Текст книги "Волкодав (СИ)"

Автор книги: Quintinu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Но… Это же… – Курск уже ничего не понимал. Хотя, скорее, понимал-то он всё, вот только в голове его это самое «всё» совершенно не укладывалось. В самом деле: как его подопечный, которого сам же Михаил в прошлом году, буквально насильно всучив ему, отправил на передовую, может быть сыном Москвы, царевичем?..

– Да, Курь, я… – Ваня всхлипнул. – Скорее всего, я царевич… – Теперь он старался говорить как можно тише, опасаясь, что Тула где-то близко и может услышать.

– Постой-постой… Но, если даже и так, то почему… Почему ты плачешь?..

– Как ты не понимаешь! – Всплеснул руками Ваня. – Москва, видимо, не очень хорошее олицетворение, если позволяет себе бить мать своего ребёнка и… И, скорее всего, не только её… Вспомни всё, что было в последнее время…

И Курск вспомнил. Он поднял из памяти всё, что мог слышать про разорение Новгорода Великого, Твери, допрос и казнь многих людей Пскова, а также всё, что касалось опричнины и слухов вокруг неё…

– И… И… – Из глаз Вани крупными горошинами покатились слёзы. – Я… Я не хочу больше сражаться за него, понимаешь, Глеб?!

– Д-да, но…

Впервые за много лет своей жизни Курск переживал за один разговор столько чувств. Первые ярость и удивление сменились пониманием и сочувствием, а вот дальше возникло сомнение: а стоит ли говорить Ване о новом приказе Москвы, ведь это только сильнее ранит и так настрадавшегося паренька. Но он понимал также, что просто не сможет оставить его в стороне, ведь Орёл тоже упоминался в словах столицы.

– Ваня, послушай… – Слегка нагнувшись к подопечному, Глеб мягко и как-то по-отечески обнял Орла, пытаясь его успокоить. – Будет ещё по меньшей мере одно сражение, в котором ты должен будешь участвовать…

– Я не хочу… Не хочу… – Рыдания, взявшие верх над Ваней по началу, вскоре прошли, но он всё равно продолжал плакать, прижимаясь к широкой груди Курска, словно ища на ней спасения или укрытия.

– Не волнуйся ты так, я буду рядом, я помогу тебе… – одной рукой прижимая к себе хрупкое тельце Орла, другой Глеб гладил его по волосам. – Да и потом, ты же будешь драться не только за Москву, но и за… Маму, например. Ты ведь любишь её? Ну, и за меня, конечно…

Сдержать крутившийся на языке вопрос, столь похожий на предыдущий, далось Глебу с большим, просто огромным трудом, но, призвав на помощь всю свою силу воли, он, всё-таки, остановился вовремя.

– А помимо нас есть ещё Елец, Морша, Белгород и Воронеж. А ещё – много-много людей в Московии, которых надо защитить…

И, по мере того, как Курск говорил это, всхлипывания становились всё тише. Его слова вкупе с ласковыми движениями его руки в волосах Орла, похоже, успокоили того окончательно.

– Знаешь, Курь… – Прошептал Ваня, в очередной раз уткнувшись носом в кафтан наставника и, похоже, наслаждаясь своим положением и теплом, исходившим от Глеба. – Наверное, ты прав… На Руси есть не только Москва. Я наверное, всё-таки буду сражаться рядом с тобой и другими, но не за царя, а за маму, тебя и других его подданных! – Ваня поднял взгляд на Курска и улыбнулся, и, увидев в Ваниных глазах решимость, севрюк подумал, что теперь они просто не смогут не выиграть их самый трудный бой, пусть даже на их стороне будет от силы тридцать тысяч человек…

Но, погодите, Ваня что, и правда царевич?! Иван-царевич, прямо как в сказке?!

И тут окончательно пришедшее к Курску осознание тех недавних слов Орла словно стукнуло его по голове, заставляя вспомнить всё, что было между ними раньше, и понять то, что происходило теперь.

Нет, он что, действительно серьёзно?!

Середина лета 1571 года, Александровская слобода.

