Текст книги "Волкодав (СИ)"

Автор книги: Quintinu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

========== Пролог ==========

Постоянная жизнь на пустынных рубежах земли русской,

среди глухих лесов и болот, вечно настороже от воровских

людей, вечно на коне или в засаде с ружьём или луком за

спиною, с мечом в руке, постоянные схватки с степными

хищниками, ежедневный риск своей головой, своей свободой,

всем своим нажитком, выработали в течение времени из

севрюка[1] такого же вора и хищника своего рода, незаме-

нимого в борьбе с иноплеменными ворами и хищниками, все

сноровки которых им были известны, как свои собственные.

Е.Л. Марков

Воспоминания Курска о XVI веке в целом, подробнее останавливается только на 1570 году.

Шестнадцатое столетие. Тогда я был уже довольно зрелым олицетворением, прожившим множество веков и, по меркам людей, уже переступившим порог двадцатипятилетия, но за всю мою довольно долгую жизнь настоящую опасность я познал именно в нём.

Это было очередное беспокойное время, выпавшее на долю Русского государства. Одной из главных проблем, конечно же, был он – Бахчисарай. Этот степной хищник держал в страхе все южные земли царства – от польско-литовской границы и до самых ногайских степей. Усилившись, он приходил в эти земли как хозяин, уже давно практически считая их своими. В бесчисленных набегах его полчища год от года разоряли и убивали население, уводили его в полон, чтобы передать позже в руки Каффы[2]. Многие люди, не желая попасть в рабство, просто покидали этот плодороднейший регион, не сумев удержаться на закрепленном за ними участке – измученные набегами и запуганные скоростью и ловкостью татар, они уже не могли защищать ни себя, ни свою землю, а потому войска приходилось постоянно восполнять выходцами из других областей царства. Ситуация беспокоила Москву, но все его попытки хоть как-то укрепить свою границу были тщетны. Нет, он-то, в принципе, всё делал правильно: из года в год для защиты государства на приграничные земли отсылалось множество людей, строились новые крепости, но Бахчисарай был настолько хитёр и быстр, что обходил их окольными путями по оврагам, проникая в самое сердце Руси.

Он не был приучен добывать хлеб свой сам, потом и кровью, как это делали обычные русские люди, и потому, являясь одним из самых сильных воинов канувшей в Лету Орды, сыном самого Сарая, он решил жить так, как для него было удобнее всего – за счёт других. Бахчисарай будто смеялся над попытками Москвы и его войск хоть как-то закрепиться – каждый раз он действовал всё интереснее и изобретательнее, и потому ещё ни разу не был схвачен.

Всё это время я был один на один с ним.

Нет, конечно, я знал, что рядом со мной были ещё олицетворения: севернее жил мой брат, Брянск – его положение было лучше моего из-за того, что он не стоял ни на одной из сакм или шляхов[3], ведущих из Крыма в сердце России. Ему, выросшему среди лесов и любившему их всей душой, также была чужда и степь – в какой-то мере он даже страшился её, вероятно, ощущая себя беззащитным на таком широком открытом пространстве.

Ещё один мой брат, Белгород, жил южнее, и набеги Крыма были для него ещё большей опасностью, чем для меня. Представляя себя на его месте, я невольно жалел о том, что олицетворения прочно связаны со своей землей и народом и не могут надолго бросать их. Связь с Белгородом потерялась после того, как литовцы отдали его в рабство к какому-то перешедшему на их службу ордынцу, и тогда я довольно долго не получал от него никаких новостей, даже не знал, жив ли он ещё. И эта неизвестность только создавала у меня всё больше вопросов для Крыма, и, если он хоть как-то был в этом замешан, месть моя была бы уже не только за себя и государство.

Вдобавок я знал о еще нескольких олицетворениях, обитавших в округе, большей частью лишившихся дома и живших в лесах. Правда кого-либо, кроме Ельца, я не видел уже довольно долгое время. Живы ли они всё ещё, или Крым угнал их в рабство?..

