

Исправлениям в ПБ буду радоваться аки ребенок.

========== Глава 6. О том, почему дружеское беспокойство так важно ==========

Ньют ушел. Томас оторопело оглядывал комнату, словно надеясь засечь блондина, мирно попивающего оставленный на дне чашки чай, где-нибудь в углу между барной стойкой и холодильником. Но его не было. Не было и сохнущей кофты на выключателе, темно-синих не то от воды, не то самих по себе джинсов на стуле, покрытого разводами мобильника на бежевой столешнице. Все его вещи, еще вчера вечером разбредшиеся по комнате, ушли вместе с хозяином в холодные, еще хранившие память о вчерашнем ливне, четыре часа утра, когда крыши словно сморкались, роняя капли на балконы, газоны и тротуары вдоль высоких каменных стен.

Город не спал, хотя солнце только-только опрокинуло банку с краской на небо. Город вообще никогда не уходил на покой и даже в столь раннее время блестел шашками такси и до сих пор не выключенными вывесками магазинов, визжал полицейскими мигалками и захлебывался в постепенно гаснущем веселом настрое ночных гуляк. Но в квартире было до того тихо, что Томасу казалось, будто на ночь его поместили в огромный куб со звуконепроницаемыми стенами и попросту забыли выпустить. Парень даже слышал собственное дыхание, размеренное и шумное, какое обычно бывает у тех, кто еще не проснулся до конца и готов с минуты на минуту вернуться в родное тепло постели и додремать-таки оставшиеся до работы два-три часа.

Но гораздо ощутимее желания вернуться ко сну была неприятная, колючая пустота и, как ни странно, одиночество. Томас никогда не страдал от недостатка внимания и вряд ли в его жизни хотя бы раз случался такой период, когда он мог с уверенностью сказать, что абсолютно одинок в этом огромном мире. С ним рядом всегда был кто-то. Сейчас же все эти «кто-то» внезапно забылись, уступая место абсолютно неприятному, чужому чувству, которое Томасу ни капли не нравилось, но и которое прогнать было невыносимо трудно.

Те, кто описывает психологию людей в ситуациях с соулмейтами, наверное, забыли упомянуть, что одной близости – никакой физиологии – этого особого человека достаточно, чтобы чувствовать, что именно так все и должно быть. Имеется в виду не опошленное слово «заполненность», а, скорее, правильность. Уверенность. Понимание того, что ты кому-то нужен или, что звучит еще романтичнее, уготован судьбой. Томас не придавал должного значения этим чувствам вчера, когда они с Ньютом беседовали перед сном. Потому что люди редко придают значение тем вещам, которые кажутся им привычными и правильными.

Когда близости нет, нет и будоражащих все естество ощущений. Есть только непонятная, путающая сознание тоска, еще совсем слабая, но довольно болезненная, и поганое одиночество. Предупреждал ли кто-нибудь Томаса о том, что когда он встретит своего соулмейта, каждое расставание, каждое сказанное «пока» будет словно выжигать что-то на сердце, даже если прикосновения еще не было? Нет. Может, такое случается только с ним, все еще живущим в розовом мире, где абсолютно все происходит быстро и гладко, как у Минхо? Если нет, то почему бы не занести еще пару запруженных терминами глав в толстые книги о не поддающихся однозначному лаконичному описанию человеческих отношениях?

Ежась от никуда не девшейся прохлады, Томас проковылял в свою спальню, залез как можно скорее под одеяло, проверил снова время и будильник, чтобы случайно не проспать, и… уставился в потолок пустыми глазами. Может, он испугал Ньюта своей настойчивостью, как пророчил Минхо? Может, Ньют на самом деле не хотел к нему идти и заглянул только потому, что иначе точно уснул бы под какой-нибудь лавочкой?

Может, Ньют думает, что Томас настолько одержим идеей соулмейтов, что не способен полюбить просто так?

А действительно. Может ли он, Томас, полюбить просто так, без дат на руке?

Сомнения всегда были главными противниками в борьбе с надеждой, верой и прочими светлыми мыслями – трудно было не относиться к ним с ненавистью. Томас ворочался довольно долго, как минимум до половины шестого, терзаемый разного рода предательскими страхами, «а если…» и «а вдруг…?», а дальше даже пытаться уснуть было бессмысленно. Очередной день начался, Томаса ждал знакомый вплоть до крошечных царапин и потертостей на уголках прилавок, запах новых книг, звон колокольчиков над входной дверью… и становившееся привычным ожидание фигуры в серой толстовке с гномьим капюшоном на голове.