Ближе к концу июля в Слободу приехали и остальные товарищи Курска и Орла. Граница, в свою очередь, без присмотра тоже не осталась: предполагалось, что небольшие, но быстрые отряды лёгкой конницы смогут прикрыть её на время подготовки к следующему походу Крыма.

А тот, тем временем, не сидел без дела. Зная, что дела у Русского царства хуже некуда, он уже заранее готовил новый большой поход на Русь с целью подчинить её всю. Он уже заранее поделил земли царства между своими полководцами и знатью, другим же державам Бахчисарай уже хвалился о том, что скоро поедет в Москву «на царство».

По другую сторону же обстановка складывалась весьма плачевно. Собранные наскоро силы, как и предполагалось, были слишком малы, чтобы дать Крыму хоть какой-то отпор, а потому надежда на благоприятный исход планируемой битвы таяла буквально на глазах. Но зато войска, видимо, понимая всю серьёзность ситуации, не жалели времени и сил на тренировки. А те из людей, кто был потолковее, даже предлагали разные военные уловки на тот случай, если всё будет совсем плохо.

Но, несмотря на такое оживление, сплотившее друг с другом как людей, так и олицетворений, ожидали все именно худшего из возможных исходов. Решающее событие произошло следующим летом, через год постоянной суеты и томительного ожидания, и к тому времени обе стороны были готовы уже ко всему: оставалось либо выиграть бой и выжить, либо проиграть и долгие годы расплачиваться перед врагом за своё поражение.

Выходить Диви-Мурза сын Уланович:

«А еси государь наш, крымской царь!

А табе, государь, у нас сидеть в каменной Москве,

А сыну твоему в Володимере,

а племнику твоему в Суздале,

а сродичю в Звенигороде,

а боярину конюшему держать Резань Старая,

а меня, государь, пожалуй Новым городом:

у меня лежатъ там свет-добры-дни батюшко,

Диви-Мурза сын Уланович».

29 июля 1572 года, г. Серпухов.

В эти знойные дни крымская орда, гораздо более многочисленная, чем в прошлом году, уже подошла к Оке и находилась опасно близко от столицы. Ни Москва, ни кто-либо из его окружения, не знали точных планов Бахчисарая, а потому предусмотрели несколько путей развития событий.

Курск, которому следовало стоять во главе войска, получил от царя наказ, как вести себя в случае различных действий врага. «Если Бахчисарай будет искать крупного сражения, – говорил Москва ещё в Александровской слободе, – надобно будет срочно перекрыть Муравский шлях, дабы лишить его возможности быстро достигнуть центра страны. Если он захочет крупного сражения, мы дадим ему его, но только в удобном для нас месте, поэтому заманивай его к Жиздре.» Севрюк слово в слово помнил речь Москвы и даже волнение, овладевшее им уже давно, не давало забыть их. Та самая карта, что когда-то рисовал Глеб для Орла, снова была при нём. Она была расширена и дополнена, и на ней уже значилось не только Дикое поле, граница и пути на Москву и в окрестности, но и расположение главных ориентиров, как рукотворных, так и не очень: рек, лесов, застав и даже некоторых деревень. И та самая река, Жиздра, была выделена особенно. Находилась она едва ли не в самом центре царства, и оттого Курск понимал всю значимость выбранного места. Он уже не мог проиграть снова – на кону была сама независимость его страны.

Состояние остальных участников всей кампании также не отличалось спокойствием: тревога буквально витала в воздухе, и каждый справлялся с ней по-своему. Ну, или, по крайней мере, пытался. Тяжелее всех было, конечно, Орлу, ведь, если Крым, всё-таки, намеревался дать главный бой, то для Вани он должен был стать вторым серьёзным сражением, даже более важным, чем то, прошлогоднее, проходившее в его главном городе. Тренировался он уже не только с Курском: к ним присоединились и остальные его товарищи, желавшие не только подготовиться к важному сражению, но и заглушить делом беспокойство. Но, чем больше теперь занимались все остальные, тем меньше времени проводил с ними сам Курск, ведь в его руках была подготовка ко всему предстоявшему действу.

