Текст книги "Волкодав (СИ)"

Автор книги: Quintinu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Ну я же почти всегда только вас с Воронежем поливаю. – Усмехнулся блондин. – Благо, не просто так, а ни в чём не виновного и очень наивного парнишку-то за что? Он просто ещё не заслужил. И, зная его характер, скорее всего не заслужит.

– Кстати, – слегка задумчиво произнёс Морша, – а тебе не кажется странным то, что Ваня находится среди нас? – Поймав слегка удивлённый взгляд Валеры, Тяргон поспешил объяснить свои слова. – Он же такой весь изнеженный и явно не предназначен быть пограничником…

– Вообще, мне тоже кажется, что здесь что-то не то. Серьёзно, почему бы и не оставить парнишку в покое и не позволить ему жить при дворе, допустим? Нет, надо отсылать на самый край царства, на передовую…

– А что, если он кому-то очень сильно не нужен, и таким образом его специально послали на верную смерть?..

Елец уже было собирался ответить, как вдруг неожиданно его лошадь остановилась, запнувшись обо что-то. Как только он нагнулся, чтобы осмотреть препятствие и проверить, не случилось ли чего более серьёзного, он так и ахнул: перед ним в почему-то сильно поредевшей степной траве вперёд, в сумрак вечера убегало множество тропинок из лошадиных следов, а кое-где даже виднелись следы от колёс.

Почуяв неладное, Тамбов тоже нагнулся – и всё сразу понял.

– Нас обошли?..

– Угум. А ещё Белгород нам не врал.

С этими словами Елец, слишком резко коснулся шпорами тела лошади, торопя её. Дело за отдачей не стояло – понятливое животное тут же понесло седока назад в Чугуев. Не столь быстро сообразивший, что делать, Морша поспешил за ним.

23 мая 1571 года, г. Калуга.

Когда Ваня наконец-то пришёл в себя, он с трудом понял, где находился. Место было знакомым, но, в то же время, и будто бы новым. Он огляделся. Вокруг него была обычная ничем не примечательная комната-спальня и, судя по тому, что обстановка не отличалась роскошью, жил в ней либо кто-то небогатый, либо же просто прислуга. В прочем, ладно: он хотя бы очнулся, и это Ваню уже очень сильно радовало.

Подводила память. Ваня помнил, что Бахчисарай неожиданно объявился в его землях, а ещё – что он, Орёл, сам выходил к нему на битву. Только сейчас, лежа на не особо удобной кровати и глядя в потолок, он вдруг понял, насколько же глупо и безрассудно это всё выглядело со стороны. Но, если подумать серьёзно: он же имел благую цель! Если Крым оказался уже так глубоко в Московии, то за судьбу Курска и других переживать стоило ой как серьёзно!

После того, как Бахчисарай его сразил, Ваня не помнил ничего. И не мудрено – столько проваляться без сознания да ещё и с такими-то ранами!

Стоп. Раны. Ваня попробовал встать, потом сделать это же, но более плавно и аккуратно, потом – хотя бы повернуться на бок. Последнее получилось, но не без труда: мало того, что тело загудело следами последней битвы, так ещё ведь и мышцы, уже успевшие затечь, заболели!

Выгнав из головы почти все мысли, Ваня вдруг услышал как за стеной кто-то с кем-то переговаривался. Звук был очень приглушённым, но, тем не менее, сосредоточившись на разговоре, Орлу удалось разобрать почти всё.

– Что-что-что ты сделала, чтобы его спасти?! – Первый голос был Ване точно не знаком. Принадлежал он явно мужчине и был глубоким, бархатистым и, что само собой отметилось в голове Вани, довольно красивым. – Повтори ещё раз.

– Я рассказала Крыму всё. – Второй был тише и явно женский. Вот он, в отличии от первого, уже вызывал в Орле какие-то воспоминания, но в таких условиях чётко определить его хозяйку было совсем невозможно. – О том, где находятся позиции наших войск. О том, как безопасно пройти в Москву, чтобы объявиться практически у самого города. И о том, что в нашем царстве в последние годы творятся хаос и беспредел – и всё благодаря самому царю! – Ване показалось, что говорившая волновалась.

