Текст книги "Книга Натаниэля"
Автор книги: Полумрак
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
CXXXIX.
– Нет, нет, погоди! – воскликнул Пётр, поднимая протестующе руку. – Ты ничего не говорил про папу. Ты не говорил, что я стану папой.
Иисус вздохнул.
– Ну и чем тебе плохо быть Папой? – осведомился Он.
– Да я не хочу быть папой! – воскликнул Пётр. – Прямо как жена моя, честное слово, все время меня уговаривала папой стать. Я не могу все это по новой выносить…
– Ну тут о другом речь идет, – заметил Иисус, – если ты следил за Моими словами, а Я уверен, что ты не следил, Я как-то раз сказал – «Се есть Пётр, то бишь камень, и на этом камне заложу я Церковь».
– Не помню я, чтобы Ты так говорил. – ответил Пётр. – Ты все время что-нибудь говоришь, говоришь, говоришь… Всего не упомнишь.
– Ну не буква в букву, – кивнул Иисус, – Я сам уж не вспомню конкретно. Но Я примерно в этом духе выразился. А если Я сказал – всё. Слово – кремень.
– Ну что-то такое Ты говорил, – неохотно согласился Пётр, – но я думал, что это такое, знаешь, общее замечание, в духе «такие славные и простые парни – соль земли» или чего-нибудь такое…
Иисус поморщился.
– Ну или что-нибудь буквальное, – продолжал Пётр, – то есть например какой-то камень в каждой церкви будут называть в мою честь… Но я не понимаю, где тут сказано, что я должен стать папой?… Я, в конце концов, люблю жену.
– Да не просто папой! – воскликнул Иисус. – Папой Римским!
– Римским? – удивился Пётр. – Это… Это что? Это тот папа, который живет в Риме и детям присылает открытку только на Твой день рождения? Или что? Или папа всего Рима? По-моему в Риме своих пап хватает.
– Да это просто название, – объяснил Иисус. – На самом деле это будет почетная должность. Для самых праведных и непорочных.
– А кто будет Мамой?… – заинтересовался Пётр. – А что за детишки получатся?…
– Ну, Мамой будет сама Церковь, – предложил Иисус, – а детьми – другие церкви. Поменьше.
– Но папой я быть все равно не хочу. – заявил Пётр. – Это смахивает на вавилонский блуд и ритуальные совокупления. Тоже ничего, но как постоянная работа…
– Вавилонцы бы очень удивились, – сказал Иисус тихо, – если бы узнали, что совокупления ритуальные…
– Что?
– Нет, нет. Можешь дать обет безбрачия, если хочешь. Тут же речь идет о другом уровне. О духовном. О ментальном.
– А! – Пётр понимающе покивал. – В мозг. Ага. В мозг я согласен. Только знаешь, мне кое-что непонятно.
– Что?
– Ты по-моему говорил, что Церковь – Невеста Христова. Немного нелогично.
– Ну ты как маленький, – вздохнул Иисус, – ты не знаешь, что ли, как это бывает? Когда жених один, а папа – другой?
– А! – Пётр еще раз понимающе покивал. – Вот и Твоя мама…
– Не трогай, пожалуйста, Мою маму…
Они немного помолчали.
– Я все равно не понимаю, – сказал Пётр, – что я должен делать как Папа?
– Что хочешь, – пожал плечами Иисус, – прости сиди и будь воплощением святости и праведности. У тебя там будет свой город… Нет, пожалуй, своя страна. Отдельная. Ты там за правителя.
– А зачем всё это?! – изумился Пётр. – Так много всего ради ничего?
– Всё это – чтобы держать праведных и непорочных подальше от неправедных и порочных, – объяснил Иисус, – надо же и о них как-то позаботиться.
– О праведных и непорочных?…
– Нет.
CXL.
– Что ты делаешь? – воскликнул Матфей, с ужасом в глазах глядя на Иосифа.
Иосиф из Аримафеи с некоторым трудом выпрямился и в замешательстве уставился на Матфея.
– Ну, это… – он посмотрел на лежащее на земле блюдо, полное густой темной крови, потом снова на Матфея, затем на тело Христа.
– Не «это»! Что происходит, я тебя спрашиваю?! – воскликнул Матфей, угрожающе делая шаг к Иосифу.