***

– И он реально притопал к тебе домой? – Минхо настолько похабно улыбнулся, зачем-то проводя большим пальцем по губе, что Томас скривился немного, толкая приятеля в плечо. – Ну… и… было что-нибудь?

Над дверью звякнул колокольчик. Оба парня, расставлявшие перепутанные книги в нужном порядке, единовременно оглянулись. На них таращился пенсионер в футболке с гологрудой женщиной и какой-то надписью на другом языке. Судя по полуметровому буклету, испещренному картами, фотографиями и мелко напечатанными текстами, в руках – турист.

– Банк где? – нагловато спросил он, словно нарочно путая порядок слов.

– Двумя кварталами ниже, на перекрестке. Увидите, эммм… месье? – пробежавшись глазами по надписи, обратился к вошедшему Минхо, чья рука застряла на уровне третьей полки.

– Merci, garçon [1], – мужчина махнул буклетом рукой, забавно развернулся на пятках и вышел.

– Гарсон, мать его… – услышал Томас ворчание Минхо, дотянувшегося до книги и переставляющего ее на самую нижнюю полку.

– Откуда ты знаешь, что он француз?

– Буковки на футболке знакомые. Да и рожа такая… ммм… специфическая, – Минхо протянул Томасу книгу и, поймав на себе взгляд брюнета, снова расплылся в улыбке. – Ну так? Что насчет что-нибудь?

– Смотря что ты имеешь в виду под «что-нибудь», – Томас неопределенно дернул плечами и вложил в тонкую детскую книжку выпавший ценник. Глаза его целенаправленно избегали дальнейших контактов с Минхо, потому что иначе он разговорится о всем том, что мучило его утром, а выслушивать от азиата, что Ньют «просто не тот», ему не хотелось. Это не казалось отныне правильным.

– Ну… обычно вы там… прикасаетесь друг к другу нужными руками, потом вас обоих пронзает финальное осознание того, что вы соулмейты, а потом… у всех по-разному.

– Боюсь тебя разочаровать, но мы… как бы… просто разговаривали, – Томас боялся даже повернуться к другу, крайне удивленное лицо которого было заметно даже боковым зрением. Минхо упер руки в бока, пробубнил что-то вроде «ну не-е-е-е, так неинтересно!», так и не превратив это в более громкую и лучше распознаваемую фразу.

– В смысле «просто поговорили»? Он продолжает упрямиться? – в ответ на неловкий кивок Томаса, закусившего нервно губу, Минхо прыснул, резко дергая головой назад, и чуть не врезался затылком в шкаф. – И он у тебя ночевал?

– Да, но… ушел… – Томас выронил книгу: она откатилась под низкий круглый стеллаж, и брюнет приземлился на колени, пытаясь ее достать. Минхо взглядом буравил ему лопатки и, казалось, хотел не то чтобы дыру прожечь, а пробурить десяток лунок, какими пользуются любители зимней рыбалки на замерзших водоемах. – Я проснулся около четырех, а его уже не было.

Поднявшемуся с колен Томасу на плечо легла ощутимо тяжелая рука, тут же впившаяся пальцами в кожу. Минхо тряхнул друга (Томас удивлялся при этом, насколько легко ему это удается. Одной-то рукой!) и потянулся было второй ладонью к щеке то ли чтобы погладить, то ли чтобы дать пощечину посильнее, но вовремя спрятал ее в карман.

– Напугал ты парня, Томми. Поздравляю. Я прямо-таки вижу прощальную фотографию, которую ты получишь спустя дней десять, с его улыбающейся физиономией на фоне пляжа в какой-нибудь Коста-Рике и короткой надписью «Куда угодно, лишь бы подальше от тебя», – и в довершение своей тирады Минхо театрально провел рукой по воздуху, пальцами очерчивая фигуру квадрата. Томас, успевший привыкнуть к подобного рода подколам, только глаза закатил на вполне ожидаемые слова и перешел в другой конец книжного, где тщательной расстановки на нужные места требовали еще по меньшей мере двадцать книг. На некоторых из них отпечатались жирные пятна, обрисовывающие подушечки пальцев. Томасу пришлось тщательно вытирать обложки влажными салфетками.

