Текст книги "Останься нетронутым (СИ)"
Автор книги: Призрак Квинзей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
Он понимал, что с ним успеваемость факультета понизилась, однако Куникида винил в этом вовсе не себя, а как раз таки декана, что никогда не ставил успеваемость главной целью, а теперь отыгрывался на Доппо, что большой ценой выбивался в старосты с тех пор, как понял, что у него есть все шансы. Стремиться выше, доказать всем, что он больше, чем просто неудачник. Но из-за характера староста, видимо, вышел из Куникиды так себе.
И в эту минуту, когда Доппо всё бы отдал за лишний час одиночества, от досады срывая злобу на вымышленных неприятелях и будущем старосте Когтеврана, в эту самую минуту на диван рядом с ним опустился низкорослый студент, заставив бывшего лидера факультета подпрыгнуть на месте от неожиданности.
Ой, вот Ранпо Эдогаву он бы в последнюю очередь хотел сейчас увидеть подле себя. Студент, держа в руках недоеденный чупа-чупс и смотря на всех с неимоверной скукой на дне изумрудных глаз, перевёл взгляд на Куникиду и усмехнулся:
– Что, обвели вокруг пальца?
– О чём ты? – сдерживая раздражение, Куникида отодвинулся от Ранпо подальше, сложив руки на груди и презрительно хмыкнув.
Ранпо закатил глаза и, закинув ноги на колени Доппо, чем вызвал у того нервный выдох, продолжил, понимая, что играет на самообладании своего собрата по факультету:
– Подле тебя всегда был тот, кто хотел оказаться на твоём месте, – скучающе протянул он. – И вот, пожалуйста, теперь ты ни с чем, а он поднялся до главенства над нашим дурацким факультетом, чья оболочка – учение. А чья начинка – обычный подростковый беспредел, спрятанный под плёнку «умных».
Куникида удивлённо смотрел на Ранпо. Только слова наглого когтевранца остановили его против того, чтобы скинуть Эдогаву не только со своих колен, но и с дивана в целом, сломав ему по ходу пару конечностей. Тот, кто всегда был рядом… Впрочем, Доппо догадался ещё тогда, когда увидел блеск в глазах Анго, говорящего ему эти тяжёлые слова. Неудивительно, что лучший друг Куникиды подошёл на эту роль больше. Можно сказать, Доппо был бы не удивлён, если бы узнал, что это Анго поспособствовал его отстранению. Однако сейчас, слушая голос Ранпо, Куникида злился не на себя, не на «друга», а на то, что сам не понял вовремя того, что Эдогава, определённо, давно уже знал.
– У каждого факультета свои стереотипы, – закончил Ранпо, зевнув, и, засунув в рот конфету, убрал ноги с Куникиды, поднявшись с дивана и потянувшись. – Но надеюсь, что ты расправишься с ними в следующем году и не превратишь нашу школу в лагерь для трудновоспитуемых.
Куникида хотел было уже закончить этот разговор с самым развязным студентом Когтеврана, как вдруг зацепился за его последние слова, что прозвучали в голове почти эхом. Эдогава хотел уйти, бросив фантик в камин, но Доппо схватил его за рукав мантии, притянув обратно.
– Что ты имеешь ввиду?
– До скорой встречи, будущий староста школы, – усмехнулся Ранпо, вырвав ткань из пальцев Куникиды и помахав ему ладонью, ушёл прочь, поднимаясь по лестнице.
Куникида сидел в тишине очень долго, не понимая слов Эдогавы, даже не представляя, что тот имел в виду. И лишь когда Войцех позвал Куникиду к себе в кабинет, до Доппо начало доходить.
Так просто Войцех вряд ли бы поставил кого-то на место старосты. И вряд ли бы так просто убрал.
Анго выиграл в одном бою, подставив Куникиду. Но благодаря Ранпо и его разговору с Войцехом, Доппо обещали дать место старосты школы в следующем году, и почему-то Куникида не сомневался в том, что это место ему достанется. С чего вдруг Ранпо проявил такое внимание, когтевранец так и не смог понять.
И чувствовать себя обязанным этому человеку было… Как-то непривычно.
