Текст книги "Trust me (СИ)"

Автор книги: Ray_Pokemon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

И лишь когда Томас прижал ладонь к ладони полностью, переплетая пальцы, они оба почувствовали. Начиная от кончиков пальцев и до самого плеча под кожу словно выплеснули чан с кипятком. Кипяток этот лился, лился и лился, заполняя каждый сантиметр, перетекая по венам в грудь и будто стискивая раскаленными докрасна щипцами сердце. Томас ожидал всего, начиная пресловутыми электрическими разрядами и заканчивая вообще ничем, но не этого. Не такой мучительной боли, от которой зубы стискивались настолько крепко, что, казалось, при чуть большем усилии их можно выдавить к чертям. И Ньют чувствовал это тоже: он, зажмурившись поначалу, нашел в себе силы открыть глаза и посмотрел на Томаса со страхом. Наверное, именно так и выглядят люди, чьи убеждения рушатся, как взятая после года осады крепость.

Томас попытался убрать руку, но Ньют не позволил: пальцы его впились Томасу в костяшки крепче крабовых клешней. Оставалось только терпеть. Ньют шепнул что-то непонятное, в чем Томас успел разобрать лишь «Иди сюда», и послушно подался вперед, ловя своими губами губы Ньюта. Боль не отступала еще минуты две или три – они представлялись вечными, тяжкими, нестерпимыми, – и парни заглушали ее отчаянно-долгими поцелуями, словно мука эта, пульсирующая в ладонях тех самых рук, могла просочиться с воздухом через рот. В горле скапливалась инородная горечь, как будто где-то в желудке подожгли кучу хвороста, а дым и копоть оседали на стенках глотки.

– Я не хочу это даже обсуждать, – пробормотал Ньют. Руку он больше не стискивал так сильно, но и не собирался выпускать явно.

– Я тоже, – кивнул Томас, встряхивая головой и слизывая капельки пота. Он поднялся, усаживаясь у Ньюта на бедрах, и снова потянулся за смазкой. – Мне продолжать?

Ньют только кивнул, ерзая по все еще лежащему под ним полотенцу.

Дальше все повторилось – поцелуи от губ до живота, все те же вздохи, ласкающие слух лучше всяких прикосновений, даже самых бесстыжих. Томас открывал смазку, усевшись Ньюту на бедра и уронив крышку, затем снова опускался, запуская в банку дрожащие пальцы, наконец освободившиеся от хватки и не облитые как будто кипящей кислотой или щелочью. Ньют медленно развел в стороны ноги, упершись ими, согнутыми в коленях, в матрас, местами голый, потому что простынь с него сдвинули постоянными телодвижениями.

Ньют услышал приглушенное «Тшш», подхваченное слухом с опозданием в секунду или две. Томас ввел первый палец, прижав свободную руку Ньюту к щеке и размазывая по ней пот. Нервничал и боялся точно не меньше. Ньюта попросили расслабиться, но мышцы не поддавались никак, и тогда его снова начали целовать, шептать что-то любовное и по канону действующее как успокоительное – Ньют только морщился и сжимал ступни. Томас двигал пальцем внутри Ньюта плавно, давая тому привыкнуть и наконец перестать сжиматься, что у блондина все же получилось, пусть и не сразу.

Второй палец Ньют пережил гораздо терпеливее и, сам того не замечая, уже двигал бедрами, вызывая у Томаса невиданную ранее ухмылку. Он цеплялся брюнету за бока, шикал ему в ухо, улавливал дребезжащее в воздухе «тшш», словно заевшее, как на старом граммофоне, но тем не менее дико возбуждающее. Он терялся в незнакомых ощущениях, поддавался каждому из них отдельно и всем им в целом, не стеснялся больше выстанывать просьбы попробовать чуть глубже и только потом, либо осмелев, либо обезумев окончательно, прикусив Томаса за мочку уха, процедил: «И какого хрена ты медлишь?». Томас его услышал.

Член, пусть и вошедший медленно и не полностью, чувствовался совсем не так, как два довольно-таки тонких пальца, и Ньюту пришлось вспомнить несколько неприятных первых минут. Он даже ущипнул Томаса за плечо от слишком старательных попыток больше не напрягаться.

