Текст книги "Trust me (СИ)"
Автор книги: Ray_Pokemon
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Кровь стучала в висках. Ньют больше не грыз ногти, а постукивал костяшкой указательного пальца по губам. На лбу, благо, закрываемая волосами, выступила предательская испарина, которую, впрочем, в случае чего можно было списать на жару.
Ведь если он проедет хотя бы километр туда и столько же обратно, ничего не случится? Никакой второй мотоциклист или фура не покажется внезапно из-за поворота, никто больше не врежется в него на полной скорости, не справившись с управлением.
Ведь молния, черт ее дери, не бьет дважды в одно и то же место.
Ради Томаса, даже ради его мимолетного желания, стоило рискнуть. Хотя бы раз. Потому что Ньют, честно признаться, устал перечеркивать все то, что некогда ему было дорого и важно, и сохранять в памяти лишь те моменты, которые причиняли ему практически невыносимую боль. Это было сродни мазохизму, практически неконтролируемому, получающемуся на автоматизме. И Ньют устал от этого.
– Поехали, – Ньют выступил вперед. Заявление его прозвучало, может, слишком решительно и уверенно, потому что Томас и Минхо, повернув к нему головы, посмотрели на него с таким нескрываемым удивлением, что Ньют даже засмущался немного и засомневался в адекватности своего решения. – Я… я могу тебя прокатить.
Томас, не переборовший еще состояние шока, промямлил:
– Ты… ты уверен? – Ньют кивнул. Как можно тверже. Стараясь скрыть панику, совсем слабую, но с каждой минутой промедления набиравшую обороты. – Точно уверен?
Ньют кивнул снова. Минхо, хмыкнув, бросил ему ключи – те прилетели блондину куда-то в колени, и поймать их едва удалось. На лице Томаса, все еще каком-то вытянутом, с приклеившимися ко лбу бровями, невозможно было прочитать никаких эмоций: слишком много их отразилось в эту минуту. Томас точно волновался – Ньют заметил, что руки у брюнета трясутся, дыхание сбилось, губы сжались в тонкую полоску. Он боялся за Ньюта. Боялся, что тот поступил слишком опрометчиво, вот так резко и сразу оттолкнув подальше страх, который пару месяцев назад сковал все его тело, заставил остановиться посреди улицы и смотреть на приближающийся огонек фар. Тогда, если бы Томас не подоспел вовремя и не вытянул Ньюта с дороги, последнего точно разметало бы по асфальту. И оклематься после такого вряд ли можно было бы, если только не собрать себя по кусочкам и не соскрести останки с дороги. Тогда Ньют боялся. И произошло это не так уж и давно, чтобы сейчас смело топать ногами, бить себя кулаком в грудь и пытаться доказать, что никакие демоны прошлого тебя не преследуют.
Недоверие это живо проявилось у Томаса, и Ньюта оно отчасти испугало. Но и сдавать назад он не мог: если сейчас он не сядет на чертов мотоцикл и не проедет на нем хотя бы несколько метров, он еще долго будет прятаться. Страх с годами будет крепнуть, подпитываемый фантазиями и ночными кошмарами (даже если те Ньюту не снились), и в конечном итоге закует его в непробиваемую, по прочности своей превосходящую любую неприступную крепость, оболочку и больше не выпустит.
Ведь лучший способ перебороть страх – это испытать его снова. И Ньют заверил себя, что рядом с Томасом он сможет это сделать.
– Ньют, ты не шутишь? – Томас поймал брошенный ему шлем и заговорил шепотом, всячески скрывая переполнявшее его беспокойство.
– Я думаю, да, – ответ еще менее уверенный, чем «все в норме», сказанное на побережье, – я подумал, что если не сделаю этого сейчас, то потом будет только хуже, – Ньют постарался улыбнуться, пожимая плечами. – Садишься ты или нет?
