Текст книги "Trust me (СИ)"
Автор книги: Ray_Pokemon
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Мяч пролетает мимо, падает на землю, выкатывается за пределы детской площадки и исчезает где-то за кустами, обрамлявшими кованную ограду. Кто-то просит Ньюта сбегать побыстрее, пока взрослые не заметили, и Ньют, понимая прекрасно, что мама будет злиться, все же выбегает с площадки. Вертит отчаянно головой в поисках мяча и замечает его в руках мужчины, стоящего под деревом буквально в нескольких метрах от входа. Ньют набирает полные легкие воздуха и делает несколько сначала несмелых, а затем все более решительных шагов.
Мужчина, завидев его, улыбается.
– Ты потерял? – Ньют молча кивает и тянет к мячу руки в надежде, что сразу получит его, но незнакомец, бегло оглядев худенького, похожего на взъерошенного птенчика мальчишку, внезапно поднимает руку с мячом вверх – Ньют ни за что не дотянется. И улыбка, превратившаяся в усмешку, застывает на его лице.
Тогда Ньют, непонимающе дуя губы, смотрит на мужчину из-под нахмуренных бровей, оглядывает мельком его руки и ахает: на коже нарисованы цифры, точь-в-точь как у него. Только года нет. Незнакомец следит за его взглядом, не меняя выражения лица.
– Какая удача, не правда ли? А я и не верил, что это когда-нибудь произойдет. Пойдешь со мной?
Ньют словно не слышит вопроса. Путается в мыслях, как в паутине. Разве бывает такое? Чтобы все случалось с такими маленькими, как он? Ну разве так бывает? Он не верит. Однако мамин голос, повторявший, что судьба очень любит нас удивлять и преподносить сюрпризы, которых мы и не ждали, кажется гораздо более убедительным. И он повинуется этому голосу и берет мужчину, который откидывает мяч обратно к воротам площадки, за руку. Его уводят. Куда – Ньют не знает. Он несколько раз с сомнением смотрит на свою дату и не понимает, почему та не меняется, но в конце концов приходит, что нужно подождать немного.
Деревьев и кустов в парке много, и местами они посажены настолько часто, что за ними не замечаешь невысокие палатки маленьких кафе. Незнакомец сворачивает с Ньютом с дорожки и ведет его к пустующей беседке, практически полностью спрятанной в зелени – когда они с мамой шли на площадку, Ньют заметил здесь целующихся парня и девушку (точнее, только их ноги. То, что они целуются, он понял по странным чмокающим звукам – с такими некоторые дети из его школы кушали длинные макароны). Внутри сердце стучит очень быстро, Ньют хочет извиниться и убежать к маме, потому что она точно будет ругать его, но мужчина ведет себя с ним так аккуратно, что сомнений не остается – Ньют уже встретил того, кто ему нужен, даже если сейчас это кажется немного странным.
Его заводят внутрь и усаживают на скамейку. Незнакомец приземляется на колени рядом с ним и заглядывает ему в глаза – свои у него серо-стеклянные, а зрачки большие, как в сумерках. Ньют сглатывает слюну и старается улыбнуться. Мужчина тихо посмеивается и кладет руки мальчику на ребра. Ладони у него большие и очень-очень горячие.
– А я и не верил, что это когда-нибудь произойдет, – снова говорит он. – И я уже люблю тебя, какой бы ты ни был.
Ньют чувствует, как грубые сухие губы целуют его в лицо, тихо, слюняво и противно. Ньют жмурится, пытается отвернуться, но ему не дают: одна из рук обхватывает голову и не дает пошевелиться. Вторая задирает тонкую водолазку с закатанными рукавами вверх и в конце концов снимает и откидывает на грязную плитку под ногами. Ньют бормочет неуверенное «не надо, пожалуйста», но его не слышат. Незнакомец шепчет что-то, продолжая стаскивать с него одежду и целовать, покрывая каким-то мерзким запахом. Ньют пытается вертеться, ерзает, мычит, но его снова не слышат. Лицо стискивают до боли. Продолжают целовать. Продолжают шептать что-то про любовь и «что так у всех, это нормально».
Его никто не слышит. Никто. Ему никто не поможет. Никто. Ему страшно, и он один. Рядом никого нет. И никогда не будет.
