Текст книги "Волкодав (СИ)"

Автор книги: Quintinu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Не неси чепухи, всё было далеко не так! – Встрепенулся Елец.

– Дело усложняло то, что вот этот вот, – Воронеж кивнул в сторону Тяргона, – продался врагу, хотя должен был оберегать нас, как детей своего господина, между прочим, – особенно выделив голосом последние слова, он продолжил, – которому когда-то клялся в верности.

Морше стало неуютно, и это почувствовали все. Желая как-то сгладить обстановку, Воронеж не стал останавливаться, и заговорил снова.

– Нет, ты только не подумай, я всё понимаю. Тебе хотелось есть, спать, жить, в конце концов. Я понимаю твой выбор и, в отличие от этого комка нервов, не собираюсь ни в чём тебя обвинять.

– Конечно ты не станешь! – Горько усмехнулся Елец. – Ты же сам такой же! Ты так быстро забыл смерть отца, будто его и не было вовсе! Разве так должен поступать благодарный сын?!

– Я просто понял одну простую истину, Ельчик. Наш отец очень сильно любил нас и всегда, ты слышишь, всегда оберегал от невзгод. А ещё он желал нам счастья. Поэтому то, как я живу, его бы устроило. – Брюнет улыбнулся. – Ведь я чувствую себя счастливым. И был таким и ранее. И да, – он нахмурился, – не смей говорить, что мне не было тяжело после его смерти. Ты просто не знал, что я на самом деле чувствовал.

– Да пожалуйста! – Фыркнул Валерий. – Вот только я всё равно останусь при своём мнении.

– Дело твоё. А я, пожалуй, вернусь к рассказу. Итак, как я уже говорил, наш Ельчик постоянно хотел быть резким и сильным, он словно хотел перекрыть этим свои задержки в росте и развитии…

Глухой удар по столу заставил глиняную посуду затрястись, а всех – повернуть голову к Валере.

– А не охренел ли ты часом?! – Поднявшись и всё ещё держа одну руку в кулаке на поверхности стола, Елец был готов выместить на брате весь свой гнев.

– Тихо-тихо, – попытался успокоить его Тяргон, – Лерик, он же специально, не поддавайся…

Он потянул Валеру обратно на лавку за рукав кафтана, за что сразу же получил удар по руке и, почувствовав боль, отдёрнул её. Злое выражение лица у Ельца сменилось на обиженное и оскорбленное, и он молча уселся обратно, высокомерно отвернув нос от Воронежа и выражая тем самым ему тонну своего презрения.

– А вот я с ним жил несколько веков, ага. И ещё защитить пытался. Правда, Самарканда[2] я прозевал, и Ельчик успел огрести от него так, что я до сих пор удивляюсь, как он там вообще жив остался. Но я всё же благодарен врагу за этой бой – он, хоть и немного, но вправил моему братьке мозги.

Казалось, что он просто дразнит Ельца, провоцируя его новый выпад. Но, благо, тот продолжал строить из себя невозмутимого недотрогу, который явно был уже выше колких шуточек братца.

– Незадолго до этого события Тяргон тоже присоединился к нам, и поэтому после того боя мы вместе лечили этого дурня. Причём он возился с ним гораздо больше, чем я, и потому в конце концов, я и поручил ему отнести его Рязани. Я тогда думал так: о Ельчике позаботятся, у Тяргона есть своя народность, и потому тоже не пропадёт, а как же я?

– И тогда ты подался к казакам? – Озвучил интересовавший его вопрос Курск.

– Именно! Там же рады всем, лишь бы пользу приносили. А я и с лошадьми управиться могу, и боевому делу более-менее обучен, вот и ушёл, деваться-то было некуда. К тому же, народ мой состоял тогда, как в прочем, и сейчас, из смешения людей из всех окрестных местностей, так что своего княжества или даже государства я построить не смог бы даже при всём желании. Вот и прибился к стае таких же одиноких, как и я сам. И тогда я впервые почувствовал силу в нашем единстве.

Решив уже опустошить кружку, Воронеж допил её содержимое таким же залпом, как и ранее.