В любом случае, непосредственно путь Крыму преграждал один лишь я, и потому я с каждым его набегом ослабевал всё сильнее.

Мер, предпринимаемых Москвой, явно не хватало. Нужно было организовать защиту этих рубежей лучше, но… Ещё недавно у него его были другие интересы: его взгляд был устремлён на юго-восток от себя, в сторону выросших на осколках Орды её «наследников» – Казанского и Астраханского ханств, и главные силы направлялись туда, а дыры в обороне, создаваемые Бахчисараем здесь, казались для Москвы менее важными и едва латались по мере прорыва. А ныне царю стала необходима Ливония, что мне казалось уже совсем непонятным: зачем откладывать вопросы, требующие непосредственного решения, ради туманных перспектив?.. Этот вопрос занимает меня и поныне. Или это я чего-то до сих пор не понимаю во внешней политике?..

Иногда мои мысли мучил ещё один довольно странный факт: Бахчисарай ещё сравнительно недавно, в веке пятнадцатом, в общем-то, не был таким кровожадным, как сейчас. Отколовшись от Орды, он нападал в основном на Литву и Польшу, а русские поселения грабил только поскольку постольку – если они попадали под горячую руку. Но вот с самого начала шестнадцатого века Крым не только озверел, но и изменил направление атак – казалось, будто кто-то дал ему сигнал о смене приоритетов, и потому теперь страдать вынуждены были уже мы. Была ли у этой внезапной перемены какая-то причина? Был ли кто-то, кому мог подчиняться Крым, этот независимый и почти одичавший воин степи? Я знал, что за ним стоят османы, но сомневался в их сильном влиянии на татарина, очень уж прямолинейный и резкий был у того характер. И потому, чем больше я думал о причинах таких изменений, тем чаще мои мысли, не находя ответа, переключались на более значимые и волнующие меня аспекты нападений – урон, причинённый Бахчисараем, количество моих людей, уведённых в полон им в своё логово и, что заботило меня больше всего, моё здоровье.

Именно поэтому я и думал иногда, что лучше бы Орда оставалась цельной. Совсем не потому, что я бы хотел видеть у границ Руси сильнейшего противника – дело в том, что, пока в едином государстве был единый правитель и, что явно, более разумный, Сарай, было проще. Проще в том, что он хотя бы давал возможность переговоров, перемирий и всего того, для чего были нужны послы, ездившие то из Руси в Орду, то обратно. С Бахчисараем было же совершенно не так. Казалось, он был просто не способен на какой-либо разговор. К тому же, ходили слухи, что убил Сарая никто иной, как сам Крым. Я до сих пор не представляю, насколько же можно быть жестоким, чтобы лишить жизни собственного отца! А ещё, если это, всё же, правда, мне стоило опасаться его гораздо сильнее: возможно, убивать олицетворения для него уже не в новинку.

Чем хуже становилось моё состояние, тем сильнее я чувствовал какую-то необъяснимую связь с Крымом, будто во всем мире были с ним только мы – друг против друга, но, при этом, существовать одновременно и не должны были вовсе. Кто-то из нас должен был победить и остаться жить: есть, спать, возможно, любить, – как все нормальные люди. Кому-то же был уготован другой вариант: он должен был покинуть этот мир, уступив место сильнейшему.

Я был создан для боя, в нём я нашел свое предназначение, и в нём же Крым и стал моей целью, моим наваждением – я будто поклялся самому себе, что сотру с лица Земли это разбойничье ханство, окопавшееся на своём полуострове. Или, по крайней мере, сделаю всё, чтобы не допустить больше угона полона, ведь, когда страдает народ, плохо и его олицетворению. С тех пор моя жизнь напоминала бесконечную гонку за этим зверем степей и водоразделов: я постоянно продумывал какие-то тактики и засады, изучал его вооружение и стиль боя, а, точнее, грабежа – казалось, я знал о нем всё, думал каждый день. Я… жил им? И умирал от бесконечных боёв с ним одновременно.

