Текст книги "Свет очей моих (ЛП)"

Автор книги: mydogwatson

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

========== Глава 1. Ночь злых намерений ==========

Пролог

Похоже, ночь злых намерений настала,

не просто ночь, а целый век.*

– Роберт Фрост

Суббота, 7 сентября, 1940

Конечно, его вообще не должно там быть.

Глупо и безумно опасно, но он нисколько не беспокоился. Несомненно, это было немного не очень хорошо. Очевидно же, что ни один благоразумный человек не станет торчать на крыше и смотреть, как смерть и разрушения падают с неба прямо на его любимый город. Он любил Лондон, хотя бы потому, что здесь прошла его жизнь, ну или, по крайней мере, лучшие годы. Тем не менее, он переступил грань безрассудства, находясь здесь. На крыше. Смотря, как война, наконец, вторглась в Англию.

Справедливости ради, нельзя не отметить, что в этом мире вообще не нашлось места для разумных людей. Возможно, стоило спросить Шерлока. Конечно, у Шерлока на всё было своё мнение, и даже сейчас, спустя пятнадцать совместных лет, Джон обожал слушать его объяснения. Даже глупые мысли (что бы там себе ни думал гений, у Шерлока порой возникали глупые идеи), озвученные его особым голосом, покоряли Джона. Иногда ему казалось, что он встретил невероятное создание по имени Шерлок Холмс, и каждый миг, что они проводили вместе, дарил очередное открытие. Временами Джон думал, что и на смертном одре, не важно, когда пробьёт его час, он потратит последний вздох, чтобы сказать своему возлюбленному: «Нет, пожалуйста, не сейчас, мне ещё так много нужно узнать о тебе».

Иногда Джон считал, что, возможно, слегка обезумел. Доказательство: он стоял на крыше и смотрел, как падают бомбы.

Отчасти он стоял там из простого любопытства. Она всегда был любопытным, ещё с детства, но этот природный инстинкт только усилился после долгих лет бок о бок с самым любознательным мужчиной в мире.

Он мог бы прикрыться вполне законным интересом в историческом значении драмы, разворачивающейся на его глазах. В конце концов, он был писателем.

Рассеянно он задавался вопросом, почему не было страха. Ему что, не из-за чего было бояться?

Может, его бесстрашие (или слабоумие?) обусловлено тем фактом, что Джон Уотсон уже бывал раньше на войне, с которой вернулся молодым, хотя сейчас 1915 год и казался таким далёким. И сам он совершенно отличался от того восемнадцатилетнего парня, что отправился в окопы за Короля и страну.

Стал лучше, охотно думал он, чем тот неоперившийся юнец, но, может, и не ему судить.

И, вероятно, из-за времени, проведённого на кровавых полях сражений во Франции, он не боялся происходящего теперь, хотя обязательно должен был. И вот он просто прислонился к кирпичной трубе и смотрел, как огромные, вздымающиеся облака чёрного дыма клубятся в ночном небе. Прорезались языки пламени, но он не пошевелился. Даже приглушённые взрывы бомб не слишком настораживали его.

Не говоря уже о том, что Джон стоял здесь и наблюдал (да, наблюдал, потому, что он тоже умел, и чертовски хорошо спустя столько-то лет), как волна за волной немецкие бомбардировщики наносили удары по отдалённым докам, и он слишком хорошо знал, что были и другие вещи, которых стоило бояться. Опасность, которая подступилась гораздо ближе к дому.

Но пока безгранично проще было смотреть за бомбардировкой Лондона, чем думать о тех других вещах. Из этого можно было бы сделать тревожный вывод о его жизни, ну и пусть.

Чувство неуместности происходящего (хотя нападения ждали уже давно) особенно усиливалось тем, что предшествовало атаке.

Это был чудесный день, с безоблачным голубым небом, слишком тёплой температурой для этого месяца, по иронии (задним числом, он отметил это как иронию) с чувством покоя над городом.

Возможно, покой должен был насторожить. Не летали немецкие разведчики, и ничто не портило картину дня. И никто не тревожился. Словно лондонцы хотели взять этот день и прикрыться им как щитом от событий, которые должны были в конце концов наступить.