– Что же до Тумы… – Он замолчал на пару секунд. – Будь у него более сносный характер, я бы оставался с ним дольше. Но у него слишком много своих заморочек: при любом упоминании Москвы и его приближённых так яростью исходил, что лучше было делать ноги, пока не стало слишком поздно. Или, например, никогда ничего не рассказывал о себе, да и вообще был очень скрытным в плане своей жизни до казачества. Я знал только, что происходит он откуда-то из центра, да и всё. Ну и да, я же поболтать тот ещё любитель, и мне в его обществе порой было даже немного тяжеловато. – Он усмехнулся. – Вы-то, наверное, уже поняли. В общем, не сошлись мы характерами, бывает. Только вот теперь мне в Черкасск, да и в целом на нижний Дон, путь заказан – предательства Тума точно не простит. Но я не хотел быть ему врагом. Я надеялся, что он всё поймёт сам, но, зная его, думаю, что этого, скорее всего, ждать не стоит.

Налив себе ещё вина, Воронеж подытожил:

– Да и ладно, чёрт с ним. Я всё равно бы рано или поздно вернулся к брату. Потому что я на самом-то деле люблю его, каким бы идиотом он ни был.

Елец на такое громкое заявление никак не отреагировал. Только лишь взгляд его стал менее надменным, да и смотрел он теперь на своих спутников, а не куда-то сквозь них или в сторону.

– Как видите, это и произошло. Выпьем за это? – Воронеж засмеялся и потянулся своей чашкой к центру стола, а за ним его примеру последовали и Курск с Моршей. Только Ваня и Валера так и остались сидеть на своих местах: первый – потому что пить ему Курск строго-настрого запретил, да и сам он никогда не пробовал ничего крепче сидра, а второй – потому, что всё-таки ещё был зол и обижен на брата за сказанное им до этого.

– Вообще, мне почему-то кажется, что я вас ждал. – Вновь заговорил Вадим после новых глотков. – Потому что этих двоих я бы и так потом нашёл, а про тебя, Курск, кстати, я иногда слышал от Тумы, так как был его доверенным лицом. Кстати, у вас же какое-то слишком важное задание от царя, я прав?

Севрюк кивнул, закусывая выпитое вино наскоро приготовленным мясом.

– Лады, потом расскажешь детали. Я вот только одного понять не могу… – Брюнет посмотрел на Орла, всё это время занимавшегося наполнением сытной и домашней пищей своего уже отвыкшего от неё за дорогу желудка. – А ты кто такой? И что такой милашка делает среди старых и опытных вояк?..

– Я, – отвлёкшись от еды, начал было Ваня, – назначен царём в помощь…

Но не успел он договорить, как оказался перебит самим Курском:

– Его ко мне приставили ещё в Москве. Хотя я до сих пор не понимаю, зачем: оружие он держит с трудом, верхом ездить едва-едва научился, что с ним будет в настоящем бою – не представляю. Может, и не пускать его на передовую вовсе?.. А с нами он только потому, что наш сосед по территории.

– И всё?..

– Да. Ну, и, сдаётся мне, царь не просто так отослал его с тёпленького местечка куда подальше… Но это уже мои домыслы, так что, может быть, в действительности и нет вовсе других причин.

Воронеж ещё раз посмотрел на Орла, будто изучая его. Его красоту он уже отметил, но теперь взгляд зацепился за большие прозрачные голубые глаза, нежную кожу и общий довольно ухоженный и опрятный вид парня. Ваня всё также старался выглядеть хорошо в любой ситуации, и это бросалось в глаза даже несмотря на его довольно сильно запачканную в походе одежду.

– Лады, я понял: это наш талисман.

Брюнет мягко и беззлобно рассмеялся, на что другие тоже ответили улыбками. И даже Елец в этот раз оценил безобидную и довольно ласковую шутку Воронежа.

Вот только самому Орлу было ни капельки не весело, а наоборот, даже как-то обидно. Неужели он и вправду не может ничего другого, кроме как быть красивым приложением при храбрых вояках?..

– Научить тебя верховой езде? – Он улыбнулся.

– Ему бы не помешало. – Одобряя предложение, кивнул Курск.

