Текст книги "Волкодав (СИ)"

Автор книги: Quintinu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– От дурака слышу… – Напуская на себя обиду, буркнул Алексей и осёкся, снова поймав свой взгляд на работавшем Вадиме. Белгород знал, что в последнее время он постоянно замечает себя наблюдавшим за этим дурнем, однако сделать он с этим ничего не мог. Более того, даже и не собирался, ведь движения Воронежа в работе вне зависимости от того, чем он занимался, всегда были такими отточенными, такими совершенными и мастерскими, что блондин невольно даже любовался им.

И почему Воронеж не показывал такого трудягу раньше?..

Почему же он притворялся ничего не умевшим и почти ничем не интересовавшимся глупцом, когда на самом деле мог быть не только весьма старательным, но и даже слишком хорошим в выбранной для него сверху стезе?

И, самое главное, почему же он сам, Белгород, так неприкрыто и часто напрямую глазеет на него, едва ли не подмечая каждое движение его рук?

Алексей понимал, что уже знает все ответы, но всё ещё гнал от себя неминуемость их принятия. Когда-нибудь он, наплевав на все свои правила, точно подойдёт и похвалит Вадима за старания и сам завяжет с ним нормальный разговор.

Когда-нибудь – точно. А пока ему оставалось лишь всё также скользить взглядом по прекрасной в работе фигуре друга и жалеть о настоящем, в котором он, Белгород, всё ещё столь упрям и горд.

2 августа 1572 года, вблизи д. Молоди современной Московской области.

Но это было ещё не всё. Худо-бедно поправив положение дел с одного фланга, Курск бросился в другие места, ведь помощь его и его теперь уже спутников остро требовалась буквально везде. Их, как олицетворений, почти что разрывали во все стороны, и Курск, случайно потеряв из виду друга и брата, спустя несколько минут уже и вовсе не понимал, в какой стороне они остались.

Глеб ещё никогда в жизни не волновался так, как в эти долгие минуты боя. Он мысленно молился, и молился не только за исход сражения, но и за то чтобы все дорогие ему олицетворения остались после него хотя бы живыми.

Но особенно он молил Бога об Орле, ведь никого другого ему не вешали на… Ведь никто другой не был приставлен к нему учеником.

В голове у Курска что-то щёлкнуло. Теперь уже он носился по полю битвы среди своих и чужих, ища только лишь одно знакомое олицетворение. Он помнил, что светлые волосы Орла были закрыты шлемом, а тело – доспехом, но Глеб уже настолько запомнил движения Вани, что, казалось, мог узнать их из тысячи.

Вскоре его опасения подтвердились. На противоположном краю от того места, где он спас из едва не замкнувшегося окружения Белгорода и Воронежа, и довольно далеко от холма, на котором всё ещё высился гуляй-город с Моршей и Ельцем внутри, Глеб вдруг заметил довольно открытую площадку, кое-где охраняемую одними из самых лучших воинов Крыма и, поняв всё, Курск, разогнавшись, въехал в круг, смяв по пути несколько пытавшихся его остановить и задержать врагов. Ещё не начавшие поединок Орёл и Бахчисарай замерли от неожиданности.

– Так вот чем ты тут занимаешься, собака! – Даже не пытаясь отдышаться после резкого манёвра, крикнул Глеб. – И не стыдно тебе на слабых-то нападать?!

– О-о-о, а вот и мой старый знакомый нарисовался. – Ухмыльнувшись, произнёс Крым то ли радостным тоном, то ли разочарованным. – Я всего лишь возвращаю долг этому парнишке. В тот раз ему повезло, но только в тот. Он, кажется, так и не понял, с кем имеет дело.

– Выбирай в противники ровню, скотина! – Грубо выхватив из ножен саблю, севрюк двинулся прямо на Крыма. – Ты долго бегал от меня, но теперь тебе не отвертеться!

И, когда клинки из сабель встретились, Орёл услышал лишь брошенные его наставником в свою сторону слова: «Не мешай! Хочешь – беги отсюда, я всё сделаю!»