– По тебе и не скажешь, что ты говорил на полном серьезе, – попытался съязвить Томас. Он не спешил двигаться дальше и продолжал смахивать тыльной стороной ладони капли пота Ньюту с лица. Ньют фыркнул.

– Знаешь, – парировал блондин, – когда ты окажешься на моем месте, я погляжу на тебя.

Томаса перспектива заменить когда-нибудь Ньюта, видимо, обрадовала не совсем. Он отсмеялся насилу, целуя Ньюта в подбородок.

Чем дольше Томас двигал бедрами с осторожностью и практически нежностью, тем быстрее Ньют привыкал к этому, тем приятнее это для него становилось и тем охотнее начинал он насаживаться самостоятельно, попутно теряясь в постоянных «быстрее…», «черт, еще…». Воздух в комнате накалился, будто кипяток, что растекался по венам после прикосновения, выпарился из тела. Томас, красный, скользкий от пота с макушки до пят, толкался быстрее, бедра их шлепали друг о друга, и имя Ньюта в потоке неразборчивого рычания, перемешанного со стонами, повторялось настолько часто, что язык будто завязывался в узел и коверкал буквы и слоги на все лады.

В какой-то момент Ньют отнял от щеки горячую влажную руку Томаса, накрывая ее своей, и обхватил этим неуклюжим переплетением член, нуждаясь именно в таких прикосновениях, желая кончить уже наконец, чтобы справиться с истомой, отдающей сладкой болью. Он провел один раз, второй, снова потонул в собственном стоне, когда Томас пальцем прошелся по головке и задал нужный ему ритм. Именно последние минуты показались Ньюту приятными до безумия, до помутнения в глазах и расплывчатых силуэтов, до чертовых звездочек, фейерверками стреляющих прямо в затылок. Он осыпался этими самыми звездочками, растекся по кровати в попытках восстановить дыхание, и гладил по голове Томаса, улегшегося ему на грудь.

– Твою же мать, – пробурчал Томас, снова переплетая те самые руки.

***

– Чай, кофе? – Томас улыбнулся Ньюту, который, перерыв основательно кучу одежды, разбросанной по спальне, появился в гостиной, облаченный в длинную футболку и явно тесные чужие боксеры.

Ньют невразумительно дернул головой. Проковылял вразвалочку, словно ступая по углям, к стойке – видимо, к уже привычной нездоровой ноге прибавилась и саднящая боль в заднице, поэтому ходить стало еще труднее – и приземлился на стул, слабо поморщившись.

– Покрепче нет ничего? – с сомнением спросил он, положив голову на кулак. Томас цокнул, задумавшись. Как будто где-то в закромах у него могла остаться бутылка виски пятилетней выдержки.

– Не-а, – Томас пожал плечами. – Я вообще-то стараюсь не пить много.

Ньют с пониманием кивнул.

– Тогда давай чай, – он помолчал, сверля взглядом спину Томаса, кружившую вдоль подвесных кухонный ящичков. Парень доставал то одно, то другое, читал надписи на упаковках, едва-едва шевеля губами, отставлял что-то в сторону, что-то перекладывал на стойку. Достал два стакана с разводами капель на прозрачных стенках, бросил в них по пакетику, попутно выдергивая из розетки плюющийся паром электрический чайник, который только что щелкнул, выключившись. – Только вот я одного не понял, – Томас остановился и напрягся – рука его повисла в воздухе, не дотянувшись до чайника. Ожидал, что Ньют собирался сказать, наверняка догадываясь, о чем пойдет речь. – Какого хрена это было?

Томас все-таки обернулся, ухватив чайник за широкую пластиковую ручку. Ньют положил на столешницу руку датой вверх и осмотрел ее, будто впервые увидев.

– Минхо говорил, что такое может быть, – на этих словах Ньют недоверчиво хмыкнул, кривя уголок губ. – У всех по-разному. Так что? – Томас налил в чашки кипяток, опасливо ежась: слишком отчетливо вспоминалась нестерпимая боль, вызванная прикосновением. И, каким бы смешным это ни казалось, горячая вода отныне всегда будет напоминать ему об этом вечере – Томас знал наверняка. Поставив чай на столешницу и уселся напротив Ньюта, наматывая ниточку от пакетика на палец и тем самым себя успокаивая. – Все еще не веришь?