Сказать, что именно слова Вадима тронули Ваню до глубины души, было нельзя, но именно в тот вечер он и пообещал себе стать хотя бы не хуже других в бою, а может даже и превзойти кого-то из них. Роль простого дополнения в отряде, за всё это время ставшем ему почти родным, его отныне уже не устраивала. Ваня вдруг ясно понял, что теперь он хочет быть полезным своим друзьям не только в этом качестве, но и сражаться с ними бок о бок. Кстати всплыло в его голове и уже не впервые посещавшее его желание увидеть Курска в бою, так старательно ранее прогоняемое им от себя. Но теперь он уже не гнал его, а даже наоборот: оно стали нужно Орлу как новый стимул для засад, тактик, сражений и будущих побед – словом, всего того, чего ещё месяца три назад, летом, он боялся как огня. В глубине души Ваня понимал, что его страх никуда не исчез – он лишь оказался перекрыт другими, более сильными и новыми, ощущениями. Вот только назвать их чётким словом Орёл пока боялся даже в своих мыслях.

Зима 1570–1571 годов, г. Чугуев.

Но никто не нападал. Дни проходили за днями, темнело всё раньше и раньше: даже днём, в то время, когда летом до темноты ещё далеко, в уже морозном воздухе сгущались сумерки. Вечера походили на ночь, и, если бы не снег, мерцавший и переливавшийся мириадами блёсток от любого лучика света, будь то Луна или же фонарь со свечой, они бы были и вовсе непроглядными.

Зима наступила ещё в ноябре, и с каждым днём мороз на улице только усиливался. Лишь благодаря печи на первом этаже, бывшей почти единственным источником тепла в воеводском доме, все пятеро могли отогреться. Помещалось на ней двое, и потому честь погреться Ельцу выпадала редко: в силу своего характера он был согласен делить её лишь с Орлом, с которым уже успел подружиться. Пока двое грелись, остальные находились в той же комнате. Обычно сидели рядом с печью и разговаривали обо всём на свете. Лишь только Курск, по приезде сюда сделавшийся ещё более угрюмым и замкнутым, чем раньше, редко вступал в разговоры, а уж улыбался и подавно. Казалось, никто не обращал на это внимания, посчитав, видимо, это частью характера севрюка, однако Ваня, уже долго исподволь наблюдавший за ним, всё же заметил эти перемены. Орёл и ранее отличался особым умением чувствовать характеры и настроение других, но теперь он стал с особым вниманием относиться именно к Курску. Его чувства к нему ещё не сформировались полностью, и Ваня не мог их понять, но он уже знал, что тянет его к их предводителю отнюдь не просто так.

В эти долгие зимние вечера и зарождалась их дружба: за время, проведённое вместе, все пятеро прониклись друг к другу определённой симпатией, и даже вечно обижавшийся на всех Елец не смог устоять под очарованием обстановки и несколько раз назвал Воронежа братом. В прочем, сам он позже уверял всех, что это была не более, чем ошибка, но в глубине души он и сам понимал, что всё уже совсем не так однозначно, как до приезда в Чугуев.

Сам город зимой становился буквально отрезанным от всего остального мира: жизнь, ещё теплившаяся на его улицах осенью, растеклась по домам, и во дворах стало и вовсе безлюдно. Лишь иногда ухо могло уловить слабый скрип снега под чьими-то сапогами или же копытами. И ранее создававший атмосферу полузаброшенного места, Чугуев зимой выглядел и впрямь оставленным жителями.

Но это отнюдь не смущало Курска, объявившего однажды утром Орлу, что с этого дня начинаются его подготовка. В тот же день он и потащил Ваню на мороз в его уже потёртом кафтане, на котором уже едва прослеживались блестевшие когда-то золотистые завитушки. Ваня, конечно, знал о необходимости занятий, ведь сам он почти ничего не умел, но надеялся, что они будут отложены хотя бы на весну. Оно и понятно: заниматься чем-либо на улице в холода ему хотелось меньше всего. Вот только он не учёл, что на этот счёт у Курска были совсем другие планы. Он-то знал, что больше времени терять нельзя, и, что самое главное, Крым может объявиться уже весной, и Ваня тогда и вправду окажется для них лишь талисманом. С этим явно нужно было срочно что-то делать.