Иной раз мне даже казалось, что всё мое предназначение в этом мире связано только лишь с ним одним, и всё закончится в момент моей победы. Или поражения – если я не справлюсь, меня уже ничто не будет волновать, но, пока я жив, я приложу все силы для того, чтобы в итоге из нас двоих остался лишь я.

Как я ни пытался скрыть своё самочувствие, моя семья всё же об этом прознала. Нет, я не говорю о Белгороде, – нам было неизвестно, что с ним случилось, практически весь тот век. Я о Брянске, который стал всё чаще и чаще навещать меня, и о Чернигове, нашем отце. Сам он не мог посетить ни меня, ни брата, так как жил на тот момент в постоянных войнах – на нём, как, в прочем, и на многих других олицетворениях, в то время сходились интересы Русского царства и Литвы. У Бори же всегда было спокойнее, хотя Литва претендовала и на него тоже, да и сам он отличался определённым добродушием, небольшой наивностью, а также очень любил своих родных и потому переживал за нас.

– Какими судьбами здесь? – Заметив его ещё в окно, я с трудом вышел на крыльцо. – Ты не вовремя…

– Вижу-вижу. – Оглядев меня, брат хмыкнул. – Тебе не стоило меня встречать, ты же всё ещё слаб.

Несомненно, он был прав. За всё это время Крым уже изрядно потрепал меня, и я с тревогой, но позволял себе думать о том, что уже никогда не стану прежним.

Смирился.

А иначе, живя на пороховой бочке, и не получится.

– Мне уже лучше. – Собрав силы в кулак, остановил его я. – Так зачем пожаловал-то?

– Как раз проведать тебя. Ты ведь не чужой мне, да и батя просил узнать, как ты себя чувствуешь.

Кое-как разговорившись, мы прошли в небольшой снаружи, но казавшийся просторным изнутри дом. Построен он был наспех и уже довольно давно, после одного из набегов, когда Бахчисарай уничтожил моё прежнее жилище, и потому он уже был изрядно тронут временем и обветшал. Когда мы разместились у небольшого стола, служившего мне обеденным, я продолжил.

– Отец, говоришь… Сам-то он там как?.. – Я нахмурился. Мои мысли снова и снова возвращались в далёкое, уже почти совсем забытое детство. Брянск начал рассказ. Он что-то говорил о политике, о нестабильности, о планах Москвы в Ливонской войне, о роли Чернигова, да и всей Северской земли в них…

– Знаешь, а ведь Чернигов всегда любил тебя больше. Он возлагал на тебя столько надежд, ты был нужен ему как наследник…

– Курь, ты чего? – Я видел, как Брянск подумал, что я не в себе, видел тревогу и беспомощность в его взгляде, но не реагировал, продолжая неосознанно защищаться. Вот только от чего – я и сам не знал, ведь настоящий враг у меня только лишь один. – Разве ты не знаешь ответов на все это?.. – Брянск грустно улыбнулся, протягивая ко мне руку. – Я ведь потому и здесь. Ты нужен нам, и мы все волнуемся за тебя.

Он не знал, что ответить, и потому, сев рядом, просто обнял меня за плечо одной рукой. Он понимал, что слова бесполезны, но также знал и о том, что, если не разговаривать со мной, мне станет только хуже.

Переборов себя, он продолжил рассказ и, дабы немного меня утешить, перешел на тему столь любимого мною Крыма. Говорил он аккуратно, опуская лишнее и стараясь не задеть меня за живое напоминаниями о том, что я на протяжении всего противостояния с Бахчисараем практически всегда проигрывал ему.

– В самом деле, о чем думает Москва? Ливония – это, конечно, важно, но ведь нужно показать и Крыму, кто истинный хозяин этих земель!

– Знаешь, – я все-таки разговорился, – когда меня взяли на службу, я впервые почувствовал себя на своём месте. Именно тогда я был рад и горд за себя, как никогда раньше. Но… – Я остановился, будто ещё раз прокручивая в памяти основные прошедшие события. – Но я мало что смог сделать. Я быстро понял, что враг в разы сильнее, и мне одному не справиться. Была бы у меня хотя бы помощь, хоть кто-то… Кто-то ещё, кто также считал бы своим долгом защищать границу и осознавал всю важность этой задачи!