Три пары глаз: Томаса, Минхо и Терезы – прожигали его взглядами. Ньют их не видел, но ощущал, морщась и ерзая (благо, шлем помогал спрятать любые проявления эмоций). Он выдохнул, стискивая ручки на руле. Знакомо до боли, до мозолей на ладонях. Сколько раз в своей жизни он садился на байк, готовясь сорваться с места и помчаться на одной скорости с ветром – иногда даже быстрее, – так, чтобы захватывало дух и даже привыкшие к постоянному напряжению нервы снова сладостно тренькали под тяжестью непередаваемых ощущений, всякий раз словно бы тех же, но вместе с тем совершенно новых? Выдайся Ньюту минутка пересчитать, он точно запутался бы где-то на числах с тремя разрядами. Только сейчас к новизне ощущений примешивался страх, типичный, разве что, для новичка, но никак не для него, человека, впервые севшего на мотоцикл лет в четырнадцать и с тех пор потратившего солидную часть своей молодости на байке. Ньют прогонял это чувство. Зажмуривался, незаметно дергая головой из стороны в сторону, словно страх этот мог высыпаться, как известка, из ушей.
Когда Томас, справившись с нерешительностью и готовностью спрашивать однотипное монотонное «точно?» без остановки, уселся позади Ньюта и обнял его за талию, вжавшись ему в спину, блондин заметно успокоился.
– Ноги с глушителя убери, – буркнул Ньют, глянув в зеркало заднего вида. – Готов?
По правде говоря, то же самое можно было спросить и у него. И Ньют вряд ли ответил бы вразумительно и уверенно. Но чем больше секунд отсчитывал неизвестный механизм, прочно закрепленный в голове, тем лучше осознавалось, что сейчас не время трястись и с визгом убегать куда-нибудь, говоря, что передумал.
Томас кивнул совсем слабо, едва-едва пошевелив головой. Его волнение, перемешанное с адским нетерпением, замечалось сразу же.
Ньют хмыкнул. Стиснул ручки покрепче. Ключ щелкнул, и мотор мгновенно взревел. Следующие несколько секунд в памяти даже не сохранились, потому что тело действовало само по себе, как у танцора, который повторял те или иные движения долгое время и перестал наконец контролировать их и предварительно прокручивать в голове. За спиной послышался одобрительный возглас Минхо, который, кажется, даже подпрыгнул от радости на месте, крепко обнял Терезу и закружил с бешеной скоростью.
Томас сначала прятался у Ньюта за спиной, но затем, все равно что черепашка, вытянул шею и позволил себе глянуть вперед, туда, где дорога уходила змееподобной темной линией, то прячась за поворотами холмов, то снова появляясь короткими обрубками где-нибудь дальше. Он все еще крепко обнимал Ньюта за талию и мелко дрожал, привыкая, и Ньют мог поклясться, что Томас смеется.
Прежний страх пару километров спустя выбило слабым потоком встречного ветра. Демоны отступили. Ньют словно бы вернулся назад в те времена, когда его мало что заботило, когда он не спал ночами, когда чудил с друзьями по клубу, когда страшные сказки из детства не давали о себе знать. Правда, сейчас это чувство ностальгии не представлялось чем-то печальным, от него не саднило в сердце, а, наоборот, оно казалось еще слаще. Еще насыщеннее, еще ярче, еще красочнее. Он упивался этим чувством.
Ньют не замечал, сколько километров минуту за минутой оставлял позади. Томас тоже опомнился не сразу и, заметив, что они достаточно отдалились от места остановки, постучал Ньюту по плечу, указывая большим пальцем с трудом поднятой руки назад – говорить все равно было бессмысленно, потому что любые слова заглушило бы ветром, а толстые стенки шлема не пропустили бы и половину сказанного. Ньют кивнул, но вместо того, чтобы притормозить и развернуться, взял левее и съехал на широкую обочину, уходившую холмом вниз, к воде. Из-за того, что до склона, самого по себе пологого, оставалось как минимум пятнадцать широких шагов, от установки здесь дорожных ограждений отказались. Ньют ловко выдвинул носком подножку, сбросил с головы шлем, тут же полетевший на жесткую короткую траву, и побежал вперед (насколько то позволяла хромая нога). Томас, все еще смеясь, догонял его.
Ноги заплетались друг о друга, воздуха в легких не хватало, трава шуршала в такт хлюпанью воды в кроссовках. Ньют не заметил широкий камень, споткнулся о него и, пытаясь сохранить равновесие, криво пропрыгал в сторону, но в конце концов не удержался и шлепнулся, перекатываясь на спину, лицом к чистому небу, подпираемому деревьями. Томас, видимо, намеревавшийся запрыгнуть ему на спину сзади и уже дышавший в затылок, сориентироваться не успел и упал Ньюту поперек живота, предварительно стукнув выпяченным локтем в солнечное сплетение.