Когда Орёл думал, что его мучения закончились после той долгой дороги, он просто ещё не знал, как тяжело будут даваться ему занятия с Курском. Вся его решительность помогать друзьям в бою пропала в один миг: если к этому нужно идти через такие терни, то пусть лучше это делает кто-то другой.

Во всём этом обучении был только один плюс, ради которого Ваня и терпел его, сколь бы тяжелым оно ни было. Он наконец-то видел Курска в деле. Пусть даже не в настоящем бою, но это было уже что-то. Его быстрая реакция, идеально отточенные движения, резкие выпады – всё приводило Орла в восхищение. Но вместе с восторгом Ваня также понимал, что сам он вряд ли когда-то достигнет таких же результатов. Ему оставалось лишь мечтать и неуклюже повторять за своим учителем основные действия.

Иногда с ними практиковались и другие их спутники, чаще всего Елец, но обычно они, не спеша вылезать из довольно тёплого дома, лишь сочувствующими взглядами провожали на улицу хрупкого Орла, шедшего рядом со своим суровым преподавателем. Больше всех за зиму обленился Воронеж, так как кроме лошадей он ничем полезным особо не занимался, за что и получал постоянные тычки от своего брата. Морша же, как обычно, пытался сгладить их споры и помирить друг с другом, но получалось у него это плохо – Валера злился уже на обоих и причём только сильнее.

Непривычный к долгим занятиям на свежем воздухе, Орёл болел несколько раз за зиму. Из-за этого Курск, доведший его до такого состояния, иногда ловил на себе неодобрительные и даже осуждающие взгляды Ельца и Морши, которым и предстояло лечить Ваню. Ближе к весне тот заболел особенно сильно, и потому Валера даже запретил Курску какое-то время после выздоровления тренировать Орла. Севрюку это, конечно, понравилось мало, но он понимал, что неокрепший организм имеет больше шансов заболеть снова, а потому, через силу, согласился дать ученику небольшой отдых.

Однажды после одного из занятий, когда уставший и в который уже раз измотанный Орёл, отдыхая, сидел со своим учителем в сенях, он решился поговорить с ним. Ваня заранее был готов к любому ответу его сурового наставника, но он всё же надеялся, что ему удастся его разговорить.

– Что-то случилось?.. – Вопрос мучил Орла уже долгое время, ведь с каждым днём Курск становился всё мрачнее и отстранённее.

– С чего ты взял? – Буркнул в ответ севрюк, тут же спохватившись и стараясь придать лицу обычное невозмутимое и даже немного весёлое выражение.

– Ну… – Протянул Орёл, не зная, с чего начать. – В последнее время ты сам не свой. – Не найдя ничего лучше, чем спросить напрямую, Ваня ещё не знал, насколько болезненным может стать для Курска этот разговор. – Ходишь грустный, поникший, даже немного рассеянный… Вот я и подумал, может быть, что-то не так?..

– Всё хорошо.

– Послушай… – Поднявшись со своего места, Орёл подошёл к собеседнику. – Иногда стоит делиться с другими своими переживаниями. – Он сел рядом. – Может быть я и не умею сражаться так хорошо, как ты, но зато я могу выслушать тебя и понять. Не держи в себе, будет только хуже.

– Это моё дело, и я сам справлюсь с ним, понятно? – Находясь так близко с Ваней, да ещё и наедине, Курску вдруг стало неуютно. – К тому же, чем мне может помочь твоё сочувствие? Исправить-то ты всё равно ничего не сможешь. Да что там! Даже я не смогу.

– Я могу разделить твою боль. – Улыбнулся Орёл, заставляя севрюка посмотреть на него. – Ну, я хотя бы попытаюсь…

– Если ты так хочешь… – Курск отвел взгляд, смотря куда-то на стену, но как бы и сквозь неё. – Возможно, мне и вправду стоит кому-то это рассказать. В общем, некоторое время назад на эти земли принадлежали одному очень дорогому для меня олицетворению.

Он замолчал, как бы вспоминая полузабытый образ того, кого не видел уже много-много лет.