В этот раз, помимо людей, набранных со всех концов страны, к войску присоединились также и казаки, посланные Черкасском. Хоть он и искренне ненавидел Москву и его царство, он, всё же, осознавал всю опасность от набегов Крыма. Также к севрюку периодически приезжала Тула с вестями от царя, который решил ждать итогов в Великом Новгороде. Вообще, обычно этим занимался Касим, но в это время он был срочно отозван на ливонский фронт, где ситуация, вопреки ожиданиям Москвы, стала складываться не в пользу русских и удача, сопутствовавшая им в начале войны, казалось, отвернулась от царских войск полностью.

Обстановка же с юга накалялась день ото дня. После того, как посланные Курском разведчики доложили о перемещении татарских войск в район Подольска, – Крым снова прорвался в самое сердце Московии – севрюк, понимая, что наказ царя выполнить уже не удастся, принял решение действовать иначе. Срочно оповещённые об изменении обстановки войска были подняты по тревоге и брошены к столице. Неприятеля от сердца страны отделяли лишь ничтожные тридцать вёрст.

30 июля 1572 года, вблизи д. Молоди современной Московской области.

Русские увидели татар в тот момент, когда ещё не вся их орда подошла к Подольску, и от города всё ещё тянулся довольно длинный хвост конных воинов. Новый отряд разведчиков принёс сведения о том, что под началом Бахчисарая в этот раз несколько десятков тысяч человек, включая и элитных янычар, посланных на помощь Османской империей.

Ждать, пока всё войско доберётся до города и укрепится в нём, выбирая удобный момент для нападения на саму столицу, было глупо. Поняв это, Курск спешно отдал соответствующий приказ, и небольшой отряд русских ратников, подняв хоругви, с криками врезался в стан неприятеля. Так вблизи неприметного села Молоди, в пятидесяти верстах от Москвы, и начался решающий бой войск Московского царства и Крымского ханства, который должен был раз и навсегда изменить положение сил во всей восточной Европе, закрепив за русскими их недавние победы над Казанским и Астраханским ханствами или же заставив их отдать их обратно.

Тем временем, основная русская рать тоже не сидела без дела. На одном из холмов близ Молодей Курск приказал соорудить гуляй-город – особую передвижную деревянную крепость, составленную из находившихся на телегах огромных щитов и очень хорошо показавшую себя в деле при взятии Казани парой десятилетий ранее.

Почуяв неладное, крымское войско, ожидаемо, развернулось и погналось за остатками того мелкого отряда, желая разбить его полностью. В это же время оставшиеся от него люди, развернувшись, бросились к тому самому холму, где уже возвышалась собранная и укреплённая передвижная крепость. Ещё несколько подобных ей располагались с флангов, как бы прикрывая основную и растягивая линию обороны.

Сидевший на коне чуть поодаль Глеб наблюдал за началом боя лишь с небольшой охраной, так как почти все его люди были брошены на борьбу с превосходящим по силам врагом. Он видел всё: как волны воинов в чёрных доспехах снова и снова одна за другой накатывались на холм, пытаясь сломить защиту русских, однако, чем больше враги пробовали повергнуть деревянные стены гуляй-городов, тем больше трупов скапливалось в небольшой ложбинке между открытой местностью и дорогой, где и располагались силы Бахчисарая, и холмом с позициями русских.

Глеб также видел и то, как по стану врага судорожно металась точка в блестевших на солнце доспехах, и, после очередного объезда ею своих войск, новые люди снова бросались на холм и стены только для того, чтобы вскоре стать трупами.

В один момент у татар почти что получилось окружить основное укрепление, но, благодаря повозкам, на которые и была установлена крепость, неудобной ситуации удалось избежать. А если бы не вышло? Тогда Курск, не раздумывая, обрушил бы на врага всю мощь стоявших чуть поодаль, за холмом, основных сил царства. Он был бы полон решимости защищать укрепление любой ценой в случае, если оно не будет справляться, ведь там, внутри достаточно толстых, но кое в чём ненадёжных стен с пищалями в руках, дула которых и были выставлены в узкие прорези-бойницы, отражали лобовую атаку его старые друзья, ставшие ему уже почти родными – Морша и Елец.