Комментарий к глава 19 – признание
А вот и глава, ВЫШЛА, как видите, не спустя месяц, и история начала набирать обороты к своему концу :3
Да, да, это признание и я сам этого ждал больше всего в своей писательской жизни. Теперь можно и уме… Кхм… Закончить работу с чистой душой х)
Буду очень рад отзывам и большое спасибо всем читателям за то, что поддерживаете эту работу :) Осталось глав 10 от силы, даже меньше, но я всё ещё не могу поверить, что этот макси прожил уже 110 с чем-то страниц :)
Спасибо большое за то, что читаете меня, я ведь знаю, что не идеален и пишу такое себе, но стараюсь стать лучше х)
========== глава 20 – последний месяц ==========
В последний месяц все резко становятся трудолюбивыми, нервными и самыми несчастными студентами. Ходят с учебниками, плачут, молят всех богов даровать прозрение, засыпают лицом в чернильнице. Такое обычное состояние подростков перед сдачей СОВ или ЖАБА. Или просто перед написанием годовых контрольных и тестов.
Ацуши учился на пятом курсе и, как и все пятикурсники, проводил много времени за книгами и свитками, добросовестно повторяя всё, изученное за год. Впрочем, он не боялся того, что может провалиться. Раньше он трясся в ужасе, представляя, как на пятом курсе придётся сдавать такой важный экзамен перед комиссией и другими студентами… Это было жутко.
Благо сейчас, теперь, спустя столько месяцев, Ацуши не чувствовал и тени того, что преследовало его с самого детства. Неуверенность осталась, лёгкая, как крыло какой-нибудь маленькой птицы, что порхает где-то рядом и не мешает жить. Но прежнее гнетущее чувство отступило. Да, Дазай вряд ли чем-то помог, как часто думал Накаджима. А может быть, и правда сумел найти подход к проблеме гриффиндорца. Ведь в чём суть? Суть в том, что Ацуши в себя ни капли не верил, потому что боялся ошибок. Появившиеся в его жизни люди так или иначе доказали Ацуши, что ошибки совершать не страшно и что всегда найдутся те, кто поддержит его в случае провала.
Опершись о перила, Ацуши просматривал глазами учебник по зельеварению, краем уха слушая Марка и Танизаки, что о чём-то болтали рядом. Повиснув на шее Джуничиро, первый о чём-то просил его, почти с ненавистью глядя на гору конспектов, что Танизаки, положив пару тетрадей перед собой, увлечённо и в некой спешке просматривал.
– Да сколько можно уже возиться с бумажками! – возмущённо воскликнул Марк и тут же с ухмылкой добавил, склонившись к самому уху Танизаки. – Или мне придётся тебя от них оттаскивать несколько… Иным способом?
Бедный гриффиндорец подпрыгнул от такого тона, осуждающе посмотрев на заливающегося смехом Марка, и, улыбнувшись в ладонь, отвернулся, вновь вернувшись к своим конспектам. Ацуши наблюдал эту сцену краем глаза, и невольно губы его так же тронула лёгкая улыбка. Он никогда не считал этих двоих своими друзьями. Но так вышло, что они в свою очередь считали другом его самого. И в последние месяцы, меняясь шаг за шагом, открывая своё сердце жизни, Накаджима стал больше проводить времени с ними, отвечать на шутки Марка, сам пробовал шутить. Как-то Танизаки сказал, что у Ацуши красивый смех.
Ацуши поблагодарил небо, что Акутагава тогда этого не услышал.
Вдруг Ацуши почувствовал чьё-то дыхание возле уха, а затем подпрыгнул, выронив учебник, от того, что неизвестный осторожно, совершенно нагло укусил его за мочку уха, испугав до смерти. Резко обернувшись, Накаджима на выдохе воскликнул:
– Акутагава! Ах ты…
Слизеринец лишь усмехнулся, закатив глаза, и вновь принял мрачный отстранённый вид, смотря на Ацуши в немом ожидании. Они не виделись сегодня, и Ацуши искренне рад был запутаться взглядом в тёмных волосах Рюноске, провести линии по шее и вниз, вдоль острых плеч, снова лицезреть эту ауру истинного холода, что таяла, стоило Акутагаве улыбнуться.