Ньют плачет, все хнычет свое «не надо, пожалуйста», от которого уже язык заплетается. Но его не слышат. Не воспринимают. И уж точно – в этом Ньют уверен на сто, нет, на миллион процентов, – не любят. Любовь – это не так. Ньют не знает еще, что это такое, но происходит она точно не так. И не так, как у мамы.
Мама вбегает в беседку в сопровождении полицейского, когда на Ньюте остаются только трусы, а мужчина, повернув мальчика к себе спиной, звенит пряжкой ремня на джинсах. Мама вскрикивает, хватает Ньюта и выбегает, стискивая его, плачущего и кусающего пальцы, а полицейский тем временем скручивает странного незнакомца.
Его всхлипы перекрикивает надрывное «Все это брехня, малыш, брехня! Бред сивой кобылы! Нет никаких соулмейтов! Ты никому не нужен!».
И Ньют больше, чем когда-либо, в это верит.
Ньют смотрел на девочку и мужчину, который протягивал ей какую-то конфету, а сам ощущал, что задыхается. Панический страх словно сдавливал горло, выбивал землю из-под ног, выдавливал из глаз горячие, как жидкий огонь, слезы.
Ньют проводит около часа в кабинете врача каждую неделю. Доктор выглядит милой и дружелюбной, но вопросы задает неимоверно глупые, одни и те же из раза в раз.
В самый первый день в кабинет зовут маму, а его выпускают наружу и просят подождать в конце коридора, где стоит маленький столик для рисования, заваленный карандашами и исчерченными раскрасками. Но Ньют не отходит и прижимается ухом к пахнущей краской двери.
«У него могут быть панические атаки. Они пройдут с возрастом, если, конечно, в жизни не произойдет что-то очень похожее на ситуацию, в которой он оказался. Просто будьте рядом с ним, когда это случится. Не оставляйте его одного».
Это и впрямь прошло с возрастом (по крайней мере, Ньют был в этом уверен до сегодняшнего дня). Ньют даже думал, что забыл об этом, если бы такая мелочь, как два совершенно незнакомых человека, не заставила вспомнить. Он задыхался. Трясся. Стирал слезы тыльной стороной ладони. Всеми силами пытался прогнать из головы то непрошенное, что все это время таилось где-то в закоулках долговременной памяти, ожидая своего звездного часа.
И побежал. Побежал, игнорируя светофоры и проскакивая перед автомобилями, ловя мат и визги сигналов в спину, забывая о всякой осторожности и всем том, что обязательно напугало бы его, не окунись он с головой в толщу с ненужными эпизодами достаточно далекого прошлого. Иногда GPS слишком поздно оповещал о поворотах, и Ньют несколько раз возвращался обратно. И бежал. Бежал, терзая и без того лишенные кислорода легкие. Бежал, кусая губы и закрывая рот рукой. Бежал, забывая о затуманенном зрении, превращавшем все вокруг в пятна с мягкими краями. Бежал неизвестно от кого, преследуемый целым строем страхов, сомнений, бесполезного и безмозглого риска, уверенностью в том, что услышанное в шесть лет от незнакомца «ты никому не нужен!» есть единственная, неоспоримая истина.
Дверь дома хлопнула за спиной. Ньют сделал несколько шагов по коридору и бессильно спустился на пол, буквально выдавливая слезящиеся глаза из орбит ладонями. Он хватал воздух маленькими, обжигающими стенки горла чужеродным холодом порциями, и все продолжал трястись, мелко и испуганно. Как в тот день, когда сидел на руках у бегущей матери, прижимаемый к ее груди.
Он прогонял из головы лицо с застывшей жуткой ухмылкой, прогонял кажущиеся реальными как никогда прикосновения сухих губ к коже, но образы эти были настолько навязчивы, настолько крепко засели в мозгу, буквально отрастив в нем корни, что избавиться от них, спрятаться казалось делом не только непосильным, но и невозможным.
Ньют не знал, как долго пролежал, скрючившись на полу: каждая минута тянулась бесконечно, границы времени стерлись и ничего материального не ощущалось. Руки лихорадочно сжимали кожу, и парень ловил себя на том, что шепчет с по-детски надрывной мольбой то самое «не надо, пожалуйста».