1805 год, г. Липецк.

После того, как Липецк оказался сначала в Тамбовском наместничестве, а затем и в одноимённой же губернии, его характер, ранее колкий и даже ехидный, стал постепенно меняться. Сам он влияние на себя их совместной жизни с Антоном не признавал, однако со стороны изменения в его поведении были довольно заметны. Вероятно, так сказывалось присутствие рядом самого мокшанина: добрый, мягкий и такой уютно-тягучий Тамбов, словно его же мёд, обволакивал бывшего Ельца, создавая вокруг него своеобразный кокон из любви и ласки, защищавший его от всех неприятностей. Не мудрено, что и сам Валера изменился: поддавшись по-семейному тёплой атмосфере их общего с Тяргоном дома, бывший «ёжик» уже убрал часть своих «иголок», оставляя несколько только для внешнего поддерживания своего привычного характера.

После того, как в конце восемнадцатого века Липецк, наконец-то, отпраздновал своё шестнадцатилетие и стал полноценным олицетворением, он горел желанием показать всем свою независимость и потешить самомнение. Именно поэтому он и решил исполнить свою давнюю мечту – пойти работать на завод и стать металлургом. Валерий быстро вошёл во вкус. Оно и понятно: работа ему нравилась, чувство собственного достоинства крепло, да и тогда ещё недолюбливаемый им Тамбов, бывший Морша, тоже, кстати, ставший полноценным олицетворением, лез к нему куда меньше. Липецк невольно сравнивал себя с этим «недалёким садоводом», как называл он соседа по дому, и понимал, что сам он куда важнее и значимее для страны, чем его начальник. На этой почве проросла и укрепилась новая причина неприязни к Тамбову.

«Почему, почему управляет губернией он, а не я, я же значимее?» – Этот вопрос буквально поселился в голове Липецка, не давая ему покоя. Критиковать действия Санкт-Петербурга он, конечно, не мог, но и смириться с таким положением дел ему было ну очень сложно.

Но Валере не суждено было долго жить в такой идиллии: завод стал курортами[2], он сам, стройный, но сильный рабочий-металлург – аристократом и модником, а «недалёкий садовод» – любимым… Мужем? Да, пожалуй, это слово сюда подходило идеально.

И вот именно с ним-то Липецк и открыл, наконец, в себе какую-то странную, пугавшую его самого, но какую-то совершенно особую чувственность. И, чем меньше он теперь огрызался на самого Тамбова, тем чаще он стал обнаруживать себя по утрам рядом с ним. По началу это было ему непонятно, чудно и даже слегка неприятно. Но однажды, проснувшись раньше Антона и лежа в его тёплых и крепких объятиях, Валера, невольно залюбовавшись им спящим, наконец признал для себя, что быть с ним не так уж и плохо. По крайней мере, не настолько, как он представлял себе в течение многих лет ранее.

Для самого Тамбова такое развитие событий стало совершенной неожиданностью. Он, конечно, как и любой другой на его месте, пребывал в состоянии полного блаженства. Ещё бы: после стольких веков нападок и колкостей со стороны Ельца он уже и не чаял о подобном подарке судьбы, а тут на тебе! Подмечая каждое изменение в характере любимого, Тяргон долго не мог понять не только то, что послужило их причиной, но и то, как ему-то теперь с его Лериком общаться.

Лишь одно ему было полностью ясно: всё это не было сном. Благо, щипать себя для этого не пришлось – его Лерик однажды сам предложил ему посетить его курорт, уже прославившийся в России целебными свойствами своей минеральной воды. Изумлённому Тамбову не оставалось ничего, кроме как согласиться. Не каждый день мечта становится явью, и не поймать удачу за хвост было бы грешно! С тех пор и начались их уединённые встречи в удалённом от городского шума доме на берегу бывшего заводского пруда…

– Знаешь, Лерик… – Протянул Антон шёпотом, стараясь не спугнуть особую обстановку, царившую вокруг этим пряным и по-настоящему знойным летним вечером, – Мне кажется, я теперь понимаю, почему ты всё-таки ушёл с завода.