Иосиф посмотрел на небо, себе под ноги, снова на небо и на Христа.
– Так… Э…
– Что происходит, я тебя спрашиваю?!… – глаза Матфея начали наливаться красным.
Иосиф задумался на некоторое время.
– Ну Он сказал же «вот кровь моя, вот плоть моя»… Я вот и думаю, собрать… Ну…
– Еще раз и без мычания! – крикнул Матфей.
– Кровь собираю. – сказал Иосиф без мычания. – Чтобы не пропадала.
Матфей застонал.
– Ты больной, больной, больной человек! – воскликнул он. – Тебе нужно лечить голову! Можешь побиться ею о стену!
– Но Он же сам сказал!… – воскликнул Иосиф.
– А почему ты кусочек не отрезал? – воскликнул в ответ Матфей. – Чтобы закусить чем было?… Э-э, не смотри на Него так, на меня смотри! Кровь вылить! Тело снять и, не надкусывая, отдать родственникам! Крест не трогать! Ничего не трогать!
– Эй! – запротестовал Иосиф, – а что это ты мне приказываешь? Вроде как я стражник, нет? А ты преступник. Ты не можешь мне приказывать!
– Могу, могу, – успокоил его Матфей.
– Это почему это?…
– Потому что я умный. А ты дурак.
CXLI.
– Ну вот а такой вопрос тогда, – сказал Фарисей, – вот Ты нас учишь, что все люди равны.
Иисус кивнул, не отрывая от Фарисея взгляда.
– У меня такой вопрос тогда, – сказал Фарисей, складывая перед собой ручки домиком, – если все люди равны, должны ли мы платить подать Цезарю?…
Иисус недоуменно поднял бровь.
– Причём тут Цезарь?
Фарисей прошёлся несколько раз вперед-назад.
– Ну как. Все люди равны, так?
– Равны, равны.
– Почему же мы тогда должны платить налоги Цезарю?…
Иисус задумался.
– А у тебя динарий есть? – спросил Он после паузы.
Фарисей кивнул.
– Все люди равны. Дороги надо ремонтировать. Давай сюда свой динарий.
– Причем тут дороги? – удивился Фарисей. – Если все люди равны…
– Ты мне динарий-то дай, – перебил его Иисус, – Я тебе все и покажу.
Фарисей неуверенно протянул Иисусу динарий.
– Че с этой стороны написано? – спросил Иисус, поднося монету к лицу Фарисея.
– Э-э… Написано «Цезарь».
– Ну вот. А это что значит? Это значит, Богу Богово, а Цезарю Цезарево, – вздохнул Иисус, пряча динарий.
– Э-э-э! – сказал Фарисей, встревоженным взглядом провожая его. – Это моя?
– Какая ж она твоя, если она Моя? – хладнокровно сказал Иисус. – За дурацкие вопросы двойной тариф. Я ж сказал, Богу Богово.
– Но она моя!… – воскликнул Фарисей.
– На ней твое имя написано? – спросил Иисус еще хладнокровнее. – Ну-ка, давай посмотрим, «Цезарь»… «Динарий»… Тебя зовут Динарий? У Меня же, напротив, есть знакомый с таким именем, и Я охотно передам ему твое…
– Э-э-э! – закричал Фарисей.
– Что ты стонешь? – спросил Иисус дружелюбно. – Все люди равны – какая разница, у кого динарий?
– Но Ты тоже не Цезарь! – воскликнул Фарисей.
– Нет, – ответил Иисус, лучезарно улыбаясь, – но если он лично потребует и предъявит удостоверение личности… Я охотно предложу ему поискать свои деньги в другом месте.
– Тоже мне, Учитель! – воскликнул Фарисей. – Какие-то дешевые фокусы! Мошенник!
– Это не вопрос? – уточнил Иисус, – Разъярённые восклицания у нас бесплатно. Каждый следующий дурацкий вопрос в два раза дешевле предыдущего. Каждый одиннадцатый бесплатно. Приходите сами, приводите друзей. Дети до четырнадцати лет и ветераны – бесплатно и вне очереди. Следующий, пожалуйста!
CXLII.