А следом, вдруг, в эту самую секунду, в памяти Вани вспыхнул их прошлогодний разговор с Ельцом – впервые у него дома, – в котором Курск так яростно и импульсивно оголил раненое плечо. Это воспоминание и все те, что были после, среди которых особенно выделился ещё и тот разговор во дворе в день приезда Белгорода, пролетели в мыслях Вани за секунду. А уже в следующую он, нацелившись на врага, с гортанным криком «НЕТ!» ринулся в бой. На секунду опешившие Курск и Бахчисарай даже замерли, и это стоило второму здоровья – Орёл полоснул его по руке, да так сильно, что его сабля почти пробила его наруч там, где рука была защищена им, а где нет – оставила глубокую рану.

Это вернуло Курска на землю. Переглянувшись с Орлом, они интуитивно поняли друг друга, и в следующую атаку шли уже вместе.

Начало осени 1615 года, г. Курск.

Если ещё в конце шестнадцатого века Орёл думал, что у него никогда не получится быть хорошим воином, то теперь, в семнадцатом, он, вспоминая свои старые мысли, лишь посмеивался. Ещё бы – отныне он, уже давно усвоивший уроки своего наставника, Курска, мог, наконец, дать отпор многим своим врагам. Но, хоть поляков, литовцев и прочих западных соседей Ваня уже боялся меньше, они всё равно ещё были довольно опасными для него. Самым же страшным всё также оставался главный противник – Бахчисарай. Орёл уже не раз встречался с ним как в крупных сражениях, так и один на один, однако крымчанин всё ещё довольно часто побеждал его в бою. Благо, что всё уже не заканчивалось так, как тогда, много лет назад – в год взятия Москвы, один из самых тяжёлых для всего Русского царства.

Раньше, когда Ваня ещё объяснял свои поражения неумением драться и после каждого из них корил себя за это, он надолго опускал руки, тормозя своё развитие и улучшение своих навыков.

Теперь же Ваня уже не боялся своих неудач. Он знал, что его враг всё ещё очень силён, но, вместо того, чтобы замыкаться в себе, Орёл всегда восстанавливался, брал себя в руки и твёрдо шёл к своей цели. Помогала ему в этом поддержка со стороны друзей и, особенно, Курска – севрюк был рядом со своим учеником после всех самых тяжёлых разгромов, помогая ему залечить раны и снова обрести веру в себя и свои силы. И, если бы не он, Орёл бы, наверное, совсем разочаровался в своих возможностях.

Ваня уже давно не высказывал своего недовольства их тренировками. Он не только оценил их важность для себя самого, но и пользовался ими как возможностью снова и снова видеть Курска в деле и, главное, рядом. Орёл хорошо помнил, как их занятия выматывали его в начале, но постепенно, со временем, его тело начинало слушаться и поддаваться, вслед за этим становясь сильнее и выносливее.

Вот и теперь, когда после очередного, на этот раз слишком болезненного, поражения от литовцев его земля была разорена, главный город снова лежал в руинах, а сам он чувствовал себя очень и очень скверно[4], Курск снова был с ним. Глеб не только дал временный приют жителям Орла, потерявшим кров, но и денно и нощно возился с самим олицетворением, мало-помалу вновь вытаскивая Ваню едва ли не с того света.

То, что его старания не прошли даром, севрюк понял в тот момент, когда он, сидя рядом с лежавшим без сознания пареньком, беспокойно сжимал его руку в своей. Вообще, Глеб теперь проводил довольно много времени с подопечным именно так: он то разговаривал с ничего не слышащим Орлом, то просто молча смотрел сквозь него, думая о чём-то и, вероятно, стараясь отвлечься.

А когда, спустя много часов, дёрнулось и само тело Орла, Курск с волнением наблюдал за его пробуждением, готовясь оказать любую посильную помощь.

– Слава Богу, ты пришел в себя! – Когда Ваня, наконец, открыл глаза и начал медленно озираться вокруг, пытаясь вспомнить всё то, что с ним произошло, радостно выпалил Курск. – Я так волновался! Как ты себя чувствуешь?..

– Не очень… – Было видно, что слова давались Ване с трудом, однако Глеб не упускал возможности узнать о состоянии подчинённого напрямую. – Что со мной было?