– Кто ж, мать твою… – Ньют сморщился, – падает локтями вперед? – Томас кинулся извиняться и энергично растер ладонью ушибленное место (кожу при этом по ощущениям словно кипятком окатили). Руку, впрочем, все-таки не убрал, а сам приподнялся, продвинулся на полметра в сторону и навис над Ньютом.
Смотреть на Томаса в упор, особенно если не заливаешься слезами и не трясешься, как в эпилептическом припадке, – дело мучительное. Ньют сложил руки в замок, положив их на грудь, и подался вперед совсем немного, пока в шее что-то не хрустнуло, отдаваясь неприятной, но терпимой болью, из-за которой пришлось снова стукнуться затылком землю. Томас, глядя на страдальческое лицо блондина, снова засмеялся. Он держался на коленях и уперев руки в рыхлую почву, но одна из ног каким-то чудом остановилась у Ньюта между бедер. Неловко.
– Я говорил тебе когда-нибудь, что горжусь тобой? – проурчал Томас.
– Не-а, не припомню, – Ньют мотнул головой, собирая волосами мелкие веточки и слой прошлогодних высохших травинок. Размышлять о том, что слова эти вогнали его в краску сильнее всякого подкола от Минхо, он не осмелился. Иначе бы точно покрылся свекольными пятнами от ключиц до макушки.
– Тогда просто знай, – Томас наклонился, практически касаясь носа Ньюта своим. – Что я чертовски горжусь тобой, Ньют. И я счастлив, что встретил тебя.
– Оу, я польщен, – Ньют знал, что сейчас должно произойти, но продолжал почему-то отшучиваться. Видимо, к проявлениям чувств со стороны Томаса все еще нужно привыкнуть.
Все остальное время они целовались. Ньют не до конца понял, в какой именно момент обхватил Томаса за шею, притягивая того ближе и углубляя поцелуй, и когда именно уступил, пропустив чужой язык себе в рот. В эти мгновения, затянувшиеся неприлично и заглушившие всякие звуки, к ним двоим не относящиеся, он ощущал себя совершенно иначе, чем в тот раз, на крыше. Ему не хотелось отстраняться ни на секунду, не хотелось прерывать поцелуй и стоять потом долго-долго, стиснув друг друга в объятиях. Хотелось сорвать с Томаса одежду, почувствовать прикосновение его тела к своему, его губы – не только на своих губах, и ощущения эти, головокружительные, смущающие, доводящие до дрожи, не давали покоя.
Томас точно обзавелся даром телепатии.
– Не хочешь остаться у меня сегодня? – вопрос осторожный, ненавязчивый.
– Абсолютно не против, – и Ньют прильнул к губам Томаса снова.
Они не прекратили даже когда машина Минхо остановилась чуть поодаль: между ними все и так было предельно ясно. Минхо с Терезой выжидали какое-то время, полагая видимо, что остались незамеченными, и болтовня обоих доносилась из раскрытых окон.
– Снимите комнату уже, вы двое! – Минхо нарочито громко хлопнул дверью и зашуршал подошвами по траве. Томас засмеялся и повалился на спину рядом с Ньютом, лениво протягивая Минхо руку, чтобы тот помог ему подняться.
– Так и скажи, что завидуешь, – Томас, кое-как овладев собственными ногами, боком толкнул друга, который тут же с наигранной презрительностью сморщился.
– У меня есть замечательная девушка, да, Тереза? – Тереза, успевшая на ходу накинуть на плечи рюкзак, навалилась сзади на Томаса и Минхо, обхватив их руками за плечи. На вопрос парня она смущенно кивнула, скрывая улыбку.
Ньют, растрепанный до безобразия, вытряхивал из волос травинки. Остановил взгляд на Терезе, которая отчего-то прикусила губу и опустила глаза в землю. Минхо это мгновенно заметил и попробовал не дать обременительному молчанию затянуться, предложив пройтись немного.