– Ты чего, кстати, не на работе? – Томас оглянулся через плечо на Минхо, который, прижавшись спиной к книжному шкафу, одну за одной запускал в рот ириски, неизвестно откуда взявшиеся.

– А должен быть? – Минхо всегда отшучивался, когда не хотел о чем-либо говорить. Томас просек это давно и потому с прищуром посмотрел на друга, скрещивая руки на груди. – Ладно, ладно, я на грани увольнения, чувак. Я понятия не имею, куда идти, если меня все-таки выкинут, сидеть на шее у Терезы я не хочу и вообще говорить об этом не буду, лады?

– Как скажешь, – Томас подошел к Минхо и протянул руку, безмолвно требуя ириску, и азиат нехотя отдал последнюю напоминавшую камень по консистенции конфетку из длинной пачки. Ириска оказалась настолько твердой, что Томасу пришлось мусолить ее минут пять как минимум. – Тебе, собственно, давно надо было оттуда сваливать.

Минхо натянуто улыбнулся: ни капли насмешки, одно горькое сожаление – и, вынув из кармана измятую синюю пачку, заглянул в нее, пытаясь отыскать среди поломанных сигарет хотя бы одну целую. Не найдя такой, смял пачку еще сильнее, словно шуршанием упаковки желал заглушить что-нибудь особенно громкое, и вопрошающе посмотрел на Томаса, который курил только в тех случаях, когда ему предлагали, будто надеясь, что у брюнета найдется хотя бы что-то.

– Иногда приходится заниматься чем-то, от чего ты совсем не в восторге. В какую дыру я еще могу податься, если вышки у меня нет? Как и у тебя, впрочем, – Минхо хитро подмигнул другу, не отказываясь напомнить, что уровень жизни у них обоих явно одинаковый. Томас только успевал удивляться, насколько быстро меняются выражения на его лице: от чего-то печального до вполне довольного – за считанные секунды. – Н-н-у-у-у, и как сейчас твой вроде-бы-соулмейт?

Расправившись с книгами, они устроились за прилавком. Томас продолжил прятать взгляд от пытливо пялящихся на него зенок Минхо и все пытался отвлечься на что-нибудь стороннее. Выходило из рук вон плохо: смотреть на сетку записей с камер наскучило сразу, катать по столу ручки казалось слишком открытым способом избегать беседы… оставалось только раскачиваться на стуле, упираясь кончиками пальцев ног в дерево.

– Он не вроде-бы-соулмейт, а соулмейт, Минхо, который просто в это не верит, – Томас открыто проигнорировал недовольное «да как вообще можно в это не верить?!», последовавшее сразу за его словами. – Может, стоит позвонить ему?

– Моя теория о фотографии начинает приобретать смысл…

– Его боссу?

– Будешь выглядеть, как идиот, уже для двоих.

– А вдруг он заболел? На нем лица не было вчера, – Томас не верил собственному голосу, звучавшему до того обеспокоенно, что можно было подумать, будто в его семье случилось какое-то несчастье. Минхо интонацию друга тоже услышал и едва сдерживался от очередной колкости или шутки.

– Кто знает, Томас, почему он свалил от тебя. Не навязывайся лучше. Если вы и впрямь соулмейты, все сложится само по себе.

Напоследок Минхо сказал, что сходит за сигаретами в ближайший магазин и скоро вернется, и Томас этому даже обрадовался, потому что над многим все еще хотелось поразмышлять, а в обществе шумного, слегка скептичного Минхо с его необъемной фантазией на разного рода шутки это было практически невозможно. Стоило колокольчикам зазвенеть, а двери – отгородить азиата от внутреннего мира книжного, Томас откинулся на спинку неудобного старого стула и снова, как утром, вперил глаза в потолок.

« – Значит, если кто-то в тебя влюбится, но в итоге ты узнаешь, что он твой соулмейт, ты оттолкнешь его?

– Только если не влюблюсь в ответ.»