Брянск молчал. Тишина длилась довольно долго, как вдруг на лице брата показалась небольшая улыбка.

– Слушай, Курь, – начал он, – а что, если тебе собрать свой… отряд? Не даром же люди говорят, что один в поле не воин.

– Ты о чём? Об олицетворениях? – Не понял сначала я. – Тот же Крым-то вполне себе один, а страшен как целая армия.

– Ну, мы же знаем, что где-то рядом с нами есть еще несколько олицетворений. Ну, по крайней мере, можно будет попробовать как-нибудь вытащить Белгорода… – Он на секунду замялся. – Или хотя бы попытаться узнать точнее, где он сейчас.

– А что, если всё ещё в рабстве? Если его вообще уже продали в Каффе черт знает куда, а?!

– Ну… Не думаю, что его продали. Посуди сам: во-первых, он не у Крыма, а потому шанс на это уже меньше, а во-вторых, он – олицетворение, и потому ценнее обычных людей, в том числе и как раб. И потому, возможно, он может всё ещё оставаться на свободе. – Брянск хмыкнул, словно вспомнив что-то неприятное. – Насколько я помню, его хозяин погиб несколько десятилетий назад. По крайней мере, так говорили люди. Если это правда, то теперь у меня нет ни единого предположения о том, где искать Белгорода… Ну ладно, Бог с ним пока что, там может быть действительно трудно. Как насчет Ельца? Ты же видел его не так давно?..

– Ну, как сказать…

Зараженный идеей брата, я постепенно начал успокаиваться. И что это я, в самом деле? Обычно спокойный и сдержанный, а тут вдруг расклеился, как девчонка. Хорошо хоть не перед посторонним…

– Зная его характер… – Я хмыкнул. – Да и после того совместного похода мне не очень хочется снова воевать с ним на одной стороне.[4]

– Это же было очень давно. – Удивился Брянск. – Может, он уже изменился?

– Очень вряд ли. Да и все равно, Борь, осадок. Осадок остался.

– Послушай, Курь. Возьми себя в руки и начни действовать. Никто не поможет государству в сложившейся ситуации так, как ты. Подумай над моим предложением и, если примешь, начни с Москвы, он поможет. Когда-то же он должен обратить внимание на то, что происходит под самым носом! Это же может быть опасно даже для него самого, в конце концов!

– Хочешь, чтобы он ещё и вылечил меня? – Я усмехнулся, вспоминая предыдущую попытку брата.

– Не без этого. Я знаю, о чём ты думаешь, но, пойми, в тот раз это был единственный способ убрать тебя с передовой.[5]

– Вот только потом я пару десятков лет расхлёбывал то, в чем обвинял меня Москва. А всё благодаря тебе. – Я посмотрел на Брянска с вызовом. – Не стыдно?

– Если это помогло тебе, то нет. Курь, серьёзно. В нашем деле поправимо всё. Всё, кроме смерти.

И в этом я не мог с ним не согласиться.

На самом деле идея брата показалась мне весьма неплохой, но в тех реалиях чересчур сложной. Я и представить себе не мог, как это: взять и собрать в Диком поле олицетворений, которых даже и не понятно, где искать. Пусть даже и с помощью Москвы. Да они же могут быть где угодно и, как в пределах своей земли, так и вне её! И что, мне нужно прочесать бескрайние просторы степей, да ещё и, возможно, наткнуться где-то на крымцев? Это было поистине безрассудно.

Да и Брянск тоже хорош: за то, что поддержал и предложил хоть какой-то выход, ему, конечно, спасибо, но ведь мог бы и войсками помочь! Ну, или хотя бы деньгами. Ан-нет, уехал обратно к себе, на север, в леса, отговариваясь тем, что и там у него дел невпроворот. Знаю я его дела – Смоленск сейчас как раз снова в составе царства, и он всяко попытается этим воспользоваться.