– Оттуда вид зашибенный просто! – с восторгом декларировал он, быстро шагая впереди остальных. – Вам понравится!
***
Вчетвером они уселись на оставшийся от некогда существовавшего здесь загона обрубок кособокой перегородки, опасно скрипнувший под общим весом. В нескольких метрах впереди океан слизывал с песка мелкие камушки и выплевывал обратно, и солнце, что неуклонно скатывалось к воде, уже не ослепляло, а только приятно грело. Чуть правее продолжала извиваться цепочка холмов, где мелькали автомобили, то теряясь за стеной деревьев, то снова выглядывая наружу на совсем короткое время.
Томас вот уже несколько минут цедил потерявшую вкус колу из банки и слизывал растаявший шоколадный батончик с упаковки, старательно подцепляя губами орехи. Он порядком испачкался и рот вытирал запястьем, о чем Ньют не мог не пошутить, вспомнив первый день, когда Томас заявился в мастерскую, чтобы поменять масло. Для Томаса этот эпизод, впрочем, значил несколько больше: именно тогда мистер Гилмор заявил без задней мысли, что Ньют соулмейт Томаса. Попросил не терять свой шанс.
Который Томас все-таки не потерял, хоть и поверил практически, что ему не светит жить долго счастливо со своим соулмейтом. Никогда в жизни он так сильно не ошибался.
– Эмм, – Тереза прервала всеобщее молчание, перекатывая в ладони ириску, уже начавшую подтаивать и оставлявшую сладкие липкие следы на коже, – Ньют? – Ньют дернулся и поднял на девушку глаза. – Могу я… попросить прощения? За то, что наговорила тогда. Знаю – глупо поступила. Не нужно было лезть.
– Я тоже себя повел не совсем красиво, – Ньют улыбнулся. – Но извинения принимаю. Ты классная, – не обращая внимания на смущение девушки, он продолжил, – и понятия не имею, как вообще так получилось, что ты сошлась с этим обалдуем, – и кивнул на Минхо, шуточно тому подмигивая.
Он стукнул своей бутылкой по баночке девушки, будто чокаясь. Минхо впервые не стал возмущаться, а только прижался к Терезе, приобняв ее и притягивая к себе.
– Рада, что конфликт исчерпан, – продолжила Тереза, отдавая ириску Минхо, – и что у вас, ребят, все хорошо. Томас так тебя любит, честно. Береги его.
– Обязательно, – Ньют кивнул, отпивая из бутылки и пытаясь ею закрыть порозовевшие щеки.
Я буду беречь его так же, как он бережет меня. Обещаю.
Комментарий к Глава 12. О том, почему важно ценить настоящее
Глава получилась большая. Самая длинная из всех. Изначально я боялась, что она не дотянет даже до десяти страниц, но потом осознала, что слишком много всего я захотела сюда впихнуть… и получилось ЭТО. Поняла снова, что значит писать, думая: “ГОСПОДИ, КОГДА Ж ОНА ЗАКОНЧИТСЯ-ТО, А”.
На мой взгляд, последний эпизод мог бы стать неплохим завершением фика, если его приукрасить немного, но у меня осталась еще пара моментиков, которые хотелось бы сюда добавить. До конца этого безобразия остается совсем чуть-чуть! ヾ(｡･ω･)ｼ
========== Глава 13. О том, почему разрушение не всегда несет за собой плохие последствия ==========
Когда Томас в полубессознательном состоянии вломился в квартиру, Ньют еще прощался с Минхо и Терезой внизу, облокотившись на крышу автомобиля и заглядывая в салон. Они все не могли решить, куда деть мотоцикл – завести к Ньюту и оставить в неком подобии кладовки, некогда совершенно не к месту выстроенной на заднем дворе, или же откатить в мастерскую. Минхо не хотел наворачивать лишние круги, то и дело позевывал, порядком взлохмаченный и покрасневший, Тереза тоже выглядела ничуть не бодрее, хотя переглядывались они, как два заговорщика, абсолютно заметно и сознательно, по известной им двоим причине. О чем друзья все-таки договорились Томасу узнать не довелось: распрощался он сразу же, словно не желая более некого видеть, потянул было Ньюта за ворот футболки (совсем слабо и ненавязчиво) за собой, но Ньют только отмахнулся и заверил брюнета, что поднимется через пару минут.