Телефон в кармане разразился надоедливой стандартной мелодией. Ньют, с прежней грубостью убрав с раскрасневшегося лица слезы, поднес гаджет к глазам, прищуриваясь и пытаясь распознать расплывшиеся буквы, и вскоре прочел имя Томаса. Звонок прекратился, не дождавшись ответа, но через доли секунды возобновился. Ньют колебался совсем недолго и взял трубку, осознавая внезапно, что не сможет ничего сказать или объяснить. Он оставил телефон на громкой связи и беспомощно опустил руку, ощущая, как взволнованное «Ньют? Ньют, ты меня слышишь? Хей, ты слышишь?», которое становилось все громче и громче, терзает слух.
Ньют не мог ответить и потому только часто и громко дышал, подавляя всхлипы. Томас продолжал спрашивать, в порядке ли он и что случилось, и Ньют чувствовал себя отвратительно, потому что со стороны его поведение могло показаться бы всего лишь способом привлечь внимание, надавить на жалость, а он никогда не хотел вызывать жалость к себе. Он порывался сказать, что все хорошо, что с ним все в порядке, что обязательно перезвонит позже, но лгать так откровенно и очевидно попросту не мог. Особенно Томасу, который раскрыл бы его, открой Ньют только рот.
«Ньют, я сейчас приеду. Подожди, подожди немного, я сейчас буду. Все хорошо будет, только подожди».
И снова на языке завертелось упрямое «не надо, не приезжай, я в порядке», которое так и осталось лишь в мыслях. Глубоко-глубоко внутри Ньют надеялся, что Томас приедет как можно скорее, и вместе с тем совершенно не горел желанием предстать перед брюнетом таким беспомощным и разбитым. Что скажет Томас? Насколько он на самом деле жалок? Что не стоит и одной сотой того времени, что Томас на него потратил? Что испортил Томасу дальнейшую жизнь своим скепсисом и недоверчивостью? И тогда слова, что как на заевшей пластинке повторялись в голове, подтвердятся снова. Ньют снова уверится, что нет ничего: ни соулмейтов, ни любви до гроба к одному лишь человеку, ни тех, кому ты действительно дорог. Будет лишь одиночество, способное изгрызть кости в крошку, и то самое «ты никому не нужен».
Голос Томаса в трубке дрожал и то пропадал, то просачивался сквозь динамик снова. Ньют слышал хлопки дверей, шум улицы, гул мотора, ругань и еще какие-то неопознаваемые звуки, сопровождавшие Томаса, который несся сейчас по улицам вдыхавшего прохладу вечера города, надавив на педаль газа практически до предела. Томас не сводил глаз с экрана телефона, где по-прежнему отображалось имя Ньюта и отсчитывались минуты, прошедшие с начала разговора. Он готов был проклясть каждый светофор, перед которым пришлось остановиться, каждый перекресток, где движение всегда настолько загружено, что быстрее десяти сантиметров в минуту двигаться не получалось, каждого пешехода, который переходил дорогу со скоростью улитки, каждого водителя, не пропускавшего его на другую полосу. Он не догадывался даже, что могло произойти с Ньютом, но волновался от пальцев на ногах до кончиков волос на макушке, вцеплялся в руль влажными от пота руками, оттягивал взмокший воротник и все умолял жизнь большого города быть чуточку быстрее, чем обычно.
Когда Томас, не удосужившись даже припарковать машину нормально и чуть ли не выпрыгнув из нее на ходу, вбежал в дом, Ньют все еще сидел у стены, слепо глядя на экран лежащего под ногами телефона, только что померкшего из-за прервавшегося звонка. Ньют поднял на вошедшего опухшие глаза и начал повторять монотонное «простипростипрости», изредка захлебываясь кашлем и пытаясь справиться с неестественной хриплостью голоса.