Ацуши невольно сглотнул, подняв ладонь и прикрыв укушенное ухо, не зная, что сказать, и чувствуя, как сердце снова подпрыгнуло к горлу. Видимо, Рюноске заметил это смятение, что особо Накаджиму не обрадовало. Тряхнув головой, Ацуши резко развернулся, упрямо перехватив пальцами учебник, и, нахмурившись, бросил за плечо, вновь опершись о перила и игнорируя дыхание Акутагавы где-то в районе своей шеи:
– Не вздумай снова делать так.
Очень пытаясь его игнорировать.
Акутагава хмыкнул, Ацуши почувствовал, как он приблизился, коснувшись носом оголённого участка шеи Накаджимы. Гриффиндорец стиснул зубы, подняв глаза к небу, и будто спросил творца, за что ему такое наказание? Нет, они с Акутагавой не заходили дальше поцелуев. Касания, поцелуи, что-то странное, но им всё ещё было всего лишь пятнадцать лет. Всего лишь пятнадцать, и это не укладывалось в голове у Ацуши. Нет, он помнил, что Акутагава был на год старше и уже побывал в отношениях, да и страшно хотел быть всё время с Накаджимой рядом, но…
Но что-то в их чувствах было гораздо большее, чем просто желание быть друг с другом и касаться друг друга. Это что-то и толкало Ацуши вперёд. Эта потребность, как в воздухе, в определённом человеке. Его голос, его дыхание, его любовь, его чувства. Забота и время, что он отдаёт только тебе и больше никому. Ацуши не понимал, что держит их рядом друг с другом, таких разных. Но всем сердцем желал, чтобы чувства его никогда не закончились. Чтобы он каждый раз всё сильнее и сильнее радовался, когда видел Акутагаву в толпе студентов. Чтобы радовался, когда Рюноске смотрит на него и когда притягивает к себе со спины, уводя от всего мира, ограждая от всех людей, нуждаясь в нём, в Ацуши…
Да, их чувства друг к другу были настолько глубокими, что гриффиндорец не видел в них дна. Он никогда не любил раньше, никогда ни к кому так сильно не привязывался, но за эти четыре месяца, что прошли с того момента в коридоре. С того самого момента, как Акутагава не прямым языком заявил о том, что не равнодушен к Ацуши. Четыре или три, или немного больше, Накаджима не считал.
Они ступали по этому льду осторожно, медленно. Сначала было неловко ходить рядом, оставаться наедине, а потом Ацуши привык к тому, что они уже больше, чем враги, больше, чем приятели, больше, чем просто друзья. Что весь этот путь от «ненавижу» до «хочу провести с тобой жизнь» привёл Накаджиму к счастью, которого тот никогда в своей жизни не испытывал.
– Вряд ли сможешь запретить, – проговорил Акутагава, резко отстранившись, и, перемахнув через перила, выхватил из рук Ацуши книгу.
Но не успел Накаджима возмутиться, как Рюноске кинул учебник куда-то за спину (проходящий мимо когтевранец совершенно чудесным образом его поймал, едва не налетев на идущего впереди профессора) и, схватив Ацуши за ворот мантии, потащил за собой.
– Эй! Акутагава! Стой!
– Будешь дёргаться – обездвижу, – холодно ответил Акутагава, кинув на Ацуши взгляд, который говорил только одно.
Угроза – не пустой звук.
Ацуши сглотнул и невольно признал свою участь, тяжело вздохнув, впрочем, тут же пошёл рядом, так, что Акутагава больше и не нуждался в том, чтобы тащить Накаджиму за ворот. Они не обнимались на людях, не ходили за руку, не показывали свои отношения другим, хотя всем и так всё было ясно… Ацуши не понимал, зачем это, а Акутагава просто не хотел делить те моменты, что дарит ему Накаджима, с кем-либо другим.
Но вот про Марка и Танизаки, наблюдавших за этой сценой просто с потрясающих позиций, Ацуши и правда в тот момент немного подзабыл.
– Любовь, – театрально вздохнул Твен, подхватив Танизаки под локоть. – Любовь с рассудком редко живут в ладу!
– Шекспир? – пробормотал Джуничиро, слегка улыбнувшись. – Можешь не делать вид, что читал.