Поправка: уже наступили.

Впрочем, оглядываясь назад, Джон задавался вопросом, знал ли Шерлок днём, что должно произойти. С утра его глаза таинственно затуманились. Он бы не удивился, узнав, что его любовник был в курсе. Шерлок всегда знал. Всё. Днём они присоединились к толпам других и отправились на прогулку в Риджентс Парк, двигаясь медленно, лениво, сквозь жару, позволяя их плечам соприкасаться как можно чаще, это всё, что они могли себе позволить на публике. Их разговор перескакивал с одного на другое, как и они сами петляли по парку, с лёгкостью, которая возникает в долгих близких отношениях, затрагивая темы, которые им нравились. Только одного они ни разу не упомянули за всю прогулку – то, что должно произойти на следующий день. Они не обсуждали это по негласному, но взаимному соглашению.

Мир менялся слишком быстро, и они отчаянно хотели – и нуждались – в совместном времени только для них двоих.

Теперь, стоя на крыше, Джон знал, что происходящее на его глазах совершенно не отличается от намеченного на воскресенье, разве что приобретает ещё более неотложный характер, чем раньше.

День кончился слишком быстро. После чего они ещё немного погуляли, слова иссякли, их лица вспотели и раскраснелись от жары, и они возвратились в квартиру. По-прежнему не говоря ни слова, они осторожно, чуть нежнее обычного, раздели друг друга и единым целым упали в кровать.

Они занялись любовью с оттенком отчаяния, которого давно уже не испытывали. Последнее время их страсть была единственным привычным явлением. Чувство, в которое каждый из них кутался как в самое любимое и драгоценное одеяние. Между ними всё ещё не унимался пыл. Частенько бывали минуты, когда они задыхались от безумного желания и жажды. Вожделение устилали уют и уверенность, которые пришли только со зрелой любовью. Джон хотел бы верить, что так будет и в их восемьдесят. Если они доживут.

Однако сегодня всё было по-другому. Их не накрыло уютным одеялом близости. Их соединила горькая радость.

Они сжимали, лизали и ласкали, изредка нашёптывая нежности, в очередной раз стремясь запечатлеть в памяти географию тел друг друга.

На часах было 16:43, когда они задремали, блестящие от пота и липкие от семени, сплетённые так сильно, насколько это возможно для двух отдельных тел, и в это время зазвучали сирены. У них не было убежища Андерсена*, они не намеревались пойти в метро и не собирались в сырой, неприятный подвал, пока не возникнет бесспорная необходимость. Когда Джон наполнил две оловянных чашки водой и собрал аптечку, Шерлок быстро собрал все подушки, какие смог найти в квартире, и свалил их в уборной без окон на первом этаже. По счастью, в здании больше никого не было, чтобы отругать их за небрежность.

Они зарылись в мягкой крепости и ждали.

В ванну с коваными ножками уже были сложены картины Шерлока, аккуратно завёрнутые в коричневую бумагу и накрытые толстым лоскутным одеялом. Это всё Джон, потому что Шерлок, как обычно, рассматривал свою работу с определённым безразличием. Майкрофт (или один из его помощников) собрал бы всё и сохранил в безопасном месте навечно. Возможно, в пещере в Уэльсе, зная Майкрофта. Джон понимал, что каждый день будет скучать по картинам Шерлока со стен их дома. Он будет скучать ещё по многому, кроме его живописи, вот почему он решил уехать куда подальше и освещать войну, а не куковать на Бейкер Стрит.

– Нас вполне может разорвать на куски, – отметил Шерлок почти небрежно.

– Полагаю, может, – признал Джон. – Но я так не думаю. – Он действительно не думал, хотя не было никакой логической причины для самонадеянности.

Никто из них не упомянул, что, по крайней мере, они были бы вместе во время взрыва. Не было никакой нужды говорить про это. Возможно, они держались друг с другом только благодаря взаимному безумию. Что было весело: Джон давно смирился с этим.