– Его практически у меня на глазах отдали в рабство. Я тогда жил в Литве, и ничего, совсем ничего не мог с этим сделать. – Ваня буквально чувствовал, как обычно спокойному и сдержанному Курску тяжело давались эти слова. – С тех пор я больше его не видел. Он пропал без вести, я не знаю даже как найти хоть какую-то подсказку о том, где он сейчас.

«Интересно, о ком это он? – Пронеслось в голове Орла. – Мог ли он быть к кому-то привязан настолько сильно, что… Стоп-стоп-стоп, да этого же просто не может быть!»

– Ещё тогда, в Москве, когда я понял, где нам придётся жить, мне стало не по себе. Но здесь… – Паузы между словами Курска становились всё более большими, а их громкость – всё меньшей. – Это его земля, и я постоянно представляю его здесь. Я всё жду, что он однажды придёт, скажет, что с ним всё хорошо, что жив и здоров… Но время идёт, и ничего не происходит, лишь эта обстановка давит на меня всё сильнее. Отчасти поэтому я и стал заниматься с тобой так рано: мне нужно отвлечься на что-то, чтобы не думать об этом постоянно.

Поймав себя на мысли о том, что ему неприятны слова учителя, Орёл всё же понимал, что Курск чуть ли не впервые открыл перед ним свою душу, и потому придвинулся к нему поближе. Он понимал также и то, что тот в этот момент чувствовал себя слишком одиноким, и это гадкое ощущение нужно было срочно смягчить.

– Может быть, я помогу тебе его найти? – Немного подумав, предложил Ваня. На самом деле ему мало нравилась эта идея, но, раз уж он обещал выслушать Курска и помочь ему, то был обязан держать своё обещание до конца. Вместе с этим он не мог бороться с гнетущим чувством обиды, поднимающимся откуда-то изнутри. Конечно, он знал его название, но до этого дня ещё не верил, что так быстро познакомится с ним. – Мы все поможем, только нужно рассказать другим.

«А что, если этот кто-то – это его первая любовь? У него правда кто-то был?.. – Продолжил Ваня свою первую мысль и тут же смутился. – В любом случае, так можно переживать только за очень дорогое олицетворение…»

– Не надо ничего им рассказывать. Я делюсь этим только с тобой. Самое странное, кстати, знаешь что?.. – Немного оживился Курск, словно поддержка Вани и правда давала результат. – Я был самым близким ему олицетворением, и эта земля должна была перейти ко мне после его смерти. Но я… Я совершенно не чувствую её своей, будто… Будто он всё ещё жив.

Было видно, что последние слова дались Курску с особенным трудом, и от этого Орёл только ещё больше поник: ему казалось, что все его наивные надежды рухнули только лишь за один этот разговор. И зачем он только полез с этими своими расспросами! Но отступать уже было некуда, и Ваня решил узнать больше о своём негласном сопернике.

– Это был Крым?.. – Стараясь унять волнение, спросил он собеседника и, заметив недоумение Курска, добавил: – Я имею в виду, это Крыму отдали в рабство то олицетворение?..

– Нет, это был Глинск[3]. Тебе это название ни о чем не говорит, но это бывший ордынец, сбежавший в Литву. Там-то он и стал… Рабовладельцем. – Курск вздохнул. – Некоторое время назад в округе говорили, что он, якобы, сдох, но я не знаю, верить ли этим сплетням. Если это правда, то я понятия не имею, где искать нужное мне олицетворение. Да и от самого него ни весточки, будто и вовсе след простыл. А вдруг он умер уже? Или в рабстве у кого-то другого?.. В общем, я уже не знаю, что и думать.

Он снова посмотрел на Ваню, который грустно улыбнулся.

– Знаешь, а ведь ты похож на него. – Как-то слишком мягко и обречённо произнес севрюк. – Я помню его белые локоны и кожу… Нежную, прямо как у тебя.