– Я знаю только одно, – подняв палец и облокотившись о плечо своего парня, Марк продолжил. – Этих двоих не отлепить друг от друга, как и твою сестру от её новой девушки, которых она меняет по десять раз в месяц…
Танизаки вздрогнул, вздохнув, и покачал головой, впрочем, Марк тут же рассмеялся и сменил тему, поглаживая локоть погрустневшего гриффиндорца. Да, несмотря на то, что Танизаки и Марк встречались, первый до сих пор чувствовал себя виноватым перед сестрой.
Но не жалел ни о чём. И о том, что привязался к Марку всем сердцем, тоже.
***
Чуя кинул взгляд за окно, хмуро проводив глазами бегающих друг от друга первокурсников, веселящихся под окнами библиотеки. Кенджи сидел рядом, на подоконнике, увлечённо читая один из сборников по травологии.
Скинув с себя мантию, Накахара чувствовал, что даже в одной рубашке ему слишком жарко. Солнце падало и путалось в его рыжих, пылающих в лучах волосах. Страницы учебника на коленях давно уже не перелистывались, а Чуя и вовсе забыл о том, о чём читал, может быть, глаза его действительно лишь бездумно скользили по строкам.
Хотя, не удивительно.
Облокотившись об оконный проём, Чуя двинулся, пытаясь удобнее расположиться, и невольно задел согнутым коленом спину Кенджи, отчего по телу прошлась волна тока. Накахара замер, чувствуя, как сердце снова подскочило куда-то к горлу и упало обратно вниз. Каждый раз, каждый грёбаный раз, касаясь Кенджи вот так вот случайно, Чуя чувствовал, что в нём взрывается чёртова чёрная дыра, уничтожает сама себя, пожирает, настоящее чудовище. То, что тянуло его к Кенджи, Чуя объяснить не мог. Но вот уже столько времени он проводил рядом с этим мальчишкой, в основном по учебё, по чему же ещё? Но…
Чуя сглотнул, смотря на профиль Кенджи, сосредоточенного, чьи светлые глаза следили за словами на строчках, наверное, действительно интересной книжки. Вот только самого Чую в данный момент вряд ли интересовала какая-то учёба, какие-то лекции, экзамены, что там…
Волосы Кенджи искрились, играли в тени и лучах, что задевали золотые пряди. Веснушки, белая кожа, острые худые плечи, тонкие запястья и улыбка, которая заставляла Чую замереть на месте, широко раскрыв глаза, и пытаться справиться с наваждением. Он никогда не думал, что будет испытывать подобное к мальчишке, что младше его года так на три, плюс минус год…
Но в Кенджи было особенным всё. Его голос, его характер, его добрая душа, невозмутимость, сила, несмотря на телосложение, моральная устойчивость, спокойствие и чистое сердце. Эти качества делали его ребёнком, солнцем, но таким ярким и глубоким солнцем, что Чуя готов был сгореть в его лучах до пепла, лишь бы это чувство в его груди не закончилось, не выдохлось, пробежав дистанцию от брошенного фантика до этой самой библиотеки, в которой они с Миядзавой, пожалуй, стали проводить практически все занятия и все подготовки.
И Чуя безвозвратно упал в своих мыслях о Кенджи. Он сам не заметил, как изменился. Стал более задумчивым, серьёзным, собранным. Он будто бы вмиг перестал строить из себя другого человека в угоду всем. Стал самим собой. И никто не понимал, где прежний наглый, дерзкий, весёлый и грубоватый Чуя. Конечно, Накахару бояться меньше не стали многие студенты, и всё же… Изменился. И из-за чего? Из-за чувств, из-за выросших в его пересохшем горле чувств, родившихся практически в мёртвом сердце. Правильно как-то говорили, именно чувства, именно они меняют людей, порой до самого основания.
Чуя смотрел на него слишком долго и не моргал, будто пытался выдержать. Как орлы смотрят на такое далёкое солнце, не боясь обжечь взгляд об его лучи, так и Накахара. Кенджи уже жил в его голове, в каждом сне, в каждой мысли, в каждом моменте одиночества. Этот мальчишка запомнился ему до мельчайшей детали. Спрятался где-то внутри сознания и согревал сердце своими ладонями. Тёплыми, как и всё в нём. Чуя слишком долго смотрел на эти плечи, руки, едва спрятанную за воротом рубашки шею, волосы… Слишком долго, чтобы вытерпеть собственные мысли.