Ньют цокнул, навалившись головой на ладонь и улыбнувшись снисходительно.

– Так и знал, что спросишь, засранец, – он притянул к себе чашку, бросил туда кубик сахара и принялся разглядывать, как тот рассыпается белой полужидкой массой на дно. – Я… я не могу точно сказать. Из-за истории с матерью и… одного случая (ныл я в тот вечер именно из-за него, не буду рассказывать сейчас) я как-то стал уверен, что все это чушь. С самого начала меня преследовал страх ошибиться, как она, который перерос в обыкновенный скептицизм – с этим я уже из принципа не хотел расставаться, – он снова улыбнулся, как будто заканчивая пересказывать сказку с приторно счастливым концом, – а теперь я даже не знаю, что и думать. Может, и неспроста это все болело, и мы с тобой реально уготованы друг другу судьбой… – Ньют поймал на себе внимательный взгляд, – но я до сих пор уверен, что ко всему… этому мы пришли сами. Безо всей этой галиматьи с соулмейтами. Я влюбился в тебя, ты в меня. Все просто. И цифры на руках тут были не при чем.

– Так даже лучше, – мечтательно заметил Томас, который все не осмеливался отпить горячий, дышащий в лицо паром напиток. – Красивее, что ли. Ну, за нас? – он поднял свою чашку, вытянул руку с ней чуть вперед. Ньют сделал то же самое и стукнул одним стеклянным боком о другой.

– Ага. За нас.

Правда, чай не остыл совсем, и прикоснуться к нему губами, искусанными, измятыми, исцелованными, оба они не особо хотели.

Телефон Томаса назойливо тренькнул и зазвенел незамысловатой мелодией ксилофона. Брюнет вытянул шею, глядя на номер, обозначенный как «МАМА», удивленно вытаращил глаза и провел по экрану пальцем. Ньют, заметивший четыре заглавные буквы, вскинул брови: последний раз мать пользовалась функцией звонка для общения с ним, когда снова пересеклась с его отцом. Хотя и тогда посчитала, что сообщения по электронной почте вполне достаточно для объявления столь радостных известий. Томас не распространялся никогда, какие отношения были с матерью у него, и потому Ньют не мог не заинтересоваться.

Томас вышел из-за стола и плюхнулся в кресло – колени его при этом полностью закрыли лицо. Сперва он отвечал ей коротко, дежурно. «Да, мам. Нет, мам. Хорошо, мам». Но вскоре женщина, чей звонкий голос просачивался сквозь динамик и механическим шипением, непохожим на членораздельную речь, доносился до ушей Ньюта, спросила нечто такое, от чего Томас мгновенно зарделся и засмущался, переводя взгляд со своих ног на Ньюта и обратно. Томас закрыл отверстие микрофона ладонью и прохрипел едва слышно, но так, чтобы Ньют мог различить:

– Могу я ей про тебя рассказать? – Ньют кивнул. – А на громкую связь поставить?

Ньют протестующе замахал руками, но Томас, похоже, спрашивал лишь из вежливости, на деле намереваясь поступить по своему усмотрению. Он тыкнул в экран пальцем и опустил руку с телефоном.

– Как у вас дела, Том? – вечно жизнерадостный мамин голос разнесся по комнате, отчетливо выделяя это самое «вас» на фоне других слов. – У тебя и Ньюта все хорошо? О, я не забыла его имя, представляешь?! Значит, все точно должно быть хорошо.

Томас закрыл свободной рукой лицо, избегая испепеляющего взгляда – Ньют, казалось, лазерами вот-вот начнет стрелять. Блондин, может, и не слишком удивился, узнав, что Томас говорил о них двоих с мамой – она все-таки родной, самый близкий человек, имеет право знать, – но явно не ожидал, что сейчас, в эту минуту, им будут задавать подобного рода вопросы. На которые он хоть и мог теперь ответить утвердительно, но все же постеснялся бы.

– Да, – Томас выглянул из-за коленок и ладони и улыбнулся Ньюту, – у нас все прекрасно, – он поманил Ньюта пальцем к себе, и тот, не зная, чего ожидать, послушно подошел и присел на подлокотник дивана. – Он сейчас со мной.