По своему обыкновению, Шерлок растянулся и устроился головой на коленях Джона. Всего секунду спустя надёжные, спокойные пальцы прошлись по его волосам, пока они оба слушали, как война разрушает город снаружи. Джон пропустил сквозь пальцы по-прежнему густые тёмные кудряшки. Тут и там попадались отдельные волоски, которые только сейчас чуть серебрились. Он никогда не устанет перебирать волосы Шерлока, и Шерлок зарылся носом ему в живот в знак благодарности.

– Мы сбрендили, – прошептал Джон.

Шерлок фыркнул в голый живот Джона.

– Как обычно, – отметил он.

Возразить было нечего, так что они просто умолкли и стали слушать звуки разрушения.

Когда наконец прозвучал отбой в 18:10, они поднялись в квартиру. Они снова надели рубашки, потому что не было никаких гарантий, что Майкрофт или один из его подчинённых не придут с поручением в последнюю минуту даже посреди хаоса, в который погрузился город. С ухмылкой, которой, как знал Джон, Шерлок надеялся скрыть сантименты, он надел свой любимый жилет. Жилет – подарок Джона, в цветную клетку – зелёную, голубую, чёрную и жёлтую – цвета древнего тартана Уотсонов. Между собой они шутили, что это вместо невозможного подарка – обручального кольца. В свою очередь, Джон получил галстук с вышитым фамильным гербом Холмсов, который, кроме Майкрофта, никто никогда не узнавал.

Одевшись, Шерлок отправился к сейфу в стене спальни и достал стопку бумаг, которые он спрятал там перед их прогулкой в парке. Затем он уселся за кухонным столом, чтобы ещё раз изучить послания из Уайтхолла, прибывшие рано утром. Но его внимание явно рассредоточилось, так как ещё он наблюдал за своим партнёром, который ходил вокруг. Джон, проявив рациональность, приготовил сэндвичи из жаркого, которое они ели на обед, намазал хлеб толстым слоем масла и зернистой горчицей, а сверху добавил ломтики мяса. Он также заварил чайник и выставил всё на поднос.

Они вышли из квартиры на крышу и уселись на их привычное место для пикника, ужинали и смотрели на пожары, полыхающие вдали.

Пока они ели и смотрели, Шерлок поделился с Джоном историей, которую никогда раньше не рассказывал, о своём первом дне в школе-интернате, когда ему было семь. Джон улыбнулся, слушая рассказ, представляя Шерлока маленьким мальчиком. У него сжалось сердце, когда Шерлок спокойно, почти небрежно упомянул, что в этот день он впервые услышал «псих» в свой адрес.

– Жаль, я не знал тебя тогда, – сказал Джон.

Шерлок улыбнулся ему, как не улыбался никому в мире.

– У меня чувство, как будто ты знал. Как будто мы были знакомы всю жизнь, – Такие сентиментальные слова были редкими в их совместной жизни последнее время, и эта редкость сделала их ещё более драгоценными. Он наклонился вперёд, так что их губы встретились, а языки мимолётно соприкоснулись. Когда он отстранился, они оба вздохнули и принялись за еду.

Незадолго до 20:00 Шерлок собрал тарелки и чашки и составил их на поднос. Он наклонился, чтобы ещё раз поцеловать Джона, на этот раз в щёку, и пошёл домой собирать вещи.

Сирены зазвучали снова в 20:10, но Джон не пошёл в квартиру. Вместо этого он прислонился к дымовой трубе и смотрел, как загорелся Ист-энд под новой атакой.

Чуть позже он почувствовал, как две жилистые руки крепко обняли его.

– Ты не должен быть здесь, – прошептал Шерлок ему на ухо.

– Закончил собираться? – вместо ответа спросил Джон.

– Майкрофт позвонил, как только я зашёл домой, и сказал, что машина заберёт меня в девять утра.

Джон тяжко вздохнул.

– Твой брат, как всегда, рационален. – Их отношения с Майкрофтом так никогда и не восстановились после того, что произошло много лет назад. Они соблюдали вежливость, но держались друг от друга подальше. По правде говоря, не то чтобы это сильно отличалось от отношений Шерлока и Майкрофта.

– Действительно. – Шерлок стиснул его ещё сильней.

Джон запомнил ощущение от их прижатых друг к другу тел, словно не делал этого бесчисленное количество раз.