Резко подавшись вперёд, Чуя схватил Кенджи за плечо и просто поцеловал его шею, с придыханием, грубо, впиваясь зубами в кожу и оставляя, возможно, самый страстный в своей жизни засос. Кровь прилила в голову, и сердце забилось бешеным ритмом от того, что он сделал, но Чуя едва не потерял самого себя, когда почувствовал тепло Кенджи настолько близко рядом с собой. Правда…
Осознание разбило вдребезги родившийся водоворот в мыслях Накахары, и тот, резко распахнув глаза, отпрянул, сглатывая и смотря на Миядзаву глазами, полными искреннего ужаса.
– П-прости, – Чуя впервые заикался и не мог этого скрыть, стало ещё более душно, захотелось вздохнуть глубоко, но лёгкие перекрыло.
Кенджи замер, в его глазах не читалось ничего, кроме удивления, он смотрел в одну точку перед собой, не поворачивая головы, и, казалось, пытался осмыслить то, что только что произошло.
Чуя и сам понял, что натворил, лишь в это мгновение. Спрыгнул с подоконника, схватил сумку и мантию.
– Прости, прости, я не… Я не… Забудь, – боясь повернуться, Чуя проклинал себя самыми последними словами.
Что ударило, чёрт возьми, ему в голову? Жара, золото, солнце, запах Кенджи, что Чуя давно впитал до мельчайшей капли в свои лёгкие?
И только Накахара хотел выбежать за дверь, сбежать, пытаясь успокоить сердце, как вдруг услышал голос за спиной, тихий и ровный, такой успокаивающий и обволакивающий сознание.
– Мне понравилось.
Чуя не понял, ослышался он или нет, но эти слова заставили его повернуться. Глубоко выдохнув, Накахара выронил из рук мантию и сумку, смотря на улыбающегося Кенджи, как будто впервые его видел.
– Что ты сказал? – не понимая, не осознавая того, что произошло, Чуя приблизился, подойдя к Кенджи и тяжело дыша, не пытаясь надеть на себя ни единой маски.
– Мне понравилось, – повторил Кенджи, искренне улыбнувшись, и, подняв руку, осторожно коснулся шеи, чуть зажмурившись, впрочем, тут же продолжил. – Мне приятны твои прикосновения, Чуя, это правда. Если ты хо…
Однако договорить ему никто не дал. Да и вряд ли бы Чуя вообще хотел бы слышать что-то ещё.
Ладонями обхватив лицо Кенджи, Чуя впился в него самым сумасшедшим и неконтролируемым своим поцелуем, сминая нежные губы мальчишки своими, тяжело дыша, кусая Миядзаву, слыша, как сердце Кенджи бьётся где-то рядом, чувствуя, как от выдохов мальчишки всё в груди сворачивается, как его тихий стон, сорвавшийся почти сразу, разрывает все границы в его голове. Чуя целовал Кенджи, пальцы его скользнули в золотые волосы, перебирая их, наслаждаясь ими. Накахара прижал мальчишку к подоконнику, нависнув сверху, и не мог насытиться им. Руки Кенджи неловко легли на его грудь в ответ, осторожно, с трепетом. Конечно, он не понимает, никогда подобного не испытывал и вряд ли испытал бы в ближайшие пару лет, но Чуя не мог сдержать себя, не похитив эту чистоту, этот первый, самый яркий и самый нужный ему, Накахаре, поцелуй…
Оторвавшись от Миядзавы, Чуя прислонился к его лбу своим, тяжело дыша и пытаясь успокоить сердце. Кенджи так же запыхался, лицо его покрыл румянец, взгляд затуманился. Впрочем, он тут же растянул губы в самой нежной и доброй своей улыбке, заставив Чую так же покраснеть и закрыть глаза вновь.
– Боже, ещё раз так улыбнёшься, и я точно сорвусь, – выдохнул Накахара, опираясь ладонями по обе стороны от запыхавшегося и разгорячённого тела мальчишки. – И… Не смотри на меня так.
Кенджи осторожно поднял ладонь и провёл пальцами по щеке Чуи, так невесомо, что слизеринец дёрнулся, но тут же вновь прикрыл глаза, наслаждаясь прикосновениями и вновь начиная дрожать.