– После того, как тебя изрядно потрепали литовцы, ты очень долго был без сознания. – Он замялся. – Ты нас очень напугал, некоторые даже подумали, что ты умер…

– Вот как… – Орёл, уже более-менее придя в себя, сделал было попытку сесть, но был вовремя остановлен собеседником.

– Отставить! – Его голос стал твёрже. – А ну лежать! Тебе с такими ранами лучше не двигаться, иначе кровь может снова пойти! – В глазах Вани читалось недовольство, и поэтому последняя фраза Курска прозвучала гораздо мягче, чем первые, больше напоминавшие собой команды.

Но Курск уже не хотел думать о плохом, и потому вернулся к тому, о чём говорил ранее.

– Знаешь, я переселил тебе часть жителей. Твоих же, ну, помнишь, которых когда-то отдавал мне ты… Может быть, это из-за них?..

– Может быть… – Несколько долгих секунд молчания, а затем новая попытка сесть на кровати, снова вовремя предотвращённая Курском. – Курь… Всё хорошо, правда. – Улыбнулся Ваня. – Просто… Не знаю… Кажется, належался уже…

А потом, заметив взволнованный взгляд Глеба, добавил:

– Ну не смотри на меня так, Глеб. Всё хорошо, не волнуйся. Голова и тело еще болят, но вполне терпимо…

– Ну, раз ты просишь… – Было видно, что Курск сомневался, но, заметив уверенность в глазах и голосе Орла, севрюк всё-таки помог тому сесть.

– Слушай, а… Столько перевязок точно нужно? – Воспользовавшись новым положением, Ваня оглядел себя.

– Ты просто не знаешь, как выглядел ещё несколько дней назад…

– Всё было так плохо? – Не обращая внимания на кивок Курска, Орёл принялся ощупывать себя. – Ну… Сейчас я во многих местах не чувствую боли вообще. Это все твоя магия, да? – Хрупкий блондин снова одарил собеседника улыбкой.

– Какая?..

– Ну, твои жители. Скорее всего, это они повлияли. Спасибо тебе. – Его улыбка стала шире и лучезарнее, и только теперь Курск полностью узнал в этом парнишке своего Ваню.

– Мы не можем знать наверняка… – Севрюк смутился. Почему-то ему вдруг стало очень неудобно находиться рядом с Ваней, а тем более – полуобнажённым.

– Знаешь, мне неудобно… – Сидя уже на краю кровати. Орёл недовольно поёрзал. – Как-то… Чувствую себя связанным… Поможешь размотать плечо? Я не достаю до узла, он на спине…

– Но…

Всеми силами стараясь не смотреть в столь манившее, но почему-то и слишком сильно его смущавшее лицо Орла, Курск тщетно искал возможность мягко отказать подопечному в этой просьбе. Не то что бы она была какой-то странной или ненормальной… Нет, в ту минуту она казалась севрюку довольно закономерной и даже правильной, но…

Но было в ней и что-то такое, из-за чего Курском резко овладело волнение, и он сидел, будто на иголках.

– Ты же ещё… – Курск хотел оттянуть неизбежное, но мысль о том, что он, быть может, из-за своей природной серьёзности придаёт ситуации излишнюю значимость, уже заставляла его поддаться игре Орла.

– Мне лучше, правда. – Он посмотрел на севрюка почти в упор. – Правда, Курь. Ну так что?

Под взглядом этих больших, чистых и невинных голубых глаз Глеб уже не устоял. И, так как Ваня поворачиваться к нему не захотел, а лишь только изогнулся, открывая доступ к своей худенькой и стройной спине, Курск завёл обе руки парня за неё. Через пару минут узла уже не было, а снятый с тела Орла самодельный бинт лежал рядом на кровати.

– А можно ещё вот этот? – С какими-то странными нотками в голосе снова попросил Ваня.