– Я вот не понимаю, Клав, тебе что, плохо живётся, ты стране зла хочешь?

Точно, это была Калуга. Будучи сестрой Тулы, она являлась самому Орлу тётей, и Ваня в своё время был к ней довольно сильно привязан. Но кто с ней говорил? И при чём тут она вообще?..

– Это я-то стране зла хочу? Посмотри, что делает Москва: то свои же города разоряет, не забывая при этом и нас, олицетворений, то Опричнину ввёл, будь она неладна! Да он же вообще как из ума выжил! – Она замолчала на несколько секунд, видимо для того, чтобы перевести дух. – А Ваня – наша единственная надежда на хоть какие-то перемены в стране!

– Возможно ты и права. – Сдался, наконец, мужской голос. – Но я бы всё равно основательно подумал перед тем, как делать такое.

– Я подумала трижды и решила, что жизнь и здоровье моего племянника мне гораздо дороже. Да и… Борь, ты просто не был в той ситуации.

– И очень сожалею, что в ней оказалась ты. – Хмыкнул голос. – На твоём месте я бы поступил совсем иначе.

На этом голоса затихли. Пытаясь переварить полученные сведения, Орёл, собрав силы в кулак, всё-таки смог сесть на кровати. «Интересно, а почему я для тёти Клавы такой важный?.. Это… как-то связано с моим отцом?.. Но ведь я его вообще не знаю! Или же…»

Его размышления нарушил скрип двери, и на пороге появилась уже не являвшаяся для него неожиданностью Калуга. Видеть её он был рад, а потому улыбнулся ей своей самой счастливой улыбкой.

– Ой, а ты уже пришёл в себя! – Обрадовалась Клава. – А я только решила тебя проведать. Пока ты был без сознания, я так волновалась, что приходила к тебе очень часто. Как ты себя чувствуешь?..

Сев на кровать рядом с Ваней, она осторожно прижала его голову к себе.

– Если честно, так себе. – Орёл тихо зашипел от неудачного касания тётушки, и она поспешила исправить положение. – Не знаю даже, где болит больше.

– Расскажешь, как ты всё это добро получил? И вообще, почему ты был пленником Крыма?..

– А. Вот, значит, как. – У Вани в голове будто сложился ещё один кусок мозаики. – Это долгая история. Ты ведь знаешь, что Москва послал меня на границу?

Калуга грустно кивнула.

– Там я нашёл хорошего наставника и верных друзей. – Говорить ему было трудно, но он, как мог, старался составить более-менее связный текст. – Один из них и предупредил нас об опасности. Так мы и узнали, что Бахчисарай объявился снова. Меня выбрали гонцом в столицу, чтобы обо всём сообщить. Но доехать я успел только до моего центра: Крым напал следующей же ночью. Дальше уже понятно… Я всего лишь хотел узнать о друзьях… И Курске… – Ему стало неловко. – Ну и вот… Кстати, почему я здесь? И… Где мы?..

– Э-это уже моя вина. Я встретила Крыма на нашей с тобой границе, и мы решили с ним немного… Поговорить. Ну и мне удалось вынудить его отпустить тебя. Кстати! – Осторожно коснувшись обеими руками Ваниных плеч, Калуга вдруг начала довольно пристально его разглядывать. Вскоре на её губах снова появилась улыбка. – Как же ты возмужал! Какой стал большой и, знаешь, теперь ты не выглядишь таким доходягой!

– То есть раньше я им был? – Притворно обиделся Ваня. – А я думал, что ты меня любишь!

– Опять ты за своё! Привык в детстве, что я души в тебе не чаяла, аж до сих пор пользуешься! У-у-у-у, радуйся, что раненый сильно, так бы заобнимала! – Напомнив себе таким образом о состоянии племянника, Клава снова стала серьёзной. – Я вижу, тебе лучше… Но, всё равно, какое-то время поживёшь тут. Этот дом мой, но он, так сказать, не основной. Надеюсь, тебя не станут искать. А пока что мы с Борькой тебя снова на ноги поставим. Можешь положиться на нас.

– Борькой? – Ваня снова вспомнил тот красивый голос, что слышал недавно.