– Ты необычный, и ты мне нравишься, Чуя…
Ты мне нравишься…
Чуя…
***
Хогвартс опустел. Все теперь проводили больше времени на улице, оставляя коридоры и кабинеты в одиночестве. После пар вообще никого практически в школе не было. С одной стороны, это нравилось Гин, а с другой стороны, она так привыкла к этой толпе, в которой можно было бы затеряться, подобно невидимке, слиться со стенами, исчезнуть из поля зрения, пройти мимо многих, после проведя в уединении несколько часов в дальней части школы.
Девушка сидела на ступенях одной из башен, задумчиво рассматривая стены перед собой, и думала о том, что этим летом не сможет быть рядом с братом, уезжая по приглашению в другую страну, к старому, любимому и довольно близкому ей другу. И, казалось бы, всё хорошо, так тихо и в сердце, и в жизни, год подходит к концу, нет никаких изменений в серой и одинокой судьбе Акутагавы, как…
– Каково это иметь брата-гея?
Гин вздрогнула, но не обернулась, выдохнув. Снова он. Везде. К сожалению, ей, в отличие от брата, приходилось часто терпеть достаточно много издёвок по поводу внешности и молчаливости. Акутагава выживал за счёт того, что был неким авторитетом. Гин же, пусть и значилась его сестрой, везде, кроме Слизерина, встречала одни лишь косые взгляды и издевательства. С чего бы вдруг? Да просто, на пустом месте, из ничего можно вырастить большое дерево, гнилое и грязное. Нужно же на ком-то срывать свою злобу, да и зависть. Ведь Гин значилась не из самой бедной семьи, у неё и правда было всё, что нужно, всё, что она хотела. Кроме одного. Понимания.
– Что, молчишь? Видимо, в прошлый раз тебе отрезали не только волосы, но и язык, – усмехнулся Тачихара, спускаясь по ступеням и смотря на сгорбленную спину тихой девушки.
Сначала он вообще долгое время думал, что Гин – парень. Может быть, даже так и думает до сих пор…
– Вы, слизеринцы, такие порой жалкие, такие нелепые, – в конец вышел из себя из-за того, что Гин не отвечала ему, Тачихара. – Бывает, вас не заткнуть, а бывает, не вытянуть и слова. Ответь мне, Акутагава! Сейчас же!
Но Гин продолжила молчать. За всю свою жизнь, за всё своё обитание в этой школе, она ни разу в не ответила Тачихаре ни единого слова. Он не слышал ни одного обращения от Гин в свою сторону, ни одного звука. Взгляды, выдохи, ранения – да. Драки, удары, кинжалом по щеке – каждый раз. Но слово? Хотя бы просто «отстань»? Нет.
Почему это раздражало Тачихару, никто не знал. Каждый раз он пытался вывести Гин на разговор, пытался наброситься на неё так, чтобы она ответила ему. И все задавались вопросом: зачем? Но вот Тачихара и сам, наверное, не знал. Но некоторые догадывались. Видимо, Мичизу просто до боли в рёбрах хотел услышать голос Гин, называющей его по имени.
Удар между лопаток, и Гин не сумела сдержаться. Скатившись по ступеням вниз, она еле-еле сумела удержать маску на своём лице, дрожащей рукой стряхивая пыль с себя. Злоба в сердце поднялась ураганом. Это было слишком, для неё это было давно уже слишком.
Рука взметнулась сама по себе, и нож, брошенный в Тачихару, вонзился ему по рукоять в плечо. Раздался вскрик. Гин выдохнула, от ужаса расширив глаза и бросившись к гриффиндорцу, не говоря ни слова, чувствуя, как от страха дар речи и вовсе пропал в ней.