Было довольно поздно, и, хоть солнце всё ещё висело весьма высоко в небе, в воздухе уже чувствовались нотки наступавшей ночной прохлады. Стояла тишина. Её нарушало лишь стрекотание кузнечиков или сверчков где-то за окном да стрелка комнатных часов, отмерявшая каждую секунду едва уловимым звуком движения.

– И почему же? – А ещё её нарушали сами Антон и Валерий, и потому последний, явно вторя тону голоса мокшанина, тоже шептал.

– А ты сам не видишь? – Улыбнулся Тамбов стоявшему рядом Лерику. В отличии от своего блондина, сам он был едва одет, что и выдавало в нём готовность к массажу – тому, чем в это лето его усердно баловал Липецк. Сам он сидел на кушетке, ожидая начала, но в этот раз Валера явно с этим не торопился. А Тяргон и не возражал, ведь для него даже такой близкий и уже очень недвусмысленный контакт с любимым был в радость.

– Дело не в этом. – Будто придя в себя, бросил в ответ Липецк, даже не пытаясь натянуть на себя свою излюбленную маску.

– И, в чём, ты, конечно, не скажешь. – Тамбов усмехнулся. – Просто это очень странно: ещё совсем недавно тебе нравилось одно, а теперь… А теперь готов делать мне такое. Кто ты, и где ты спрятал знакомого мне Ельца?

Самому Валерию эта тема была не совсем приятна. Липецк и сам не понимал, что именно заставило его стать из сурового металлурга тем, кем он был теперь. Хотя, скорее, делал вид, что не понимал, ведь у него-таки было несколько догадок на этот счёт. Однако делиться ими с Антоном напрямую он явно не собирался, а потому решил просто отшутиться.

– Запер глубоко в душе и допрашиваю, почему он не позволял мне быть с тобой раньше. – Совсем тихо произнёс блондин и, стоя сзади, осторожно коснулся руками шеи Тамбова. Следом Антон ощутил сильные, но нежные пальцы Липецка уже на плечах. Слегка откинувшись назад, глава губернии немного выгнулся, от чего и так спущенная с его плеч рубашка сползла до локтей.

– Ну, и как он, раскалывается? – Слегка развернув голову в сторону и скосив взгляд назад, Антон наблюдал за руками любимого, подмечая каждое их движение. – Раскаивается?..

– Ага. – Выпалил Валера в макушку Антона, возвращая его в исходное положение. – Ты же знаешь, что был виноват передо мной. Нет, не так: всё ещё виноват. Я просто больше не придаю этому такого значения, как раньше.

Повисла тишина. Тяргон то и дело собирался будто бы что-то ответить, однако не находил слов. А ещё он отвлекался на массаж, который продолжал делать ему Валерий, расслабляясь и распаляясь всё сильнее.

– Знаешь… – Произнёс он, когда нашёл слова. – О том поступке ты, скорее всего, знаешь не всё. – И, прежде, чем Валерий успел бы ответить, продолжил. – Я был вынужден воевать на их стороне не только ради сохранения своей жизни. Они… У них в плену была моя младшая сестрёнка, Пенза, может быть ты знаком с ней или, хотя бы, видел. Я всерьёз опасался, что, в случае моего отказа, с ней могут сделать что-то плохое или даже убить… Зная врага… В общем… – Вспоминать это всё Тамбову было явно больно и только то, что Липецк слушал его, замерев от интереса и, Антон надеялся, сочувствия, давало ему сил говорить. – Моё волнение не было напрасным, мне угрожали…

По тому, как молчал Валерий после этих слов и по напряжению, исходившему от него, которое мокшанин чувствовал даже спиной, он понял, что внутри его Лерика шла серьёзная борьба. Решив больше ничего не говорить, Тамбов и сам замер, ожидая, что же скажет на это любимый.