Курск медлить не стал и, торопясь, несколько раз случайно коснулся руками кожи Орла. Она была непривычно тёплой, гладкой, очень нежной и мягкой – такой, что Курск в первые несколько касаний даже был удивлён тому, как Ваня при всех их занятиях и сражениях сумел сохранить её столь хорошо. Отвлёкшись на эти мысли, Глеб даже и не заметил, как его подчинённый пододвинулся к нему чуть ближе. Так, что Курск уже мог слышать его всё ещё пока что сбивавшееся дыхание.

Очнулся севрюк лишь от ощущения Ваниных губ, накрывших его собственные и увлекавших его в их первый, неопытный, но довольно чувственный поцелуй. Как будто этого было мало, Ваня ещё и обнял его одной рукой за шею. И, хоть Курск всё ещё не отвечал, Орёл не торопил его, то ли давая привыкнуть, то ли почему-то ещё…

2 августа 1572 года, вблизи д. Молоди современной Московской области.

Сдвоенные атаки принесли свои плоды: с каждым новым ударом Бахчисарай слабел на глазах. Хоть Курск и Орёл и не сразу научились действовать сообща, а Крым продолжал яростно отбиваться, они со временем вошли во вкус и уже подсознательно понимали друг друга. Возможно, происходило это потому, что ранее Глеб учил Ваню и таким образом передал ему свой стиль ведения боя.

Крым сопротивлялся умело и отчаянно, но два противника медленно, но верно, делали своё дело, выматывая его и подводя к краху. Его войско, также зажатое меж двух огней, тоже таяло на глазах, и во многих местах уцелевшие русские добивали уже его остатки.

Видя это, Курск ликовал: неужели, неужели он победил?! Нет, все, победили они все! И кого – самого демона степей, Бахчисарая! И почему же он раньше отвергал любую помощь, желая справиться с Крымом, который явно был ему не по зубам, в одиночку? Каким же глупцом он теперь выглядел в своих же глазах! Нужно было сразу искать помощь, и как же хорошо, что Москва понял это раньше него и дал ему такое указание!

А удары поражали Крыма снова и снова. Он всё реже атаковал сам, предпочитая больше закрываться от них. То, что он попал в свою же ловушку, а также плачевное состояние его уже почти разбитых войск, оставляло в душе Бахчисарая самые противоречивые чувства.

Он ничего не понимал. Как могла проиграть его армия, в несколько раз превосходившая русское войско по численности, вооружённая по последнему слову техники, усиленная лучшими войсками Османской империи?! Его армия, считавшаяся сильнейшей армией всей Европы того времени! Этих русских было же не более тридцати тысяч, как они смогли справиться таким количеством с ним, степным хищником, грозой всех окрестных государств?!

Крым находился в замешательстве. Это состояние, накрывшее его так не вовремя, очень мешало ему сосредоточиться на решавшей всё битве. Он понимал, что уже проиграл всё сражение, и что то, что его войско будет повержено, – лишь вопрос времени. Он ещё мог спасти себя самого, но тяжёлые мысли, бомбардировавшие его голову изнутри, постоянно отвлекали его от хода поединка.

Этим и пользовались Курск и Орёл. Будучи уже сами довольно измотанными и кое-где израненными, они снова и снова рубили и полосовали подвернувшуюся им плоть. Усиленные друг другом, они ещё никогда не были так уверены в своей победе, не чувствовали такой сплочённости, не были настолько поглощены сражением.

Самых тяжёлых ударов было два. Первым был Орёл – он нанёс его по плечу, разорвав крепления доспехов Крыма и войдя лезвием глубоко в его тело. Да, именно он, Иван Воротынский[5], теперь уже далеко не просто «талисман», а даже возможный царевич, собрав в кулак волю и решимость, смог помочь своему наставнику, Курску, и всей Московии в избавлении от её главного врага! Гордость и необычайное радостное волнение буквально распирали Орла изнутри, он вдруг осознал то, что совершенно не бесполезен, что воевать вполне может и умеет и что даже такое слабое олицетворение, как он, может быть полезно всей огромной стране!

Вторым был Курск. Он ранил Крыма также, как и ранее, с разбега. Севрюк попал в бок и, почувствовав, как холодное лезвие, словно продолжая его руку, входит в горячее и живое тело врага, Глеб испытал какое-то хищное удовлетворение. Да, наконец-то он это сделал!