Над зелеными холмами, по которым тень течет, как…
Над зелеными холмами (зелеными из-за свежей травы), сияя на солнце (на ярком солнце металл может сиять), летел автомобиль.
Тень он отбрасывал, и она, возможно, действительно текла, но её никто не видел.
Да, о машине. Это бы старый «Бентли». Однако старость его заключалась не в облупленной краске (краска лежала на нем идеально, на ней не было ни единого пятнышка) или тяжелом шлейфе черного дыма (которого, кстати, тоже не было), а в упоении полетом.
Машина примерно знала, что происходит. Даже к тому, что сделано из стали, стекла и резины, с возрастом приходит понимание.
Да, машина была темно-синей. Она даже приблизительно гордилась тем, что она покрашена в темно-синий металлик. Ещё её вроде как озадачивало изображение, нанесенное на левый борт. Это было «Адское Пламя», нарисованное тремя оттенками черного.
За рулем слегка самодовольной и слегка озадаченной машины сидел юноша. Одна рука его – обтянутая перчаткой для гольфа – лежала на руле, вторая – вторая тоже лежала на руке. На ней не было перчатки.
Еще на юноше был летний свитер, из-под которого торчал небрежно повязанный узлом «Принц Альберт» галстук.
На юноше еще много чего было – он был целиком одет, гладко выбрит и в общем-то причёсан.
По левую, бесперчаточную, от него руку, на сиденье для пассажиров, сидел золотистый ретривер. Юноша регулярно поглядывал на него обеспокоенным взглядом, не поворачивая при этом головы, а глянув, снова смотрел на зеленые холмы впереди.
Язык пса развевался от ветра, поскольку пес высунул свою тяжелую львиную голову в открытое окно. Он жмурил слезящиеся глаза и изредка проглатывал столкнувшихся с ним жуков.
С зеркала заднего обзора свисали два сшитых из розового меха севивона на шелковом шнурке.
Юношу в одной перчатке звали Натаниэль.
Он еще раз посмотрел на собаку.
– Ну как, полегчало?… – спросил он у нее.
Пес повернулся к нему и покачал головой.
– Не фомогает, – сообщил он, облизываясь, – все тот же мерзкий вкус.
– Я тебе говорил, – хмыкнул юноша, – я тебе говорил – «Не лижи собственную задницу», я говорил ведь? Чего ты ожидал-то?
– Ничего я не ожидал, – ответил пёс, – ровно ничего. Что ж мне еще делать-то было? Я расстроен, и мне показалось, что это хороший способ скрыть в себе свои чувства.
– Кто тебе вообще сказал, что тебе нужно скрывать в себе свои чувства? – осведомился Натаниэль. – Тем более, облизывая свою задницу. Радуешься – виляешь хвостом, тоскуешь – скули.
– Вот опять, опять, – сказал пёс угнетенно, – опять то же самое. Снова ты меня в тоску это самое. Это все ужасно, ужасно. Почему я должен вилять хвостом? Почему я должен скулить?
– Потому что ты милое и непосредственное создание, душа наружу.
– Это фатализм! – воскликнул пёс. – Почему все обязательно должно быть так плохо?
– Не надо, я тебя прошу, не надо! – Натаниэль тоже начал нервничать. – Ты не представляешь, сколько я уже выслушал откровений на эту тему. Это мне не так, это мне не этак, не хочу сосать кровь, не хочу насиживать яйца, зачем я на свет появился, зачем то, зачем сё!
– Ну примерно представляю. – сказал пёс. – Наверное много?…
Натаниэль задумался.
– Шесть. Ровно шесть. Ровно на шесть больше, чем я хотел. – ответил он. – И тут нет «одним больше, одним меньше». Ты знаешь, у меня есть такое подозрение, что звери должны быть бессловесны.
– Совсем бессловесны?… – удивился пёс. – А как же они будут жить в мире друг с другом, большой семьей, не умея объясниться.
– А никак, – сообщил Натаниэль. – Пускай живут как получится, зато молча. Не рассуждая об ошибках собственной природы.
Пёс замолчал.
– Я все равно не понимаю, – сказал он через пару минут, – причём тут я? Почему у меня год должен идти за семь, к примеру?
Натаниэль еще раз вздохнул.