Томас опустился перед ним на колени и молниеносным движением рук обхватил Ньюта за плечи и прижал к себе. Он не спрашивал, что произошло и что он может сделать, а только бормотал, что все будет хорошо. Проводил пальцами Ньюту по волосам на затылке, гладил трясущуюся спину и все говорил, что он здесь, рядом, что он никогда не бросит его и всегда будет здесь только для Ньюта, ни для кого больше. В любой другой раз Ньют отмахнулся бы от этого всего, назвал бы сопливым и бесполезным, но сейчас он нуждался в этом, как в кислороде, что никак не попадал в легкие в нормальных количествах.
«Просто будьте рядом с ним, когда это случится. Не оставляйте его одного.»
И Томас не оставил. Он молча ждал, пока всхлипы не утихнут, а руки, что обхватили его вокруг ребер так сильно, что и задохнуться недолго было, не ослабли и не спали вниз безжизненными ветками. Томас отстранился на мгновение, чтобы заглянуть Ньюту в лицо: тот прятал взгляд, отчаянно кусал губы и встряхивал головой, сбрасывая с щек слезы. Ньют, которого Томас привык видеть каждый день, с трудом угадывался в человеке, сидящем у стены и тщетно пытающемся перестать наконец плакать.
– Я не буду тебя расспрашивать, – голос по-прежнему дрожал, как и всегда, когда Томас дико нервничал и боялся сболтнуть лишнего, – что стряслось. Расскажешь, если захочешь, хорошо? – он дождался утвердительного кивка и вяло, будто в данную минуту это было совсем неприемлемо, улыбнулся.
Одна из ладоней его с плеча перешла на мокрую красную щеку. Томас бережно смахнул большим пальцем каплю, кажущиеся горячее кипятка, и точно так же стер вторую, вытекшую из второго глаза. Пристально и настороженно смотрел на Ньюта, не зная толком, что ему делать, и потом все же решился поцеловать его. Не в губы, нет, – сначала в переносицу, затем – в каждую щеку, продолжая убирать с них слезы. Ньют под его прикосновениями ежился, но не отстранялся, не отталкивал. Взгляд его казался все таким же пустым и безжизненным, и Томас боялся этого взгляда, боялся того, что могло стать его причиной. И старался об этом все же не думать.
– Пойдем, – Томас подхватил Ньюта под руки, помог тому подняться (вышло это довольно неудачно, потому что блондин пошатнулся и едва успел выставить вперед руку, чтобы не удариться лбом об угол невысокой стойки для обуви, и повел в спальню, о местоположении которой догадывался смутно. Ньют не сопротивлялся ничему, что с ним делали – висел на Томасе, сжав мягкую ткань футболки, с одной стороны пропитавшуюся адовой смесью пота и слез.
Ньют грузно повалился на кровать, свесив все еще обутые в кроссовки ноги с края. Томас поначалу сомневался, хотел сбегать на кухню за стаканом воды, но один только шаг в сторону двери вызвал жалостливое «останься», пригвоздившее ноги к полу посильнее всяких гвоздей. Он лег напротив Ньюта, снова запустил руку ему в волосы и, подвинувшись так, чтобы между ними не оставалось ни сантиметра, поцеловал в лоб.
– Прости, – прошелестел Ньют, покусывая ногти. Его дыхание грело Томасу губы. – Я тебе слишком много нервов потрепал своими выходками. Прости.
– Хей-хей-хей, – Томас не мог не обрадоваться, что Ньют заговорил наконец, заговорил более-менее четко и сознательно, без подобной чему-то механическому мантры, состоящей из одного слова, – прекрати. Тебе не за что извиняться.
Ньют не стал спорить и доказывать обратное. Во взгляде его впервые за прошедшие минуты проявилось что-то живое, человеческое, прежнее. Как будто демоны, с которыми он все это время отчаянно боролся, все-таки отступили, поверженные. Никогда прежде Томас не радовался этим карим глазам так сильно. В это мгновение они виделись чем-то особенно обворожительным и прекрасным, захватывающим дух.
– Я расскажу тебе обязательно, – все с той же болью продолжил Ньют, – когда-нибудь, но не сейчас. Это… это все прошлое.
– Если твое прошлое такое разрушительное, – Томас не знал, зачем перешел на шепот, но оно выходило так само собой, неконтролируемо, – то нужно забыть о нем.
– Я думал, что забыл, – Ньют снова рвано вдохнул воздух, – до этого вечера.