– А, точно, вы же друг друга, скорее всего, не знаете… Надо это исправить.

Она улыбнулась и громко позвала ещё одного своего гостя.

– Ваня, это Брянск, в миру – Борис. Брат твоего начальника, Курска, кстати. Он должен был помочь защитить меня от Крыма, но теперь это уже не нужно.

В дверном проёме уже стоял обладатель того прекрасного голоса.

– Борь, а это – Орёл. В миру Иван. Будь с ним поласковее и не гоняй так, как Курск.

– А откуда вы знаете о наших трени… – Ваня не успел договорить, как Калуга уже засмеялась.

– Мы просто знаем Курска.

Хоть они и говорили о Глебе, судьба которого всё ещё волновала Орла, сейчас же ему почему-то стало немного не до него. Да, Глеб, безусловно, был одним из самых дорогих олицетворений для Вани, но тот, кто стоял перед ним в этой небольшой комнатушке, казался ему улучшенной версией брата: то же телосложение, те же черты лица, схожий цвет волос… Вот только цвет глаз отличался кардинально, но улыбка, которой Борис затмевал всё вокруг и будто бы силой притягивал к себе, заставляла забыть об этом сразу и навсегда.

Следующие несколько часов все трое, будто возвращая Орла в реальность, разговаривали обо всём и ни о чём – как старые друзья, которые не виделись много лет, и во время обсуждения Ваня постоянно украдкой посматривал на нового знакомого.

Тогда же у него в голове и промелькнула та самая мысль, из-за которой ему сразу стало очень стыдно: «А что, если на одном только Курске свет клином не сошёлся?..»

Опомнившись, Орёл захотел выгнать её из головы. Возможно, поэтому он неосознанно потянулся к левой стороне тела – туда, где между рубахой и кафтаном у него всё ещё хранилась та самая самодельная карта, которую Глеб нарисовал для них обоих. Только теперь, после перенесённого сражения, она была местами изрезана и почти полностью залита кровью. Интересно, зачем Крым её ему всё-таки сохранил?..

– Кстати, Ваня, я думаю, что Крым Курска не тронул. – Заговорщически улыбаясь, сообщила, уже уходя, Калуга. И, отметив про себя слишком резко поднятый на неё удивлённый взгляд племянника, добавила: – Я предполагаю, что он его обошёл, иначе бы просто не смог так быстро оказаться так глубоко в стране. А на тебя время потратил потому, что захотел «познакомиться» лично и проверял на удачу, на месте ли ты.

– Откуда ты… – Не успел даже удивиться Орёл.

– Пока я перевязывала тебя, нашла кое-что интересное. А уж каракули Курска я везде узнаю, даже через твою кровь.

Улыбнувшись племяннику в последний раз, она, пожелав ему хорошо отдохнуть, вышла из комнаты. Брянск ушёл и того раньше, забрав свой по-особому мягкий и обволакивающий уют с собой.

А вскоре и сам Ваня снова закрыл глаза: слишком уж он устал в последнее время, и теперь ему было нужно лучшее лекарство, – по словам Калуги, конечно, – сон.

21 мая 1571 года, г. Чугуев.

– Итак, Лёш, – обратился Курск к Белгороду, когда они, наконец-то, остались наедине, – ты не хочешь мне ничего рассказать?..

Белгород хотел. Точнее, он понимал, что лучше сразу выложить все сведения о себе, чем и дальше продолжать вызывать подозрение, но… Что-то внутри Алексея болезненно ныло от мыслей обо всём, что произошло. Боль, которую он с таким трудом усмирял в себе, грозила снова поселиться внутри.

Он колебался. Белгород любил брата, бесконечно верил ему и, конечно, хотел помочь. Именно поэтому он и прибежал к ним сразу, как только узнал о грозящей опасности. Хотя то, что Курск и его своеобразный отряд находились вблизи, он знал с самого начала их прибытия в Чугуев.

– Белг, всё нормально, ты можешь довериться мне. – Курск улыбнулся. – Я пойму, я ведь твой старший брат.

– Это очень сложно, Глеб. – Сидевший рядом Алексей смотрел в стол и боролся с собой. – Но я попытаюсь.