«Как я раньше не понял! Я только усугубляю ситуацию, напоминая ему его возможную пару! – Мысленно удивился Орёл. – И как он меня всё это время терпел?.. Хотя, погодите-ка… Если я напоминаю ему того, кто был ему дорог, то, выходит, я всё же ему нравлюсь?! Нет-нет-нет, быть не может! Он же так скучает! Это неправильно! Да и то олицетворение наверное сейчас очень страдает, если вообще живо ещё…»

Ваня чувствовал себя виноватым. За то, что посмел ещё робко и наивно, но думать, что у них с Курском может что-то получиться. За свои первые, ещё не до конца сформировавшиеся и понятные ему самому, чувства. За то, что тот, о ком так переживает Курск, негласно уже стал Орлу врагом. И с чего он вообще взял, что Курск свободен?..

– Ладно, пораспускали нюни, и хватит. – Взбодрившись, улыбнулся Ване наставник. – Не привык я к этому. Да и дел ещё много. Давай отдыхай тут, а я пойду к остальным.

Он встал и своей обычной уверенной походкой направился к двери в горницу с печью.

– Вань, – уже собираясь сделать шаг в другую комнату, Курск вдруг остановился и, обернувшись, окликнул Орла по имени. Это было совершенно несвойственно ему, ведь он почти всегда называл Орла просто Орлом, как и всех других. Курск и сам удивился внезапному порыву, но потом мысленно свалил всё на влияние последнего разговора.

– А? – Ваня уже был погружён в свои путанные мысли, и не сразу понял, что его учитель снова обращается к нему. – Что?

– Спасибо. Мне действительно стало легче. – Губы Курска тронула лёгкая улыбка. На этот раз она была настоящей. Орёл чувствовал это, и других доказательств ему не требовалось.

«Может быть, ещё не всё потеряно? – Мелькнуло в его голове в ту секунду. – Что же всё-таки там за олицетворение такое было?..»

Снова вернувшись к раздумьям, Ваня ещё долго сидел в сенях, будто переваривая все полученные им сведения. За один только разговор на него обрушилось столько нового, что раскладывать по полочкам ему всё это придётся ещё долго.

Главным же открытием для юноши стало осознание того, что даже сдержанный и строгий Курск, с виду казавшийся бесчувственным воякой, тоже оказался способен на обычные человеческие чувства. Да и весь этот разговор очень сильно сблизил учителя и ученика, значительно сузив пропасть между ними и натянув через неё тонкую нить доверия.

Для того, чтобы окончательно понять, что ему делать дальше, Орёл решил записать всё в свой дневник, что он и исполнил сразу же по возвращении к его друзьям.

Начало весны 1571 года, г. Чугуев.

А время всё продолжало свой ход, и на смену холодной, но довольно уютной, зиме постепенно приходила весна. В начале марта солнце снова вернуло страждущей земле своё тепло, и под его влиянием снег начинал потихоньку таять, обнажая доколе спавшую под ним землю. Вскоре вернулись некоторые птицы, а с ними на улицы Чугуева, казалось, возвращались и люди.

А Ваня же всё занимался. Несмотря на свои болезни, он уже успел достичь некоторых успехов, и теперь уже мог, по крайней мере, уворачиваться от ударов Курска. Глядя на своего ученика, севрюк был доволен: в его руках и под его присмотром из этого придворного нытика рождался воин. Он был ещё слаб в бою, но он больше не был тем бесполезным придатком, ранее так тяготившим Курска своим присутствием. О полноценном противостоянии всё ещё не могло быть и речи, но Курск надеялся, что он успеет научить Орла всем его основам до прихода Крыма. Что татарин придёт, севрюк не сомневался. Он считал везением уже то, что зима прошла довольно спокойно, но душу его терзало плохое предчувствие, и он с трепетом, запертым глубоко внутри, проживал каждый свой новый день.

После разговора с Курском Орёл долго думал над тем, что ему делать дальше. С одной стороны, уже было глупо отрицать тот факт, что его учитель ему понравился, но, с другой, существовало некое загадочное олицетворение, негласно стоявшее между Орлом и его счастьем. Взвесив все «за» и «против», Ваня принял решение: он решил и дальше стараться не показывать свои чувства и, как и раньше, играть роль друга. «Если у Курска кто-то был, – рассуждал он про себя, – мне не стоит перебивать его память о том олицетворении. Наоборот, я, наверное, должен его поддержать. Он-то сам столько делает для меня – да я, по сути, полностью завишу от него! Вот и от меня будет прямая польза, пусть и пока что не в бою! – Его мысли вновь вернулись к волнующей его теме. – И потом, а что, если то олицетворение живо, и тоже ищет его? А если оно узнает, что Курск тут, и… Придёт к нам? Как я буду выпутываться? Нет уж, лучше быть всего лишь другом!»