Несмотря на все сомнения, я понимал, что в одиночку мне, скорее всего с Крымом не справиться. Тем более, пока я находился в состоянии, довольно далёком от привычного. Но часть меня очень долго не могла принять идею брата, и даже спустя значительное время после разговора и высказанного им предложения я всё ещё цеплялся за идею личного противостояния и не желал принимать ни от кого помощь.

Но одно нападение изменило всё.[6]

Это снова был он: тот, о ком я думал каждый день в течение последнего века, тот, кто наводил страх и ужас на обширную территорию пустой, но от природы богатой земли от Перекопа до самой Оки. В этом набеге, как и всегда, Бахчисарай применил свою излюбленную тактику: он пробрался вглубь нашей территории, стараясь ничем не выдать своего присутствия, а затем обнаружил себя и грабил все поселения до самой границы, захватывая множество ценностей и уводя в плен тысячи людей. Такой вид грабежа оправдывал себя уже несколько десятилетий и, как бы я ни пытался противостоять ему, все мои попытки были тщетны. Я то не мог, то не успевал обнаружить татар: они пробирались вглубь государства не по рекам, главным дорогам того времени для русских людей, а по самым сухим местам – тем, откуда реки только-только берут свои начала. Он не любил воду ни в одном из её проявлений, но, тем не менее, жил, окружённый ею с трёх сторон. Мы же, наоборот, селились в основном вдоль них: водные артерии ещё издревле служили для нас не только источником жизни, но и путями.

Взращённый в степях и приученный к верховой езде с раннего детства, Бахчисарай без труда пересекал огромные степные просторы, а затем, петляя, обходил наши городки и гарнизоны, легко достигая нужных ему мест.

Я ждал его. Я чувствовал, что он придёт.

Он нападал каждый год, иногда несколько раз, но были месяцы, когда он появлялся почти всегда: обычно это был конец лета или начало осени – то самое время, когда люди, закончив сбор урожая отдыхали и делали запасы на долгую зиму.

И в этот раз, поняв, что не ошибся, я решил встретить его войско своим на одном из открытых и ровных, как стол, участков местности вблизи дома: я знал, что я успею поймать его ещё до того, как Бахчисарай успеет много награбить, и потому сражение обещало быть довольно тяжёлым. Только потом я понял, что и место, выбранное мной, было не в мою пользу: зная неприязнь Крыма к воде, надо было заманивать его к рекам или в болотистые низины, но, доверившись своей гордости, я принял бой, заранее зная, что потери будут огромны.

Я не надеялся победить. Я точно знал: эта встреча не будет последней. Мне хотелось хотя бы немного ослабить его и показать, что я ещё чего-то да стою. И, конечно, отогнать его от моих границ на время, хотя бы немного большее, чем обычно.

Всё изменилось, когда уже в самом бою, в этой кровавой мясорубке мёртвых и живых тел, я заметил его самого. В этот раз он не сражался, а, скорее командовал другими. В прочем, это и не было удивительно – возможно, он берёг силы для дальнейших битв, а может, и конкретно для меня. Забыв обо всём, я бездумно бросился к нему, желая использовать момент и застать врасплох.

Но я просчитался.

– Давно не виделись! – Богато одетый всадник на чистокровном арабском скакуне в последнюю секунду развернулся и, отразив мою атаку, отъехал чуть в сторону.

– Надеюсь, не увидимся больше никогда! – Я рванулся к нему в очередной отчаянной попытке нанести удар.

Второй.

Третий.

Почти все мои удары не достигали цели и были мастерски отражены соперником. Он владел оружием на порядок лучше меня, и, чем дольше продолжался поединок, тем явственнее я ощущал ту огромную мощь турецкой сабли, которую раскрывал передо мной её хозяин. Не в пример моим тщетным выпадам, практически все его удары попадали в цель, и лишь изредка, не иначе как по счастливой случайности, мне удавалось уворачиваться от них.