– Надеюсь услышать звонок от Рейтерс завтра. – На самом деле он не беспокоился, что его предложение не примут. Вряд ли журналистская организация воспротивится тому, чтобы один из самых известных писателей Англии освещал войну от их имени.

– Всё ещё собираешься стать журналистом невзирая на свои почтенные годы? – поддразнил Шерлок. Ну, шутил он лишь отчасти.

– Мы одного возраста, – сухо отметил Джон. – И если ты опять ударился в шпионаж для Майкрофта, я, чёрт возьми, собираюсь освещать войну.

– Я военный художник, – ответил Шерлок. Хотя они оба прекрасно знали, что в этот раз искусство служило лишь прикрытием для француза, которым он станет. Затем он куснул мочку Джона. – Тебя ждёт успех. Но обещай мне, что будешь осторожным.

Джон, не размыкая его объятий, развернулся.

– Военных корреспондентов редко вешают на рассвете, – прошептал он. – Так что это тебе стоит соблюдать чёртову осторожность. – Он куснул Шерлока в ответ, прямо в бледную шею. – Передавай привет Парижу.

Шерлок усмехнулся.

– Если Париж и вправду мой пункт назначения, то, конечно, передам.

Джон почти улыбнулся на увиливание от ответа, но не стал. Не смог. Военный художник попадёт в войска, вместо того, чтобы тайно спрыгнуть с парашюта на оккупированную территорию. Стыд и позор, что Шерлок говорил по-французски лучше многих носителей языка, этот талант сделал его идеальным для миссии.

Спустя несколько минут Шерлок, наконец, затолкал его домой. Один особенно близкий взрыв заставил их недовольно вернуться в туалет внизу. Джон прислонился к боку ванны и уставился на Шерлока.

– Твои кудряшки, – в конце концов сказал он.

Шерлок, который с полным правом (по крайней мере, так считал Джон) лелеял свои кудри и который никогда не следовал моде в выбранной им длине волос, вздохнул.

– Боюсь, придётся пожертвовать ими ради исхода войны, – ответил он.

Джон лишь кивнул. Было так глупо грустить о такой мелочи, но он не мог ничего поделать с собой.

– Боюсь, мне к тому же придётся стать рыжим, – добавил Шерлок.

Джон, конечно, всё понимал. Несмотря на усилия Шерлока, его известность с годами только росла, как узнаваемость его байронической внешности, так и его искусства, и слава, само собой, вызывала у него отвращение.

– Мне нужна такая фотография, – поддразнил Джон.

Шерлок только засопел.

Позже, когда налёт наконец прекратился, они забрались обратно к себе в кровать, которая всё ещё хранила кисловатый запах их сегодняшней страсти. Джон обхватил Шерлока, вошёл в него со сдавленным всхлипом и растворился в знакомой тёплой тесноте.

Шерлок с криком кончил, называя Джона по имени с горячностью, исполненной болью, страхом и заранее одиночеством.

Против обыкновения Джон не издал ни звука, когда излился внутри Шерлока. Затем он рухнул ему на грудь, всё ещё храня молчание.

На удивление, Шерлок быстро уснул. Или казалось, что уснул, Джон никогда не мог сказать точно. Что до Джона, то у него не было сна ни в одном глазу. Он опёрся на локоть и посмотрел на лицо мужчины перед ним. Очарованность им ни капельки не изменилась за все годы, с их самой первой встречи.

Естественно, эта мысль натолкнула его на воспоминания о Париже.

Левый Берег. Там у них всё началось, в лихие двадцатые. Но до этой эпохи упадка и ссылок, страсти и приключений, любви и скорби, была другая война.

Можно даже было заявить, что их отношения родились после сражения, в случайный миг, когда карие глаза встретились с серебристо-зелёным взглядом в суматохе военного палаточного госпиталя рядом с железной дорогой, хотя ни один из них об этом не знал ещё долгое время спустя.

Джон зарылся носом в волосы Шерлока и глубоко вдохнул. Запечатление. Несмотря на внешние признаки, Шерлок уже явно не спал, потому что слабо улыбнулся и промурлыкал глупые нежности.

В итоге они уснули, двое мужчин, отчаянно вцепившихся друг в друга, прошлое и настоящее охватило их, оставляя Шерлока Холмса и Джона Уотсона дрейфовать во времени.