– Ах, пра-а-а-авда? – воскликнула женщина. – Как же я рада, солнышко, Господи, как я рада! Передай ему привет от меня!

Томас уворачивался от диванной подушки, метившей ему в лицо.

– Он счастлив его получить.

– Помнишь, я говорила тебе, что ваша история ну никак не может плохо закончиться? – Ньют, оставив в покое подушку и по-хозяйски навалившись Томасу на плечи, внимательно слушал. Ему уже нравилась мама Томаса, даже если он не обмолвился ни словом и ни о чем с ней не рассказывал. Безграничная любовь к сыну чувствовалась в ее голосе, очаровательном смехе и всех этих обрадованных возгласах и умилительных комментариях. Нет, Ньют не завидовал. Ему просто этого не хватало. Ведь его мать, поглощенная в свою якобы утерянную любовь, не находила ни времени, ни сил, ни желания выражать никакие чувства к нему. Если те, конечно, вообще существовали.

– Мам, давай не будем… – попытался остановить ее Томас, чьи глаза все еще упирались в голые колени и стеснялись встретиться с глазами Ньюта.

– В каком смысле «не будем»? Я не могу за вас порадоваться? Все, Том, – будь она здесь, в этой комнате, она точно топнула бы ногой. – Я бронирую билет на самолет и лечу к вам на Хеллоуин. Если не получится, то на День благодарения буду точно. – Томас попытался было возразить, но его остановили. – Я тебя уже почти двадцать три года знаю! Пока я сама не приеду, ты так и будешь откладывать мое знакомство с любовью всей твоей жизни! – последнее она произнесла лишь в шутку, это читалось в голосе. Но Ньют все равно немного умилился и шепотом назвал Томаса маменьким сынком. В хорошем смысле.

– Ма-а-а-м, я не думаю, что Нью… – Томас умолк: к губам его прижался указательный палец. Ньют сначала помотал головой, а потом несколько раз кивнул, добавляя шелестящее «Пусть-пусть. Я буду только рад», – Ладно. Приезжай.

– Ты мне еще одолжения делаешь? – шутливо возмутилась мама. – Тогда останусь до Рождества, и вы не сможете творить друг с другом всякие непристойные вещи.

– Мама! – Ньют беззвучно захохотал и повалился на диван. Внезапно насторожился, прислушиваясь, и, резко вскочив, ушел в прихожую, где на комоде остался его мобильный. Томас проводил его взглядом, слегка нахмурившись, но мама вновь увлекла его разговорами, расспрашивая уже о чем-то другом. Томас прирос к креслу, прислушиваясь. На нижних этажах орала музыка, орала безбожно громко и оказалась на редкость дерьмовой и надоедливой – такого рода композиции слушаешь пару раз и забываешь быстро, стоит тем выйти из моды и сползти вниз по строчкам чартов. Она вибрировала в стенах, барабанила невидимыми пальцами в дверь, норовила выбить стекла. Ньют так и не появился. Никаких отзвуков жизнедеятельности из другой половины квартиры не доносилось.

Томас заметил Ньюта сразу: тот сидел на комоде, постукивая по нему пятками и с нескрываемой злобой во взгляде буравя стену. Телефон лежал тут же, на полу, выпавший из беспомощно опущенной на бедро руки. Томас оперся плечом на косяк. Молча спрашивал, что случилось, потому что не осмеливался заговорить вслух: мало ли какие новости дошли до Ньюта и мало ли что произойдет.

– Это… это «отец» был, – Ньют осклабился, выплевывая слова. Едко, хищно. Руки его, сцепленные в замок, крепче впиявились пальцами друг в друга, будто намереваясь выдавить кости совсем, – говорит, ему нужны деньги. Говорит, я как сын должен оказать ему материальную поддержку. Вот же мудак, а.

Ньют закусил губу. Томас со вздохом присел с ним рядом, бесцельно перебирая пальцы.