Выдержав небольшую паузу, Лёша начал рассказ.

– Ты ведь помнишь, как меня отдали в рабство Глинску? – В его голосе уже чувствовалась грусть. – Я тогда был ещё довольно маленьким и ничего не понимал. Поэтому первое время на новом месте я часто плакал, да и вообще мне было очень одиноко. Я очень хотел увидеть ещё раз Борю, тебя и наших родителей…

Слушая брата, Курск поднялся со своего привычного места во главе стола и, пройдя к Белгороду, сел с ним рядом.

– А ещё я очень его боялся. Ну, ты сам, наверное, понимаешь: он же ордынец, был нашим врагом… И то, что он был гораздо старше меня, тоже отталкивало. Я думал, что я не смогу жить с ним, и что мы не найдём общий язык. – Белгород запнулся. – Но, со временем, я понял, что он не страшный.

Он остановился ещё раз, видимо, обдумывая, стоит ли говорить всё, как есть. В этот раз молчание длилось чуть дольше, но ведь и сам решаемый Белгородом вопрос был очень непростым…

– Более того, я его полюбил. – Всё же выдал он и, заметив, насколько ошарашен Курск таким заявлением, продолжил. – Насколько я знаю, он меня тоже. Он никогда не говорил мне это, но я всё чувствовал по его отношению ко мне.

Привстав со скамьи, Белгород налил себе воды из стоявшего на столе кувшина.

– Он многому меня научил. Например, драться. – Он медленно отпил несколько глотков. – А ещё он рассказал мне много интересного про свою прошлую жизнь и, особенно, про Крыма.

– И… – Наконец решился поддержать разговор севрюк. – Что же ты узнал?..

– Он был одним из тех, кто сделал Крыма таким.

– Правда? – Хоть Курск до этого и думал, что у такого поведения Бахчисарая есть свои причины, но то, что на него повлиял кто-то со стороны, и не подозревал. – И как же?..

– Насколько я понял, он был его воспитателем и был близок к его отцу… А позже хотел использовать Крыма, чтоб получить себе всю власть в Орде. Но Бахчисарай как-то всё узнал, и Глинску пришлось скрываться. Вот потому-то он и жил в Литве, совершенно чужом для него государстве.

– Слушай… Но почему он всё это рассказывал тебе?

– Я тоже задавал ему этот вопрос. Он говорил, что должен быть тот, кто знает правду, поэтому и взял меня себе. И что это мне однажды пригодится. – Белгород пожал плечами. – Видимо, пока ещё не время.

– Ну да. Вот ведь! Сам он, получается, делов натворил, а исправлять тебе? Ну, то есть, уже нам? Умно, ничего не скажешь!

– В конце концов… – Голос Белгорода почему-то стал тише. – Крым добрался до него и в Литве. Глинск хотел перейти в подданство Москвы, под его защиту. Он хотел поднять мятеж против литовцев и жестоко поплатился за это…[6]

Лёша закрыл лицо руками, пытаясь успокоиться. Курск, не зная, что ещё можно сделать, обнял брата за плечи, притянув к себе.

– Значит, так он погиб?..

Белгород кивнул.

– А сабля его – это прощальный подарок?

– Вроде того… – По щекам Алексея побежали слёзы, и, как он ни пытался скрыть их от брата, Курск всё же заметил его состояние. Пытаясь успокоить Белгорода, Глеб погладил его по волосам.

– Тише, всё уже позади…

– Он знал, что рискует. И потому однажды сказал мне ещё кое-что.

Курск вопросительно посмотрел на брата, но тот снова и снова прятал своё лицо. Кажется, Белгороду было очень стыдно рассказывать всё это, но он знал, что не сможет скрывать это вечно.

– Он подозревал, что Крым был… Одержим? Да нет же, не так… В общем, будучи довольно близким к нему олицетворением в своё время, он начал замечать за ним странности: разное поведение в схожих ситуациях… Это продолжалось постоянно, поэтому он предположил, что с Крымом что-то не то. Ему казалось, что есть как бы два Бахчисарая: один беспринципен и кровожаден, другой же – мягок и ленив.