Комментарий к Глава 1. Ночь злых намерений

*здесь и далее перевод всех стихотворений мой, если не указано обратное

*Идею разработки убежища Андерсона обычно приписывают тогдашнему министру внутренних дел Великобритании Джону Андерсону.

Убежище представляло собой пустотелую конструкцию, которая собиралась из четырнадцати листов гофрированного железа; ее высота в собранном виде составляла 6 футов (1,8 м) ширина 4½ фута (1,4 м), длина 6½ футов (2 м). Конструкцию заглубляли на глубину 4 фута (1,2 м) и покрывали слоем земли не менее чем 15 дюймов (0,4 м). Все граждане с доходами менее 250 фунтов стерлингов в год обеспечивались убежищами Андерсона бесплатно, а граждане с более высокими доходами – за плату в 7 фунтов. Было сооружено 2 250 000 таких убежищ. Британцы, как это им свойственно, придавали им уютный вид: внутри обустраивали спальные места, снаружи на защитной земляной насыпи сажали цветы и овощи.

После окончания Лондонского блица, летом 1941 года, один американский журналист написал: «Большей опасностью, чем возможный удар бомбы, было то, что на голову с кровли бомбоубежища свалится кабачок».

Убежища Андерсона предоставлялись только тем, у кого был сад, где можно было установить это убежище, – таких людей было меньше 20 % населения.

Почитать ещё о бомбоубежищах Лондона и посмотреть фото здесь: http://www.world-war.ru/bomboubezhishha-britanii/

Фото Лондона времён Второй Мировой:

http://russia-insider.com/sites/insider/files/3117.jpg

http://img-fotki.yandex.ru/get/9348/141128800.1b9/0_9ea68_df8a17c8_ori

========== Глава 2. За семью замками ==========

Саммари: Первая Мировая Война

Сокровища хранит людское сердце

За семью замками.

– Шарлотта Бронте

Франция, 1916

Он отчаянно тосковал по своей скрипке.

Практически с восьмого дня рождения, когда бабушка-француженка подарила его первый инструмент детского размера, Шерлок понял, что игра на скрипке, уход за ней, даже простые прикосновения к тёплой, роскошной древесине дарят покой его мятежному разуму. Для одинокого маленького мальчика это было сродни волшебству ещё до того, как он научился извлекать из инструмента музыку.

Вместе с тем, даже в восьмилетнем возрасте, он был достаточно самокритичным и понимал, что как бы он ни любил игру на скрипке, Шерлок Холмс никогда не станет великим музыкантом. Его настоящий талант лежал в другой плоскости, что было замечательно, потому что он также обожал стоять перед пустым холстом и воображать прекрасные картины. А затем воплощать их. Акт созидания будоражил ум и волновал сердце. Но только скрипка и музыка, которую он исполнял на ней, вытягивали его из возбуждённого состояния и успокаивали, принося умиротворение.

Однако Страдивари не место на поле боя.

Шерлоку предлагали взять менее ценный инструмент, который было бы не жаль утратить из-за превратностей войны, но он лишь отмахнулся. Ему нужна только его идеальная скрипка, и точка. Майкрофту следовало соображать получше.

Так что вместо ласкающих, успокаивающих скрипичных мелодий Шерлок пытался угомонить свой дух, раскладывая цвета в своём наборе красок. Он сидел на узкой походной койке в своем вагончике сразу за запасными путями. погрузившись в привычное действие, дарящее покой. Не так эффективно как Моцарт, конечно, но вполне удовлетворительно.

Шерлок прекрасно знал, как странно он выглядел со стороны. Среди мужчин в тусклой коричневой форме он выделялся своими костюмами с Сэвил Роуд, белоснежными рубашками и особенно неуместными жилетами, которые сшил для него превосходный, хоть и чересчур болтливый, портной с Джермин Стрит. По крайней мере, говорливый итальянец никогда не подвергал сомнению его причудливый выбор цветов и даже поощрял его ещё больше экспериментировать.