В квартире все еще оставались следы тщательных и, судя по вываленным из шкафов и оставленным на полу вещам, вместе с тем неаккуратных поисков. В любой другой раз Томас кинулся бы прибираться (даже если уборка заключалась бы в небрежном запихивании одежды на полки одним большим комом), но сейчас он не был к этому готов ни морально, ни физически. Он подошел к окну, вылавливая Ньюта, но ни автомобиля, ни самого блондина у дома уже не было. Видимо, приятели все же пришли к консенсусу, Минхо распрощался, наверняка не удержавшись от чего-нибудь остроумного напоследок, и по-быстрому укатил.
Голова у Томаса не переставала кружиться с того самого момента, когда он, повинуясь чему-то пылкому и прежде ему незнакомому, предложил Ньюту остаться у него на ночь. Намек Ньютом был не просто понят, а схвачен на лету. Видимо, сам парень испытывал нечто похожее, и потому ответ его прозвучал нетерпеливо, на выдохе, как обычно бывает, когда рассудок перестает быть главной движущей силой и отключается.
То, что Ньют в конце концов поднялся в квартиру, Томас, лениво и безучастно перекатывавший ложку в стакане, сидя за стойкой в кухне-гостиной, понял по шуршанию шагов в коридоре. Ньют просунул голову в проем и помахал Томасу рукой, походя при этом на незнакомца, по ошибке зашедшего в чужой дом.
– У тебя футболки есть какие-нибудь? Хотя… Не надо. Ты ж не против, если я душ приму, да? – Ньют навалился плечом на косяк, перекрестив одну ногу с другой.
Томас мгновенно вскинул голову, посмотрел на Ньюта, будто бы не узнавая, и ответил:
– Иди, конечно. Полотенце чистое в ящичке наверху возьми.
Благодарить Ньют не стал. Томасу даже показалось, что Ньют спрашивал формальности ради и не будь он приверженцем хотя бы элементарных правил этикета, то точно молча прошествовал бы в сторону ванной, попутно сцапав что-нибудь из одежды. Ведь у тех, между кем все предельно ясно, так и бывает?
Томасу надоело гонять ложку по стакану. Какое-то время он вслушивался в накрывшую квартиру тишину, которая каким-то образом поглотила Ньюта. Спустя некоторое время знакомые шаги с легко угадывающимся ритмом хромоты прочертили пунктирную от одной двери до другой, щелкнул выключатель, все снова на мгновение замолчало, затем кран повернулся, и вода застучала по кафельной плитке. Томас продолжал сидеть, буравя взглядом обои на стене, где с давних пор отпечаталось некогда заметное, но теперь, после многочисленных попыток стереть его всеми возможными средствами, достаточно бледное винное пятно – результат одной из немногих дружеских посиделок. Друзья с той посиделки, как и подобает многим школьным друзьям, разъехались, в какой-то мере забылись и в жизни никогда больше не появлялись, ассоциируясь отныне только с алкогольным отпечатком на обоях. Томас удивлялся, как вообще могут столь незначительные вещи накапливать в себе воспоминания столь прочно, что при одном взгляде на них в голове словно что-то переключается, а картинки из прошлого начинают мелькать одна за одной. Он мог лишь догадываться, станет ли что-то столь же незначительное ключиком к воспоминаниям о сегодняшнем дне и еще не оконченном, а предстоящем вечере.
Томас поднялся, оставил стакан на краю раковины, заглянул в холодильник неизвестно зачем, пробежался беглым взглядом по скудно уставленным полкам. Заметил запоздало, что рука, впившаяся в дверку, трясется, а ей в такт – плеск воды в бутылках, коими заставлены были специальные ячейки. Наверное, реакция такая вполне ожидаема и, более того, вполне предсказуема. Но все равно не в его духе.