– Поэтому ты предлагал нам просто поговорить с ним? Надеялся, что можем попасть на ту мягкую часть его характера?..

– Ага. – То, что Белгород старался успокоиться, давало свои плоды: его голос уже стал почти обычным. – Я бы и сам поговорил с ним, но для этого ведь надо подобраться довольно близко. Один бы я не смог.

Курск пытался переварить полученные сведения. Находясь рядом с всё ещё расстроенным братом, он не мог сосредоточиться и обдумать всё хорошенько, поэтому решил отложить это на потом. Главное севрюк уже узнал: Белгород, как и он думал, не шпион, и хотел им всем добра. Он был прав, что верил брату, и от осознания этого его стало гораздо легче.

– Но почему же ты сразу не пришёл к нам, как только мы приехали в Чугуев?..

– Мне надо было пережить боль. – Грустно улыбнулся Белгород. – Прости, Глеб, я хотел, но понимал, что не могу. Но тут Крым объявился снова, и я уже не смог сидеть сложа руки.

– Понятно. – Севрюк провёл по волосам брата ещё несколько раз, словно успокаивая его окончательно, а затем выпустил его из объятий. – Иди отдохни, Лёш, тебе нужно. А я пока займусь нашими следопытами.

Фраза была брошена вовремя: с улицы уже доносились стук копыт и ржание лошади. Одной – значит первым вернулся Воронеж.

Как выяснилось чуть позже, на Изюмке он ничего не нашёл. Теперь вся надежда была на Моршу и Ельца, но они почему-то очень сильно задерживались, и Курск волновался, ведь в степи с ними могло произойти что-то непредвиденное. Севрюк успокаивал себя тем, что они хотя бы вдвоём, и уж Тяргон-то точно на этот раз должен защитить своего Лерика.

Они вернулись глубокой ночью, хоть и выжимали из своих бедных животных едва ли не все силы.

По их рассказу Курск понял всё. Он, конечно, предполагал, что Крым может просто обойти их, но, судя по тому, где именно он прошёл в этот раз, этот путь был необычен даже для него самого. Это было довольно странно для Бахчисарая и непривычно для его старого врага. Было очевидно, что было что-то, из-за чего Крым и решился на такую афёру.

Вот только подумать об этом подробнее, как и обо всём, сказанном ему Белгородом, Курск решил позже. Сейчас же его мысли занимало совсем другое. В его голове, яростно билось, ударяя в виски, лишь одно: «А что, если Крым догонит Орла и нападёт на него?..»

И почему-то в эту минуту севрюку уже было плевать на послание в столицу, он молился лишь о том, чтобы с самим Орлом было всё хорошо.

25 мая 1571 года, г. Калуга.

Ваня мучился от бездействия. Нет, у него, конечно, теперь было всё, нужное для выздоравливания: кровать, еда, любящая тётушка под рукой и даже новый знакомый, столь сильно похожий на Курска. Это одновременно грело душу, но и напоминало о том, что он не выполнил столь важного поручения Глеба. Из-за этого всё время, пока Ваня набирался сил дома у Калуги, он не мог найти себе места.

А потому, спустя пару дней, почувствовав, что ему стало лучше настолько, что можно продолжить выполнение задания, он, дождавшись ночи, покинул свою столь гостеприимную и любящую тётушку. К тому времени он уже успел собрать всё необходимое для поездки. Где конюшня он тоже прознал, так что увести одного коня у Калуги не составило большого труда.

Кое-как оседлав его, он снова направился в Москву, отчаянно надеясь, что Крым не успеет достичь столицы раньше него самого. Нужно было торопиться, ведь, как он понял из тех слов тёти, у Крыма сейчас слишком большое преимущество перед ним.

Саму же Калугу он понимал, а потому не винил. Но вот о том, как отнесутся к её предательству другие, когда узнают о нём, он думал в более плохом ключе. Из-за этого он, Ваня, тоже должен был быть в Москве, ведь если не он сам, то кто защитит его любимую тётю и не объяснит всем всё произошедшее?..