Конечно, Шерлок не был ни фигляром, ни безумцем, хоть так и считало большинство людей в его окружении. Он чрезвычайно пёкся о своих нарядах в тех случаях, когда покидал тыл и направлялся в окопы, и одевался уместно. И всё же не в форму. Он облачался в брюки из рубчатого плиса, также пошитые его портным, чёрный джемпер и высокие сапоги для верховой езды, а не в привычные туфли, сделанные на заказ.

Единственная деталь формы, что ему нравилась, это – шинель, и он всегда имел одну из них под рукой.

Конечно, он мог полностью ходить в офицерском обмундировании. Майкрофт, болван, присвоил ему звание капитана, словно это имело какую-то ценность, или будто бы Шерлок стал бы служить более ответственно перед Королём и Родиной. («Знаешь, – добавил его брат, – ты станешь самым молодым капитаном в армии, а я прекрасно осведомлён, как ты любишь быть уникальным»).

Шерлок лишь усмехнулся. Майкрофт порой удивлял.

В итоге, главным образом, потому что он не доверял брату, и считал, что тот сделает его новобранцем и в любом случае отправит на войну, Шерлок согласился работать на Майкрофта, но со строгим условием, что он не будет военным.

– Я художник, – произнёс он с гордостью. – Не чёртов солдат.

Так и было, хотя иногда разница была едва уловима. Он носил оружие, новенький веблей Mk VI .455*, предоставленный ему лично Майкрофтом, гораздо раньше, чем пистолет поступил на всеобщее вооружение. Он часто мёрз, промокал и покрывался грязью, как и все остальные. Если он вообще беспокоился о принятии пищи, то ел в суматохе с другими мужчинами. Не говоря уже, что он почти постоянно смотрел в глаза смерти. Хотя, если честно, такое случалось гораздо чаще, когда он играл в игры Майкрофта, чем когда он обретался в окопах.

Официально он был военным художником, но всё же гражданским. Для его брата и Британского правительства (Это не одно и то же. Пока.) он был тайным агентом. Наедине с самим собой умом и сердцем он был только художником.

И поэтому он долгими вечерами раскладывал краски.

Жёлтый кадмий

Красный кадмий

Розовый прочный

Ультрамарин синий

Умбра жжёная

Успокаивало не так, как скрипка, конечно, но приемлемо, учитывая обстоятельства.

Если только его не прерывали.

Капитан Виктор Тревор прерывал его часто.

Он никогда не ждал приглашения, как поступил бы настоящий джентльмен. Тревор всегда просто толкал хлипкую жестяную дверь и заявлялся, как к себе домой.

– Ах, Холмс, – говорил он, источая елейное добродушие, всякий раз обращаясь к Шерлоку.

Виридоновая зелёная

Венецианская красная

– Опять играешь в свои бирюльки?

Шерлок стиснул зубы и с грохотом захлопнул тяжёлую крышку деревянного ящика, эхо разнеслось по всему вагончику.

– Что тебе нужно, Тревор? – резко спросил он.

Тревор просто улыбнулся ему.

– Вечно такой раздражённый. А я всего-то ищу приятную компанию на вечер.

Шерлок сердито посмотрел на него.

– Тебя дезинформировали, если сказали, что я предоставляю такие услуги.

Теперь Тревор по-настоящему громко рассмеялся, будто Шерлок остроумно пошутил, а не просто озвучил очевидное.

– Несмотря на все твои бесчисленные недостатки, Холмс, – сказал тот дружелюбно, – ты всё ещё обеспечиваешь гораздо больше развлечений, чем кто-либо ещё в этом богом забытом месте. И, честно говоря, я нахожу тебя очаровательным. – Тревор не скрывал свою увлеченность им.

Шерлок постарался игнорировать его. Через минуту он опять открыл ящик с красками и приступил к совершенно ненужной инвентаризации своих кистей.

Круглые

Плоские

Ретушные

Флейцевые*

По крайней мере, Майкрофт позаботился, чтобы у него в распоряжении оказались самые лучшие художественные принадлежности. Соболиные кисти. Прекрасная бумага ручной работы. Неисчерпаемый запас красок и карандашей.