Казалось бы, все так просто – сблизься с Ньютом, стань ему близким другом, на которого он всегда может положиться, заставь его влюбиться в себя, а дальше все и впрямь покатится без необходимости постоянно подталкивать. Но это казалось абсурдным и неверным. И волнение, сомнения, тревожность – целый спектр не доставляющих никакой радости чувств – скапливались где-то в самом центре черепа и давили, давили, давили сверху на мозг. Подобным образом человека подвергали пыткам: сажали на стул в центре комнаты, а вода по капле плюхалась ему в одно и то же место на голове. Об исходе таких экспериментов Томас читал что-то, но не удосужился запомнить.

Нет. Он должен позвонить если не Ньюту лично, то в мастерскую, пока Минхо не вернулся и не перебил все желание. И это вовсе не попытка навязаться или привести в действие отвергнутый сразу же план по «насильному влюблянию» в себя блондина, это элементарное, дружеское беспокойство. Потому что Ньют хлюпал носом вчера и начинал даже кашлять немного. Он прошел несколько кварталов под холодным дождем и прячась от ветра под одной только тонкой кофтой. Пришел к нему, Томасу, чтобы согреться хотя бы самую малость, и с его стороны это, наверное, тоже было неким актом доверия, пусть и не имевшим романтической подоплеки.

А доверие значит достаточно много, особенно в случае с таким скептиком, как Ньют.

Томас сверлил глазами мобильный несколько минут, составляя в голове разные вариации будущего разговора и напряженно сжимая пальцы на ногах, но, в итоге не придя к однозначной картинке, напечатал номер с визитки, оставшейся после первого и последнего посещения мастерской. Смотрел на него, словно телефон мог считывать команды по глазам, вздохнул шумно – вобрал в грудь так много воздуха, что легкие, казалось, растянулись до размера футбольного мяча, – и стукнул сгрызенным ногтем по зеленому кругляшу вызова.

Гудки шли, как почудилось Томасу, неприлично долго, хотя на самом деле – не больше десяти секунд. Голос Гилмора раздался на другом конце: мужчина как будто кашлял, что-то ел и говорил одновременно, и потому уловить слова «Мастерская Старины Гилмора, чем могу вам помочь?» (ох уж эти названия, от которых так и веет Америкой годов этак семидесятых, музыкой в жанре кантри и долгими поездками на старых фургонах!) удалось с трудом и далеко не сразу. Дождавшись, пока кашель этот утихнет и перестанет раздирать барабанные перепонки, Томас на удивление спокойно, без явных ноток волнения, попытался объясниться:

– Это Томас, сэр. Я недавно к вам масло менять заезжал. Вы еще мне сказали…

– Да помню, помню я, что ты за Томас. Тот самый Томас, черт меня подери. Ты что-то хотел? – полученное от Гилмора определение «тот самый» заставило Томаса внезапно залиться краской и натянуть футболку до носа – лишь бы прогнать смущение.

– Я, в общем-то, звоню узнать… как там Ньют? Он вчера как-то совсем неважно выглядел, как он?

– Хороший вопрос, Томас, очень хороший… – Гилмор снова закашлялся, и на секунду Томасу показалось, что мужчина вот-вот задохнется. Становиться свидетелем чьей-то смерти при телефонном разговоре не хотелось совсем. – Он позвонил сегодня часов, кажется, в шесть… разбудил, засранец… сказал, что будет отсутствовать несколько дней. Видите ли простудился сильно. Нагулялся где-то под дождем и слег с температурой.

Дальше Томас уже не слушал, а мистер Гилмор, наоборот, разговорился. И, воспринимая не более одной четверти фраз, брюнет умудрился-таки улыбнуться, когда до ушей донеслось шуточно-ворчливое «Вот и скажи, что он из Англии приехал! Там дожди шуруют каждый божий день, а здесь одного ливня раз в сто лет хватило, чтобы ему хреново стало. Ну и как это понимать?!». Гилмор сказал еще что-то, потом еще и еще, даже не заботясь о том, что собеседник упрямо молчит и не издает ни звука, и в конечном итоге, неожиданно ойкнув, спешно распрощался, объясняя, что ему срочно необходимо закончить одну важную штуку, о которой он, «дурак старый», напрочь забыл. Как только Томас положил телефон на прилавок, колокольчики над дверью тренькнули снова, и внутрь вошел Минхо, выкуривший, судя по запаху, половину пачки по дороге.