«В любом случае, – думал он, снова спеша в столицу, – я слишком нужен там, и не имею больше права отдыхать просто так.» А вот то, что его тело ещё не было готово к таким резко поменявшимся условиям, он понял уже будучи далеко от дома тёти. Собрав волю в кулак и стиснув зубы, он отмёл последние мысли о возвращении. Судьба страны всё ещё зависела от него. А ещё он обещал Курску. И это было тем, что гнало и гнало его вперёд, и это было Ване дороже всего на свете.

Вот только не знал он, что приедет уже на пепелище. И даже в возвышавшемся над ним кое-где обгоревшем Кремле он не сразу признает место, в котором провёл всё своё детство.

Сноски:

[1] – До появления Орла как олицетворения на своей земле Крым грабил её не один раз: в 1562 году татары осаждали Мценск, Новосиль, Болхов, в 1562 году опять Болхов, в 1570 году – Новосиль.

[2] – В мае 1571 года, несмотря на то что крепость Орёл находилась в тылу, прикрытая Курском, она была почти полностью разрушена татарскими ордами Девлет-Гирея.

[3] – Злынское поле находится чуть севернее Орла и впервые упоминается в 1571 году, когда крымский хан Девлет-Гирей, двигаясь в Калужские земли после разорения Орла, сделал там остановку. На Злыни его встретили бежавшие от ужасов московских казней Ивана Грозного. Перебежчики «Кудеяр Тишенков да Окул Семенов, да калужане Ждан да Иван Васильевы дети Юдинкова, …» и другие убедили хана в слабости русского войска, после чего Девлет-Гирей пошёл на Москву.

[4] – Имеется ввиду Новгородский погром 1569 года.

[5] – В 1565-1572 года на Елецких землях идут голод и эпидемия – «моровое поветрие», после которого вымерла большая часть населения.

[6] – Речь идёт о мятеже князей Глинских 1508 года, связанном с их переходом на службу Москвы. Сбежать из Литвы они смогли, но без земель.

========== V. Взгляд с другой стороны ==========

Комментарий к V. Взгляд с другой стороны

Первая половина этого текста может показаться слегка скучноватой, однако всё, что в ней описано, важно для понимания его второй половины, сюжета в целом, а также развития характера главного героя этой главы.

Волшебный край! очей отрада!

Все живо там: холмы, леса,

Янтарь и яхонт винограда,

Долин приютная краса,

И струй и тополей прохлада…

Всё чувство путника манит,

Когда, в час утра безмятежный,

В горах, дорогою прибрежной,

Привычный конь его бежит,

И зеленеющая влага

Пред ним и блещет и шумит

Вокруг утесов Аю-дага…

А.С. Пушкин

С детства мне казалось, что я не к месту в своей же семье. Я просто не вписывался в эту исконно военную державу, возглавляемую моим отцом, и уж точно не подходил на роль его сына-наследника, которому он однажды мог бы передать всё.

Мой отец – Сарай, хан Золотой Орды, или, как было принято называть её у нас, Улуг Улуса, части обширной Монгольской империи. Он и сам был монголом, пришёл с ними откуда-то с далёких степных просторов и остался наместником в этих землях, которые вскоре сделал отдельным от империи государством.

А матерью моей была Итиль, правительница Хазарии. Её городское имя и поныне сохранилось в наших языках как название той великой реки, которую русские зовут Волгой. Когда пришли монголы, её страна уже переживала не лучшие времена и не смогла дать отпор захватчикам. Да и что Итиль смогла бы сделать войску, завоевавшему всю Азию?.. После этого мама и стала наложницей нового правителя, а уже гораздо, гораздо позже – его главной женой.

В то время я уже родился – освоение моей будущей территории, весьма благодатной для жизни, шло быстрее, чем у многих других олицетворений. И, следуя древней традиции, Сарай отдал меня на воспитание к аталыку, которым стал Шарукань[1] – близкий родственник со стороны мамы, и тот уже с раннего детства начал обучать меня военному делу. Сначала – держаться в седле, затем ездить верхом, владеть саблей, стрелять из лука. Будучи опытным воином, прошедшим через множество сражений, аталык знал множество уникальных приёмов владения оружием, а также целый ворох различных тактик на поле боя. И всё это он и собирался передать мне, Крыму, наследнику Улуг Улуса.