«Лерик должен понять, – думал он, – у него ведь были такие же обстоятельства…»

– Что ж, ты прав. – Очень мягко и стараясь контролировать голос ответил Липецк. – Мой старый «Я», пожалуй, и правда раскаивается в том, как вёл себя с тобой…

Вновь развернув Тамбова к себе полуоборотом, Липецк, скрестив руки на его груди, прижал Тяргона к себе спиной, и губы его почти сразу же коснулись губ Антона.

– Похоже, это значит, что я прощён?.. – Сладко выдохнул мокшанин, когда поцелуй прервался. Но вместо ответа Валерий увлёк его в новый.

Похоже, это было действительно так.

В конце концов, никто бы не справился с тем, чтобы исцелить Липецка от старых, щемивших сердце ран, лучше Тамбова. Только Антон мог одарить замкнутого в себе «ёжика» такими любовью и теплотой, которые были необходимы тому всё время с момента смерти отца. Все эти века Валерий не был бесчувственным или бездушным – он просто замуровывал все свои слабости глубоко внутри, оставляя на поверхности лишь то, что могло дать ему силы жить дальше. Но это состояние не приносило ему счастья, оно наоборот подгоняло к безвыходности. Тамбов, в общем-то, не был единственным, кто мог спасти Лерика от засевшего глубоко в том чувства вины и вернуть к жизни. Но у него было одно весомое преимущество – он был к Валерию ближе всего, и потому шансов на то, что бичевавший всех вокруг, включая себя самого, Липецк будет излечен именно им, было гораздо больше.

И теперь, в тот момент, когда для обоих рушились привычные жизненные установки, они были рядом. Чтобы окончательно друг друга понять, простить и, конечно, открыться новым, доселе неизведанным ощущениям вместе.

Начало августа 1572 года, вблизи д. Молоди современной Московской области.

Но они справились, и Курск продолжал терпеливо ждать подходящего времени для своего главного удара и одновременно своей главной хитрости. И, как только гора трупов перед гуляй-городом уже выросла достаточно для того, чтобы создавать угрозу пешего штурма самодельной крепости, Глеб отправил гонца с командой к уже заходившим к татарам с тыла основным силам.

Если и был во всём сражении наиболее удачный момент для внезапного для врага удара сзади, то это, конечно же, был он. Именно в этих отрядах и находились оставшиеся его товарищи: Воронеж, Белгород и даже Орёл. Решение отпустить Ваню в бой далось Курску весьма трудно, и потому, руководствуясь опытом, он поставил его в самую безопасную часть войска, в то время как Вадим и Алексей должны были вступить в бой одними из первых.

Через несколько минут большинство царских сил, добравшихся до нужного места, сразу же атаковало татар в тыл.

Смятение в их стане невозможно было описать словами! Некоторые отряды Бахчисарая сразу же бросились к новой угрозе, моментально ставшей для них ещё одним фронтом, гам и шум битвы усилился многократно, ржание коней и крики людей заглушали абсолютно всё вокруг, даже выстрелы пищалей из гуляй-города и схожих с ним укреплений с другой стороны сражения. Вместе с этим та самая точка, всё также мелькавшая в стане неприятеля, уже носилась по полю битвы так, что уследить за ней становилось сложно.

Впервые за битву Курск почувствовал удовлетворение. Ещё бы, у него получилось хотя бы что-то и появилась ещё пока призрачная, но надежда выиграть эту битву, а, значит, спасти страну!

Спохватившись о товарищах, севрюк окинул взглядом поле битвы. И, найдя их, ужаснулся – Воронеж и Белгород оказались почти запертыми в окружении! А это значило, что действовать стоило без промедления, ведь и другу Глеба, и брату, грозила большая опасность. Понимая, что приказ не успеет дойти вовремя, Курск, не в силах больше только лишь наблюдать за происходившим, резко осадил свою лошадь шпорами. В эту же секунду сорвавшись с места, она едва ли не полетела на помощь.

Курск успел вовремя. Вместе с несколькими охранявшими его людьми он ворвался в самую гущу сражения и, ценой больших потерь, но, всё же, отбил фланг, спасая тем самым от плена или смерти привычного всем им раздолбая-Воронежа и своего меньшого и любимого брата, Белгорода.