Уже изрядно залитый кровью Бахчисарай, тяжело дыша, с трудом увернулся от последнего удара Глеба. Ранение грозило стать для него поистине смертельным, если бы Крым принял всю его тяжесть так, как полагалось. Он уже не горел желанием собирать все силы в кулак и как-либо защищаться, не говоря уже о том, чтобы пойти в атаку. Вместо этого он отъехал немного в сторону и быстро окинув поле битвы взглядом, что есть мочи пустился к остаткам своих войск, попутно крича что-то на своём. Как оказалось дальше, это был приказ к отступлению.

Рванувшийся было за ним Орёл, опьянённый боем и их общей победой, хотел добить причину многих несчастий как царства, так и всех его жителей, однако был остановлен Курском. Севрюк, желая предотвратить возможное заманивание Вани в ловушку, поспешил преградить ему путь.

– Не надо, Вань. – Тихо позвал он ученика, приводя того в себя. – Он и так уже ранен, а ещё потерял слишком много людей, так что, скорее всего, сдохнет где-то по дороге… Это будет справедливо, ведь собаке – собачья смерть.

Немногим позже, когда татары уже убрались восвояси, объезжая в сопровождении Орла усеянное трупами поле битвы и то и дело раздавая приказы о сборе трофеев с мёртвых и захоронении тел, Курск, увидел ближе весь размах прошедшего сражения. Да, оно было очень тяжёлым, слишком напряжённым, самым сложным во всей его жизни, но оно того стоило.

И, когда стирая рукой с лица остатки залившей его и уже запёкшейся крови, не важно, своей или чужой, Глеб улыбнулся такому же грязному и помятому, как и он сам, Ване, он понял, что главная цель его жизни, главная её мечта, наконец-то, исполнилась.

А где-то чуть поодаль радовались и горевали, но неизменно поздравляли друг друга люди. Олицетворения также были здесь: Елец и Воронеж снова сцепились в словесной битве, совсем не обращая внимания на Моршу, пытавшегося их успокоить. Белгород же держался особняком, лишь изредка покрикивая на всю эту троицу.

Всё вернулось на круги своя.

Курск всё ещё улыбался. Он сделал практически невозможное – спас всё царство. И оттого он, впервые за всю свою жизнь, чувствовал себя по-настоящему счастливым.

– Пожалуй, ты прав, Курь, не стоит за ним бегать. У нас и здесь теперь дел невпроворот. – Улыбнулся Орёл командиру, и в этой самой улыбке, почему-то очень солнечной и наивной, Глеб увидел надежду на то, что всё будет хорошо. Теперь – несомненно.

Прокличет с небес господен глас:

«Ино еси, собака, крымской царь!

То ли тобе царство не сведомо?

А еще есть на Москве Семьдесят апостолов

опришенно Трех святителей,

еще есть на Москве православной царь!»

Побежал еси, собака, крымской царь,

не путем еси, не дорогою,

не по знамени, не по черному!

Песня о нашествии крымских татар

на Русь в 1572 году

Сноски:

[1] – Александровская слобода (ныне часть г. Александров Владимирской области) – резиденция царя Ивана IV Грозного, в которой он в 1564–1581 годах проводил большую часть своего времени.

[2] – На рубеже 18 и 19 веков закрывается первый Липецкий завод и на его месте открывается Липецкий курорт, ставший новым лицом города.

[3] – Постройка первых в России государственных судов на реках Дону и Воронеже в связи с постоянной опасностью от казаков охранялась войсками из Белгородского разряда.

[4] – Имеется в виду захват и сожжение Орла в конце лета 1615 года в результате рейда пана Лисовского по русским землям. Из-за этого для восстановления города и крепости в него даже пришлось переселять жителей из Курска и других близлежащих городов.

[5] – Фамилия дана по основателю г. Орла, М.И. Воротынскому.