Никто не понимал, почему Гин ненавидит Тачихару, а Тачихара ненавидит Гин. Возможно, всего лишь потому, что этих двоих тянуло друг к другу и никто из них не хотел мириться с этим. И может быть, потому, что всё это была вовсе не ненависть. А боль. Боль от того, что они оба не находят друг в друге хоть малейшей крупицы понимания…
Комментарий к глава 20 – последний месяц
Как и обещал (а я обычно сдерживаю свои обещания) продолжение написал довольно таки скоро, да и глава вышла относительно большой, я сам удивился, с чего бы так расписался :)
Кенджи и Чуя стали моим ОТП настолько, что я невольно сам улыбался, когда перечитывал момент с ними. Нет, тексты мои до сих пор не доросли до звания “хорошие”, однако я улыбался, потому что… Солнышки… Мои… Дети… КХМ
Буду очень рад отзывам, они поддерживают меня и я каждый раз улыбаюсь, когда читаю их, спасибо Вам огромное :)
[ и да, закончив ОН я возьмусь за две новых больших работы и… официально ОН будет первым моим законченным макси по слэшу, это здорово х) ]
========== глава 21 – запомни этот год ==========
Экзамены пролетели быстро и незаметно для некоторых. Кто-то что-то сдал, кто-то нет. Волнения, переживания, забытые в туалетах конспекты и бессонные ночи остались позади, как и очередной учебный год. Теперь же студенты собрались на платформе, кидая то скучающие, то облегчённые взгляды в сторону Хогвартса. Многие радовались, что наконец-то настали каникулы. А кто-то вроде Ацуши или Акутагавы были бы не против, чтобы остаться в школе и на последние месяцы лета.
Инцидент с Тачихарой взбудоражил всю школу, однако сам он не пожелал, чтобы кто-то из родителей или семьи об этом узнал. Тем не менее, когда это дошло до Акутагавы, тот написал своему отцу, и последний выслал денежную компенсацию Тачихаре, которую тот с презрением не принял, однако после короткого взгляда на Гин, проходящую мимо лазарета, почему-то согласился, пускай и с замешательством. Сейчас же всё было в порядке, плечо ещё болело, однако благодаря умелой школьной медсестре данная рана и правда затянулась, да и вряд ли доставляла достаточно много неудобств. Беседа с директором у Гин всё-таки состоялась, и кажется, ей предъявили за то, что носила оружие в школе. Но подробно о том, о чём говорила студентка с главой Хогвартса, никто так и не узнал, даже Рюноске.
Тачихара стоял в компании гриффиндорцев, ветер трепал его рыжие волосы. Отстранённо слушая беседу своих сокурсников, он смотрел на железнодорожный путь, будто умоляя поезд прибыть поскорее. После того удара в плечо он стал действительно более отстранённым и, казалось бы, даже замкнутым. Сжимая в пальцах ручку чемодана, Тачихара будто бы сжимал в нём всю свою затаённую злобу и ненависть, давил её между пальцев и пытался смириться с тем, что переживал.
Поезд показался скоро, остановился, вызвав множество возгласов и оживив толпу студентов, все стали забираться в вагоны, но Тачихара стоял на месте, зная, что ещё есть место и что он в любом случае сможет отбить у любого понравившееся ему место. Он будто ждал чего-то. Очень сильно и сам себе признаваться в этом не хотел.
Тихий кашель где-то слева вывел Тачихару из раздумий. Резко повернувшись, он нахмурился, вперившись взглядом в бледную и слегка смущённую Гин, виновато потупившую глаза. Она переминалась с ноги на ногу, сжимая в пальцах чемодан, что тащила за собой, такой небольшой, будто из всех вещей у неё была пара сменной одежды да расчёска. Тачихара долго смотрел на неё в ожидании, зная, что она хочет сказать ему что-то.
И Гин сказала, правда, очень тихо и слегка дрогнувшим голосом.
– Прости меня, пожалуйста, Тачихара, я так и не извинилась перед тобой за тот случай, просто не нашла в себе смелости, – выдохнув, Гин развернулась, добавив через плечо: – Я не хотела ранить тебя, пожалуйста, не злись на меня больше, чем ты злишься.
Тачихара почувствовал, как что-то стукнуло в голове, будто мозг разбился где-то о череп и перестал нормально функционировать. Парень просто замер, нахмурившись. Он направился было к вагону, презрительно хмыкнув и не желая более видеть это хрупкое тело перед собой, но вдруг остановился на полпути, переборов самого себя, и вдруг резко повернулся, быстрым шагом приблизившись к Гин. Схватив девушку за руку, он потащил её за собой, и, хотя та и пыталась вырваться, но делала это так вяло, будто знала, что ничего у неё не получится.