– Он заявился к матери, надавил ей на жалость. Сказал, что его поганой семейке нечего жрать, потому что бизнес, которым он некогда занимался, прогорел нахрен. Мать повелась. Она писала мне несколько раз с просьбами перечислить немного. Я думал, может, у нее случилось что. А она все ему. От большой, мать ее, любви, – Томас продолжал отмалчиваться и только, замешкавшись сперва, положил руку Ньюту на плечо. Позволял блондину выговориться и прекратить плеваться ядом. – И я не могу полететь к ней, чтобы набить ему морду. Я не думаю, что мне хватит на билет туда и обратно. Да и что делать-то в такой ситуации я, по правде говоря, тоже не знаю.

– Придумаем что-нибудь, не парься. Ты же его, так полагаю послал? – спросил Томас.

– Нет, побежал брать кредит и перечислять ему на карточку, – съязвил в ответ Ньют. – Послал конечно.

– Ну, значит, все образумится. Я обещаю, – и Томас, легко спрыгнув с невысокого комода, исчез в гостиной.

***

– Я бы предложила скинуться Ньюту на билеты, – Тереза дальновидно не садилась на старое дырявое кресло: волновалась о сохранности чистого офисного костюма, от которого все еще пахло бумагой, духами, кофе и кондиционерной прохладой. Она передала пакет с бургером Минхо и скрестила на груди руки. – Но что он может, по сути, сделать? Приехать, пригрозить пальцем, сказать, что так поступать нельзя? Он опять начнет терроризировать его маму…

Девушка рассуждала долго и громко, не забывая поглядывать на часы, чтобы не опоздать на работу к концу обеда. Парни сидели кружком на ящиках с одинаковыми озабоченно-кислыми лицами и жевали отдающие резиной бургеры. Ньют жевал особенно рьяно, не выпуская из рук телефон: несколько минут назад он, не сказав никому из друзей ни слова, отослал матери сообщение, довольно грубое, текст которого все еще визжал сиреной в голове. Впервые за всю свою жизнь он осмелился задать ей вопрос, кто важен ей больше: эфемерный соулмейт, который бросил ее, или родной сын. Столь провокационные вещи обыкновенно действовали на мать, как взрыв на атомной электростанции. Разрушающе. И Ньют с нетерпением, странным, похожим на мазохизм, ожидал последствий всех этих разрушений.

В Лондоне день уже подходил к концу, мать наверняка находилась дома после работы. С ее привычкой постоянно держать гаджеты поблизости сообщение остаться незамеченным до утра попросту не могло. И Ньют ждал. Ждал, слушая Терезу лишь вполуха, хотя та не единожды высказывала довольно дельные идеи и, замечая невнимательность блондина, к которому большей частью и обращалась, стискивала губы.

– Погоди-ка, Ньют… – Тереза вытащила Ньюта, пустившего корни в собственных мыслях, из раздумий, требовательно потянув за рукав футболки, – у тебя же остались приятели в Лондоне?

Ньют задумчиво промычал, косясь на телефон. Изображал крайнюю задумчивость. И наверняка переигрывал.

– Конечно остались. Правда, я не связывался с ними вот уже несколько месяцев… и что с того?

Тереза хмыкнула, будто недовольная, что Ньют не понял столь очевидные вещи.

– Пришло время снова налаживать контакты, – она отряхнула плечо белой блузки, с подозрением поглядывая на невысокую стойку рядом, заваленную инструментами и полупустыми канистрами с маслянистыми темными жидкостями. – Конечно, не очень-то хорошо это – втягивать в семейные дела посторонних, но, думаю, если твоему отцу лица со стороны объяснят как можно понятнее, что соваться к твоей маме не стоит, он уступит. Ненадолго, может, но все-таки. А за это время мы по-быстрому переселим твою маму сюда, убедившись предварительно, что восстанавливать общение с этим человеком она больше не будет.

Ньют подскочил, уронил недоеденный бургер на пыльный каменный пол. Его дребезжащее «Чего-о-о-о?» окончательно уничтожило и без того хрупкую атмосферу всеобщего вынужденного спокойствия.

Комментарий к Глава 13. О том, почему разрушение не всегда несет за собой плохие последствия

А мы все ближе к финишной прямой… Спасибо такой замечательной штуке, как каратин, честно :з

Меня маленько выбило из колеи во время написания nc и потому я смотрю на нее как на “шото не то”, но переписывать я это, конечно, не буду, потому что молния два раза в одно место не бьет :D

Если заметите очепятки, которые я сама (снова) не засекла – ПБ всегда открыта.