========== Эпилог ==========

В продолжение XVI в. из года в год тысячи пограничного

населения пропадали для страны, а десятки тысяч лучшего

народа страны выступали на южную границу, чтобы

прикрыть от плена и разорения обывателей центральных

областей. Если представить себе, сколько времени и сил

материальных и духовных гибло в этой однообразной и

грубой, мучительной погоне за лукавым степным хищником,

едва ли кто спросит, что делали люди Восточной Европы,

когда Европа Западная достигала своих успехов в промыш-

ленности и торговле, в общежитии, в науках и искусствах.

В.О. Ключевский

Начало мая 1866 года, г. Курск.

Именно тогда я впервые и познакомился с Крымом.[1] Нет, не с олицетворением – его-то я, к сожалению, знаю давно и очень хорошо. С полуостровом – его землёй, и решение посетить его далось мне с большим трудом. Шутка ли: ехать самому в обитель всё ещё врага, то самое место, откуда в течение многих веков Бахчисарай направлял свои дикие орды на все окрестные земли. Собрался я туда практически просто так. Да, кончено, можно было бы врать самому себе про желание посетить новые места, земли, почувствовать, как это – жить у моря, посмотреть на других людей и отличный от привычного быт, однако…

Однако в поездку меня толкало всего лишь одно желание: выбраться уже из скуки и рутины, поглотивших меня в последние годы и найти, наконец, новый смысл своей жизни.

Всё началось после битвы у Молодей. Мы, все шестеро, почти сразу стали едва ли не народными героями – после сражения нас довольно радушно встретил и сам Москва, тепло поздравив с победой и пообещав отныне уделить больше внимания юго-западным рубежам. Прочие олицетворения тоже радовались: Рязань волновалась за племянников, Тула была рада узнать, что у Ваня не только жив и почти здоров, но и оказал значительное влияние на исход самого боя. А уж о простом люде и говорить нечего: победа при Молодях не только показала, что даже у самой, казалось бы, безвыходной ситуации можно найти решение, но и сплотила всех. Теперь все знали, что Крыма можно, а, главное, нужно ставить на место!

Казалось бы, вот он, мир – живи и радуйся. Но грянувшая немногим погодя Смута снова поставила под удар спокойствие окраин Московии. В этот раз главными врагами вместо Крыма стали наши западные соседи, поляки и литовцы, ранее также страдавшие от набегов моего старого знакомого.

И вот тогда, уже после всех основных её событий, я и совершил то, о чём жалею до сих пор.

Начало осени 1615 года, г. Курск.

– Ч-что это было? – Я отстранился первым и сразу нарушил тишину.

– Как что? Поцелуй. – Прошептал в ответ Ваня, почему-то прикрыв глаза и повернувшись ко мне оголённым плечом. – Я уже давно хотел это сделать. Что-то не так?..

Я не знал, что ответить. Что это было, я и так знал, вот только не вполне понимал, почему Орёл сделал это. Почему из множества других олицетворений Ваня обратил своё внимание именно на меня? Нет, я, конечно был очень близок ему, но ведь только как наставник! Я опекал его, учил почти всем азам военного дела и открывал доселе неизведанный мир сражений, позволяя вкусить радость побед и печаль поражений. Но, всё же… Разве этого хватило бы, чтобы решиться на такой шаг?..

Я дорожил Ваней. А как иначе? Он ведь вечно следовал за мной по пятам и почти всегда находился рядом – тут уж хочешь не хочешь привяжешься и привыкнешь. Дошло до того, что мне уже даже было непривычно находиться без Ваньки то время, пока он был без сознания…

Но мы же уже всё обсудили! Тогда, давно, ещё в Чугуеве, в тот день, когда приехал Белгород. Я всегда помнил, что не давал Ване никаких намёков, сказав лишь только о вреде чувств для их общего дела… Да даже то, что наши лица в тот раз тоже находились очень близко друг к другу, ничего не значит! Ну, как ничего… С того случая я постоянно настраивал себя на то, что это была лишь случайность, но, видимо, Ваня в отличие от меня, думал совершенно иначе…

Боже! Какие картины с моим участием тогда мог нарисовать в своём воображении этот ранимый паренёк, и что мне теперь со всем этим делать?!..