– Значит, нужно позволить кому-то помочь тебе забыть? Как думаешь?
Ньют продолжал кромсать ногти, забыв про вопрос, и Томас, мягко посмеиваясь, убрал руку блондина от лица. Тем самым внимание Ньюта снова переключилось на Томаса, а сам блондин, полный смятения и очевидной внутренней борьбы, кивнул несколько раз, едва-едва двинув головой вверх-вниз.
– Я постараюсь.
Он чувствовал, что губы, которые снова целовали его лицо, были совсем другими. Мягкими. И прикосновения их не были пугающими или мерзкими, а, наоборот, осторожными, нетребовательными. И руки, что все прижимали его к крепкой, горячей, часто вздымавшейся груди, тоже не казались чужими, грубыми, слишком большими или лихорадочно дрожащими. Томас не делал ничего неправильного. Он был рядом не потому, что ему хотелось чего-то от Ньюта, а потому что он действительно ценил его, мог поддержать и, возможно, даже любил, хоть и не говорил об этом. Пока что.
– Знаешь, – Ньют замешкался на первых слогах, но все же нашел в себе силы продолжить, – несмотря на все, что между нами происходит, я все еще не верю в соулмейтов, – Томас внимательно и настороженно слушал, – но я верю в счастливые случайности.
Ньют зажмурился, собираясь с мыслями и силами. Он все еще падал в пропасть, и ему казалось, что сейчас, если он скажет то, что собирался, он достигнет ее дна и поймет наконец, что ожидало его там, в плотном, практически осязаемом мраке. Томас смотрел на него с такой нежностью и теплотой, что тело словно начало таять, растекаться по постели и просачиваться под пол.
– Ты моя счастливая случайность, Томми. Самая счастливая из всех.
Вот так. Просто и предельно ясно.
Томас наверняка ожидал услышать много чего, но точно не это, потому что выглядел он первые минуты после услышанного крайне удивленно и ошарашенно, будто с ног сбитый внезапным толчком из-под земли. Он ничего, если Ньюту не изменяла память, не сказал, а только вжался в блондина, давая тому обнять себя тоже. Впрочем, этот жест по мнению Ньюта вполне подходил для ответа.
Последнее, что услышал засыпающий, измотанный Ньют, – это безмятежное «я всегда буду рядом. Поверь мне». И Ньют этому верил гораздо больше, чем сохранившимся в памяти крикам и бешеному смеху.
***
Ньют понятия не имел, почему Томас ни разу за ночь, которую они провели, не двигаясь, в объятиях друг друга, не попытался прикоснуться к нему нужной рукой, а вместо того бесцеремонно обмотал его одеялом. Может, отныне для него это было не так уж и важно и он попросту ждал момента, когда Ньют сам это позволит? Все еще избегал слишком резкого проникновения в так называемое личное пространство, которое отныне являлось чем-то совсем эфемерным, практически несуществующим? Или продолжал показывать, насколько уважает выбор Ньюта, какой бы он ни был?
Ньют спал беспокойно, урывками: боялся под конец проснуться в одиночестве, что в принципе было странно для того, кто сам однажды ушел посреди ночи в мокрой одежде по неизвестным причинам. Но ему все же не стоило беспокоиться: всякий раз, когда он открывал глаза, Томас лежал здесь с одинаково безмятежным выражением на лице, положив руку Ньюту на бок и не давая ему ни отвернуться, ни тем более подняться и уйти.
И Ньют знал, что Томас никуда не уйдет. И будет рядом несмотря ни на что.
Комментарий к Глава 11. О том, почему нужно отказываться от прошлого
[1] В Великобритании школа начинается в среднем лет в 5 (я гуглила :p), так что, да, Ньют в шесть лет вполне мог быть в школе.
***
Ну, что, дети мои, прошу прощения за то, что натворила с бедным Ньютом. Я в курсе, что слишком уж много дерьма я на него свалила (как всегда), но это я так его люблю. Честно-честно люблю.
А если серьезно, то я с самого начала знала, что этот флешбэк будет, потому что одной только ситуации с мамой по моему мнению было мало, чтобы оправдать неверие Ньюта в соулмейтов. Нужно было что-нибудь тяжелое. Чугунное. Получилось это. Упс.