========== Глава 14. О том, почему нужные пути всегда сходятся ==========

– Чего-о-о? – голос Ньюта звенел, дрожал, перекатывался от злобы к возмущению, от возмущения – к удивлению и далее, как по лестнице, от других эмоций к эмоциям. Он с силой отпихнул шлепнувшийся слишком близко к кроссовкам огрызок бургера к выходу, где на него тут же накинулись голуби с явными наклонностями к хищничеству. – Переселить мою мать? Сюда? Да ты смеешься!

Томас пытался успокоить Ньюта, дергая того за кисть, но бесполезно: блондин уже дошел до той стадии кипения, когда оставалось лишь молча ждать, пока он остынет сам собой, без вмешательств извне. Ньют краснел, покрывался сыпью гнева, и глазные яблоки у него наливались кровью, как у разозленного быка. Пугающее зрелище, если не общаться с Ньютом каждый день.

– Вовсе нет, – хладнокровие из Терезы можно было выкачивать насосом. Она, подождав с минуту и позволив всем междометиям и нечеловеческим звукам вытечь из Ньюта, подошла к нему, положила руки ему на плечи и заглянула в глаза, вполне утратившие прежнюю красноту. – Ты же не хочешь, Ньют, чтобы твой папенька довел ее до продажи жилья, кучи кредитов или чего-то похуже? Его, может, и припугнут, но ненадолго, согласись. А делать что-то надо.

Ньют дернул плечами, освобождаясь от рук Терезы, и замахал руками.

– Погоди-погоди, я не для того сматывался от нее в Америку, чтобы спустя несколько месяцев она сюда переезжала. Неужели нельзя придумать что-нибудь еще?

Тереза глянула на него укоризненно.

– Что за отношение вообще, Ньют? К родной-то маме?

– Ты это зря… – с присвистом протянул откуда-то со стороны Минхо, вытирая руки о пакет вместо салфетки.

– Ну, знаешь, она вспомнила обо мне лишь после того, как ей позвонили из больницы и сказали, что я в отключке, – Ньют яростно взмахнул руками. – До этого у нее как-то не особо хорошо получалось играть роль заботливой матери, потому что она была слишком поглощена своим статусом брошенки. Времени на меня у нее, знаешь ли, не хватало. И сейчас ты предлагаешь мне перев…

– Но ты ведь все равно ее любишь, – оборвала Ньюта на полуслове Тереза.

Ньют не нашел более, что сказать. Прежний поток его слов словно бы прервало емкой фразой, произнесенной девушкой, и он молча с ней соглашался, пусть и не без сожаления. Если бы он хотя бы самую малость не любил мать, невзирая на ее крайне неумелое материнство, то не помогал бы ей совсем. Не попросил бы друзей помочь и подсказать, что нужно сделать, чтобы отгородить ее от чокнутого мужика, некогда ею воспользовавшегося. Не волновался бы о ней ни секунды. И не отправил бы ей сообщение с вопросом «А теперь признайся. Не мне. Самой себе. Кто тебе дорог больше – я или он?», ответ на которое ждал вот уже несколько минут, преодолевая дрожь по всему телу.

Томас перестал дергать Ньюта за руку, что на самом деле только нервировало, но никак не успокаивало. Минхо больше не шумел пакетом из-под бургера и переводил взгляд с Терезы на Ньюта, не решаясь влезть в разговор, но явно сгорая от желания.

– И потом, – Тереза выждала паузу и, убедившись, что Ньют не намерен говорить что-либо в опровержение ее слов, продолжила, – так будет правда лучше. Она хотя бы не будет чувствовать себя одинокой. И так мы точно будем уверены, что твой отец не найдет ее снова.

– Ла-а-адно, – учтиво протянул Ньют, – но я не собираюсь жить с ней в одном доме. При всем моем уважении к ней мои нервы попросту не выдержат.