– Без комментариев.
– Нет, объясни, почему я должен умирать в десять лет от старости? Что это за срок такой – десять лет?…
– Это твоя жизнь! – воскликнул Натаниэль, хлопая от раздражения ладонями по рулю. – Пожалуйста, заткнись.
– Тебе вот сколько лет? – спросил пёс.
– Двадцать четыре. – сказал Натаниэль. – Разумеется мне двадцать четыре года. Тут всему двадцать четыре года. Холмам, небу, солнцу. Двадцать четыре года. Вон, – он кивнул в сторону виднеющегося на дальних холмах Стоунхенджа, – солярию тоже двадцать четыре. Всему двадцать четыре.
Пёс посмотрел на холмы, на небо и на солнце.
– А сколько лет ветру?… – спросил он.
– Нисколько. Откуда мне знать? Наверное, тоже двадцать четыре.
– Ну а мне сколько лет?
Натаниэль посмотрел на часы.
– Ты уверен, что хочешь знать?… – спросил он.
– Конечно хочу!…
– Мы выехали из Манчестера три часа назад, – прикинул Натаниэль, – и это будет через пятьдесят тысяч лет. Посчитай сам. Три часа. Минус пятьдесят тысяч. Плюс-минус пара веков.
Пёс вздохнул.
– Это значит, что у меня впереди десять лет плюс пятьдесят тысяч?
Натаниэль посмотрел на него.
– Не думаю, – сказал он, – наверное, лет шесть еще. При хорошем уходе – восемь, двенадцать…
Пёс вздохнул ещё тяжелее.
– Этого я и боялся. – сказал он, – как ни крути, а помру я тогда, когда ты еще даже бороду не отрастишь. Не говоря уже об унизительном уходе.
Натаниэль фыркнул.
– Нашёл себе сравненьице! Я вовсе не собираюсь бороду отращивать!
– Ну вот как соберешься, тут мне и конец…
Натаниэль снова хлопнул по рулю.
– Ну послушай, – сказал он, – это все придумал вовсе не я. Я лично против жертвенности. Ты просто прими как факт. Ты же не просто собака. Ты – Пёс. Ты будешь ходить у ног Первого Человека. Он о тебя спотыкаться будет…
Пёс хмыкнул.
– Велико утешение…
– Но это очень много значит! – воскликнул Натаниэль. – У Одиссея был, к примеру, пёс…
– Но это был не я, правда? – сказал Пёс. – А я – вот он, лечу почему-то, почему-то говорю и крайне зол на то, что умру молодым.
– Старым.
– Тем более! – крикнул Пёс. – Как ты не понимаешь, я просто не хочу умирать! Не какая-то собака, не собака какого-то Одиссея, не вся порода собачья, а я, я, я, сидящий тут!… И меня не волнует моя роль в истории!
Натаниэль замолчал. Пёс отвернулся и положил голову на край стекла.
– Если бы это не было бы так глупо, я бы сейчас повыл от досады, – пробормотал он.
Еще почти час они летели в молчании.
– Что это? – спросил Пёс, поворачиваясь к начавшему потрескивать цилиндру на приборной доске. – Что оно трещит? Сделай что-нибудь!
– Это подогреватель, – сказал Натаниэль, выдергивая из цилиндрика провод, – для мячей.
– Для каких мячей?…
– Для гольфа.
– А их надо подогревать?…
– Говорят, они от этого лучше летят.
Пёс с подозрением покосился на цилиндрик.
– И что, не врут?
Натаниэль пожал плечами.
– Ну если не знаешь, зачем подогреваешь?…
– Мне нравятся тёплые мячи для гольфа, – ответил Натаниэль.
– Но играть-то ими так же, как холодными?…
– Я не играю в гольф! – сказал Натаниэль. – Мне просто нравятся тёплые мячи для гольфа!
– Просто нравятся?…
– Да!
Пёс посмотрел на Натаниэля, и смотрел на него долго.
– Да, теперь я вижу, что это не ты придумал. Насчёт семи лет. А кто придумал-то?
Машина резко остановилась на краю обрыва и плавно опустилась на траву.
– Между мной и Ним – пропасть. – сказал Натаниэль.