Если кому-то интересно, момент, когда Ньют бежал домой, и все дальнейшее, писалось под Troye Sivan – The Fault In Our Stars. Са-а-а-мый конец – под Nils Bech – O Helga Natt.
P.S. С наступающим Рождеством, дорогие :з
========== Глава 12. О том, почему важно ценить настоящее ==========
Ньют протяжно зевнул и с измученным «Я не могу больше!» откинулся назад, больно ударившись позвоночником о некстати оказавшийся рядом ящик. Сдержав все готовые выплеснуться ругательства, он потер ушибленное место и протянул Минхо руку в требовательном жесте, сжимая и разжимая раскрасневшуюся и покрывшуюся мозолями ладонь – требовал очередной стаканчик с водой, которую, получив, не выпил, а бесцеремонно выплеснул на липкую от пота шевелюру. Минхо, сидящий напротив, не без усилий крутанул гаечным ключом, фиксируя деталь, и вздохнул, отбрасывая инструмент в сторону.
– Кажется, закругляться пора, чувак. Уже поздно, – для пущей убедительности он показал Ньюту экран телефона, на котором отчетливо высвечивалось «10:48 PM» и по меньшей мере шесть пропущенных от Терезы. Блондин вяло, будто превозмогая сильнейшую боль в шее, кивнул. Руки у него сползли на пыльный пол и напоминали две переварившиеся макаронины, мягкие и бесформенные, а ноги, вытянувшись и упершись пятками в колесо ремонтируемого мотоцикла, отказывались повиноваться и снова сгибаться в коленях.
– Да, наверное пора, – голос Ньюта перебивал раздающееся изо всех углов стрекотание сверчков, чем-то пугающее и пускающее чужеродный холод по венам.
Оба замолчали, вдыхая насыщенный пылью воздух. Ньют, закрыв глаза и обратив лицо к потолку, по всей видимости был готов уснуть прямо здесь и сейчас, не замечая, что край злополучного ящика по-прежнему болезненно впивается в спину, что больная нога начинает затекать и ныть, и что в желудке по звукам образовалось своеобразное жерло вулкана. Сил не хватало даже на то, чтобы подняться, дойти до машины Минхо и вытерпеть кратковременную поездку до дома. Сил, по правде говоря, не хватало ни на что.
Кажется, и Минхо, и Ньют поспешили радоваться приобретению мотоцикла – каждый из них догадывался, но лишь приблизительно, в упрощенных донельзя масштабах, что работы и возни с ним потребуется много; однако что работа эта, подпитываемая лишь странной одержимостью, окажется настолько трудоемкой и будет жадно забирать драгоценные, и без того не блещущие количеством часы, предназначенные для сна и личных нужд, не догадывался никто. Им не хотелось этого признавать, но Томас был вполне прав в своем абсолютном безразличии – мотоцикл действительно оказался драндулетом из драндулетов, пусть и поддающийся реабилитации.
Поскольку рабочее время никто не отменял, Ньют и Минхо приходили в мастерскую не к восьми, а к шести или половине седьмого и покидали ее не позднее восьми вечера. Нередко задерживались, вовлеченные в работу, до десяти и позже. Бывали и такие моменты, когда до дома добираться попросту не хотелось, и тогда они расстилали заранее купленные спальные мешки в комнате ожидания, запирали мастерскую изнутри на все засовы и ночевали таким образом. Все перерывы, свободные минуты, проскакивавшие в дни, когда чинить было особо нечего, уходили на ремонт старого мотоцикла. Для Ньюта положение вещей оказывалось даже серьезнее, чем для Минхо: к концу подходил третий месяц курсов, и оттого график блондина был забит постоянными практиками, зачетами и, соответственно, необходимостью постоянно что-то учить, повторять и оттачивать. Спал Ньют гораздо меньше Минхо и потому уже не первую неделю ходил на ватных ногах и с осунувшимся от недостатка сна лицом. А после того дня, когда Ньют отказался ехать с Минхо и направился домой своим ходом, он и вовсе вел себя на удивление молчаливо и держался отстраненно, словно чем-то тяжелым ушибленный, и Минхо все пытался выяснить, чем это могло быть вызвано, но Ньют всегда по-партизански отмалчивался.