Не так представлял Ваня свою первую любовь, не такие сюжеты рассказывала ему в детстве мать, и оттого у него на душе болезненно скреблись кошки.

В те дни, когда воздух прогрелся достаточно для того, чтобы последние остатки снега превратились в ручьи и лужи и расползлись по низинам, Курск впервые повёл Орла с собой на крепостную стену. Сам он ходил туда регулярно – ещё с февраля в крепости установился особый распорядок для наблюдения за окрестностями. Часовыми почти всегда были Курск, Елец и Воронеж – восьмичасовая смена каждого из них позволяла круглосуточно просматривать убегающую далеко за пределы города степь. Видно было также и проходившие вблизи Муравский и Изюмский шляхи, по которым обычно и приходил Крым. Зимой нужды в таком тщательном осмотре не было: на чистейшем снегу любое движение, даже одного-единственного человека, было заметно уже издали. С наступлением же весны наблюдение за окрестностями становилось одним из важнейших фактором, способным повлиять на исход боя: чем быстрее был обнаружен враг, тем больше времени было в самой крепости на подготовку к сражению и даже возможной осаде.

С довольно высоких стен открывался хороший обзор на сам Чугуев и прилегавшую к нему территорию, и Ваня невольно залюбовался этим видом. В его голове сами собой начали рождаться строки: они были очень похожи по ритму и звучанию, а в конце каждой и вовсе были одинаковые части. Орлу захотелось записать их в дневник, но он тут же осёкся, вспомнив, зачем именно позвал его сюда Курск.

Крым. Долгими зимними вечерами, сидя у уже привычной им печи, все пятеро говорили и о нём тоже. С рассказов Ельца, Воронежа и, главным образом, самого Курска, Орёл уже знал многое об их заклятом враге. О том, как тот передвигался, как нападал, каким оружием дрался. Что такое шляхи, сакмы и полон. И самое важное: как можно было противостоять этому неуловимому хищнику степей. Иногда Ване казалось, что друзья специально пугали его слишком страшными историями о его жестокости и бессердечности, но, когда он переводил взгляд на моментально становившегося серьёзным Курска, о понимал, что все их слова были правдой. Пожалуй, он боялся встретиться с ним, и это было нормально: так боится первого боя любой боец. Но он не сдавался: его грела поддержка Курска, Ельца, Морши и Воронежа, а также то, что где-то позади них, в закрытых им от врага землях, живут его мать, тёти, а также множество людей, населявших в ту пору Московию.

Именно этой весной Орёл впервые почувствовал себя пограничником и принял свою судьбу такой, какая она есть.

– Смотри, – прослушав часть рассказа наставника, Ваня пытался сосредоточиться на оставшейся, – вон там, – Курск махнул рукой, указывая куда-то вдаль, – проходит Муравский шлях, с него удобнее всего нападать на крепость, а там, – показал Курск в другую сторону, – Изюмский. Крым его тоже любит, так что смотри в оба: я больше, чем уверен, что Бахчисарай скоро объявится. Эти направления важны, но не стоит пренебрегать остальными: татарин может специально напасть откуда-то ещё, чтобы застать нас врасплох. Эй, ты слушаешь?

– Д-да! – В подтверждение своих слов Орёл, словно заинтересовавшись чем-то, подошел к узкой зубчатой бойнице.

– Ты уже знаешь многое, и потому я хочу, чтобы ты тоже нёс здесь часовую службу. Учитывая твои возможности, это будет происходить днём. И, пожалуй, не более четырёх часов. Это самое безопасное время: даже Бахчисарай, каким бы он ни был самоуверенным, не сунется сюда в эти часы.

Немного помолчав, севрюк добавил:

– Не думай, что это отменяет наши занятия. Ты всё ещё очень слаб и не умеешь толком воевать. Это надо исправлять.