– Он на том берегу, а ты на этом?…
– У пропасти нет берегов. – сказал Натаниэль. – Берега у реки. А у пропасти только один край. А второго нет.
– И на котором краю ты?… На том, который есть, или на том, которого нет?…
Натаниэль пожал плечами.
– На этом, – сказал он, показывая широким жестом на траву, на небо, на море. – А есть этот край или его нет – это в общем-то всё равно.
– И что? Ты собираешься делать что-нибудь по поводу этой пропасти?…
Натаниэль вытащил пачку сигарет и закурил.
– Ты у психоаналитика что ли рос?… Пропасть есть только тогда, когда стоишь на этом самом единственном краю. А если на нем стою я – это мой выбор, быть пропасти или не быть.
– Ничего не понял.
– Смотри. – Натаниэль надавил на педаль газа и машина, сделав рывок, исчезла за краем обрыва.
Собственно, она не разбилась. Она опустилась на песок и, пошуршав им, подъехала к самой кромке воды.
– Вот и всё, – сказал Натаниэль, – пропасть есть только тогда, когда ты стоишь на её краю. Вопрос точки зрения. И выбора. Настоящего выбора. Точки зрения.
Он стянул башмаки и носки и вышел из машины, с удовольствием ступая босыми ногами по мокрому песку и маленьким камешкам.
Пес тоже выбрался и улёгся в тени, раздувая ноздри.
Натаниэль прошёлся немного вперед и немного назад. Оглянулся на золотистого пса.
– А знаешь что?… – сказал он.
– Что? – спросил пёс.
– У меня тут вроде как есть вакансия, – сказал Натаниэль, – на Адского Пса. Знаешь. Пламенные глаза, рык глухой, как урчание преисподней…
– Ну?… – пёс уселся и, внимательно вывесив язык, прислушался.
– Ну там в частности прилагается бессмертие, – сказал Натаниэль, подбирая с песка источенную морем палку, – такое, знаешь, специальное.
– Какое специальное?…
– Ну… Не как у Одиссея. Просто бессмертие. Без смерти.
– Хм. – пёс снова улёгся.
– Естественно, для тебя одного. – сказал Натаниэль, помахивая палкой.
– Не делай так.
– Только ты, и никаких псов в частности.
– Положи немедленно.
– Ты подумай, – сказал Натаниэль, поднимая палку над головой, – потому что тебе, может, и не понравится. Я тебе говорил, что у Одиссея была собака?…
Пёс не ответил.
– Так вот, – сказал Натаниэль, бросая палку и глядя вслед золотистому псу, кинувшемся за ней опрометью, – однажды Одиссей проснулся в дурном настроении…
CXLIII.
– Проснулся… – раздраженно проворчал Одиссей, подбирая камешек.. – Чтобы проснуться, надо спать, а как тут, чёрт возьми, выспишься?!…
Он размахнулся и бросил камешек Аргусу. Тот взвился с места в воздух и схватил гладыш. Подойдя к Одиссею, он аккуратно положил гладыш на песок.
– Что, что у тебя такое?… – воскликнул Аякс, вытягивая ноги. – Жена, что ли, спать не даёт?…
Одиссей посмотрел на Аякса через плечо.
– Ты знал, что у меня подвал есть?… – спросил он.
Аякс поморгал.
– Подвал?…
– Ну да. Я вчера вечером внезапно выяснил, что у меня есть подвал. – Одиссей бросил Аргусу еще один камешек. – Я в этом дворце, наверное, не первый год живу, правда? А у меня, оказывается, подвал есть.
– Это не страшно, – сказал Аякс успокаивающим голосом, – это не так уж редко бывает. Друзья от тебя не отвернутся из-за этого…
Одиссей промолчал.
– Так и что в том подвале?… – спросил Аякс через некоторое время.
– Не знаю, – сказал Одиссей. Он наклонился и подобрал обрывок водоросли, и теперь мял ее в руках. – Наверное, что-нибудь есть. Не в этом же дело.
– А в чем дело?…
– Он у меня под носом всё это время был, а я о нем не знал.
Аргус ожидающе сидел у ног Одиссея. Одиссей наклонился и потрепал его по голове.