Далеко не единожды их обоих посещало навязчивое желание бросить все, сбыть куда-нибудь доводящую до белого каления развалюху и забыть об этом, посчитав одной из ошибок молодости, но всякий раз представление о том, насколько крутым в итоге получится мотоцикл, вдохновляло парней еще больше. Помогал и Томас, который то и дело напоминал, что не простит им долгого и мучительного насилования своего мозга рассказами об этом чудесном транспортном средстве, если друзья все бросят. Числиться в списке причин негодования Томаса никому из них не улыбалось.
Поэтому Минхо и Ньют лезли из кожи вон во всех возможных смыслах, чтобы закончить с мотоциклом побыстрее: по мере приближения к финишу желание опробовать постепенно и кардинально менявшегося двухколесного железного коня становилось все сильнее, а под конец и вовсе действовало, как наркотик: опьяняло, вгоняло в работу и помогало не чувствовать никакой усталости. Правда, в этот вечер, когда осталось приложить лишь самую малость усилий, внести финальные поправки и получить наконец нечто, близкое к состоянию идеального, им так снова не особо казалось. Они снова провели в мастерской гораздо больше времени, чем положено по нормативам рабочего дня (считать перестали, когда цифры на часах начали отматываться дальше «7:00 PM»), и оба, уставшие до ломоты в костях, снова горели желанием плюнуть на все. Даже если осталось совсем немного.
– Ты точно хочешь его закончить? – в голосе Минхо – ни капли энтузиазма, одно голое раздражение и усталость.
– Точно. Нужно задержаться завтра и добить его уже, – Ньют, не обращая внимания на вырвавшийся у Минхо недовольный стон, подтянул к себе одно колено и положил на него голову. – Чтобы в воскресенье не открывать мастерскую и устроить тест-драйв. Не зря же мы с ним пыжились так долго.
Минхо согласно кивнул, потянулся за оставленной на складном стульчике пятилитровой бутылкой воды, в которой осталось меньше половины, и сделал несколько глотков прямо из широкого горлышка. Стерев с лица капли, он посмотрел на приоткрытую дверь гаража, пропускавшую тонкую полоску мигающего света внутрь. Город снаружи шумел, как разбушевавшийся пьяница: наступило время ночных дебоширов, клубов, разборок в темных переулках и всего прочего, что притаскивала с собой неумолимо приближавшаяся ночь. Нужно было закрываться и ехать домой, чтобы ненароком не влипнуть в какую-нибудь историю, достойную заведенного на тебя дела в полиции.
– Надеюсь, сейчас ты не откажешься со мной поехать, – пробубнил Минхо, когда Ньют, с покряхтыванием поднявшись и потянувшись, бросил на руль мотоцикла грязное полотенце. В ответ блондин смерил его суровым взглядом, стиснул губы, сдерживая осевшие на языке колкости, и только отрицательно мотнул головой. Не раз и не два он давал Минхо понять, что не намерен говорить о том дне и причинах своей подавленности, но азиат, казалось, слышал его плохо или намеренно пропускал мимо ушей всякие предупреждения и просьбы и оттого постоянно то подшучивал, то принимался за расспросы, аргументируя свою наглость лишь тем, что он не хочет оставаться в неведении, когда Ньюта, его друга, что-то тревожит. Доказывать Минхо, что с Ньютом все если не хорошо, то сносно, а дела его не стоят обсуждения даже с друзьями, было бесполезно: в плане упрямства Минхо дал бы фору любому ослу или барану.
– Ну, значит, пора валить. Точно не хочешь заехать к нам и поужинать? – безразличный взгляд из-под полуопущенных век, над которыми сосульками повисли светлые локоны, говорил сам за себя: Ньют все еще не простил Терезу и даже не мог представить себя на расстоянии меньше трех метров от нее. Всякий раз, когда она заглядывала в мастерскую (больше для того, чтобы проверить, не растаял ли еще Ньют по отношению к ней, нежели ради Минхо), блондин находил причину, почему ему срочно нужно было ретироваться как минимум минут на десять, а Тереза, будучи человеком далеко не глупым, старалась исчезнуть сразу же, обменявшись с Минхо несколькими дежурными фразами, которые, впрочем, могли подождать и до дома. С Томасом, как ни странно, ей было легче: тот не только не сбегал от нее, поглощенный в собственное чувство отвращения, но еще и разговаривал с ней о чем-нибудь отвлеченном и обыденном, чтобы не показаться совсем невежливым. Разговоры о соулмейтах Тереза дальновидно не заводила, хотя и она, и Минхо замечали существенные изменения во взаимоотношениях Томаса и Ньюта.