Ощущая неминуемость поражения, я утешал себя лишь той мыслью, что один поединок – это ещё не вся война. Смирившись со своей участью я решился на последний шаг: описав по полю поединка небольшой полукруг, я развернулся и, всё же сумев проломить оборону Бахчисарая, глубоко полоснул его по наименее закрытой доспехом части плеча. Татарин, огрызнувшись, начал было совершать уже знакомый мне отвлекающий манёвр, но неожиданно прервал его и, не дав мне осознать изменение, всадил коню шпор и полетел прямо на меня.

Я понял его замысел слишком поздно.

Я не успел. Удар выбил саблю из моих рук, и она отлетела куда-то в сторону. Осознание того, что следующий удар должен был прикончить меня, впилось в мое тело лёгким и острым лезвием вражеской сабли.

– За то, что сравнил себя со мной. – Победоносно произнёс Крым, обрушив на меня, уже обезоруженного и уже обессилевшего от боя, ещё несколько ударов, одним из которых я и был скинут с седла в редкую степную траву.

Падая, я думал лишь о том, что снова не смог предотвратить варварское расхищение земли, питавшей мои силы, и людей, составлявших их немалую часть.

А потом мои глаза закрылись уже сами, и я даже был рад, что перестал чувствовать царивший на поле боя запах крови.

А вот Бахчисараю он, кажется, даже нравился.

Сноски:

[1] – Севрюки – служилое сословие из Северской земли (в России это Курская, Брянская и Белгородская области).

[2] – Каффа (совр. Феодосия) – город, в котором находился крупнейший рынок рабов на Чёрном море.

[3] – Шляхом называлась в 16-17 веках на Украине и на юге России большая степная постоянно использующаяся дорога. Обычно они выполняли торговые функции, но крымские татары набегали на Русь по ним же. Главным шляхом был Муравский, и проходил он практически через Курск. Сакмами же назывались дороги поменьше.

[4] – Ещё в 13 веке Липецк (тогда ещё Елец) вдохновил Курска идти против татар, что закончилось разорением их княжеств. На этой же почве они сильно поругались и начали воевать друг против друга, в процессе чего даже погибли оба их князя.

[5] – В начале 16 века, когда Курск перешёл в Россию и начались Крымские атаки, Брянск «донёс» Москве о связях брата с Литвой. Сделал он это для того, чтобы Курска убрали с передовой. И на какое-то время это действительно сработало, хотя Курску пришлось довольно долго разгребать все последствия. (Стародубский князь Василий Семенович донес на Василия Шемячича Рыльского).

[6] – Осенью 1570 года татарское войско из 6-7 тыс. человек под руководством царевича Алп-Гирея воевало под Новосилем.

========== I. Перелом ==========

Средь оплывших свечей и вечерних молитв,

Средь военных трофеев и мирных костров,

Жили книжные дети, не знавшие битв,

Изнывая от детских своих катастроф.

«Баллада о борьбе» В.С. Высоцкий

Середина сентября 1570 года. г. Москва, Кремль.

Этим утром Орёл проснулся в предвкушении чего-то необычного. Казалось, какая-то незримая сила буквально выдернула его в реальность в столь раннее время, когда солнце только-только показывается из-за соседних крыш возвышающейся вокруг крепости. Обычно в эти часы он еще нежился в тёплых объятиях кровати, но что-то подсказывало ему, что сегодня должно было произойти что-то интересное, важное, что-то, что изменит его жизнь раз и навсегда.

– Доброе утро, Вань. – Спустившись со второго этажа в столовую палату, он нашёл Тулу в кухне, прилегавшей к ней. – А я уже собиралась тебя будить. Ты помнишь, какой сегодня день?

И он вспомнил. Не то чтобы он не хотел чего-то или страшился, но совсем недавно его телу по человеческим меркам исполнилось шестнадцать, а этот возраст был совершенно особенным у них, олицетворений – после него они, наконец-то, становились взрослыми, ощущали родство со своей территорией в полной мере и, как и было положено каждому из них по судьбе, занимались главным делом своего народа.