1700 год, Воронежская верфь.

С тех пор, как Москва, наконец-то, изволил озаботиться вопросом государственного флота, на берегах Воронежа и Дона не переставая кипела работа. Постоянно что-то пилилось, строгалось, обтёсывалось, приколачивалось так, что слышно было на много вёрст вокруг. Готовые же корабли направлялись к Таганрогу, что находился в землях Черкасса и тот, хоть и нехотя, но пытался наладить у себя морское дело. Конечно же, Воронеж, следуя главному занятию своего народа, тоже работал. Дело у него спорилось: может быть от того, что он был олицетворением, а не человеком, у него всё выходило куда лучше, чем у окружавших его людей, а потому он и брался за самые сложные задачи. Но Вадим не унывал и работы не боялся: он знал, что она сложна лишь в начале, а потому снова и снова испытывал свою силу воли, берясь то за одно важное и сложное дело, то за другое.

По началу Воронеж и сам удивлялся тому, откуда в нём столько сил, желания и, главное, тяги к работе. Он помнил, что раньше, в то время, когда он ещё вместе с друзьями охранял границу, он не отличался трудолюбием, а заставить себя делать любое дело ему было довольно сложно. Ну, не считая ухода за лошадьми – животных этих Вадим любил и занимался с ними всегда с большой охотой и удовольствием.

Так почему же теперь он сам так рвался трудиться?

Брюнет задавал себе этот вопрос снова и снова. По началу ответа не было, но, чем больше думал об этом Воронеж, тем всё чаще мысли его сводились к размещённому неподалёку войску, охранявшему верфи, главным в котором был один из его старых товарищей, Белгород[3]. Вадим и сам ещё до конца не понимал, как могло присутствие Алексея рядом давать ему сил, однако это было, что называется налицо: работа в его руках кипела так, словно он был для неё рождён, а итоги в сравнении с другими корабелами поражали и его самого.

Белгород, следивший за порядком на верфях и иногда посещавший каждую из них, заходил к Воронежу довольно редко. Но в те дни, когда это, всё же, случалось, Вадим был особенно усерден. Однажды он даже поймал себя на мысли о том, что просто красуется перед Лёшей, но тут же отмёл её как неправдоподобную.

Но мысль не ушла. Более того, она перестала давать покоя. А ещё она рождала всё новые, среди которых были и те, которые для Воронежа стали совершенно неожиданными.

А что, если Белгород ему… нравился?..

Вадим пытался успокоить себя тем, что это не так, однако постепенно он всё-таки склонялся к этому объяснению, ведь другого-то и не было вовсе.

– Вот смотрю на тебя, – заговорил с ним Белгород в одну из своих проверок, – и думаю: и как только такому дурню, как ты, поручили такую ответственную и даже опасную работу?

Несмотря на то, что Вадим уже понял и принял свои чувства к Алексею, с тем, что тот всё ещё частенько его бесил своим занудством и излишними придирками, Воронеж сделать так ничего и не смог. Да он на самом деле и не хотел, ведь без своих извечных указаний и некоторого высокомерия Белгород не был бы сам собой. Вадим даже думал, что это пошло бы ему только во вред, ведь Лёша и понравился ему именно таким.

– А, может, всё-таки не дурню? – Ещё раз ударив топором по совсем недавно срубленному стволу дерева, Воронеж отложил его в сторону и, улыбнувшись, поднялся с места. – Иначе бы и не поручили.

– Ну я что тебя, не знаю что ли? – Хмыкнул Белгород, стараясь не обращать внимания на собеседника и глядя куда-то вдаль. – Меня вообще удивляет всё это твоё рвение. Тебя там что, подменили?

– Может быть отчасти ты и прав… – Поняв, что может проговориться, Воронеж осёкся. – Ладно, не важно. Считай, что мне просто пришлось по душе это занятие. – И, как бы стараясь убедить и самого себя тоже, добавил. – Ну, мне правда интересно. А ещё, знаешь, я ведь первый корабел на государевой службе во всей этой огромной стране. Это даже как-то… почётно.