– Переедешь к Томасу, какие проблемы, черт возьми? – воскликнул Минхо, подтягивая к себе ноги и намеренно пряча лицо за коленями. – Не надо на меня так таращиться, с вами уже все ясно. Если бы вы вчера не остались у Томми вдвоем, а Ньют не ходил сегодня вразвалочку, я бы еще посомневался какое-то время. Для приличия, – Минхо осклабился. Тереза отвернулась, стараясь не улыбаться слишком широко. Томас стукнул Минхо в плечо. Ньют тем временем боролся с выползавшей на лицо озлобленной гримасой, раздраженный тем, что разговор перешел в совершенно иное русло.

Телефон у Ньюта пикнул, оповещая о дошедшем наконец ответе. Ньют перескочил через ящики, опершись на них одной рукой, и, игнорируя оклики, скрылся в комнате ожидания, на всякий случай заперев ее на щеколду изнутри. Плюхнулся в рваное кресло-мешок, сидеть в котором казалось нереальным, потому что пыль из него вылетала не облачками, а целыми грозовыми тучами и не давала толком дышать.

«Зачем ты вообще такие вопросы задаешь!????? Разве можно вообще меня перед выбором таким ставить?»

Ньют самодовольно усмехнулся. Энергетика даже у первых двух строк была убийственная. Будь мать рядом, она обязательно бы кричала до звона в ушах, яростно жестикулировала. И точно расхаживала бы по комнате, разговаривая, на первый взгляд, с чем угодно, но не с сыном. Она всегда так делала, когда раздражалась или злилась. Не могла смотреть прямо в глаза, будто взгляд ее мог выдать какую-то тайну, которой она не согласилась бы поделиться ни с кем.

«Ты ведь понимаешь, да, что сейчас я далеко не в самом лучшем состоянии, чтобы такое обсуждать?! Я волнуюсь за обоих. ОБОИХ. И я НЕ СОБИРАЮСЬ выбирать между ВАМИ».

Нарастание материнского гнева легко отслеживалось по все удлинявшейся веренице написанных заглавными буквами слов. Каждая фраза отдавалась у Ньюта в голове быстрым, не дольше миллисекунды, но очень отчетливым стуком, звяканьем – целым набором разнообразных звуков, всасывающихся в кровь. К концу предложений Ньют начинал ерзать и дергаться, будто бы уворачиваясь от невидимых стрел, пронзающих экран с дальней заокеанской стороны и намеревавшихся проткнуть ему череп.

«Ты хоть понимаешь, КАК ЭТО ТЯЖЕЛО? КОГДА ТОТ, кому ты уготована СУДЬБОЙ, использует тебя, но ты НИЧЕГО НЕ МОЖЕШЬ ПОДЕЛАТЬ, потому что слишком сильно любишь его? Когда единственный сын спрашивает, кого я люблю больше?»

Ньют снова заерзал. Кто-то – этот «кто-то» молчал, намеренно себя не выдавая, – остановился у двери, робко стукнул по ней костяшкой, подергал ручку, словно бы надеясь, что она открыта, но уходить все же не собирался. Будь это Минхо, он точно выдал бы пару фразочек, Тереза задала бы несколько вполне ожидаемых вопросов, а вот Томас, понимавший прекрасно, что уединяться без причины посреди разговора Ньют не стал бы, продолжал бы молча топтаться снаружи, боясь, что чересчур назойливым стуком или вопросами только накалит атмосферу. Но напряженность его ожидания ощущалась даже здесь, в тесной пыльной комнатушке. И к волнению, и без того Ньюта переполнявшему, добавилось еще и Томасово – совершенно ненавязчивое, в какой-то мере робкое, и противиться ему было невозможно.

Ньют отложил телефон. Поднялся, потянул язычок щеколды вправо и, пропустив Томаса внутрь, за спиной которого не было больше ни Минхо, ни Терезы – азиат, видимо, повез девушку обратно в офис, выкраивая тем самым несколько лишних минут для уединения (словно им времени на это всегда не хватало). Томас приземлился в кресло-мешок напротив Ньюта, вытянув затекшие ноги, и поморщился, стряхивая с коленок пыль. В глазах – снова немые вопросы, легко угадываемые и понимаемые. Ньют молча вскинул вверх указательный палец, требуя еще пару мгновений, чтобы закончить чтение. Снова уткнулся в экран, щурясь словно от внезапно выявившейся близорукости, и нахмурился.