Конечно, Шерлок прекрасно знал, что Майкрофт так расстарался не из любви к искусству и не для того, чтобы доставить Шерлоку удовольствие. На самом деле, он преследовал только одну цель – чтобы Шерлок был счастлив, потому что в противном случае, Майкрофт боялся, что его брат исчезнет однажды тёмной ночью.

Хотя Шерлок не думал, что он мог стать дезертиром, учитывая, что он был гражданским, Майкрофт не хотел подрывать свою усиливающуюся позицию в правительстве. Он вообще-то убедил премьер-министра, что его брат станет самым эффективным оперативником, несмотря на то, что ему едва минуло восемнадцать. Вопиющий возраст для агента (слова Асквита*, не Майкрофта). Шерлок знал, что тот не был разочарован в прошлом году. Отчасти вследствие его успеха, Майкрофт хорошо продвинулся по коридорам власти.

Тревор всё ещё торчал здесь, с лёгким раздражением, что его не замечают. Он подошёл ближе к маленькому столику и переворошил кипу новых набросков, потом выбрал один с молоденьким солдатом, который свернулся калачиком в грязи и читал письмо из дома.

– Он умрёт? Ты же можешь сказать, да?

Шерлок отказался ответить или даже признать, что расслышал вопрос.

– Принёс тебе маленький подарок, – сказал Тревор.

Опять же Шерлок притворился, что ничего не слышал, но затем маленький пакетик, перевязанный шнурком, упал прямо на его краски. Он быстро схватил его.

Тревор усмехнулся.

– О, ты можешь пренебрегать мной, но тебе определённо нравится, что я принёс, не так ли?

Настоящая причина, по которой Шерлок подобрал пакетик так быстро, заключалась не в том, что он был действительно заинтересован содержимым, а в том, что Шерлок немного нелепо, но всё же искренне верил, что одно только его гнусное присутствие в ящике испоганит краски и осквернит прекрасные цвета.

И всё же.

Тревор уже в третий раз приносил ему кокаин. «Я знаю, тебе скучно», – сказал он в первый раз. «Твой мозг не может вынести скуку. Это поможет». Он также вручил иглу, шприц и снабдил торопливыми инструкциями.

Шерлок знал истинную причину, почему Тревор таскал ему наркотики, и она никак не относилась к восхищению его разумом. Как и Майкрофт с его подношениями в виде художественных принадлежностей, капитан имел скрытые мотивы, одаривая Шерлока. Правда заключалась в том, что он имел виды на юношу, но Шерлок никогда бы не позволил осуществиться его намерениям. Однако он всё равно принял кокаин, по большей части из любопытства. И, как уже понял Тревор, из-за скуки.

Глубокой ночью, в одиночестве в палатке, он вогнал иглу себе в руку в первый раз.

А сейчас, несколько недель спустя, Шерлок прошептал:

– Я хочу, чтобы ты прекратил.

– Разве тогда я не должен всё забрать? – спросил Тревор изумлённо. Он наклонился слишком близко. – Я знаю, чего ты хочешь, даже лучше тебя. – Его взгляд скользнул по губам Шерлока. Затем он оскалился и вышел.

Шерлок зашвырнул пакетик куда подальше, надеясь, что не подберёт его позже, хоть и понимал, что скорей всего сделает это. Он ненавидел Тревора. Вообще-то он ненавидел всех вокруг себя, что было не в новинку для него. Иногда он задавался вопросом, на что бы походила его жизнь, если бы он не ненавидел весь мир. Бывало, тёмными ночами он даже задумывался, что полюбит кого-нибудь. Он никогда не влюблялся, и кроме тех ночей, когда его мысли забредали слишком далеко в причудливых фантазиях, он полагал, что и не полюбит никогда.

Неравнодушие – не преимущество, как говорил его брат. Всё же временами Шерлок вертел в голове мысль, что встретит человека, который будет не полностью невыносим. Маловероятно, что такое когда-нибудь случится. А даже если и да, то шансы, что этот человек сочтёт его приемлемым в ответ, стремились к нулю.

Чернейшими ночами, когда даже возможность поспать была умозрительной, он задавался вопросом, о чём вообще думал Майкрофт, когда посылал его в это ужасное место.

Шерлок по-настоящему недоумевал.