Он бродил по квартире, поднимая те вещи, что валялись или висели абсолютно не к месту (например, посреди коридора, на книжной полке или дверной ручке). Внимание его привлекла фотография, просмотренная столько раз, что даже мельчайшие детали: фигура нагнувшегося за резиновой игрушкой мужчины, кусок ярко-красной футболки тренера, странный дельфинчик, искаженный водой, который выглядывал из-за спины мамы и которого после капитального ремонта в спортивном комплексе в бассейне больше не было, – запомнились на веки вечные. Тогда он занимался плаванием. Сначала потому, что мама настаивала на этом чисто из профилактических соображений («с твоей предрасположенностью к ССЗ тебе это только на пользу пойдет!»), а затем – потому, что втянулся. Ему это понравилось. Но, как нередко случается с горячо любимыми в детстве хобби, позже, когда к Томасу на цыпочках подкрался переходный возраст, с плаванием он порвал, несмотря на уверения тренера, что ему многого удалось бы добиться, стать профессиональным спортсменом, и слова мамы о том, что ему просто нужно хотя бы чем-то заниматься в жизни, а не слоняться бесцельно из угла в угол.
В какой-то момент, прямо перед выпуском из школы, Томас, не знавший, куда податься и что делать со своей жизнью, осознал правдивость маминых слов. Ему необходимо было делать хоть что-то. Учебу в колледже мама бы не потянула, и потому оставалось лишь работать в книжном и ждать, когда в жизни произойдет что-нибудь из ряда вон выходящее, что-то, что перевернет мир Томаса с ног на голову. Он, конечно, догадывался, но не был до конца уверен, что это самое «что-то» окажется на самом деле кем-то.
Томас снял фотографию с полки, провел ладонью по запыленному стеклу и снова в нее всмотрелся. Люди вокруг частенько говорили ему о поразительном сходстве с матерью. Лишь некоторые (таких было совсем мало) заявляли, что Томас чертовски похож на отца, похож настолько, что Томаса можно было назвать запоздавшим с рождением на почти три десятка лет близнецом. И сколько раз они ни смотрел на фотографию, заметить все те схожие черты, что ему и маме приписывались, не получалось. Было что-то, конечно, одинаковое во взглядах и том, как крошечные морщинки собираются в уголках прищуренных от улыбки глаз, но не более. А у отца фотографий из детства то ли не было, то ли от Томаса их намеренно прятали, подсовывая лишь самые новые, нередко сделанные незадолго до смерти, чтобы парень хотя бы имел представление об облике этого мужчины.
К нему, повернувшемуся ко входной двери лицом и все еще изучающему фотографию, подошли сзади. Еще мокрые и горячие руки обхватили Томаса за талию, голая, покрытая каплями грудь вжалась в спину, и Томас охнул, чуть не выронив рамку. Махровое полотенце терлось о скрытые едва доходящими до колен шортами ноги. И под полотенцем этим явно ничего было – у Томаса сорвало бы крышу, подумай он об этом чуть дольше и не помешай ему Ньют отвлеченными разговорами.
– Вы очень похожи, – пробормотал Ньют. – Я это еще тогда заметил, когда во время грозы к тебе пришел, – он улыбнулся, тыча указательным пальцем сначала в лицо маленького Томаса, а затем его мамы.
И вот она, снова. Незначительная, казалось бы, вещь, накопившая в себе воспоминания, сохранившая в себе целый вечер, как фотопленка с бесчисленным множеством кадров.
– Правда? – отрешенно бросил Томас, отставляя рамку с фотографией обратно на полку и бросая на нее последний беглый взгляд. От прикосновений Ньюта на футболке оставались влажные пятна, и материя, прижимаемая сверху руками, липла к телу. Стук сердца, быстрый, нервный, доходил до ушей и, казалось, отчетливо слышался даже в других комнатах. Ньют если не улавливал его, то наверняка почувствовал, потому что стоило только Томасу вывернуться из объятий на долю секунды, его развернуло к Ньюту лицом.
Ньют смотрел на него из-под мокрых волос с долей насмешки, чуть прикусив кончиками передних зубов нижнюю губу, словно бы пряча за взглядом совсем легкое, невидимое и плавное движение ладони по спине Томаса. Последнему казалось, что длится это вот уже несколько минут, и от иллюзии этой становилось неловко, вплоть до румянца на щеках, которого в этой ситуации Томас только стыдился. По позвоночнику разбегался приятный холодок, мгновенно переходящий в жар, до того жгучий, что кости, казалось, могли расплавиться, как пластмассовые.