Я буквально на лету схватывал всё то, чему учил меня Шарукан – не иначе, как сказывалось кровная склонность к военному делу. Но, вместе с тем, как мои познания становились всё более глубокими, а движения – всё более отточенными, душа моя всё сильнее противилась этому. Хоть аталык с отцом и хвалили меня, порой даже уже не находя подходивших для этого слов, внутри, в глубине себя я понимал, что похвалы за это я совершенно не хотел, и оттого на занятиях частенько ленился. Ну как можно было терять столько времени за скучным просиживанием в четырёх стенах или повторением одних и тех же движений, когда вокруг все было таким манящим, интересным, а главное, живым?!

А ещё я не хотел быть причиной чьих-либо страданий.

Мама, видя это, старалась сгладить то и дело подбиравшееся к горлу чувство вины за пока ещё не совершённые злодеяния. И она, и я знали, что это было не совсем так: даже если я ещё не принёс никому бед, мой отец, начиная с самого нашествия и по сей день, основывал свою власть почти на одной грубой силе.

«В спокойствии и процветании самое главное – это страх перед властью.» – Говорил мне Сарай, видимо поучая на будущее, и я, будучи не в праве возражать ему, вынужден был соглашаться.

Итиль же была другой. Её добрая и нежная улыбка не раз становилась для меня лучиком надежды, тем светом, на который можно было убежать от реальности, не оставлявшей мне никакого шанса или выбора, от сурового учителя-аталыка и грозного голоса отца и от своего будущего. С мамой я был близок по-особому: она была для меня не только родителем, но, прежде всего, другом, поддержкой, опорой и той, кто открывала мне глаза на то, что происходит вокруг. И, хоть о событиях в мире в целом я знал из уроков Шарукана, больше о самой жизни я узнал как раз от Итиль. Именно она воспитала во мне сострадание, милосердие, а также привила осознание того, что другие чувствуют боль также, как и я сам. А ещё только она знала меня настоящего – неуверенного, стеснительного и очень-очень чувствительного.

Вот только чем старше я становился, тем всё чаще и чаще приходилось мне запирать истинного себя внутри, скрывая свои чувства и желания за плотной и чёрствой внешней коркой достойного наследника хана Улуг Улуса.

Шарукань же советовал мне принять свою судьбу. «Настанет день, – говорил он, – и ты займёшь место отца. И уж тогда ты точно сможешь поменять всё то, что не нравится тебе сейчас.»

И я слепо верил словам своего учителя.

Несмотря на всё это, первые годы моего детства были неплохими. Любовь родителей в сочетании с высоким статусом семьи делали своё дело, заставляя меня не думать о проблемах и полностью посвятить своё время совершенствованию навыков как в бою, так и учении. А после рождения сестрёнки я был полностью уверен в том, что отец смягчится: и по отношению к семье, и по характеру в целом.

1320 год, г. Сарай-Берке.

Как же я ошибался!

Сарай стал лишь хуже, но совсем не из-за рождения сестры. Только сейчас я уже понимаю всю неизбежность этих перемен. Мы здесь были не при чём: попав под влияние Хорезма, – области, лежавшей к юго-востоку от Волги, – Сарай буквально на глазах становился жёстче и решительнее. А когда мы переехали в новый, куда более роскошный и величественный дом, осознание того, что дороги назад уже нет, стало для меня значительным ударом. Я так и не смог принять новое жильё.

Но ещё труднее далось всем нам главное изменение: по решению отца Улуг Улус принял Ислам, а всех несогласных с новой религией жестоко подавляли.[2]

Меня же это касалось мало: хоть Шарукан и старался привить мне почитание веры предков, будучи подростком, я не отличался особой религиозностью, и потому стать мусульманином мне было нетрудно.

Но то я, а вот с Итиль всё было куда сложнее. Она не хотела отказываться от Иудаизма, бывшей когда-то государственной религией Хазарии. Сарай этого не знал, но я, будучи очень сильно привязанным к маме, понимал, насколько ей дороги напоминания о её стране.