Тачихара пронёсся, ведя Гин за собой, мимо удивлённых Ацуши и Акутагавы и скрылся в вагоне Гриффиндора под долгие вопрошающие взгляды последних. Накаджима вздохнул, качнув головой, а Рюноске с тревогой хотел было броситься следом, но гриффиндорец придержал его за запястье:
– Не нужно, поверь, Тачихара не сделает ей ничего, – улыбнулся Ацуши, понимая, что Акутагаву вряд ли это успокоит. – У них определённо есть о чём поговорить.
Рюноске фыркнул, закатив глаза, но всё же шагнул обратно, смотря на Ацуши, и слегка пожал плечами, невольно соглашаясь с Накаджимой. Да, Тачихара имел много причин для того, чтобы убить Гин где-нибудь в тёмном углу, однако в школе он не сделал этого, да и не только гриффиндорцы замечали, какие долгие взгляды он порой кидает в сторону сестры слизеринского принца. К слову, Ацуши так и не смог понять, почему Акутагаву называли именно так, учитывая то, что самым популярным на их факультете считался определённо Дазай.
Накаджима вздохнул немного устало и, зарывшись ладонью в волосы, неловко откашлялся, смотря себе под ноги:
– Знаешь, мне сложно расставаться с тобой, – признался он, всё-таки подняв глаза на многозначительно молчавшего Рюноске. – Поверь, не хотел бы этого, правда. Буду сильно скучать по тебе. Говорю это уже сейчас, хотя мы даже не доехали до Кинг-Кросса, но всё-таки. Не думаю, что потом легко будет сказать что-то подобное.
Ацуши неловко жестикулировал руками, понимая, что говорит такие слова впервые, и не зная, правильно ли делает вообще, однако почему-то искренне желал, чтобы это звучало не грустно и ни коем образом ни отчаянно. Накаджима помнил, что ждало его дома. Тот кошмар, о котором он забыл на время школы, вновь возвратится в жизнь. За этот пятый курс Ацуши изменился. Он уже не боялся ошибок, он верил в чувства, он мог постоять за себя и за близких, он с уверенностью сдавал экзамены и знал, что сдаст на высший балл, если постарается. Он нашёл своего человека, с которым прошёл довольно долгий путь от ненависти до этой самой любви. Это чувство до сих пор оставалось полной загадкой для Накаджимы, но почему-то он был уверен в том, что чувствовал такое по отношению именно к Акутагаве. Просто потому, что хотел быть с ним каждый день, знать его до самого конца. Просто знать, как вывести того из хмурой задумчивости, грусти, злости. Знать, как успокоить. Быть рядом и быть тем самым человеком, которому Акутагава безвозвратно доверяет. Так много это стоило, и так этим он, Накаджима, дорожил, что не хотел вновь возвращаться к прежней жизни.
Он не боялся, что Рюноске забудет его, вовсе нет. Просто переживал за то, что, пройдя пару опытов сумасшедшей родственницы того ненормального учёного, действительно не доживёт до нового учебного года. И попросту не сможет увидеть улыбки Акутагавы, такой редкой, но такой дорогой и нужной ему, Накаджиме, вновь.
– Надеюсь, это лето пролетит быстро для меня, – неловко улыбнулся, наконец, Ацуши, взглянув в глаза Акутагавы, и замер, увидев, как помрачнел и напрягся вдруг Рюноске. – Эм… Аку… Акутагава?
– Поедешь ко мне? – вдруг резко произнёс Рюноске, схватив Ацуши за руку, и притянул к себе, заключив в объятья, сцепив руки у него за спиной. – Не хочу, чтобы мы расставались.
Накаджима почувствовал, как от такого резкого поступка дыхание выбило из лёгких, и невольно смутился, потупив взгляд. Вокруг столько людей, что они подумают, ведь не многие ещё в курсе их отношений, да и подобное между парнями особо-то и не принимают в обществе, как он понял. И всё же с открытой неприязнью Ацуши не столкнулся. Видимо, потому, что в Хогвартсе директор не скрывал свою гомосексуальную ориентацию, как, собственно, и никто из других… Если бы кто-то нетерпимый посмел высказаться, смог бы он нормально удержаться на плаву, без всяких бесед о «толерантности»?
– Может, отпустишь, мне неловко, – прошептал Ацуши, пытаясь выпутаться из объятий Акутагавы, но тот крепко прижал гриффиндорца к себе, не давая ему сделать ни шагу назад, смотря на него проникающим под кожу взглядом.