– Я думаю, стоит арендовать пикап на пару часов, – бормотал Минхо вперемешку с зевками за спиной у Ньюта, пока последний запирал уже новый замок на дверях мастерской, подсвечивая себе вспышкой на телефоне, – чтобы мотоцикл можно было спокойно вывести за город. И второй байк, наверное, тоже надо найти, потому что…
– Я не собираюсь даже приближаться к нему, – прервал его Ньют, толкнув дверь ладонью на всякий случай и задержавшись в таком положении на несколько секунд, будто заинтересовавшись красочной шелухой на железе. – А тебе и одного хватит.
– Да брось, чувак! – Минхо хлопнул Ньюта по плечу, увлекая за собой к машине. – А вдруг Томас умеет…
Взгляд его пересекся с утопившимися в черноте зрачков глазами Ньюта, говорящими безголосое «Томас. Не. Умеет. И ты. Меня. Не. Заставишь», от которого Минхо невольно втянул голову в плечи.
Они говорили о пробной поездке с самого начала работы над мотоциклом, раздражая друг друга и доводя все до криков и споров. Минхо знал об аварии и том, что Ньют зарекся не садиться больше на мотоцикл, но все равно питал надежды помочь другу перебороть дикую в его понимании для бывшего байкера фобию. Даже если сам Ньют от этой фобии в принципе не особенно страдал.
– Неужели ты настолько не доверяешь себе, что боишься снова не сладить с байком? – философствовал будто сам с собой Минхо. Он даже не надеялся услышать в ответ что-либо, помимо фырканья или привычного «отвали», которым Ньют по обыкновению ограничивался.
– Я не собираюсь об этом разговаривать больше, – Ньют спрятался под капюшоном от дальнейшего развития темы, но ему это помогло мало. Минхо повернул ключ, завел автомобиль и с сожалением, ясно читавшимся в глазах, глянул на друга.
– Ну, черт, ты старался ради ничего, получается? – машина, урча, съехала с парковочного места на шоссе. Ньют съежился на сидении, подтянув под себя ноги и напоминая тем самым многорукое и многоногое существо, завязавшееся в морской узел.
– Сменим тему, Минхо, серьезно, – с каждым словом злобный тон в голосе блондина становился все отчетливее, а воздух вокруг накалялся.
– Ладно-ладно, сменим, – хмыкнул Минхо, не убирая глаз с увешанной огнями дороги.
Сменить тему не получилось: оба парня умолкли. Минхо включил музыку, но лишь для фона, и та играла настолько тихо, что даже слова узнавались с трудом. Сам азиат насвистывал что-то, то и дело запуская руку в предусмотренную для ключей выемку под ручником, где из пачки высыпались ириски и перекатывались, стукаясь друг о друга. Ньют искоса наблюдал за ним и только кривил губы, раздраженный от усталости и повторявшихся в последнее время слишком часто бесед о байках, фобиях, авариях и прочем, что ворошить в памяти не хотелось совершенно.
Чем чаще он представлял себя вновь сидящим на мотоцикле, тем явственнее вспоминался ветер, пронизывающий до костей, хлеставший в лицо дождь, пара распахнутых глаз, смотрящих на него из-под шлема… Проходящая сквозь все тело боль, вспышки света, что крутились странным, вызывающим тошноту калейдоскопом, пронзительный крик, перекличка сигналов и скрип тормозов. Стерильная больничная палата с неприятным запахом, постоянные расспросы и обследования, неспособность не только пошевелиться нормально, но и, казалось, подумать о чем-то, поскольку любая активность в мозгу отдавалась пульсацией в черепной коробке. Нет, это явно не то, что Ньюту хотелось бы испытать снова. И не важно, что молния дважды в одно место не бьет.