– Ну не только под носом, – заметил Аякс, – подо всем остальным тоже, вообще-то. А чего он тебя так беспокоит, если ты даже не знаешь, что там?…
Одиссей подошел к нему и уселся рядом.
– Да ничем. – сказал он, отряхивая ладони от песка, – ничем он меня не беспокоит. Он просто есть.
– И из-за этого ты не выспался. – сказал Аякс.
– И из-за этого я не выспался. – сказал Одиссей.
Аякс поднял одну бровь.
– Я чувствую себя так, как будто всю жизнь жил в менее полном мире, – продолжил Одиссей, – а теперь узнал, сколько возможностей упустил.
– Мы всё ещё про подвал говорим?… – уточнил Аякс.
– Ну да. Просто, понимаешь, мне ведь и в голову не приходило, что у меня есть подвал.
Аякс поднял другую бровь. Одиссей смотрел на море.
– Не то чтобы мне подвал был сильно нужен или я думал, что у меня его нет, понимаешь, – сказал он, – просто я же не знал. В голову же не приходило.
– И из-за этого ты не выспался.
– И из-за этого я не выспался. Сколько еще всего есть, что мне в голову не приходит?… И может быть уже не придет никогда?…
Аякс покивал.
– Ну да, ну да… Жизнь прожита зря.
Одиссей встал.
– А тебе всё хиханьки!…
– Да какие ж тут хиханьки, – сказал Аякс, – всё предельно серьезно. Подвал всё-таки.
Одиссей хмыкнул.
– Там же можно было прятаться, – продолжил Аякс, – или даже – не прятаться.
– Вот! – Одиссей наставил на Аякса оба указательных пальца, – Я знал, что ты меня поймешь.
– Кто ж тебя еще поймет. – сказал Аякс негромко.
– Ладно, что ты там за спиной прячешь?…
Аякс достал тяжелый свиток.
– Корабли.
– Корабли?…
– Да. Такие штуки, на них плавают по воде. Вот по такой. – он сделал широкий жест в сторону моря.
– Ну и что с ними?…
Аякс вздохнул.
– Всё она. – сказал он. – Елена. Её лицо отправило в путь тысячу кораблей.
– Правда?… – Одиссей задумался, – Это ты наверняка приврал, не такое уж у нее страшное личико, в общем-то, она где-то даже миловидная…
– А чего мне привирать, – обиделся Аякс, – у меня вот список есть.
Одиссей взял список и, развернув, пробежал глазами.
– Какое могучее лицо у Елены, – сказал он с сомнением, – и какое точное, ровно тысяча, не девятьсот восемьдесят четыре…
– Насчёт точности – ничего сказать не могу, – сказал Аякс, – я и до середины-то не дочитал. Да и чего там читать?…
– Не знаю, – сказал Одиссей, – это ты с ним таскаешься.
– Я хотел, чтобы ты посмотрел.
Одиссей послушно посмотрел еще раз.
– Очень мило, – согласился он, – и как это она?… С лицом-то?… Во сне являлась или еще как?…
Он небрежно скрутил свиток и вернул его Аяксу.
– Ну я в деталях не уверен, – сказал Аякс, снова раскручивая свиток и скручивая его поаккуратней, – но я тебе хотел сказать, что у тебя есть не только подвал, но еще и корабль.
– Ну да, – согласился Одиссей, – а что из этого следует?…
– Ну, сплавал бы с нами, посмотрели бы, повоевали бы немного… Перестал бы думать о планировке, понимаешь, развеялся бы…
– По ветру…
– Поплывешь?…
Одиссей еще раз погладил по голове Аргуса.
– Я вообще-то на охоту собирался как раз, – сообщил он, – это помимо того, что в такой толпе плыть…
– Вернешься и сходишь на охоту.
– И в подвале я так и не побывал…
Аякс поднял обе брови сразу.
– Вот подвал точно никуда не денется. – сказал он с легким раздражением.
– Думаешь?… – спросил Одиссей неторопливо.
– Уверен.
Одиссей вздохнул.
Они пошли вдоль кромки воды. Пёс оставил в покое дохлую чайку и побежал за ними.
Одиссей вздохнул еще раз.
– А если денется?… – сказал он.
– Тогда ты узнаешь что-то новое. – ответил Аякс.