– Т-ты что, не хотел?.. – Взволнованный вопрос Орла вырвал меня из всех этих мыслей, и мой ответ прозвучал для него слишком резко и жёстко:

– Так, – начал я спустя несколько долгих минут после Ваниного вопроса, – послушай сюда. Я не знаю, что ты там себе напридумывал, но ты для меня в первую очередь подчинённый. Солдат, каких много, но с поправкой на то, что ты олицетворение.

Сказать по правде, мне было жаль говорить с Орлом в таком тоне и такими словами, однако надо было решительно дать понять Ване, что между нами не может быть совершенно ничего. О том, что таким образом я лишь пытался скрыть свою неопытность в сердечных делах и неуверенность, я тогда даже и не думал.

– Курь, но я… – Ваня смотрел на меня каким-то побитым и потерянным взглядом. Он явно не понимал, что сделал не так, и почему мои настроение и тон переменились столь резко. – Мне казалось…

– Значит, только казалось. – Отрезал я в ответ. – Я не собираюсь заводить со своими солдатами какие-либо отношения кроме уже упомянутых. С тобой было некоторое исключение лишь потому, что в какие-то моменты я переживал за тебя, как за сына. Да, пожалуй ты именно так мне и дорог. Но свыше этого – нет, Ваня, ничего не будет. – Отчеканил я, но заметив поникшего Орла, немного смягчился. – Да и ты ещё слишком мал для таких отношений.

– Мне уже двадцать один!

– В этом ещё одна загвоздка: я слишком стар для тебя. Ты для меня – всё ещё слабый ребёнок, которого нужно опекать и защищать, но никак не что-то большее, и последнее событие тому примером… Уж извини.

Заметив, как поник Орёл после моих слов, мне захотелось его немного приободрить. Да и вернуть остатки его доверия тоже стоило бы. Я попытался улыбнуться. Получилось как-то натянуто и, наверное, вымучено, и в душе я молил Бога о том, чтобы Орёл этого не заметил.

Но я просчитался. Ваня всегда отличался небывалой чуткостью и чувствительностью. И потому он как-то сразу весь сжался, отвернулся, даже отодвинулся.

Я протянул к нему руку. Мне очень хотелось дотронуться до него, приободрить, но я уже не был уверен в том, что Ваня меня не оттолкнёт. Моя рука покачнулась в воздухе, замерла и вскоре вернулась в прежнее положение. Я не решился.

– Надеюсь, это наш последний разговор на эту тему. Мне бы не хотелось портить наши почти полностью военные отношения чувствами. – Немного помолчав, словно собираясь с силами для дальнейших слов, добавил я. – Подрастёшь немного – найдёшь себе более достойную кандидатуру, а не старого солдата, полного навязчивых идей.

Это прозвучало слишком тихо и даже мрачно, будто и я вдруг сам осознал, наконец, от чего именно отказался. Но пути назад уже не было.

– В таком… – Голос Вани дрожал и был готов сорваться на всхлипы, однако Орёл не позволял себе этого. – В таком случае я больше не нуждаюсь в твоей опеке! Сам как-нибудь проживу, даже если погибнуть придётся! – По мере того, как Ваня говорил, его голос становился всё громче, словно желая выплюнуть мне в лицо всю причинённую ему боль. – К черту твою заботу, я уже не маленький!

– Поправься сначала, глупый. А уж потом – посмотрим.

Не желая больше расстраивать всё ещё дорогого мне парня и видеть его, я, резко поднявшись с его кровати, быстро направился к двери.

Я всё осознал уже после того, как тяжёлый слой дерева, обитый железом и местами, какой-то мягкой тканью, скрыл от меня Орла, спрятавшего в ладонях лицо. Чувство одиночества, безысходности навалилось на меня почти сразу. Эта дверь теперь была не только границей комнат, но и преградой в наших отношениях. И я сам стал этому виной.

Не желая в конец рвать себе сердце всхлипами Орла, доносившимися из-за неё, и желая забыться, я неуверенно, но вернулся к делам.