Ньют, изображая ножки, протоптал пальцами дорожку Томасу по груди, смазал подушечками линию челюсти, плавно перевел руку на затылок, перебирая темные короткие волосы. И потянул Томаса на себя для поцелуя. Не такого нежного и нетребовательного, как в первый раз, не такого порывистого и вместе с тем осторожного, не переходящего определенную невидимую черту, как сегодня, там, на жесткой желтовато-зеленой пыльной траве, а гораздо более страстного, собственнического. Ньют позволил себе кусаться, оттягивать губы Томаса, пробовать, каковы они сейчас, в момент, близкий к зарождающемуся где-то внизу, под ногами, безумству. Он ухмылялся сквозь частые поцелуи, и Томас, зеркаля Ньюта, – тоже.
Спиной Томас оказался прижат к комоду, причем край его достаточно болезненно упирался прямо в поясницу. Томас высвободил одну руку, до того беспорядочно скользящую Ньюту по груди, отодвинул ближайший ящик и принялся там рыться, на ощупь распознавая все предметы, что он туда сваливал несколько месяцев подряд. Нашарил цилиндрическую баночку и упаковку с презервативом. Ньют снова усмехнулся.
Томас никогда не ощущал подобного. Такого, чтобы во всех направлениях по телу рассасывалось, подгоняемое кровью, новое чувство, описать которое одним словом было бы трудно. Не желание, не возбуждение, а смесь и того, и другого, смесь адская, ураганным ветром выметавшая многие эмоции, мысли. Они с Ньютом дошли до такого, хотя какое-то время назад, узнавая блондина получше, Томас убеждался все больше, что не получит и поцелуя. А зря. Сейчас он получал их буквально сотнями, сплетавшимися в одну словно бы нескончаемую прелюдию. И одно только осознание того, что через несколько минут у них выйдет нечто большее, доводило до дрожи.
Ньют увлекал Томаса за собой, в глубь квартиры, не прерывая поцелуев, врезаясь в стены и дверные косяки, чудом не сшибая статуэтки и небольшие стопки дисков с полок. Томаса то прижимали спиной к чему-нибудь, то он сам оказывался перед Ньютом, водил тому по бокам и груди незанятой рукой, целовал точно так же: жадно, прикусывая, облизывая. Траекторию их движения по квартире можно было легко отследить по все-таки упавшим на пол мелким предметам, умудрившимся не разлететься вдребезги, и мокрым отпечаткам ступней, и уходило это все в спальню, на входе в которую глаза у Ньюта растопырились удивленно от беспорядка.
– Ну и поросенок же ты, Томми, – Ньют оттолкнул ногой впившиеся пряжкой ремня в пятку джинсы. В комнату перед душем он, как оказалось, все-таки не заходил. – Убрался бы хоть.
Томас на его замечание буркнул равнодушное «потом», буквально выдул его с присвистом в лицо Ньюту, который обхватил брюнета за шею руками и от зубов которого губы начало саднить. Ньют мягко, совсем как антропоморфный кот из какого-нибудь мультфильма, рассмеялся.
Последний поворот напоминавшего единый организм переплетения тел и рук. Ньют, ойкнув, рухнул на кровать, двигаясь к изголовью и зарываясь в подушках, не то смущаясь, не то будучи не в силах больше терпеть. Томас, бросив рядом баночку с лубрикантом и презерватив и наскоро стянув футболку, уже совсем мокрую из-за Ньюта, свесился над ним, утыкаясь лбом блондину в лоб.
– Ты хоть знаешь, что с этим делать? – Ньют указал большим пальцем на баночку с полупрозрачной массой. Сомневался немного.
– Ну… – это неуверенное «ну…» мгновенно отразилось у Ньюта на лице: он нахмурил брови и прижал указательный палец к подбородку Томаса, не давая тому больше себя целовать и ожидая ответа. – Я читал. Много. Смотрел, – Томас отстранился и сел, склонив голову набок и опустив взгляд, которому некуда было деваться от смущения. – Чуть-чуть.