– Это не город, а дыра! – жаловался азиат, спрятав указательные и средние пальцы обеих рук в карманы и активно пережевывая что-то. – Я обшарил магазинов десять, прошел три квартала, и, представляешь, нашел свою любимую марку в какой-то халупе! Там паутина свисала до самых столиков! У продавца изо рта чуть радуга не полилась, когда я зашел! – с каждым предложением громкость его голоса увеличивалась и сопровождалась становившимися все более рьяными взмахами рук. Потом, правда, он остыл немного, выдохнул протяжно, будто выпуская свое недовольство вместе с воображаемым дымом, и уставился на Томаса. – Ты закрываться думаешь вообще или нет? Время так-то, – он начертил указательным пальцем круг на запястье и постучал по центру, – уже пора.

Томас автоматически глянул на часы, потянулся, растопыривая пятерни до предела, и отправился совершать уже привычные махинации: опустить жалюзи на витрине, выйти из системы на компьютере, проверить, остались ли включенными камеры, запереть на ключ подсобку и перед выходом перевернуть табличку на двери на обратную сторону. Обязательно проверить, заперта ли дверь, несколько раз, убрать ключи в потайной карман рюкзака, посмотреть, не забыл ли на прилавке телефон – он почему-то всегда делал это в последнюю очередь. Все было отточено до автоматизма и представляло собой нерушимый алгоритм, который повторяешь независимо от желания, настроения, погодных условий и положения звезд.

– Мне надо идти, чувак, – внезапно проинформировал его Минхо. – Тереза попросила встретить ее после работы: хотела обговорить, куда мне податься, если вылечу из кофейни.

Томас ответил на это пожатием руки и невозмутимым «иди, увидимся». Он провожал Минхо взглядом, вцепившись пальцами в лямку рюкзака, совсем как школьник, ожидающий автобуса.

Любые разговоры Минхо о Терезе воспринимались как нечто по-домашнему уютное и привычное. Казалось, у Минхо не было никакого прошлого до нее или они знали друг друга с пеленок. Все то житейское и обыденное, что рассказывалось Томасу лаконично и порой даже сухо, как история, которой не хочется отчего-то делиться, приобретало свое отражение в голове брюнета. В Терезе он помнил лишь обескураженные синие глаза с хлопавшими то и дело ресницами, что смотрели на Минхо завороженно, в остальном же ее образ порядком позабылся. Будто был предназначен не для его памяти. Он запомнил отдельные факты о ней, упомянутые азиатом пару раз невзначай, но на этом она для Томаса заканчивалась.

Приблизительно, наверное, здесь же заканчивался для Минхо Ньют. Азиат выказывал лишь напускной интерес ко всему, что происходило между Томасом и загадочным блондинчиком из автомастерской, и Томас выказывал абсолютно равноценный напускной интерес к тому, что происходило между Минхо и Терезой. Может, это было не совсем правильно. Или вообще неправильно. Но так оно само собой выходило, и должного объяснения этому найти не удалось бы ни при каких обстоятельствах.

Ньют болел и торчал теперь дома, неспособный выйти ни на работу, ни, тем более, на учебу. Одного только представления серо-синего лица с кругами под глазами, образовавшимися после прогулки по еще припорошенному утренним сумраком городу, стучащих зубов и красного, точно после мороза, носа, было достаточно, чтобы озноб почувствовался по-настоящему. К одиночеству сначала несмело, но потом во всей своей массе подмешались жалость и беспокойство. Томас должен был помешать Ньюту уйти. Дать отогреться нормально. Напоить какими-нибудь лекарствами. Помочь хоть чем-нибудь, чтобы ему не стало совсем плохо. И с этого мгновения Томас ощущал себя виноватым как никогда, вину внезапно захотелось загладить.

Мозг заработал, подбирая возможные варианты, вспоминал, отбрасывал нечто неисполнимое и анализировал, анализировал, анализировал. Все это время Томас топтался на месте и лишь спустя минуты три немого серьезного разглядывания витрины напротив приземлился на крыльцо книжного, подперев подбородок ладонями. Мимо него проходили, окидывая оценивающими, порой неодобрительными взглядами, его чуть сгорбленную фигуру с панцирем в виде рюкзака на спине, потом забывали мгновенно.