Не то что бы Ваня мне совсем не нравился, – как и многих других, он почти сводил меня с ума своей внешней миловидностью, мягкой кожей и невинным загнанным и будто что-то просившим взглядом, – я просто не мог, не мог совмещать работу и чувства! Я привык жить правилами, законами и строгими внутренними принципами и считать, что такая слабость приведёт лишь к помехам и трудностям, чем будет иметь какую-то пользу.

Тогда я искренне верил, что сделал всё правильно. И, хотя в моей душе иногда и поднималась ноющая тяжёлая боль, я спешно заталкивал её в глубины и на задворки сознания чтобы она не могла убедить меня в совершённой ошибке.

Начало мая 1866 года, г. Курск.

После того случая я долго верил в свою правоту. И, хотя Ваня и закрылся от меня, я не придавал этому особого значения, считая, что должно просто пройти некоторое время, чтобы он снова стал прежним.

И действительно – постепенно он принял мою точку зрения и не пытался навязывать мне себя. Ну, или мне так показалось. По крайней мере, больше никаких поцелуев и даже, слава Богу, откровенных разговоров, у нас не случилось. Иначе бы я, наверное, просто не смог найти слов. В тот раз они нашлись как-то сами, но, чем больше я думал о том, что случилось, тем больше жалел о сказанном. Я донёс свою мысль, но это получилось как-то слишком резко, совершенно не так, как было нужно.

Да, Глеб, что тут скажешь – ты просто не умеешь общаться с другими не по уставу и совершенный ноль в чувствах, а потому и бежишь от них!

Ранее такой подход к отношениям меня устраивал. Но после я стал всё чаще замечать за собой сомнения. А что, если и правда вообще не стоило отвергать Ваню? Ведь это, скорее всего, была его первая влюблённость, а я с ним так…

Что ж, наверное я просто слишком боялся не оправдать его ожиданий.

С такими мыслями я и собирался в дорогу. С такими же и выехал. Было это в начале мая. Раньше я особенно любил эту пору года – мне нравилось любоваться цветением деревьев, гулять среди них под уже изрядно припекавшим землю солнцем. Я смаковал это ощущение покоя и лёгкости, даруемое природой людям. То самое, когда смотришь вокруг и понимаешь, что никакой Бахчисарай и никакие другие напасти не в силах помешать всему вокруг одеваться сначала зелёным, а затем белым, голубым, розовым, жёлтым…

Это давало надежду. Насколько тяжёлым не было бы моё положение, я всегда знал, что, также как расцветёт весной и летом природа, так и все беды смогут уйти в прошлое, а проблемы – решиться.

«Ну, или стать ещё хуже. – Усмехнулся я самому себе, проверяя в последний раз всю поклажу и садясь на лошадь. – Как теперь.»

После Молодей и, особенно, Смуты, наступило затишье. Менялась страна, а вместе с ней и её жители. Обживалось Дикое поле, а набеги Крыма хоть и продолжались, но стали уже не столь болезненными, как раньше. А такая ситуация, как в 1571 году теперь стала и вовсе невозможной. Благодаря нам и Москве, обратившему, наконец, своё внимание и на эту часть страны, угроза от разбойничьего ханства заметно уменьшилась. Сначала у Морши, а затем и южнее нас, там, куда прежде мы совались с опаской, были возведены новые заграждения от татарских всадников, и мы наконец-то смогли вздохнуть с облегчением.

Наш «полк» тоже менялся – он ширился. И, хоть мы, как олицетворения, не могли долго служить вдали от наших собственных земель, на смену нам стало приходить новое поколение, чья земля находилась ближе к границе. Даже та крепость в Чугуеве, давно ставшая нам почти родной, принадлежала уже не Белгороду, а новому олицетворению, не так давно поселившемуся в тех местах.

Первым бросил регулярные занятия Воронеж. Сначала он стал послом – своеобразным звеном, связавшим царство и донских казаков. Затем – корабелом.[2] По мере того, как наши территории всё сильнее уходили в тыл, не было нужды и поддерживать наши умения. Воронежу вторил и Орёл, всё реже и реже выходивший на тренировки со мной. На самом деле и я уже не видел в них особого смысла, ведь я уже даже не был командиром, как раньше, однако желание поддержать себя в боеспособной форме всё-таки толкало меня к регулярным занятиям.