– Скажу, что я относительно спокоен, – Ньют улыбнулся как можно более ободрительно, вскочил, ухватил обеими руками Томаса за плечи и повалил на себя, целуя снова. Томас чувствовал тепло его тела на своем, заметно похолодевшем, застывшем, как чертова статуя. Тепло это грело лучше всякого солнца, впитывалось кожей и собиралось узлом в животе, оседая вниз.
Томас развязал полотенце на Ньюте. Почувствовал прикосновение горячего, твердого от возбуждения члена к коже и поежился. Ньют его едва заметное замешательство подхватил сразу и встретил очередной улыбкой. Он отстранился на секунду, не сводя взгляда с глаз Томаса и не прекращая прикусывать чертову нижнюю губу и выглядя при этом слишком развратно, слишком бессознательно, словно опьяненный или под кайфом, но немного иначе. Развязал переплетенные в бантик шнурки у Томаса на шортах, оттянул слабую резинку и настойчиво дернул вниз. В конце снимал их уже пальцами на ногах, по-детски хихикая. Боксеры Томас стянул сам.
Он целовал Ньюта с той пылкостью, которая накапливалась в нем все это время. Целовал с неким трепетом, как нечто драгоценное, уберегаемое от него неизвестным невидимым существом и наконец предоставленное ему во владение с одним нерушимым условием – хранить его так же бережно и осторожно, как-то делалось прежде. И предоставь Томасу кто-нибудь шанс дать клятву такого рода, он сделал бы это без каких-либо препираний.
Томас целовал Ньюта в подбородок, шею, острые, нервно вздрагивающие плечи, все такую же мускулистую грудь, прикусывал нежную кожу и зализывал эти места, и темные отметины цепочкой следов проявлялись то тут, то там, цеплял языком соски и стискивал их губами, борясь с дрожью, что всякий раз пробивала тело, когда до ушей доносилось хриплое долгое «о-о-ох». Томас целовал Ньюта, осознавая, что вот оно, то самое, о чем красиво рассказывалось в книгах, о чем любили говорить люди, встретившие своих соулмейтов. И невольно Томас ловил себя на мысли, что рад совершенно не тому, что нашел наконец свою родственную душу, не тому, что мог быть с ней настолько близок, а что Ньют, тот Ньют, который не верил и все говорил, что оттолкнул бы любого, даже соулмейта, если бы не влюбился в него в ответ, сейчас с ним рядом, произносит, практически стонет, его, Томаса, имя, доверившись окончательно. Было в Ньюте что-то такое, что закрывало собой всю концепцию соулмейтов и оставляла лишь двух людей, которые все-таки влюбились друг в друга.
Когда Томас потянулся за смазкой, Ньют дернулся, останавливая его. Блондин согнул в локте руку с датой, до того ладонью вниз опустившуюся на простынь, обнажил свободный от татуировок прямоугольник на коже, в котором отпечатались цифры, такие же, как у Томаса. Брюнет облизнул покрывшиеся сухой коркой от волнения губы.
– Возьми меня за руку, – попросил Ньют почти шепотом, – пожалуйста.
И снова, во второй раз за день, Томас хотел завалить Ньюта однотипными вопросами. «А ты уверен?», «А ты готов?», «Может, не надо, а?». Он спрашивал у Ньюта это все молча, одними глазами, но не читал в карих радужках напротив ничего, кроме уверенного «Да. Да. Да», не терпящего никаких промедлений. Вдохнул как можно больше воздуха и шумно выдохнул, сжав губы в тонкую трубочку. Сердце колотилось даже сильнее, чем несколькими минутами ранее, когда он в предвкушении замирал в объятиях Ньюта с фотографией в руке.
Кисть неконтролируемо тряслась. Сначала Томас прикоснулся лишь подушечками к подушечкам, неощутимо даже для себя самого. Ньют следил за движением его руки пристально, словно боясь, что своя вот-вот оторвется и крошкой высыпется на постельное белье. И тоже облизывал губы, быстро-быстро вздымая грудь от частого дыхания. Ничего. Никаких электрических разрядов, света в конце тоннеля, розовых облаков и помутнения в глазах. Совсем ничего. Томас даже запаниковал немного, предвкушая скептичное торжество Ньюта. Он забыл совершенно, что они лежат друг на друге полностью голые. Волновало его совсем другое. То, чего он одновременно ждал и боялся.