Но Ваня, похоже, воодушевившись своим новым важным и опасным заданием, пропустил это мимо ушей. Курск хмыкнул. Он продолжал сомневаться в том, правильно ли он поступил, доверяя этому салаге такое ответственное место. А что, если Крым придёт днём? Справится ли Орёл?

Ответ на эти вопросы ему мог дать только опыт.

Начало мая 1571 года, г. Чугуев.

Так прошло ещё два месяца. Несмотря на предчувствие Курска, Крым так и не появился. Он, конечно, не сидел без дела: грабил где-то на юге, но до расположения их крепости не доходил. Но опасность того, что в один из своих походов Бахчисарай всё же решит зайти дальше, никуда не исчезала, и севрюк, продолжавший верить своему чутью, постоянно держал всех в боевой готовности.

Орёл же наоборот: успев привыкнуть к своей новой роли, он уже не был так взволнован и воодушевлён ей. Каждый раз, заступая на пост, он думал о том, что нет ничего скучнее, чем находиться практически на одном месте в течение нескольких часов и просто смотреть вдаль. Правда с течением времени его отношение к заданию изменилось: когда деревья начали покрываться листвой, Ваня вдруг понял, что, глядя на всё это сверху, ему захотелось писать. Захотелось взять перо и свой старый и потрёпанный уже дневник и записывать туда всё, о чём он думал и чувствовал, абсолютно все строки, рождавшиеся в его голове за долгих пять часов поста. Да, их было уже на один больше – Курск, видя, что его подопечный неплохо справляется со своей работой, немного увеличил время службы Вани.

Его обучение также продолжалось. Постепенно набирая обороты, оно уже перешло к тренировочным боям. Успехи Орла в них были невелики, и, хоть Курск и сильно поддавался своему ученику, Ваня всё равно в конце каждого сражения оказывался им повержен. Лишь только несколько раз парню удалось слабо ударить своего учителя. Сказывалась и симпатия – она мешала Орлу воспринимать Курска как серьёзного противника, и он в какой-то степени даже боялся причинить ему вред. Хоть это и значительно замедляло его обучение, Ваня не мог справиться с собой: это чувство было для него в новинку, и он хотел насладиться им в полной мере. А вот Курск был очень недоволен его успехами, но не говорил ни слова, всё также продолжая учить Орла. Несколько раз тому даже показалось, что севрюк не ругает его потому, что начал обо всём догадываться. Но Ваня старался вести себя только по-дружески, и потому отогнал от себя столь смущающие мысли.

Середина мая 1571 года, г. Чугуев.

Это случилось во время дежурства Орла. Однажды ранним вечером Ваня, как обычно проходя по крепостной стене и всматриваясь вдаль, заметил на горизонте со стороны шляха чёрную точку. Понять, что это было, а также в какую сторону она двигалась, было сложно. Этому мешали также сумерки, уже начинавшие ложиться на их небольшой город и его окрестности. Недолго думая, Орёл сорвался с места – нужно было срочно сообщить об увиденном Курску и остальным. Найдя учителя в их доме и сбивчиво объяснив ему происходившее, Ваня потащил его на пост – севрюк был гораздо опытнее его, и смог бы сказать точнее, что это и куда направляется. Следом побежал и Елец, находившийся там же в горнице.

Первым, что понял Курск при взгляде в указанную Орлом сторону, был факт того, что это не войска. Более того, размеры точки явно указывали на то, что это была всего лишь небольшая группа людей или же, возможно, даже один человек. Конечно, это мог быть один из торговцев, изредка забегавших в их Богом забытое место, но обычно они уезжали из города ещё засветло, да и прибывали в него в это время довольно редко. Опасаясь, что это мог быть разведчик врага, Курск, не сомневаясь ни секунды более, отдал приказ готовиться к нападению. Орла же, как самого слабого из всех них, он послал предупредить Моршу и Воронежа, а потом вернуться к нему. Севрюк сам не понимал почему, но хотел держать Ваню в поле своего зрения. Наверное, он просто слишком привязался к своему ученику, и теперь просто боялся за него.