– Знаю. Но я просто диву даюсь, как ты ещё себе чего-нибудь не сломал. Серьёзно, как ни приду, то ты лазаешь то там, то сям, то ещё чем-то опасным занят. Неужели сорваться не боишься?

– А ты, что же, волнуешься за меня? – Голос Вадима слышался уже где-то совсем рядом с Алексеем, и потому тот, всё-таки повернулся в сторону друга.

– С чего ты взял?! – Понимая, что сболтнул лишнего, и теперь этот дурень напридумывает себе невесть что, вскипел Белгород. – Да я… Да я, может быть, был бы даже рад, если бы ты разок грохнулся с вашей этой самой… М-мачты! Не помрёшь, олицетворение же, но, может, голова на место встанет хотя бы.

– Да ладно, Лёх, не нуди. – Оказавшись совсем рядом, брюнет улыбнулся собеседнику одной из своих самых обворожительных улыбок. – Ты-то вон вообще глава наших войск по всей юго-западной границе теперь. Я, как узнал, так удивился очень: чтоб ты и так?

– Ну, а что такого? – Нахмурился Белгород. – Думаешь, не подхожу?

– А то, – улыбнулся уже в который раз Воронеж, – что ты совершенно не выглядишь воином, не говоря уже о том, чтобы кем-то командовать.

– Но ведь ты же тоже строишь как-то эти самые корабли? – Парировал блондин. – А ведь тоже с виду и не скажешь, что годишься для этого. Хотя, я наверное просто слишком привык к твоей лени. Я ведь прекрасно помню, как мы тебя едва ли не впятером заставляли заняться чем-то полезным!

– Да, было дело. Курск ещё тогда так злился. Видел бы он меня сейчас. – Воронеж усмехнулся. – Кстати, Лёх, ты… Никогда не думал, что мог бы быть со мной и помягче? – Вадим снова улыбался, и блондин, окинув его мимолётным взглядом, отметил, что брюнет, наверное, сохранит жизнерадостность и беззаботность, что бы там он сам, Белгород, ему ни говорил. – Ты же такой милашка с Курском!

– Потому, что он мой брат. – Алексей снова нахмурился, но это лишь придало Воронежу сил для его дальнейшей игры.

– А я?..

– А ты никто. – Пытаясь напустить на себя как можно больше серьёзности, ответил Белгород. Для Воронежа это выглядело довольно забавно, учитывая, что тот ещё не мог видеть настоящие чувства Лёши, но уже догадывался о них.

– Правда?

– Да.

– Ты точно в этом уверен?

Брюнет стоял уже опасно близко. Белгород понимал всю сложность выбора, перед которым ставил его собеседник и недоумевал от того, что Воронеж решился затронуть эту тему так быстро и даже резко. Он ещё не был готов отвечать ему правду, а потому просто хотел закончить этот уже порядком надоевший допрос. Лёша не был готов сдаваться, но говорить о том, что чувствует на самом деле он был готов ещё меньше.

– Всё, прекрати! Отвали и иди занимайся своей работой!

Словесная пощёчина сразу отрезвила Вадима: с его лица пропала улыбка, а сам он даже отступил на пару шагов. Брюнет пытался не выдавать своего огорчения, однако оно всё-таки просачивалось в уже бесповоротно испорченную обстановку. Стараясь не смотреть на блондина, Воронеж перевёл взгляд на ближайший линейный корабль – незаконченный, на котором, как и на всех остальных вокруг, уже давно кипела работа.

Алексей тоже отвернулся: было видно, что он не хотел прекращать их разговор столь быстро, однако свои принципы для него были всё ещё важнее.

Как бы ненароком бросив расстроенное «Дурак ты, Лёх», Воронеж, развернувшись, направился к своему, оставленному было ранее, делу. Уже через минуту топор Вадима снова застучал, и каждый удар его то и дело отдавался в голове Белгорода глухой болью от отчаяния и невозможности пересилить уже, наконец, себя и сказать Воронежу всё то, что он на самом деле думал.