Мечтой Орла с самого детства было летописание, он даже периодически ездил в Москву для того, чтобы научиться читать, писать, в том числе и красиво, с различными завитушками и украшениями, а также хотя бы одним глазком посмотреть на большие, тяжёлые и роскошные книги, хранившиеся в царских покоях. Последнее ему всё никак не удавалось: ещё бы, те фолианты были слишком большой редкостью, и их не показывали никому настолько постороннему и столь юному, как Орёл.

Всё свое детство он провёл рядом с матерью, Тулой[1], которая относилась к нему с той самой свойственной большинству матерей чрезмерной заботой о своем чаде. Отца же Ваня никогда не знал, и мать его, словно не желая вспоминать что-то старое и болезненное, отвечала на вопросы о нём кратко или односложно, изредка рассказывая небылицы. Она говорила, что отец Орла был очень храбрым и сильным олицетворением, и сокрушалась, что, скорее всего, он уже давно положил свою жизнь на алтарь военного дела. Но, чем старше становился мальчик, тем менее охотно он верил в эти сказки и всё чаще задавался вопросом о том, кто же все-таки был его настоящим отцом.

Жил Орёл вполне себе беззаботно: распорядок его дня особо ничем не был ограничен, кроме как учением, и поэтому он имел много времени на обдумывание всех происходящих с ним событий. Именно поэтому он рано начал вести дневник – он служил для него не только памятью, но и изо дня в день, шаг за шагом приближал его к мечте. Впрочем, своё время Орёл тратил не только на это: еще он любил общаться с самыми разными людьми и олицетворениями, слушать их, узнавать что-то новое. Но и природа не была чужда маленькому олицетворению – часто он, предупредив заранее мать, убегал куда-то в леса или на берега рек и там, наслаждаясь покоем и тишиной, записывал ход событий очередного дня.

Была в нём и доля высокомерия, и прежде всего оно проявлялось в том, что юноша отказывался делать какую-либо работу: как домашнюю, считая её женской обязанностью, так и ремесленную – казалось, он не имел талантов ни к одному из них. Не нашёл он места и в военном деле, хотя Тула регулярно пыталась привить сыну интерес к нему. Будучи весьма далёким от внешней политики, он не знал ничего ни о сражениях, ни о доспехах и прочих мелочах, а из всех новостей только лишь те, что касались его семьи, хоть сколько-то волновали его душу, но и на них его мысли не останавливались долго.

Он видел себя только лишь в одной роли, и ожидал от этого судьбоносного дня положительного для себя решения.

– Да, мам. – Стараясь не выдавать поднимающееся волнение, Ваня потянулся и зевнул. – Что на завтрак?

– Каша. Но я только еще готовлю, так что придется подождать.

– А почему ты сама готовишь? Можно же попросить кого-то из люд…

– Потому что люблю. – На несколько секунд развернувшись к севшему неподалеку сыну, Тула мягко улыбнулась.

Точно. Как он мог забыть увлечение Тулы готовкой? Её еда получалась особенно вкусно – так, что казалось, будто никто в целом свете не смог бы сравниться в этом мастерстве с ней. Орёл вспомнил ароматную мамину выпечку и уже было собирался попросить её приготовить что-то из неё вечером, но тут его мысли снова вернулись к сегодняшнему событию.

– Мам, а что там будет? Ты говорила, что Москва нашел мне работу?..

– Где? – Тула была так поглощена готовкой, что не сразу поняла, о чем именно спросил её сын. – А, на приёме? Ну, ты встретишься с самим Москвой, и он введёт тебя в курс дела. Надеюсь, тебе понравится то, что он тебе предложит…

– А ты что, уже знаешь итог, да? – Поняв, что Туле что-то известно, Ваня тут же захотел выпытать у матери сколь-либо полезные сведения.

Вздохнув, Ксения отложила готовку и подошла к сыну.

– Вань… – Она замолчала.

– Д-да, мам?..