Комментарий к Глава 2. За семью замками

*Стандартным личным оружием офицеров был револьвер Webley Mk V, принятый на вооружение 9 декабря 1913 года. 24 мая 1915 года стандартным оружием армии Британской империи и её колоний стал револьвер Mk VI, который был оружием офицеров, лётчиков, моряков, экипажей бронетехники, водителей, пулемётчиков и сапёров. Револьвер Mk VI оказался очень надёжным оружием, устойчивым к загрязнению и условиям окопной войны.

Запросы на револьвер данного типа увеличились с началом войны. Британцы вынуждены были закупать оружие под патрон .455 Webley у других стран.

* КРУГЛЫЕ – Предназначается для нанесения краски линией с неизменной толщиной, либо линией, варьирующейся по толщине.

ПЛОСКИЕ – Такими кистями наносят широкие ровные мазки: ими хорошо работать на крупных участках холста.

РЕТУШНЫЕ – Она похожа на подрезанную под угол плоскую кисть с коротким ворсом. Поскольку кончик кисти позволяет быстро и уверенно изменять объем волоса или щетины, несущих краску, данная часть – превосходный инструмент для создания перехода одного цвета в другой в труднодоступных, узких, мелких участках картины.

ФЛЕЙЦЕВЫЕ – Кисти предназначены для свободной живописи заливками

* Герберт Генри Асквит, 1-й граф Оксфорда и Асквита – британский государственный и политический деятель, 52-й премьер-министр Великобритании от Либеральной партии с 1908 по 1916 год.

========== Глава 3. Стандарт, зовущийся войной ==========

Резюме: Джон на войне

О боже мой! К чему стандарты нам даются?

– Эми Лоуэлл*

Ему казалось полнейшей нелепостью, что такое чудовищное, жуткое, душераздирающее явление как война зачастую становилось рутинной, раздражающей, и, по иронии судьбы, столь же душераздирающей полнейшей скукой. И всё же, несмотря на всю нелепость, такова была реальность.

Джон Уотсон осознал эту истину очень быстро после того, как попал на фронт. Иной раз он с трудом понимал, как в одночасье всё перевернулось в его жизни. Вот же он только что сидел в тёплом и уютном кабинете со стеллажами книг в Кембридже, читая вслух своё исследование о символизме в поэзии Китса, пока доктор Макинтош набивал свою трубку, слушая и время от времени комментируя хриплым голосом. Тогда это казалось страшно важным. Особенно для мальчишки-стипендиата, который и мечтать не смел, что ему посчастливится попасть в университет.

И вдруг по мановению ока он оказался далеко от Кембриджа, в залитой водой канаве где-то во Франции, размышляя, отгнили его пальцы, или ему так только кажется.

Где-то здесь должно быть притаился многозначительный символизм, но Джону было как-то не до него.

На самом деле всё было очень просто. Одна рутина (посещение лекций, написание эссе, морализаторские споры за пинтой в «Орле») так быстро сменилась другой (передовая, линия поддержки, запас, отдых, а затем обратно к линии фронта), что у него всё ещё это не укладывалось в голове.

Время от времени Джон ловил себя на мысли, что вся его оставшаяся жизнь будет такой же бесконечной чередой страданий, страхов и тоски. Бывали даже дни, совсем как этот, когда он почти всерьёз полагал, что вероятно у него на самом деле какое-то заболевание мозга, и он сошёл с ума, находясь в Кембридже, и всё вокруг было лишь плодом больного и безумного воображения. В этом было зерно истины, потому что как ещё этот круг ада мог стать его реальностью?

Он вспомнил лекцию об абсурдизме*, которую он слушал одним солнечным весенним днём сто лет назад. Престарелый доктор Брайт несомненно насладился бы таким философским примером, потому что если такая ситуация не абсурдна, значит ничто не абсурдно. Возможно, Джону стоит написать славному профессору. Доктор Брайт много раз восхищался его умом, хотя частенько похвалы сопровождались репликами «да, светлая голова, для мальчика с таким неудачным происхождением». Джон не обижался. В конце концов, его отец спился, сестра пошла по той же кривой дорожке, а мать была слабой и беспомощной женщиной – язык не повернётся назвать его семью удачным происхождением.