«Я устала. Ньют. Правда устала. Ты презираешь меня за то, что никогда не могла быть для тебя хорошей матерью. Он, наверное, обо мне приблизительно такого же мнения, раз я ношусь за ним, как сумасшедшая. Но я не знаю, что с собой поделать. Не знаю, честно. Я бы ни за что не позволила так к себе относиться, но… позволяю почему-то. Так само получается. Как будто я не могу управлять собой. Я знаю, ты меня никогда не поймешь, с твоей-то идеологией, но и не буду винить тебя в этом. Можешь ненавидеть меня, говорить всем и каждому, какая плохая я мать, и я не обижусь, постараюсь не обидеться, потому что это же ведь правда, да? Я вымотана. И прости, пожалуйста, что для меня это было важнее тебя.»

Дальше читать Ньют уже не мог, хотя в письме проглядывало много чего. Все те же извинения в огромных количествах. Никакого капса. Мама наверняка плакала, когда писала это, и Ньют чувствовал, ощущал всеми клеточками тела, что ответ на заданный им вопрос нашелся во время написания именно этих строк, не тех, в начале, пропитанных истерией. И он приблизительно догадывался, какой ответ бы получил, если бы мама не боялась его написать. Выбирать она никогда не умела и не любила и оттого раздражалась всегда, порой до смешного раздражалась, а Ньют заставил ее это сделать.

Томас смотрел на него испытующе, наплевав на то, что через десять минут ему нужно быть уже в книжном. Ньют поднял на него глаза, вслепую набирая сообщение на наизусть выученной клавиатуре и нажимая на «отправить»:

«Я помогу тебе. Обещаю».

– Я… маме писал, – прозвучало это как оправдание. Будто Ньют натворил что-то ужасное, а разгневанный Томас требовал объяснений. – Думаю, Тереза права все-таки. Ее надо оттуда вытаскивать.

***

Алби принадлежал к числу людей, знавших, куда подевался Ньют. Он не называл блондина неблагодарным идиотом, нервно хихикал над чьими-то глупыми предположениями о суициде и лишь загадочно отмалчивался, когда кто-то непосвященный (если непосвященный изначально, значит, должен таковым и остаться) пытался расспросить у него про местоположение бывшего члена байкерского клуба. Он старался писать как можно чаще, однако его «как можно чаще» в конце концов сократилось до минимума по очевидной причине – еще в конце прошлого года он встретил своего соулмейта, наимилейшую девушку, вызывавшую активное кровоизлияние из носа у половины клуба одной только улыбкой. Она забрала Алби у целого мира и ни за что не собиралась отдавать, а Алби, судя по всему, нравилось чувствовать себя украденной и спрятанной в неведомых землях принцессой. О семейном положении Ньюта он во время редких переговоров дальновидно не спрашивал: знал, какую реакцию это может вызвать. Несколько лет дружбы и десятки стычек в первое время, переходивших в активный мордобой, научили его помалкивать. Но в этот раз он не удержался.

– Как на личном-то, мистер я-найду-кого-нибудь-сам? – шутливо болтал он, с кем-то попутно прощаясь и знакомо лязгая воротами.

Ньют хотел съязвить или уклониться от ответа, но сдержался.

– Более чем прекрасно, хочу сказать, но вдаваться в подробности не собираюсь, прости.

– Заметано, – Алби помолчал, решаясь. – Так ты все-таки встретил кого-то или у тебя и одного «все прекрасно»?

– Это уже подробности, – пробормотал Ньют. – Да, встретил. Больше ничего объяснять не буду. Я звоню вообще по другому поводу.

Томас уехал несколько минут назад, в очередной раз выслушав тираду от начальника. Минхо и не возвращался. Наверняка остался выпить чаю и остыть немного в офисе под кондиционером. Туда, вообще-то, не позволялось приводить посторонних и уж тем более поить чем-нибудь, но этим двоим почему-то не отказывали. Никогда. Альянс Минхо и Терезы доводил окружающих до писка. Обыкновенно подобную реакцию вызывают щенки или котята, но, видимо, из их парочки очарование фонтанировало розовыми струями и затопляло все вокруг. И Минхо к тому же умел подлизываться, как считал Ньют, если ему так было нужно.