– Я не знаю его окончательного решения, но, признаю, у нас было несколько разговоров по поводу тебя после становления полноценным олицетворением. Пояснить, о чем именно шла речь, я не могу, но предупрежу: что бы ни сказал делать Великий Государь, ни в чём ему не перечь. Вань, ты понял меня? Даже если его решение покажется тебе странным, неправильным или даже опасным. Перед лицом судьбы ты после будешь не один.

С этими словами Тула, погладив сына по голове, обняла его за плечи. Конечно, она уже знала решение Москвы, и ей, как по-настоящему любящей матери, принять его получилось с большим трудом. Утешала она себя лишь одним – из её сына вырастет настоящий мужчина.

После завтрака Орёл поблагодарил мать и, по обыкновению чмокнув её в щеку, поднялся к себе и принялся за приготовления к предстоящему событию. В такой ответственный день выглядеть полагалось наилучшим образом, и потому он выбрал наиболее подходящий из своих нарядов – простой, но не лишённый красоты голубоватый кафтан, отороченный золотой тесьмой и украшенный по подолу такого же цвета завитушками, к нему синий кушак в тон, штаны похожего цвета, и, как обычно, свои любимые красные сапожки, заметно выделяющиеся на фоне общего одноцветного наряда. Орлу они очень нравились не только потому, что в них его ноги смотрелись аккуратными и меньшими по размеру, но также эта обувь делала его походку гораздо изящнее. Но Орёл не спешил одеваться, перед этим он ещё долго подготавливался к предстоящей встрече – сказалась выработанная с детства привычка быть чистым, опрятным и даже хорошо пахнущим, что, по тем временам, считалось не очень распространенным даже при дворе.

Время пролетело незаметно и, в итоге, Орёл обратил внимание на него только лишь тогда, когда солнце уже было в зените.

Был полдень, а, значит, он уже опоздал.

Ускорившись, он выскочил из комнаты, на ходу продолжая поправлять свою одежду.

Середина сентября 1570 года. г. Москва, Кремль.

Зал переговоров в личных палатах царя.

– Великий Государь, – в спокойном и слегка низком голосе, раздававшемся под сводами личных царских палат, всё также, как и пару часов назад, звучала тревога, – Курск был едва ли не последней нашей надеждой, но в сложившейся ситуации у нас практически открыта вся южная граница. Если Бахчисарай нападёт ещё раз в течение этого года, опасность будет угрожать и Вам тоже.

Этот своеобразный военный совет начался уже довольно давно, но главная причина сбора всех присутствующих всё ещё не была озвучена царем.

– Ты стал слишком мнительным, Касим[2]. – Слишком мягко и как будто даже покровительски ответил собеседнику другой голос. – Не беспокойся, это того не стоит. Сам посуди: в этом году он уже приходил в пору жатвы и, к сожалению, захватил слишком большой полон. Но, с другой стороны, это же позволит ему лишний раз не тревожить нас осенью и зимой.

Москва умолк, словно раздумывая над чем-то, и в это время в комнате начала сгущаться давящая тишина. Наконец, Михаил заговорил:

– Вообще, ты прав, и мне стоит принять твои слова к сведению. Первая линия крепостей от Калуги до Рязани[3] уже готова, но этого слишком мало, чтобы защитить мои же окрестности. А для создания второй линии мне нужно время и ресурсы, из которых люди и, особенно, олицетворения, представляются мне самыми важными. Время-то до весны у нас есть, а вот с живой силой – проблема посерьезнее.

– И откуда же Вы возьмёте население, мой Государь? Разве кто-то пойдёт жить на пути у Крыма по доброй воле?

– К черту добрую волю! Я просто так что ли Опричнину создавал? Вот пусть займутся хоть чем-то полезным – народ переселят. А если серьезно, то лучше действовать через олицетворения. Будут они – будут и люди. Олицетворения, Касим, – это ключ ко всякой территории в этом мире. Хочешь развить землю – расти, корми и воспитывай соответствующее ей существо. И наоборот.

– Но там же сейчас никого нет! Или Вы собираетесь кого-то переселить из других частей царства? Но ведь это…