В отличие от монгольской культуры, которую я знал в основном по оружию и умению ведения боя, хазарскую я впитал ещё с молоком. Именно своими сказками мама усыпляла меня в раннем детстве, и именно свои, хазарские, колыбельные пела она мне. Тогда я совсем немного понимал смысл её слов – куда сильнее завораживал меня её голос, полный одновременно и боли пополам с отчаянием и радости пополам с надеждой. О чём она говорила, я узнал много позже – когда Итиль научила меня своему языку и письму. Понимая, что так мама пыталась сохранить память о Хазарии в веках, я был усерден в этом больше, чем в том, чему меня обучал Шарукань. И, в отличии от монгольского, на обучении меня которому настоял Сарай, на мамином языке, хазарском с сильным влиянием иврита, я со временем даже смог свободно говорить.[3]

1333 год, г. Сарай-Берке.

После рождения сестры, наречённой отцом Хаджи-Тархан, мама почему-то стала слабеть на глазах. Она сопротивлялась неизбежному, всё также улыбаясь и светясь как и раньше, однако теперь её улыбка была грустной, а свет казался всего лишь тусклым отблеском её былой красоты и очарования. Но самым странным было то, что мама угасала тем быстрее, чем скорее росла и развивалась Хаджи-Тархан. Можно было сказать, что сестра в какой-то мере забирала себе жизнь нашей матери.

Хаджи-Тархан повзрослела быстрее меня, ведь у нас, у олицетворений, это происходит слегка иначе, чем у людей. И, хоть моя земля и была богата и плодородна, она находилась довольно далеко от центра страны, её главного средоточия жизни и развития. Сестрёнке же повезло больше: она жила рядом с мамой. Там, где на самом деле должен был быть я.

Середина XIV века, г. Сарай-Берке.

В один из дней Итиль не стало. Воспользовавшись тем, что Волга неожиданно широко разливалась в последние несколько лет, мама, истощённая после рождения второго ребёнка и уставшая от настойчивых предложений отца перейти в Ислам, отдала своё тело воде. Для всех остальных это выглядело так, словно Итиль исчезла. Тщетно искал её отец и в Орде, и вне её, но не мог найти нигде следов: она будто сквозь землю провалилась. Смерть Итиль так и осталась загадкой для всех, а Сарай, видимо поняв свою ошибку, за несколько людских лет сильно постарел и замкнулся в себе, теперь уже редко выходя из нашего дома. Только потеряв Итиль, он, наконец, понял, как же сильно на самом деле любил он свою главную жену и мать обоих его законных детей.

Хаджи-Тархан тоже была сама не своя, однако сильнее всего смерть мамы повлияла на меня. Осознание того, что её больше нет, острым лезвием рассекло моё естество пополам на того почти беззаботного подростка, росшего в окружении материнской любви и ласки, и нового, полностью одинокого в своей же семье, Крыма. Я просто не представлял, где мне теперь искать опору и поддержку, чтобы продолжать жить, ведь Итиль была единственной из всей моей родни, с кем у меня были доверительные и дружеские отношения.

А ещё именно мне мама оставила свой мэджум – дневник, который она вела всю мою жизнь.[4] С трудом заставив Сарая принять то, что Итиль уже не вернётся, мы всё же упросили его разрешить нам с сестрой разобрать её вещи. В них мы и нашли старую толстую книжку, почти полностью исписанную непонятными значками. Понимал их я один, ведь Итиль научила меня своему языку, и поэтому попросил Хаджи-Тархан отдать её мне. Тем же вечером я погрузился в чтение непростой истории жизни нашей матери.

Что ж, я и правда узнал многое о ней самой, о её отношениях с отцом и даже о моём рождении… С тех пор я и начал ненавидеть его – того, кто дал мне жизнь, но, вместе с тем, сделал это самым мерзким образом из возможных на свете. И нет, в моих глазах Сарая не оправдывало то, что некоторое время спустя после моего появления он уже не мог представлять своей жизни без Итиль.

А ещё только я знал, что она именно утопилась. Это было брошено вскользь на последней странице, уже ближе к концу, однако эти слова глубоко вросли в мою память. Я даже представил, как мама выводила их своей нежной и когда-то такой тёплой рукой, и её тонкие пальцы дрожали при мысли о том, как она вскоре и правда сделает это с собой.